17. Северный магнитный полюс

Итак, наступила пора дальних странствий. Из Резольюта, базы на острове Корнуоллис, мне предстояло добраться до острова Батерст, где находится Северный магнитный полюс.

Этот полюс, как известно, - точка, на которую указывает стрелка компаса. Это не неподвижная точка (в противоположность Северному географическому полюсу - вершине воображаемой оси вращения Земли); он описывает эллипс, один из центров которого расположен на острове Батерст.

Добраться до Резольюта не так-то просто. Расстояние от Монреаля до Резольюта почти такое же, как от Парижа до Монреаля. К счастью, компания «Норд-Эйр», как ранее «Эйр-Канада», согласилась перевезти мой «ветроход», за что я обещал изобразить на корпусе буера ее фирменный знак.

На собственном опыте я познал, что лучше путешествовать одному или вместе с эскимосами. Я досконально изучил свою ледовую яхту и мог полностью положиться на нее. Но все же с этими «нартами, движимыми ветром», будут, возможно, кое-какие трудности. Обстоятельства не позволили мне произвести все необходимые переделки и капитальный ремонт, который должен предшествовать такой экспедиции, и штурмовать полюс я буду на том самом буере, который недавно вернулся с Этны. Заказанную мной в Париже новую мачту ухитрились затерять, и над ледяными полями будет скользить мачта, потемневшая от серных испарений.

Приняли меня в Резольюте довольно холодно. Никто не ждал, никто мной не интересовался. Гостиница - нечто вроде ангара в группе мрачных на вид строений, разбросанных на каменистом плато, возвышающемся над морским побережьем. Все эти деревянные домишки жмутся к земле и соединены между собой, чтобы их обитатели могли общаться друг с другом, не выходя наружу. Это и именуется базой. Там есть общий зал, где все сходятся к завтраку, обеду и ужину - наиболее подходящее время для бесед. Все здесь смахивает на тюрьму: моя комната с койкой напоминает камеру-одиночку. Всех объединяет общая мечта: поскорее уехать, или, как здесь говорят, «смыться». Те, кто попал в этот грязный и унылый закоулок Арктики, считают, что им крупно не повезло. По вечерам из соседнего поселка, расположенного в четырех или пяти километрах, приезжают на своих мотонартах эскимосы, чтобы допьяна накачаться пивом. В поселке около двухсот эскимосов - около двухсот несчастных, согнанных сюда белыми людьми и живущих на подачки «социальной помощи». Собак у них почти не осталось; ни на тюленей, ни на медведей они не охотятся.

Канадцы без конца мечут стрелы в цель на стене английского бара; немцы (здесь их довольно много) вспоминают о том, о чем в других местах они говорить не могли бы. Я мешаю этим людям. По их мнению, окрестные льды непроходимы. Здесь никак не могут забыть, что прошлым летом в них застрял мотоциклист и что зимовка с участием канадских военнослужащих закончилась гибелью двух или трех человек. База, как полагают многие, расположена на несчастливом месте. Упоминая об этом, тычут пальцем в белые кресты на близлежащих холмах, указывающие, где разбились самолеты во время тумана. Правда, поверхность острова весьма неровная, но почему бы лишний раз не пугануть гостя?

Отсюда отправлялось к Северному полюсу несколько экспедиций, поэтому мои планы никого не изумляют; меня даже не хотят выслушать, тем более что за пределы базы никто не выходит. Заменяющий колючую проволоку лед четко ограничивает территорию этого добровольного концентрационного лагеря.

Моя задача - прежде всего достичь морского льда. Для этого нужно спуститься вниз и пройти примерно три километра через хаотическое нагромождение скал, куда сваливают все отбросы базы. Преодолев без посторонней помощи этот негостеприимный лабиринт, я сразу же достиг припая. Первый экзамен выдержан! Это сказывается и на отношении ко мне: меня ждут за поворотом, чтобы убедиться в постигшей неудаче... Ведь здесь все считают себя побежденными еще до начала боя.

Делаю вид, что ничего особенного не произошло, и тем самым произвожу впечатление. Мой буер не снегоход, но видно, что он прочен и легок в управлении.

