Из каменного века - в атомный

Помощники первооткрывателей

Он не спускал глаз со стрелки буссоли, беспокойно вздрагивавшей на его широко раскрытой ладони. Долго служила буссоль тому, кому она уже никогда больше не понадобится.

Осунувшееся от голода смуглое лицо, с которого целыми лоскутьями слезала побелевшая кожа, было неподвижно, как маска. Только в глубоко ввалившихся, лихорадочно блестевших глазах теплилась жизнь. Порывы ледяного ветра вздымали со льда тучи сыпучей снежной пыли, переносили их с места на место, кое-где стелились по земле длинные языки поземки. Когда буссоль выпала из его рук и утонула в пушистом снегу, он очнулся и взглянул на лежавшую у его ног закутанную в меха фигуру. Из-под заиндевелого капюшона виднелись обледеневшие клочки льняной бороды. Широко раскрытые глаза неподвижно глядели в ослепительное небо. Ладонь в большой неуклюжей рукавице крепко прижата к груди.

"Бедняга все еще стережет свое сокровище",- подумал он и осторожно, словно опасаясь разбудить умершего, медленно вытянул из-под его анорака продолговатый, завернутый в парусину пакет и сунул себе за пазуху. Перебросив мешок через плечо, он постоял еще некоторое время, ожидая, пока ветер не занесет покойника снегом. Затем тяжело, будто неся на плечах какое-то бремя, побрел вперед.

Солнечный диск опустился низко над горизонтом и осветил его заревом заката. Каждый излом, каждая неровность небольших волнистых холмов пылали багрянцем, как раскаленные угли. Невозмутимую тишину нарушал лишь скрип снега под ногами. Ни одна птица не взмахнула крыльями над головой одинокого путника, ни один звериный след не пересек его тропы. Пустынным было небо над ним, пустынной была и простиравшаяся перед ним земля.

Усиливавшиеся порывы ветра резали лицо, ослепляли, затрудняли каждое движение. Невозможно было идти дальше. Измученный, он протиснулся в поисках укрытия как можно глубже под какой-то скалистый выступ и плотно натянул на глаза меховой капюшон. От замерзших ног холод коварно полз вверх, сковывая все тело. Мутился рассудок. Единственным спасением было бы соорудить иглу, но не хватало уже сил вырезать глыбы снега. Он делал это еженощно, на каждой стоянке, в течение многих недель. Трудно даже сказать - сколько недель, но ведь тогда они шли еще втроем...

Они отправились в поход на север ранней весной 1907 года во мраке уходившей уже с побережья полярной ночи. Профессор Мюлиус Эриксен вел датскую исследовательскую экспедицию, пытаясь разрешить еще одну загадку северо-восточной Гренландии: является ли Земля Пири островом, отделенным от суши проливом, или же лишь частью суши.

Они быстро продвигались вперед за отборной собачьей упряжкой. Оба датчанина - профессор и его ассистент - были уверены, что им удастся вернуться на базу еще до наступления зимы. Кто мог предвидеть, что путь преградит фьорд, глубоко врезавшийся в берег? Не нанесенный на карты, неизведанный - эскимосы не забирались так далеко на север. В довершение всего в этот год лед, покрывавший фьорд, тронулся раньше обычного. А до противоположного берега оставалось еще много километров пути. Профессор был глух к увещеваниям погонщика упряжки, который умолял его повернуть назад, пока не поздно.

- Наши открытия чрезвычайно важны, пойми это, Йергунн. Отступать нельзя, я никогда не простил бы себе этого,- упрямо повторял он, торопя своих спутников.

С большим трудом участникам экспедиции удалось наконец достигнуть противоположного берега. Но за изнурительный переход по дрейфующим льдинам пришлось расплатиться потерей собачьей упряжки и груженных провизией нарт. Потерей сил. На пустынном побережье Земли Пири оказалось мало дичи. Шторм следовал за штормом, он неистово рвал полотно палатки, словно пытаясь смести ее с лица земли, унес часть снаряжения - продовольствие, приспособления для ремонта каяков, одежду, обувь.

