Загадка миграций самого северного племени

Откуда же самое "северное" из всех арктических племен - гренландские эскимосы - прибыло на эту скованную морозом землю, где, казалось бы, не может быть никакой жизни? Этот вопрос издавна не дает покоя ученым. Ответить на него нелегко, так же как и установить, когда это племя прибыло сюда. Предки эскимосов не оставляли ни строений, ни письменных памятников, поэтому загадку их происхождения пришлось буквально вырывать из вечной мерзлоты. Передаваемые из поколения в поколение сказания, мифы, легенды, баллады, в которых фантазия переплеталась с действительностью, с подлинными событиями давно минувших времен, привели в конце концов датских археологов на пустынное, иссеченное полярной пургой побережье Земли Пири на севере Гренландии.

Долго продолжались кропотливые поиски, пока наконец с помощью кайла и лопаты не удалось обнаружить под ледяным покровом какие-то следы очень древнего поселения - вероятно, одного из самых ранних.

Коротко полярное лето. Используя светлые дни, не жалея труда, проявляя терпение, достойное самих эскимосов, археологи тщательно исследовали местность. Они перекапывали каждую пядь глубоко промерзшей почвы, разминали в пальцах комок за комком, тщательно просеивая землю через сито, чтобы ничего не пропустить. На зиму работу прерывали, а летом вновь возвращались на Землю Пири, чтобы добиться своего и разрешить загадку северных миграций.

Наконец в 1965 году, после десяти лет упорных исследований в трудных условиях полярного климата, археологи смогли с полной уверенностью установить, что не сто лет и не тысяча, а четыре тысячи лет минуло с тех пор, как возникло древнейшее эскимосское поселение. Те, кто прибыл сюда сорок веков назад, не оставили после себя ни руин великолепных сооружений, ни свитков пожелтевших, тронутых временем папирусов, ни высеченных на камне рунических знаков или наскальных рисунков, которые бы тысячелетиями скрывались в глубине пещер.

Нелегкое прошлое исчезнувшего мира северных племен пришлось восстанавливать по достаточно отчетливым, правда, но весьма скудным следам - по остаткам примитивного каменного оружия, остовам летних шалашей, очагам, стеатитовым светильникам, кремневым или сланцевым наконечникам стрел - сперва грубым, необработанным, а потом тщательно отделанным и отшлифованным. Вот и все, с чем первобытный эскимос-охотник вступил в Арктике в борьбу с природой. А в это же самое время в Египте возникали колоссальные пирамиды, которые десятилетиями сооружались сотнями тысяч людей из миллионов каменных глыб.

В 1967 году канадские археологи, ведшие раскопки на восточном побережье Гудзонова залива, обнаружили следы первых эскимосских поселений, основанных три тысячи лет назад.

Сопоставление этой находки с более давними раскопками близ знаменитого брода Карибу на реке Ферт, в нескольких десятках километров от берегов моря Бофорта, которые дали более богатые результаты, подтвердило предположения ученых и позволило восстановить историю миграций представителей древнейших северных культур.

Теснимые, очевидно, какими-то более воинственными азиатскими племенами, древние предки эскимосов продвигались все дальше и дальше на север, по мере того как отступали, сокращались ледники, сковывавшие эту землю. Через Берингов пролив, который восемь тысяч лет назад был еще перешейком, соединявшим два материка, они переходили в западное полушарие - на Американский континент. И оттуда, как говорят следы древних стойбищ, постепенно перемещались на восток по побережью холодных, ныне полярных, морей, чтобы, перебираясь через остров Элсмир, достигнуть Гренландии. Произошло это четыре тысячи лет тому назад.

Трудно понять сегодня, почему они не пытались податься дальше на юг. Почему не покинули столь негостеприимную землю? Правда, климат острова в ту эпоху был, очевидно, значительно мягче, чем сейчас, но ведь и места на земном шаре было достаточно. Быть может, они остались здесь потому, что не хотели или не умели вести борьбу с другими племенами? История об этом умалчивает.