Погода меня также не балует: опять поднялся ветер. Все ожидают, что я вернусь восвояси, даже несколько сочувствующих мне парней из местной полиции (именующейся, как везде, конной) и с метеостанции, которые также питают ко мне расположение. Они даже разрешили мне облететь окрестности с их пилотом, чтобы наметить маршрут.

Организовать эту воздушную рекогносцировку было не столь сложно, поскольку предстояло вывезти двух больных с базы Эврика. Резольют, Эврика и Алерт-три главные военные базы, где особое внимание уделяется наблюдениям за небом. Между базами поддерживается постоянное воздушное сообщение, и посадочные площадки могут принять любой самолет.

Вместе с посланной на Эврику спасательной группой отправляюсь на «DC-3».

Ночи здесь короткие. Мы вылетели в 11 часов вечера, но было еще светло, и я смог выявить состояние припая, отметить точки, по которым мне придется ориентироваться. Летим на бреющем и совершенно окоченели, так как кондиционера на самолете, по-видимому, нет. Местность чарует взоры: замерзшие проливы, архипелаг островов с четко различимыми контурами, обширные пространства территории, то ровной, то пересеченной. Пытаюсь запомнить рельеф, следя за нашим маршрутом по карте, лежащей на коленях.

База Резольют - беспорядочное скопление однотипных сборных деревянных бараков, где живут около десятка молодых людей, добровольно оставшихся зимовать вблизи полюса. Раз в две недели самолет доставляет им продовольствие. Они ведут метеорологические наблюдения. Метеостанция построена на скалистом участке суши, возвышающемся над морским проливом. Никакой военной базы в собственном смысле этого слова там нет; впрочем, ее, говорят, недавно ликвидировали.

Первые несколько дней я испытывал свое оборудование. Все шло хорошо. Затем стал искать эскимоса, который захотел бы сопровождать меня к Северному магнитному полюсу.

Мне рекомендовали Нунгака. Он пользовался уважением среди эскимосов как один из немногих побывавших на Северном полюсе. Правда, на самолете вместе с английскими летчиками; тем не менее это окружало его ореолом славы. Говорили, что он хороший охотник. На вид довольно симпатичный: коренастый, с лицом округлой формы монгольского типа (выступающие скулы, раскосые глаза), он непрестанно улыбался и гримасничал, как клоун, обращаясь ко мне с одним и тем же словом: «О'кэй!» Я подумал, что со временем мы будем понимать друг друга. Сначала, однако, Нунгак поартачился, прежде чем согласиться поехать со мной. Ему, очевидно, сперва хотелось выяснить, что я за человек.

Порядком надоевшая непогода пришла мне на помощь. Я решил доказать Нунгаку, что умею бороться со стихией лучше, чем он думает, и доберусь до буера, не взирая на пургу. Надо сказать, что во время пурги видимость ограничена до 15 метров и установить нужное направление практически невозможно, ибо ориентиры отсутствуют.

Я надел свой полярный комбинезон - в этом году желтый с красными шевронами на рукавах и штанинах (чтобы лучше быть заметным в тумане). Меня немного проводят на машине и будут ожидать в ней около базы - цели моего возвращения. Объясняю любопытствующим свою стратегию: ориентироваться по порывам ветра довольно просто.

Меня же сочли сумасшедшим. Туда и обратно - пять километров: в пургу легче всего заблудиться, замерзнуть, погибнуть. Это случается довольно часто. Но у меня нет выбора. Они остаются в машине - большом «жуке» на гусеницах, с фарами, зажженными в мою честь, а скорее, чтобы служить мне ориентиром хотя бы на расстоянии 15 метров, и я объявляю «свою последнюю волю»: не трогаться с места минимум два часа. И - вперед, навстречу судьбе!

Спускаясь по склону, вначале я несколько робел, но рассудок взял верх. Ведь мне прекрасно известно, где находится буер! В зависимости от направления ветра я высчитал, под каким углом к нему нужно двигаться. Заставил себя успокоиться: дыхание стало ровнее, тело - послушнее. Я был хорошо защищен от холода, лицо закутано, походка быстрая и в то же время равномерная. Главное - не наделать ошибок!