Голод терзал людей, холод забирал последние силы, однако оба датчанина не жаловались, лихорадочно нанося на карты очертания фьорда и побережья. Они воочию убедились, что Земля Пири - не остров, как упорно настаивали до этого многие исследователи. И радовались своему открытию.

В обратный путь двинулись поздно. Слишком поздно. Воды обширного фьорда уже были крепко скованы льдом. Переход был тяжелым. Мороз не шутил. Пропали тюлени. Все мучительнее ощущалась нехватка продовольствия, истрепанная обувь не держалась на ногах, рваные шерстяные носки не грели обмороженных ног. Свирепые ветры продували насквозь изорванную одежду, от палатки сохранились лишь жалкие остатки.

Мюлиус Эриксен не падал, однако, духом. Его окрыляла радость открытия.

- Стоило столько выстрадать, Йергунн, стоило! - неустанно повторял он погонщику, точно пытаясь убедить самого себя в необходимости этих страданий. Как зеницу ока он берег свои зарисовки и заметки, терпеливо дополнял их на каждой стоянке, даже когда пала последняя собака и людям пришлось самим впрячься в нарты, чтобы тащить остатки своих пожитков.

Первым скончался поручик Хаген. Он не хотел, просто не мог больше бороться за каждый шаг. Сетовал и плакал на обратном пути. И умер, кляня час, в который решил отправиться в эту трижды проклятую Арктику. Дальше они шли уже вдвоем. А теперь он остался один на тропе.

Он невольно приложил руку к груди, чтобы проверить, на месте ли записки усопшего. С затуманенным разумом, отупев от усталости, он сознавал, однако, что должен достигнуть побережья океана, где они оставили тайник с продуктами для обратного пути. Но не о себе самом он думал, понимая, что ему не спастись. Выиграть состязание с полярной ночью было невозможно. О том, чтобы добраться до датской базы, нечего было и мечтать. Но эти написанные мелким почерком путевые заметки - плод шестимесячной работы, предмет гордости Эриксена - не должны пропасть. Профессор заплатил за них жизнью. Туда, к тайнику на побережье, наверное, проберутся весной высланные на помощь спасательные экспедиции, там датчане будут искать своих пропавших без вести соотечественников. Туда необходимо добраться любой ценой.

Долго и тщательно жевал он узкую полоску сушеного мяса - последнюю, которую удалось отыскать в мешке, а затем свернулся, съежился, как собака, крепко обернув куртку вокруг тела. Он знал, что мороз может доконать его, но был не в состоянии идти дальше, не отдохнув.

Он проснулся от холода. Холод пронизывал насквозь, от него стыла кровь в жилах, слабела воля. Каждое движение причиняло нестерпимую боль окоченевшим мышцам.

Ночной мрак постепенно отступал, сменяясь серым рассветом. На очистившемся от облаков небе гасли последние звезды. Сколько же часов он проспал, потерял зря? Успеет ли он добраться до тайника, хватит ли у него сил?

Полярная ночь приближалась быстро, дорог был каждый день. И все настойчивее заявлял о своих правах желудок. Он долго рылся в мешке, пока не вытащил с самого дна какие-то остатки ремня. Тщательно стал резать их на узкие - как можно уже - полоски. Чтобы обмануть голод, жевал их долго и медленно. Лишь бы выдержать, лишь бы добраться до берега океана. Он не глядел больше на угасавшие звезды. Безошибочный инстинкт подсказывал ему правильное направление. Шел, все чаще прихрамывая и еле волоча опухшие, обмороженные ноги, останавливался. Который уже раз солнце спускается за горизонт? Который раз сгущаются сумерки, переходя во мрак ночи?

День заметно убывал. С каждой ночью мороз усиливался, каждая ночь отнимала последние силы, все настоятельнее становилась потребность в отдыхе - даже если этому отдыху суждено стать последним. Росло неодолимое желание нырнуть, погрузиться в мягкий, пушистый снег, чтобы не бороться больше за каждый шаг, не вытаскивать ноги из снега, не думать о дальнейшем пути. Он коснулся продолговатого пакета, завернутого в грязный парусиновый лоскут, и вновь напряг мышцы. "Стоило столько выстрадать",- звучали в ушах слова профессора. И как заведенный автомат, он побрел дальше. Спотыкался, падал и вновь вставал.