Бесстрашные и выносливые, они никогда не отличались агрессивностью. Их устные сказания, передаваемые из поколения в поколение, прославляют мужество охотника, его терпение, его самостоятельность, выносливость, и лишь немногие упоминают о битвах или стычках с викингами.

До недавнего времени жители Гренландии не знали даже самого понятия "война". Такого слова не было в наречии ни одного из гренландских племен.

- Почему твои братья убивают друг друга? - допытывались они во время первой мировой войны у Петера Фрейхена.- Может быть, те, у кого много пищи в тайниках, не хотят делиться с теми, что живут впроголодь?

Нелегко было датскому исследователю объяснить своим друзьям- гренландцам, из-за чего воюет полмира и зачем в этой войне погибают миллионы людей. Возможно, он и сам не понимал этого...

Наши прародители, жившие в это время в зонах умеренного климата, находились в несравненно лучших условиях, чем обитатели полярных районов. Они приручали диких зверей и разводили скот. Брошенные в плодородную почву семена зерновых давали обильные всходы.

Далекие предки арктических племен не могли обрабатывать промерзшую почву, они не знали, что такое зерно, не знали деревьев или древесины, не могли приручить диких зверей, ибо чем же они стали бы кормить их во время полярной ночи? Разве они сами не переживали страшных голодовок, когда звери, на которых они охотились, неожиданно меняли направление своих миграций? У них не было возможности заменить одежду из шкур и меха добываемых ими зверей какими-либо тканями, они не знали глины, из которой наши предки лепили домашнюю утварь. Не знали и бронзы, олова или железа. Кроме снега и льда, у них не было недостатка лишь в одном - камне.

А как они научились добывать огонь? Занесли ли они его с собой в Гренландию из далекой Азии или же только здесь обнаружили чудесное свойство камня - высекать животворную искру? Об этом история также умалчивает.

На этих пустынных территориях северные племена постепенно превращались в пленников окружающих их условий - скованных льдом океанов и пустынной земли, погруженной большую часть года в глубокий мрак. Вот почему они остановились, застыли в каменном веке, тогда как в других районах Земли человек быстро продвигался вперед.

По земному шару пролегли первые торговые пути. Стремление вырваться за грань доступного, жажда наживы или приключений тысячелетиями гнали людей по суше, по морям, по течению больших рек все дальше и дальше - во все стороны света. И каждый такой поход не только приносил новую добычу, но и расширял кругозор людей, пробуждал желание идти еще дальше. Сколько свершилось событий, сколько военных пожарищ отбушевало, какое море крови захлестывало континенты в давно минувшие времена! Сколько рухнуло тронов, сколько древних культур было стерто с лица земли! Сколько новых возникло на их месте! А на замерзших, застывших окраинах земного шара - и на севере, и на юге - ничего не менялось. Скованная льдами на протяжении миллионов лет Антарктида все еще не слышала звука человеческого голоса. В Арктике, правда, жил человек. Однако стрелки часов истории остановились на каменном веке и в течение многих столетий не сдвинулись с места.

История гренландских эскимосов, тех племен, которые сумели выжить в крайне тяжелых климатических условиях, представляет собой убедительный пример приспособляемости человека к окружающей его среде, к жизни, полной опасностей, к снегу и льдам, к скалам и морям, большую часть года покрытых твердым, словно гранит, панцирем.

В своем тяжелом повседневном труде гренландцы с незапамятных времен пользовались помощью одного-единственного животного - собаки, которая, по-видимому, прибыла вместе с ними из далекой Азии. Исландские саги XIV века, прославляя мужество викингов и их походы, упоминают о "небольших лохматых собаках, тянувших нарты диковинных, низкорослых, раскосых людей". Однако некоторые ученые утверждают, что первое письменное упоминание о появлении собачьего рода на Севере мы встречаем в источниках Ближнего Востока. Средневековый арабский философ и путешественник Ибн-Баттута¹ упоминает в своих записях, побывав в арктических районах Сибири (около 1332 года), о "собачьих упряжках, уносивших человека в страну мрака".