Вот я и у кромки льда. Нужно еще раз все проанализировать и не спеша двигаться в заданном направлении от одной льдины до другой, хорошенько все запоминая, чтобы не сбиться с дороги, когда пойду обратно. И вдруг натыкаюсь на буер! Поздравив себя с успехом, тотчас же отправляюсь назад. Моя смелость не безрассудна: я хорошо знаю, что в какой-то мере мне просто повезло.

Сосредоточенно высчитываю, под каким углом к ветру надо двигаться в обратном направлении, и в конце концов выхожу к поселку примерно в 400 метрах от своего отправного пункта. От души радуюсь, достигнув машины в тот момент, когда она собиралась двинуться на поиски. Скромно потряхиваю парой перчаток, взятой на буере в качестве неопровержимого доказательства. Сумасбродная прогулка завершилась благополучно. Надо признаться, что она была рискованной, но полезной. Комбинезон не подкачал: никаких признаков обморожения, кроме пятнышка на колене. Нервное напряжение было велико, но партия выиграна! Несмотря ни на что, останется впечатление, что парень я свойский - умею и одеваться как следует, и ориентироваться на местности. Это, видимо, и изменило отношение ко мне будущего спутника. До тех пор он проявлял большую сдержанность, ежедневно изыскивая новый предлог, чтобы отложить отъезд. Недоверие ко мне или чутье? К сожалению, этого я никогда не узнаю.

Итак, все снова готово. Ездил на буере по заливу, выбирая наиболее труднопроходимые места. Эскимос согласен сопровождать меня, маршрут проложен. Главная проблема, если не считать отношений между людьми, - это ветер. Резольют известен как зона очень слабых ветров, и это одна из причин, побудивших меня проводить эксперимент именно здесь. После бешеных ветров Этны - легкий бриз... Пурга налетает обычно с юга, отдельные порывы ветра достигают скорости 35 километров в час. Надеюсь, что, когда она начнет утихать, ветер еще некоторое время будет дуть на север, в том направлении, какое мне и нужно. Надо не прозевать этот момент и двинуться в путь, ибо потом направление ветра сменится, как обычно, на обратное, южное. Необходимо воспользоваться благоприятным моментом.

Для всех на базе стало очевидным: я - чудак, стремящийся привлечь к себе внимание, отважившись на немыслимый рейд, и от моей попытки у них только прибавится хлопот. Поэтому на меня посматривали искоса, не проявляя ни малейшего желания выслушать. И конечно, не случайно в Резольюте не нашлось для меня почти никакого провианта, кроме нескольких пакетов супа, коробки сухофруктов и немного кофе. Не случайно отсутствовало и горючее для моего примуса. Всякий на моем месте упал бы духом.

Но они не подозревали, что недоверие только подстегивает меня. Я предпочитаю доказывать свою правоту действиями, что приводит порой к риску, не всегда соответствующему ставке.

Так было и на сей раз. Я считал, что другого выбора у меня нет. Возвращаться назад, не добившись успеха? Ни за что!

Итак, утром 1 апреля 1976 года, за несколько дней до того, как пурга прекратилась, я двинулся в путь. «Метелица» - резкий ветер с колючим снегом - была уже не так сильна, так что выжидать более не следовало.

Моего проводника Нунгака на условленном месте не оказалось. Без сомнения, он также считал мой замысел чересчур рискованным и колебался. Чтобы убедить его, я поставил на кон последнее: попросил школьную учительницу, бывшую моей связной (канадка, замужем за эскимосом), передать ему, что я выехал, и если у него хватит смелости - пусть присоединяется ко мне.

Я не сомневался, что этот небрежно брошенный вызов, безусловно, будет принят. Ибо что я стану делать один в 500 километрах от Резольюта, если ветер внезапно стихнет?

Такие вызовы действуют безотказно. После полудня по дороге к мысу Росс я услышал позади тарахтение снегохода Нунгака.