Заметив на горизонте цепь холмов, господствующих над другими возвышенностями, он прибавил шагу. Теперь уже недалеко. Напрягая последние силы, карабкался вверх. Взобравшись на возвышенность, в косых бледных лучах солнца, которому предстояло вскоре исчезнуть, он увидел застывшую гладь океана. Закатываясь, солнце осветило верхушку тороса, заискрившуюся в его лучах,- где-то рядом находился тайник. Вскоре небо потемнело, слабо замерцали звезды, снег покрылся темно-синими тенями. Пока он добирался до гурия, под которым были спрятаны припасы, лед посерел, помутнел и в воздухе закружились хлопья снега.

Но пища не соблазняла его больше. Нож он потерял, а раскапывать руками промерзший бугор уже не хватало сил. Впрочем, к чему? Смерть и так близка. Он подумал о ней с облегчением, как думают об освобождении от страданий. Привалившись спиной к холодному, обледеневшему камню, он еще раз с беспокойством проверил, не выпал ли у него заветный пакет из-под анорака. Постепенно его охватывало блаженное ощущение тепла. Наконец-то он мог спокойно уснуть, добравшись до цели своего странствия. Отдохнуть, любой ценой отдохнуть. Теперь можно было без страха смотреть, как снег все более толстым слоем покрывает его самого.

Эскимос-погонщик Йергунн Брёнлунн не ошибся. Ранней весной 1908 года датская спасательная экспедиция добралась до тайника с провиантом.

Перелистывая страницу за страницей путевые записки Мюлиуса Эриксена, можно было день за днем воссоздать историю его экспедиции. Трудную и горькую.

"Йергунн - наш ангел-хранитель. Без него мы бы давно пропали. Это истинный друг",- писал профессор, не предполагая, что только благодаря самоотверженности эскимоса уцелеют эти заметки. Труд его проводника не пропал даром: экспедиция Эриксена вошла в историю.

Осматривая вещи погонщика, датчане нашли клочок бумаги, на котором эскимос неумело записал, когда умер Эриксен и где следует искать его останки. В записке повторялась фраза: "Я должен добраться туда, чтобы дневник профессора не пропал".

В течение нескольких дней участники спасательной экспедиции добывали из промерзшей, неподатливой земли скалистые глыбы и доставляли их издалека на нартах. Над останками человека, который самоотверженно выполнял свой долг, выросло каменное надгробье, чтобы все те, кто увидит его в будущем на пустынном побережье Земли Ламберта на 79° северной широты, запомнили, что такое истинная дружба.

Через год в Готхобе, столице острова, был сооружен памятник Брёнлунну, а в Копенгагене на глыбе гранита, доставленного из Гренландии, была высечена надпись, увековечившая историю этой героической эпопеи.

Немногого сумели бы достичь первооткрыватели и исследователи арктических морей и льдов, если бы им не помогали эскимосы.

"Разве я пережил бы зиму в жалком убежище на Земле Франца- Иосифа? Сумел ли бы я соорудить его, не будь их?" - вопрошает в своих дневниках Фритьоф Нансен, вспоминая полярную ночь, которая застигла его на пути от Северного полюса. Вряд ли он выжил бы без крова над головой и без пищи, если бы раньше не научился у эскимосских охотников трудному искусству жизни в Арктике.

После того как Нансен успешно пересек Гренландию, датский чиновник предложил ему поселиться в удобном теплом домике в Готхобе.