¹ (Ибн-Баттута (1304 - 1377) - арабский путешественник, марокканец. По его рассказам написана книга "Путешествия Ибн-Баттуты, 1325 - 1354 гг.", содержащая богатый географический, этнографический и исторический материал.- Прим. перев.)

Собака, этот незаменимый друг эскимоса, без которого он но мог представить себе жизни, трудилась наравне с человеком, голодала вместе с ним, довольствуясь малым, тянула нарты со всеми его пожитками, загоняла зверя.

- Без собаки ни один человек не выжил бы на пустынных просторах Арктики,- повторял всегда адмирал Пири.

Экономической основой жизни племен, населяющих азиатскую и североамериканскую тундру, были многочисленные стада карибу, извечными тропами странствующие весной и осенью в поисках пастбищ. Карибу давали людям мясо, шкуры для одежды, яранг и лежанок, кости для поделки луков, стрел, ножей и других предметов повседневного обихода.

Жизнь же племен, кочевавших по побережьям полярных островов и материков, обеспечивали морские животные, и прежде всего тюлени. Веками кормили, одевали они человека, согревали иглу, давали возможность сооружать яранги, каяки, нарты - словом, позволяли ему существовать.

Нелегкой была эта неустанная борьба человека с природой, ибо человек никогда не мог быть уверен в своем будущем: над ним всегда висела угроза, что по каким-либо причинам маршруты миграций карибу вдруг изменятся или эпизоотии начнут косить их поголовье. А когда в прибрежных водах становилось мало тюленей, жизнь в Арктике вовсе замирала. Годы большого голода надолго оставались в памяти людей, о них слагались легенды, которые передавались из поколения в поколение.

Но жители Крайнего Севера упорны. В борьбе за существование они используют все доступные им средства. Каждое племя, в зависимости от места обитания, совершенствовало свою одежду, приспосабливало свое хозяйство и охотничье снаряжение к окружающим природным условиям. Племена северных районов крупнейшего острова в мире, отстаивая право на жизнь, вынуждены были одеваться, охотиться и строить свои жилища иначе, чем племена, обитавшие в южных районах Гренландии.

Каким мастерством, неисчерпаемой изобретательностью и терпением нужно было обладать, чтобы из костяных пластинок и китового уса, обвитых ремнями или высушенными кишками животных, сделать гибкий и пружинистый дальнобойный лук или гарпун. Охотник бросает гарпун с помощью метателя, представляющего собой как бы продолжение руки, что увеличивает силу броска. С костяным острием гарпуна соединена надутая воздухом шкура-поплавок, благодаря чему смертельно раненный тюлень не тонет в воде.

Добротные нарты, способные выдержать быструю езду по обледеневшему неровному снегу и по кручам ледников, сделанные без единого куска железа, без шурупов или гвоздей, по сей день вызывают восхищение. Знаменитые нансеновские нарты, которыми до сих пор пользуются в снаряженных по последнему слову техники экспедициях на обоих полюсах земного шара, представляют собой несколько улучшенный вариант старинных эскимосских нарт, отлично приспособленных к условиям Арктики.

Однако одной ловкости рук и терпения оказалось бы здесь мало, не будь эскимос так изобретателен.

Прототип каяка выдержал испытание в течение тысячелетий. Легкий, эластичный остов, изготовленный из плавника, пригнанного в Гренландию морским течением с берегов далекой Сибири или Северной Америки, эскимосы обтягивали шкурами свежезабитых бородатых тюленей. Эти кожи, аккуратно выделанные, без следа шерсти, сшивались с помощью костяной иглы особым швом, который не дырявил обшивки.

Каждый охотник сам строил себе каяк, сообразуясь со своим ростом. Эта самая юркая лодка в мире имеет обычно около шести метров в длину, всего полметра в ширину и четверть метра в высоту. Укрепленные на носу и корме кости моржа играют роль буферов. Снизу крепятся бивни нарвала, чтобы уберечь лодку от ударов о льдины: продырявленная лодка затонет, а ее владелец погибнет. Ведь эскимос не умеет плавать - к чему ему это? В ледяной воде арктических морей он вряд ли продержался бы долго.