Правда, не желая сжигать за собой мосты, я двигался не слишком быстро. К тому же эта поездка ставила передо мной новые проблемы. Впервые, если не считать Этны, я использовал спинакер. Можно подумать, что управлять дополнительным парусом площадью 16 кв. метров не так уж трудно. Но дело обстоит иначе, поскольку дополнительно приходится контролировать несколько тросов, следить за состоянием паруса, а при маневрировании возникают новые трудности. Например, чтобы остановиться, теперь недостаточно повернуться против ветра, так как если я иду полным ходом, то грот может перекрыть спинакер. Значит, прежде чем повернуть буер против ветра, надо убрать спинакер; на это уходит время, и легко налететь на препятствие, прежде чем успеешь остановиться. Поэтому приходится глядеть в оба, тем более, что дополнительный парус закрывает часть горизонта; непрестанно принимать акробатические позы, изгибаясь направо и налево, чтобы увеличить поле обзора. Тонкие и гибкие концы, обмерзая, царапают руки. Короче, такая прогулка - далеко не отдых! Например, уже на второй день я попал (разумеется, не нарочно) в зону трещин и всадил буер в ледяную стену. К счастью, ничего не сломалось, лишь одна лыжа повернулась на 90°, но мне удалось легко ее выпрямить.

Затея моя, надо признаться, была безрассудной. Зимой еще никто не забирался так далеко на север; мы поистине отправились навстречу неведомому. Впереди ни одного эскимосского поселка, никаких шансов на то, что нас подберут случайно встретившиеся охотники: из-за сильных холодов охота в этот период прекращается. К тому же, хотя мы были вдвоем, нас скорее можно было назвать парой одиночек, поскольку у каждого были свои проблемы. Машина Нунгака могла выйти из строя, а у буера могла сломаться какая-нибудь важная деталь; в этих случаях каждому из нас пришлось бы выпутываться из беды на уцелевшем средстве передвижения, да еще прихватить с собой спутника, потерпевшего аварию.

У меня было только две сменных лыжи; выдержит ли все остальное? Между тем в первый же день я заметил, что буер скользит хуже обычного. Поразмыслив, понял причины ненормально большого трения. Это были последствия путешествия на Этну. Поверхность лыж деформировалась в зоне лавовых потоков и сернистых испарений; фиксирующие хомуты испытали большие напряжения во время виражей при спуске. Эти чересчур изношенные детали вызывали у меня беспокойство. Но это было еще не все: к вечеру первого же дня две лыжи отказали. Я сменил их, но впереди еще 500 километров, а запасных лыж у меня больше не было. Забегая вперед, скажу, что вернулся я на четырех лыжах - двух передних и лишь по одной на концах поперечины.

Психологическое напряжение возрастало, по мере того как мы продвигались к Северному магнитному полюсу. Но раз пошел на риск - надо держаться до конца. Я уподобился альпинисту, преодолевшему уже половину скалистой стенки: у него нет иного пути, как через вершину. И тогда лучше всего не смотреть вниз.

Наша поездка проходила скорее порознь, нежели вместе. Лишь изредка мы могли следовать друг за другом; ветер и неровности льда вынуждали меня иногда отклоняться в сторону, между тем как мой спутник, экономя горючее, старался ехать по прямой. Но у меня нет той удивительной способности легко ориентироваться, какой одарен любой эскимос. К тому же возвышенности были засыпаны снегом, что затрудняло чтение карты. Наконец, я не был уверен в том, что на обратном пути нам будет сопутствовать ветер. Все это вынуждало меня спешить.

Мой спутник также целиком зависел от обстоятельств. Если мотор его машины забарахлит, он сможет рассчитывать лишь на меня. Никогда еще на моем буере, который мог принести пользу всему человечеству, не лежало столь тяжелое бремя ответственности!

Все-таки, хотя мой путь и длиннее, в скорости я не уступал снегоходу эскимоса. Ночь мы провели в иглу. Взаимоотношения - самые дружеские. Все изменилось, Нунгак преобразился. Куда девался прежний молчаливый, недоброжелательный выпивоха? Тот, что в первый вечер на базе еле удерживал равновесие, навалившись на стол, тот, чье круглое лицо грустного клоуна пряталось за десятком банок пива? Теперь, увидев, что я кое-чего стою, он поверил в меня, и его поведение изменилось. Вместо пары английских слов - целый поток эскимосских, выражающих, по-видимому, полное удовлетворение. Его физиономия смеющегося младенца все время озаряется добродушной или насмешливой улыбкой. Благодаря своей жизнерадостности и шумливости он похож на южанина больше, чем все другие обитатели Великого Севера.