Изумлению его не было границ, когда норвежец отказался от предложения и всю вынужденную зимовку на острове предпочел провести в душном и грязном иглу. Желание поближе узнать эскимосов, понять, как они сумели выжить в этом враждебном человеку мире, было сильнее стремления к удобствам. Нансен ел то же, что ели эскимосы, спал на тех же снежных лежанках, застланных шкурами, охотился вместе со всеми, жил их повседневными заботами. Все интересовало его, он стремился узнать о них все, питая глубокое уважение к этим людям, которые приняли его как своего, восхищаясь ими. "Всегда будем помнить тебя!" - сказал ему на прощание старый охотник.

Великий полярник тоже не забыл своих друзей.

"Что из того, что они грязны и живут в примитивных условиях. Попробовал бы кто-нибудь из нас жить здесь иначе, среди льдов холодной Гренландии... Они добры, справедливы и доверчивы, как дети. Их нетрудно обидеть, потому что они никого не подозревают в плохих намерениях. Они не знают, что человек человеку может быть врагом. Каждый, кто ближе узнает эскимосов, их добродушную простоту, их доброжелательность, неизбежно полюбит этих людей. Они умеют довольствоваться малым, ничем не владеют, ни о чем не заботятся. Что дал им до сих пор так называемый прогресс? Яд алкоголя и чахотку. Извечным странникам, которые не знали денег, внушили жадность и ненасытную жажду обладания. Зачем возмущать их покой, вводя понятия, не соответствующие их образу мышления? И сеять при этом зло и уничтожение вместо того, чтобы создавать какие-то подлинные ценности..." Со свойственной ему пылкостью Нансен заканчивает свою книгу о жизни среди гренландских эскимосов следующими словами: "Так покинем как можно скорее Гренландию, оставим их в покое - только тогда они почувствуют себя по-настоящему счастливыми".

Покоритель Южного полюса, Руал Амундсен во время своего знаменитого похода по неизведанным пустынным просторам шестого континента также с благодарностью вспоминал эскимосов племени нетсилик. Он многим был им обязан - хотя бы умением управлять собачьими упряжками, которое так пригодилось ему в победоносном броске к полюсу, поставившем его в один ряд с величайшими первооткрывателями. Обязан им и собственному терпению.

В течение трех долгих зимовок на Канадском Арктическом архипелаге во время плавания по Северо-Западному проходу - первой экспедиции, которая принесла ему славу,- он обучался искусству управления собачьей упряжкой. Вместо того чтобы сидеть сложа руки на своем застрявшем во льдах корабле, кляня судьбу, норвежец трудился, не щадя своих сил, хотя и не знал, да и не мог еще тогда знать, какое бесценное оружие он обретает для своих будущих свершений.

Чувствуя, что погонщик еще новичок, полудикие, вечно голодные, похожие больше на волков, чем на собак, звери не обращали никакого внимания на его команду, не пугались свиста взлетавшего над их спинами бича. Десятки, сотни раз он пытался заставить их повиноваться - тщетно. Он уступал, но не сдавался и упорно начинал все сызнова. Еще раз и еще... Каждая неудача лишь разжигала его страстное желание научиться управлять упряжкой.

С раннего детства приученный преодолевать препятствия, он усердно учился тому, как различить сквозь пургу, которая из собак только притворяется, что тянет, задерживая других, как щелкнуть над ее спиной длинным бичом, не раня и не причиняя ей боли. Учился, как поправлять на бегу ослабевшие ремни упряжки, как распутывать их, как вовремя их натягивать, чтобы животные не скатились в пропасть, как спасать собак, когда лед крошится под тяжестью мчащихся нарт и достаточно одного неосторожного движения или секундного колебания, чтобы случилось непоправимое. И наконец, как на остановках перевязывать собакам израненные лапы, как вытаскивать из них ледяные иглы, как поровну поделить корм между вечно голодной и дерущейся сворой.

"Это собаки покорили Южный полюс, а не норвежец. Это им по праву принадлежат медали, знаки отличия и почести",- иронизировали завистники, стремясь любой ценой умалить заслуги Амундсена, но он только посмеивался над ними, удовлетворенный тем, что вовремя понял, как многому можно научиться у тех, кого иные презрительно называли "дикарями".