Круглое отверстие - люк,- через которое охотник залезает в каяк, должно быть очень узким и как можно плотнее прилегать к телу. Поэтому люк закрывается кожей, туго стягиваемой ремнем вокруг пояса, или непромокаемой одеждой гребца, в которой и капюшон, и рукава не только точно подогнаны, но и крепко и плотно завязаны. Теперь охотник образует одно нераздельное, водонепроницаемое целое со своей юркой лодкой, как некогда наездник-татарин со своим конем. Когда резкий удар волны переворачивает каяк вверх дном, эскимос одним ловким движением руки под водой легко выправляет его.

Спортсмены-гребцы всего мира по сей день мастерят легкие лодки по старинному эскимосскому образцу, пользуясь вместо кожи пластиками или прорезиненным полотном.

Термины "каяк" и "иглу" вошли в международный лексикон, равно как и "анорак" - просто скроенная рубашка с капюшоном, надеваемая через голову; в метель и холод она незаменима. Сшитый из тюленьих шкур анорак должен быть свободным, чтобы воздух - этот дополнительный теплоизоляционный слой - мог беспрепятственно циркулировать под ним. Когда охотник во время продолжительного бега за собачьей упряжкой вспотеет, ему достаточно откинуть капюшон, чтобы влага испарилась через широкий воротник.

Отказавшись от самой замысловатой европейской и американской полярной одежды, покоритель Северного полюса Пири во время своих многочисленных попыток достигнуть полюса через Гренландию носил исключительно эскимосскую одежду. Он отмечал, сколь опасно надевать под меховой анорак шерстяное белье: когда оно пропитывается потом, человек начинает сильно мерзнуть.

Зимой гренландские эскимосы охотнее всего надевают пухом внутрь "белье", тщательно сшитое из десятков, порой даже сотен птичьих шкурок, или же из пушистого меха молодого карибу, сверху натягивают анорак, а на ноги - штаны из шкуры белого медведя. Такие штаны, правда, тяжелы, но их достоинство заключается в том, что на шерсть белого медведя не налипает снег. Летом эскимос заменяет их тюленьими или оленьими штанами мехом наружу.

Эскимосская обувь - "камики" - также результат многовекового опыта. Она шьется из двух слоев: внутреннего - шерстью к телу и внешнего - шерстью наружу. Обувь из тюленьей кожи непромокаема, отлично сохраняет тепло, особенно если выстлать ее сухой травой или шерстью мускусного быка. Зимние камики из медвежьего меха делают походку охотника бесшумной, а тюленьи камики летом не скользят по льду. Праздничная эскимосская обувь, доходящая до середины бедер, украшается разноцветными ремешками. Каждая женщина стремится перещеголять своих соседок, изобретая самые замысловатые узоры.

Легко сказать - мягкая кожа для обуви, рукавиц, для каяка или анорака, но как выделать ее, не располагая для этого никакими химическими или растительными веществами? Единственным доступным веществом была перебродившая моча, которая тщательно, словно сокровище, хранилась в каждом иглу. Именно этим отличным дубителем издавна пользовались в Гренландии для выделки кожи, а потом ее долго и усердно мяли собственными зубами.

Когда весной в Арктике вступает в свои права солнце, его лучи, отражаясь от каждой щербинки во льдах, от каждой снежинки, больно режут глаза. Самые современные солнцезащитные очки, применявшиеся в последнее время полярниками, имели один крупный недостаток: на стеклах или пластике замерзал пар, покрывая их непроницаемой пленкой. Эскимос не знал таких затруднений. Тонкие костяные пластинки с узенькой горизонтальной щелкой отлично защищали глаза от ослепительного блеска солнца, не мешая в то же время смотреть.

Участники последних французских полярных экспедиций в Гренландию воспользовались опытом эскимосов: в темных очках из пластмассы на уровне зрачка просверливают миллиметровое отверстие. Отлично защищая глаза, такие очки никогда не запотевают.