Вот он сделал мне знак остановиться и объясняет жестами, что хочет попробовать сам вести буер. Я согласился, не скрою, с не очень-то спокойным сердцем, но он отлично справился. Новое наглядное доказательство того, как необычайно развита у представителей этого народа наблюдательность, позволяющая за несколько часов усвоить все приемы, несмотря на их трудность, особенно для дебютанта. Это чувство, унаследованное от прародителей, делает точными все движения и позволяет в совершенстве овладеть любой техникой.

На втором этапе пути мы должны были достичь островка Бэйкер через Интрепид-пассейдж (Проход отважных). Это название воскрешает в памяти целую когорту безрассудных мореплавателей, которые в течение нескольких веков пытались найти здесь проход к портам Дальнего Востока. Англичане, датчане, норвежцы искали чистую воду к северу от Америки; русские и финны стремились на северо-восток. Я вспомнил о трагических и романтических эпопеях Баренца, Гудзона, Баффина, Росса, Нансена и многих других, длившихся до того августовского дня 1906 года, когда Амундсен вписал последнюю строку в героическое повествование о поисках «Северозападного прохода».

Впервые, наверное, человек наших дней, пользуясь, как и его предшественники, парусом, достиг тех высоких широт, где побывали они... но сделал это в конце зимы, между тем как они всегда пытались пробиться здесь летом. Подо мной - те же воды, что струились под ними, правда замерзшие, и я не боюсь быть затертым во льдах.

Мы добрались до острова без всяких приключений. Хочется проникнуть как можно дальше на север, меня беспокоит мысль, что ветер вдруг стихнет, вынудив меня бросить буер, обреченный на неподвижность.

На острове мы наткнулись на занесенную снегом бревенчатую избушку (вероятно, бывшее пристанище мореплавателя), и я воспользовался этой остановкой, чтобы испытать свой солнечный генератор. Он состоит из фотоэлементов, позволяющих преобразовывать солнечный свет в энергию. На панели размером 60 х 40 сантиметров размещены 20 кремниевых дисков, соединенных между собой и выполняющих роль батареи, когда на них падают солнечные лучи. При первой же пробе, несмотря на 40-градусный мороз, их оказалось достаточно для питания лампочки в 12 вольт. Нунгак готов был поверить в колдовство, видя, как я прерываю ток, лишь поднеся руку к панели... Это был подлинный успех, и я возлагал на него большие надежды: можно было включить в цепь радиомаяк и обходиться без батареек. Мы спокойно провели ночь в хижине, наскоро приспособив ее для ночлега. Дивная ночь, несмотря на 30-градусный мороз, под Полярной звездой, сиявшей прямо над нашими головами. Что касается Большой Медведицы, то она, наверное, к утру заблудилась: у самой хижины мы обнаружили медвежьи следы!

Такие же следы, совсем свежие, по словам моего спутника, мы уже видели по дороге к хижине. На всем нашем пути, словно вехи, встречались десятки трупов полусъеденных тюленей. Два или три раза, как нам показалось, мы видели вдали силуэт быстро убегающего медведя. Но был ли это медведь? Утверждать трудно: белое плохо выделяется на белом, и, быть может, это было просто облачко снега, уносимое ветром.

Нунгак настаивал, чтобы мы хотя бы несколько часов ехали по этим следам. Я же опасался, что это нас основательно задержит, но он был настойчив, и я в конце концов уступил. Конечно же, искушение убить медведя для него велико: ведь у Нунгака есть лицензия. К тому же я и сам не прочь поглядеть на эту охоту.

Увы, несмотря на отчетливо видные следы, настичь нам никого не удалось. Или медведь почуял нас издалека, или боги охоты были к нам неблагосклонны.

Снова, как и год назад, когда я путешествовал с Аоладутом, не прошло и двух дней, как меня со спутником-эскимосом связало удивительное чувство локтя, вызванное общностью интересов и риском. Полагаю, что «рекорды» буера настолько поразили Нунгака, что он стал смотреть на меня другими глазами.

Однажды нам нужно было преодолеть барьер из глыб льда, причем некоторые из них достигали 15-метровой высоты. Поскольку пришлось двигаться лицом к ветру, я попросил Нунгака взять меня на буксир. Но как только мы проскочили этот барьер, я поймал ветер, нагнал снегоход и, отцепив на ходу буксирный крюк, пронесся мимо, чуть не задев его. Нунгак этого не ожидал и ехал довольно медленно, не оглядываясь. Лишь опомнившись от удивления, он рассмеялся.