Но, пожалуй, никто не обязан эскимосам больше, чем покоритель Северного полюса адмирал Роберт Пири.¹ Много лет он провел среди них и ни в одну из своих многочисленных экспедиций не отправлялся без гренландских охотников. Не колеблясь, он перенял их обычаи, делая все, чтобы убедить их, что он такой же человек, как и они. Одевался, охотился, как они, и наконец стал думать и чувствовать так же, как они.

¹ (Роберт Эдвин Пири (1856 - 1920) - американский полярный путешественник. Совершил несколько экспедиций в Гренландию, дважды пересек северную часть этого острова (1892, 1895), детально обследуя ее. В 1909 году вместе с пятью спутниками достиг Северного полюса. Именем Пири назван полуостров на севере Гренландии (Земля Пири) и пролив на севере Канадского Арктического архипелага.- Прим. перев.)

"Меня спрашивают, чему я в свою очередь научил эскимосов,- рассказывал Пири, вернувшись в Соединенные Штаты.- Но чему можно научить человека, который четыре, а может быть, и все сорок веков тому назад показал, что умеет существовать в столь неблагоприятных условиях? Я мог бы скорее перечислить, от чего я отучился, живя среди них. Я отучился от того невольного чувства превосходства, которое мы, белые, питаем, соприкасаясь с первобытными народами. Я понял, что не самоуверенность побуждает их наставлять меня, а большой опыт, приобретавшийся веками. Я отучился от лихорадочной спешки, которая неизбежно приводит к пагубным последствиям в пути. Я отучился также от эгоизма. У них не существует таких понятий, как "моя трубка", "мой чай", "мой спальный мешок". Нет! "Наша трубка", "наш чай", "наш спальный мешок". Эскимосы давно исчезли бы с лица земли, если бы не жили общиной. Меня коробило вначале, когда они жадно забирали все, что у меня было, съедали мои консервы, выкуривали мой табак. Зато когда у меня чего-нибудь не хватало, я мог быть уверен, что они поделятся со мною последним куском. В этом состоит их сила".

Четыре эскимосских охотника без колебаний согласились сопровождать Пири в его походе к Северному полюсу, хотя и не могли понять, зачем его понесло в такую даль, где обитают злые духи, где никогда не ступала нога человека. Шаманы рассказывали об этих краях истории, от которых стыла кровь. И все же они пошли за ним, гордясь тем, что он нуждается в их помощи, полагается на их опыт.

"Немногого сумел бы достичь Пири без эскимосов,- пишет в своих воспоминаниях выдающийся путешественник и этнограф Кнуд Расмуссен.¹ - Они сопровождали его во всех походах, неоднократно покидали свои иглу, нередко и своих близких, на каждом шагу рисковали жизнью, самоотверженно помогая чужестранцу в осуществлении его фантастических замыслов".

¹ (Кнуд Йохан Виктор Расмуссен (1879 - 1933) - видный датский полярный исследователь, путешественник и этнограф, всю жизнь посвятивший изучению суровой природы и населения Гренландии. Совершил несколько путешествий по Гренландии, прошел вдоль северного побережья Северной Америки. Одно из этих путешествий, от Гренландии до Аляски, вошло в историю полярных исследований под названием Великого санного пути.- Прим. перев.)

Однако не все арктические исследователи стремились и умели опереться на многовековой опыт эскимосов. Некоторые из них, полагаясь на собственные знания, пренебрегали этим опытом. Наиболее ярким примером того, к чему может привести такое ничем не прикрытое пренебрежение, является судьба американской экспедиции, отправившейся в Гренландию во время Первого международного полярного года в 1881 - 1882 годах. Позже экспедицию справедливо назвали Черной книгой арктических хроник. Много страниц в эту мрачную историю вписано высокомерием.

Не зная полярных условий, начальник экспедиции, молодой поручик Грили отказался от помощи аборигенов. Его, видите ли, раздражали их невежество, грязь, невоспитанность. Он не мог примириться с мыслью, что они осмеливаются относиться к нему как к равному. А может быть даже и немного посмеиваются над его беспомощностью и первыми неуверенными шагами на арктических просторах?