Мы с трудом продвигаемся вперед, храня молчание, свидетельствующее скорее о моей тревоге, чем об уверенности в себе. Характер поверхности льда все время меняется, и управлять парусами порой крайне сложно. Со стакселем, спинакером и гротом мой буер превратился в настоящий корабль.

Из-за того, что, несмотря на ледяной ветер, приходится пристально вглядываться в горизонт, я чувствую сильную резь в глазах, которая начинает меня тревожить. Больно моргать; кроме того, ноют руки, исцарапанные обледеневшими концами. Однако нужно двигаться как можно быстрее, невзирая на усталость. Это продиктовано и ветром, и ограниченностью запаса продуктов, и законом «бегства вперед», заставляющим все ускорять движение. Все мои помыслы о том, как достичь цели; а о том, что нам предстоит затем двинуться в обратный путь, я вовсе не думаю. Так, все помыслы бегуна на дальние дистанции сосредоточены на одном: достичь финиша прежде, чем он рухнет на землю, пробежав последние метры.

Мне также хорошо известно, сколько хлопот я доставлю парням с метеостанции в Резольюте, если не вернусь в намеченный срок. Через четверо суток они должны вылететь, чтобы попытаться установить наше местонахождение. Мне хотелось бы, чтобы они засекли нас как можно дальше от базы, и меньше всего на свете - чтобы им пришлось снаряжать спасательную группу.

В этой местности, где все возвышенности погребены под снегом, что затрудняет пользование картой, лишь остров Батерст может служить ориентиром благодаря пирамидальной вершине Пинк-Пойнт, которую я наконец четко различил и тотчас же определил угол дрейфа. Теперь будет легче ориентироваться.

Сегодня ветер сменился на восточный, и вовремя: мы как раз должны повернуть на запад. Вперед! Воспользуемся благосклонностью провидения!

Следуем вдоль берега острова Батерст, проводим несколько рекогносцировок и затем устремляемся в глубь его территории. Вот и достигли Северного магнитного полюса! Лед отличный, буер ведет себя как нельзя лучше - мчится во всю прыть. Лишь чересчур сильный мороз немного портит удовольствие.

Вдруг, как бы специально для того, чтобы вывести из радужного настроения, в которое меня привел достигнутый успех, я ощутил, что одна нога онемела. Случилось это потому, что я забыл, как обычно, проверить чувствительность всех частей тела.

Охваченный страхом, я утратил способность здраво рассуждать и, конечно, наделал глупостей: в панике зажег спиртовку, снял сапог, поднес ногу к огню. К счастью, я недолго вел себя столь неразумно и, взяв себя в руки, надел сапог и подал Нунгаку знак, что надо вернуться к избушке; там видно будет, как следует поступить.

Теперь на смену тревоге пришло спокойствие. Несомненно, магнитные явления, угнетающие психику, способствовали тому, что я на какой-то момент утратил хладнокровие. Я немало читал о том, что эти явления вызывают подавленное состояние у людей, попавших в сферу их воздействия. Если, упрощая, представить себе Землю в виде огромного шара, наполненного расплавленным железом, а ее магнитные полюсы - как полюсы электромагнита, то легко понять влияние этого магнитного пояса на экваториальные зоны. Знаменитый Бермудский треугольник находится в одной из них. Исчезновение в нем кораблей и самолетов не объяснено, но логичнее всего предположить существование двух причин. Первая - физического порядка: выходят из строя компасы, буссоли, различные измерительные инструменты. Вторая причина - чисто психологическая: на сознание воздействуют магнитные силы, что ведет к появлению панического страха.

К тому же я знал, что ощущение холода во многом обусловлено состоянием психики. В самом деле, когда недостаточная циркуляция крови приводит к сужению сосудов, симпатическая нервная система угнетена и нам становится холодно. И тот, кто боится холода, кто заранее ожидает, что будет мерзнуть, сам ставит себя в неблагоприятное положение. Это приводит к тому, что организм хуже сопротивляется холоду, и таким образом порочный круг замыкается...

Я настолько успокоился, что даже смирился с мыслью о возможной потере ноги. Ну что ж, это результат неизбежного риска, связанного с моей профессией; таковы правила игры. Я затеял трудное дело; на какие только жертвы не пойдешь ради него?

На обратном пути Нунгак взял буер на буксир. Я сидел, поджав под себя ногу, чтобы согревать ее собственным теплом. В избушке мы прибегли к всевозможным средствам, чтобы восстановить кровообращение. Я показал Нунгаку, как растирать ногу, закутал ее, заставлял себя ходить. Через несколько долгих часов, когда уже близилось утро, я ощутил в онемевшей ноге легкое покалывание. Вначале даже сам себе не поверил, но вcкоре убедился, что это мне не кажется. Спасен!

Продовольствие на исходе. Ведь мы взяли в Резольюте очень мало съестных припасов по той причине, что их там не хватало. Эскимосы, подобно солдатам в походе, добывают себе пищу на месте, и мы с Нунгаком идем охотиться на тюленей: он - с ружьем через плечо, а я в качестве сопровождающего.

Нунгак обследует припай. Прежде всего надо найти отдушину, которой тюлень не дает замерзнуть, каким образом - еще неизвестно. Если нет собак, которые обнаруживают тюленей на льду, лучше всего взобраться повыше, чтобы увеличить обзор местности. Но найти отдушину - далеко не все. Лишь тогда начинается охота, для которой необходимо запастись терпением. Нужно эту дырку во льду постоянно держать на прицеле, проводя долгие часы в полной неподвижности. Замереть, заметив пузырьки воздуха, предвещающие появление тюленя. Сразу же после выстрела загарпунить зверя, чтобы он не пошел ко дну. Порой после этого достаточно разбить лед возле лунки ударами молотка, чтобы вытащить тюленя и накачать воздух между кожей и слоем жира, закупорив отверстие от пули костяной затычкой, словно бурдюк. Можно, наконец, как в нашем случае, разделать тюленя на месте, съесть печень и наиболее лакомые кусочки, например ласты. Берут мясо для собак (если они имеются), а все прочее бросают, не забыв снять шкуру. Эти остатки не залежатся.

Весной тюлень охотно вылезает на припай, и можно сделать попытку приблизиться к нему. Если его шкура не блестит, значит, он заснул на солнце и убить его легко. В противном случае нужно прикрыться куском белой ткани, подкрадываясь, ползти по льду, метко целиться и быстро стрелять.

Отец Дюшарн рассказал мне о древнем обычае, связанном с охотой на тюленей. Когда охотник пускается в путь, все односельчане дотрагиваются до его плеча. Этот символический жест должен призвать духов охоты проявить свою благосклонность. Все дотронувшиеся до плеча охотника имеют право на кусок мяса добычи после его возвращения. Последний кусок (если останется) принадлежит охотнику, но подчас остается только шкура зверя, которую он вручает жене. «Нам - мясо, ему - удовольствие», - объяснили они отцу Дюшарну, подчеркивая право приоритета, с которым я не мог не согласиться.

Глядя на Нунгака, вновь поражаюсь происшедшей с ним метаморфозе. Теперь это совсем другой человек, он снова стал самим собой, таким, каким его сделали безбрежные просторы. То, что для меня - приключение, для него - хлеб насущный. Нечего удивляться вырождению эскимосов после того, как у них отняли исконную пищу.

Только живя вместе с ними, можно узнать, о чем они думают, что чувствуют. Отец Ривуар привел мне разительный пример взаимного непонимания между этнологом, которому он служил переводчиком, и эскимосами.

Этнолог просил, чтобы ему рассказали легенды о «морских человечках». Когда отец Ривуар перевел, один эскимос рассердился: «Какие легенды? Морские человечки существуют на самом деле, ведь эскимосы их видели!»

- Никто, - добавил он, - не может утверждать, что их нет!

И сразу стало очевидным, как сильно отличается их мировоззрение от нашего. Каждый эскимос твердо верит в существование морских человечков и приписывает им все неожиданное, что случается в жизни. Если охотник не может найти место, где спрятана добыча, - значит, ее утащил морской человечек... Эти суеверия живучи, и если не учитывать их, то многое ускользнет от понимания...