"Эти пожиратели сырого мяса, примитивные, простые, неспособные понять возвышенные цели нашей экспедиции, будут мне только мешать",- категорически заявил он, отказываясь воспользоваться услугами погонщиков-проводников. Дорого заплатил он за свою самонадеянность. Он и его люди. Три первых зимовки оказались холодными и голодными. Ни один из участников экспедиции не умел соорудить иглу, когда возникала потребность в этом, ни один из них не умел Добыть пищу, когда начался голод. Три зимовки, все трудности которых объяснялись неопытностью начальника, высокомерием белого человека, не пожелавшего прибегнуть к помощи "дикарей", завершились известной в истории Арктики трагедией. Из двадцати четырех человек, прибывших в Гренландию, рассчитывая остаться на одну зимовку, через тысячу с лишним дней остались в живых только семеро. Их обнаружили полуживыми в том месте, которое они прозвали "Голодным лагерем". Название говорит само за себя.

Экспедиция, несомненно, избегла бы такой трагической участи, если бы ее начальник в свое время осознал, что опору он может найти лишь в лице гренландских охотников, если бы он принял во внимание их прошлое, учел их многовековой опыт жизни на этой суровой земле, где он сам был лишь пришельцем со стороны.

Но недостаточно только требовать от эскимосов помощи, нужно умело ее добиваться. Необходимо узнать их, уметь вести себя с ними, снискать их расположение и доброжелательность, завоевать их доверие. Не один из полярных исследователей убеждался в этом слишком поздно, расплачиваясь за ошибки собственной жизнью.

Профессор Марвин, американец, один из участников многочисленных полярных экспедиций Роберта Пири, с самого же начала восстановил против себя гренландских охотников. Опытные погонщики Инукитсупалук и Акиоку неоднократно доказывали свою преданность, управляя собачьими упряжками адмирала Пири. Но теперь они неохотно исполняли приказы профессора Марвина, руководителя вспомогательной экспедиции, которая отправилась в путь в 1909 году, чтобы заложить склад с продовольствием для Пири, когда он будет возвращаться с Северного полюса. Марвин злился без всякого повода, подгоняя людей, часто отдавал противоречивые приказы и требовал, чтобы они немедленно же выполнялись, сокращал стоянки. Неужели ему было непонятно, что уставший человек не заметит вовремя опасности?

Он не прислушивался, и, что хуже, даже не делал вид, что прислушивается к советам погонщиков, а ведь сам великий Пири всегда спрашивал их мнение. Марвин накричал на обоих, когда они отказались пойти на лед, чтобы бить тюленей, которые целым стадом грелись на солнце. Неужели он действительно не понимал - об этом знает даже малое дитя,- что там, где располагается стадо тюленей, лед обычно тонок и хрупок и весь в промоинах, незаметных для глаза, через которые животные всплывают, чтобы вдохнуть воздух? Горе тому, кто попадет на такой лед. Не один уже погиб вот так. Они объясняли ему это, как умели, но он и слушать не хотел. Не могли убедить его разделить все снаряжение таким образом, чтобы в случае потери одной упряжки - что легко могло случиться - сохранить остальной груз. Тщетно. Профессор настаивал на своем. На одни нарты он велел погрузить все продовольствие, на другие - все палатки и спальные мешки.

Эскимосы предупреждали его каждый раз, когда надвигалась пурга, осмеливались критиковать намеченную им по карте трассу, объясняя, что не сумеют пробраться там, где полно трещин. Разве имеет какое- либо значение, что они не обозначены на куске жесткой бумаги? Они знали этот путь и знали, какие западни он готовит. Однако Марвин не допускал мысли, что он может ошибаться, и настаивал на своем. Он насмехался над ними, иронизировал, не понимая, что, руководствуясь безошибочным инстинктом первобытного человека, они интуитивно чувствовали опасность там, где он не ощущал ничего.