Пора в обратный путь! Над нами пролетел самолет базы: друзья, уже разыскавшие нас за несколько дней до того на острове Батерст, покачали крыльями в знак приветствия. Ветер слабый, но попутный - северо-западный. Понимаю, что не может постоянно сопутствовать удача, но хотелось бы завершить рейд достойным образом, вернувшись под парусом.

Нашли свое иглу на мысе Росса. Продолжали охотиться, расставляя капканы и забирая добычу из поставленных ранее по пути нашего следования. В один из них попал чудесный белый песец...

Наконец последняя прямая... Как запах близкой конюшни ослабляет внимание жокея, так и тут моя бдительность притупилась, что чуть было не привело к аварии. Мы уже достигли находящегося перед Резольютом мыса Мучеников, где, несмотря на его название, нашим трудностям должен был бы прийти конец. Ветер слабый, я поставил спинакер, который закрывал от меня левую часть обзора. Вдруг - сильный удар... Я зацепил льдину, слишком высокую для лыж, перекувырнулся через край кокпита, задев борт буера, и очутился на льду. От сильной боли в груди захватило дух. Поднялся с большим трудом. Вскоре я узнаю: удар был настолько сильным, что у меня сломаны три ребра.

Сквозь рассеявшийся туман солнце окружают три великолепных радужных нимба. Эскимосы называют их «солнечными собаками». Нас уже несколько раз сопровождал в поездке или приветствовал этот разноцветный апофеоз - иначе не назовешь эту пляску радужных кругов, без конца повторяющих друг друга, от которых к тому же расходятся светлые лучи, словно сияние ореола. Этот световой феномен представляет собой дивную картину и лежит в основе множества эскимосских суеверий. Он производил на меня чарующее впечатление и был как бы предвестником победы или по меньшей мере подтверждением выполненной миссии. Меня вовсе не удивило, что буер остался цел и невредим: я догадывался, что он покрепче меня! И, хотя ругал себя на чем свет стоит, все-таки был доволен: ведь мне удалось довести до тихой пристани и корабль и экипаж!

Итак, это был довольно безрассудный рейд, и я пошел на большой риск. Но мне нужно было отстоять нечто бывшее, смею сказать, главным в моей жизни. Мой буер, несмотря на то что находился в неважном соcтоянии, преодолел свыше 500 километров, совершая пробеги до 100 километров. Мы достигли весьма высоких широт, и отныне я знал, что любой групповой рейд вполне осуществим.

Нунгак с первого же дня после возвращения на базу позаботился о моей популярности, и на следующий вечер в единственном пабе Резольюта удивленные белые люди были свидетелями нового и доселе невиданного зрелища: все эскимосы собрались вокруг Нунгака и меня, чтобы послушать рассказ о нашей эпопее, свидетельствуя тем самым, что отныне я стал членом их общества. Нунгак положительно изменился в лучшую сторону. Часто он погружен в задумчивость, мечтает о невесть каких дальних странствиях в будущем. Как-то вечером уполномоченный Объединения эскимосов (организации, созданной для охраны их интересов) попросил меня выступить перед властями в защиту прав этого народа, как будто я стал их чистокровным сородичем... Я был близок к мысли, что подобное отношение-прямой результат упорного недоверия ко мне со стороны канадцев базы.

Происшедшая переоценка (я не говорю о научных работниках, которые давно со мной подружились) явно доказывала, что мои противники обезоружены и хотят помириться со мной. Эскимосы те полностью признали меня своим: я был теперь иннуитом, таким, как они, принадлежащим к племени «настоящих мужчин, живущих в стране ветров и льдов».

Через несколько дней я улетел в Монреаль. У меня не было возможности задерживаться в Резольюте: за комнату, снятую под склад снаряжения, нужно было платить 30 долларов в сутки. Столь же дорого обходилось пребывание в тепле...

Не все ли равно? Я возвращаюсь издалека, и для эскимосов, на языке которых одно и то же слово благодаря бесчисленным суффиксам приобретает различные оттенки (например, для обозначения тюленя существует несколько десятков слов в зависимости от времени года, возраста, цвета), я стал «человеком, который ездит на нартах с помощью ветра».

Нунгак проводил меня до самолета, и от последних его слов теплая волна прихлынула к моему сердцу: «Захочешь - приезжай, мой дом - всегда твой дом...»