Нет, не нравился обоим погонщикам характер этого человека, раздражало его высокомерие. Они послушно шли, куда он велел, как и обещали Пири, ибо именно ему предстояло воспользоваться этими припасами. Марвин ни в чем не походил на него. Когда оба эскимоса одновременно остановили упряжки перед огромным темным ледяным полем, он вновь рассвирепел. Напрасно они объясняли ему, что тонкий, подмытый водой лед не выдержит тяжести нарт, что нужно далеко обойти это место, сделать крюк. Он велел им ехать дальше, хотя достаточно было одного взгляда на собак: с взъерошенной шерстью, с выпученными от страха глазами они вцепились когтями в обледенелый снег. Напрасно Марвин кричал, щелкал бичом над сгорбившимися спинами животных - те даже не пошевелились. Взбешенный их упрямством, он двинулся вперед сам. И через несколько минут в воздухе раздался его отчаянный крик. Немало потрудились погонщики, чтобы вытащить американца из ледяной воды. И ожидали, что хотя бы в этот раз он наконец воздаст им должное, горячо поблагодарит за спасение и пообещает на будущее прислушиваться к их советам. Но ничего подобного они от него не услышали. И перестали в конце концов принимать его грубость близко к сердцу. Когда он расходился и осыпал их бранью, его злоба разбивалась об их презрение.

Возвращаясь с 83-й параллели, Марвин гнал сломя голову упряжку на юг. Он опасался, что Пири уже успел другим путем добраться от полюса до береговой базы и отплывает на родину без него. Он был сыт по горло Арктикой, осточертели ему и эти упрямые, тупые эскимосы. При мысли, что ему придется перезимовать среди них, он приходил в ужас. Он испытывал глубокое отвращение, граничащее с ненавистью, к этим людям, к этому неприютному пейзажу. Единственным его желанием было бежать отсюда, бежать любой ценой.

Поход продолжался в том же убийственном темпе. Погонщики, махнув рукой на все, безропотно подчинялись воле начальника. Они тоже хотели как можно скорее вернуться в свои иглу и зареклись еще когда бы то ни было сопровождать какого-нибудь белого. Акиоку выбился из сил. Надо было остановиться на несколько дней, хотя бы на сутки, но профессор и слышать об этом не хотел. Свертывая однажды утром лагерь, Акиоку с трудом запряг собак в нарты, весь день отставал в пути, вечером едва добрел до стоянки, а ночью метался в бреду.

- Оставим его. Я и так потерял из-за него массу драгоценного времени,- горячился профессор.- Продукты заберем, у него есть оружие, не пропадет. Запрягай!

Инукитсупалук не поверил своим ушам. Может быть, он не так понял? Оставить здесь больного на верную гибель только потому, что ему нужно передохнуть пару дней? Уехать с нартами, полными продуктов? Почему? Нет, это не укладывалось в его голове.

Видя, что погонщик остолбенел, профессор кинулся сам нагружать нарты.

- Он брат моей жены. Не оставлю его. Он погибнет!

Рука в толстой рукавице судорожно сжалась на кнутовище.

- Если он тотчас же не выйдет самостоятельно из иглу, то останется здесь, это мое последнее слово. Не теряй зря времени! Трогай, слышишь! - вскипел профессор.

Лицо Инукитсупалука налилось кровью, вены на лбу вздулись. Он подошел к нартам и вытащил ружье. Не раздумывая ни минуты, не колеблясь, не произнеся ни слова. Тишину прорезал звук выстрела. Утихомиренного навсегда Марвина погонщик столкнул под лед и вернулся в палатку к больному. Через три дня они отправились в путь.

- Я не раз предупреждал профессора. Он был невнимателен, не слушал нас, не раз забирался на тонкие льдины... Утонул, пока мы подоспели на помощь,- объяснял он две недели спустя в лагере американской экспедиции.

Тайна смерти профессора Марвина так и осталась бы нераскрытой, если бы много лет спустя Инукитсупалук сам не рассказал случайно обо всем одному из датских чиновников. Он не испытывал при этом ни малейших угрызений совести. Эскимосы в поселке знали правду с самого начала и все одобряли его поступок. Каждый из них поступил бы точно так же. Таков закон арктических троп.