Вершиной изобретательности эскимосов и их удивительного умения приспосабливаться к окружающей среде, держащей их в плену, является иглу - жилище, сооруженное из глыб снега, единственного строительного материала, которого всегда достаточно у них под руками. Жители северной Гренландии испокон веков верны ему, тогда как обитатели южных районов острова жили некогда в землянках, крытых камнями, дерном и плавником. Летом они перебирались из зимних стойбищ в легкие шалаши с остовами из костей кита или карибу, обтянутых кожей. Но в полярную ночь и они всегда сооружали иглу. Они не понимали, разумеется, что пористая глыба снега, содержащая миллионы наполненных воздухом ячеек, плохой проводник тепла, а следовательно, превосходный теплоизоляционный материал, зато по опыту знали, каким теплым является такой дом.

Строительство иглу напоминает какой-то торжественный ритуал. Нужно видеть, как охотник священнодействует в этот момент. Мороз ли, шквальный ли ветер - он медленно, сосредоточенно осматривается вокруг. Ногой, обутой в мех, пробует снег, внимательно прислушивается к понятным ему одному звукам, через каждые несколько шагов втыкает глубоко гарпун в белый покров. Арктика научила его большой мудрости - никогда не спешить.

Не всякий снег годится для иглу, об этом в Гренландии знает даже малое дитя. Снег должен быть плотным, слежавшимся, на таком снегу полозья саней не оставляют глубокой колеи. Иглу из рыхлого снега рухнет на голову охотника, прежде чем он окончит постройку. Не подходит и слишком спрессованный снег: укрывшись в таком домике, человек начнет мерзнуть, как в леднике. Когда наконец эскимос находит подходящий снег, он достает из нарт длинный, широкий - раньше костяной, а сегодня стальной - нож, похожий на индейское мачете.

Он заранее знает, без всяких сложных расчетов, которых все равно не сумел бы произвести, сколько нужно вырезать снежных плит, под каким углом наклонить внутрь их первый ряд, как срезать верхушку, чтобы остальные плиты ложились по спирали, замыкая свод над головой. Без циркуля, без рулетки он безошибочно угадывает, какой должна быть пропорция между диаметром и высотой снежного дома.

Выходное отверстие он прорезает в самом низу стены и прокапывает в снегу длинный туннель, который защищает внутреннее помещение иглу от снега и ледяных порывов ветра. Вентиляционное отверстие он проделывает внизу, всегда с подветренной стороны. Проделай он его в верхушке, произойдет катастрофа: теплый воздух, улетучиваясь из иглу, растопит снег и поутру охотник очутится без кровли над головой.

Строя на зиму иглу, эскимос с северо-западного побережья из района Туле возводит в радиусе десяти метров высокую полукруглую стену. Первая же метель завалит снегом свободное пространство, образуя дополнительное утепление, защищающее от порывов северного ветра.

Но иглу не только отлично сохраняет тепло и защищает от пурги. Оно отличается еще одним необыкновенным достоинством: его можно быстро построить. В пути, на тропе, охотник, настигнутый снежным бураном, может в течение всего тридцати минут соорудить небольшое убежище, в котором помещаются двое или даже трое людей. Встречаются, однако, и иглу-гиганты диаметром десять и высотой свыше трех метров, в которых умещается около сотни людей.

"Не найти каменного дома, столь же укрытого и теплого, как иглу,- пишет в своих дневниках Кнуд Расмуссен.- Однако,- добавляет он,- нелегко вновь прибывшим привыкнуть к тому, что уже давным-давно не раздражает ни мой взор, ни обоняние, ни слух.

Мой молодой друг, метеоролог-датчанин, другого мнения на этот счет. Вот как вспоминает он о своем первом пребывании в снежном доме:

"Ослепленный метелью, насквозь промерзший, вползаю с чувством отрады в узкий туннель, расталкивая по пути мокрых, лохматых собак. Они тоже укрылись здесь от ураганного ветра, но в иглу их не пускают. От спертого воздуха сразу же перехватывает дыхание. В нос бьет тошнотворный запах гнилого мяса и мочи. Колеблющееся, мерцающее пламя еле тлеющего мха, погруженного в тюлений жир, не рассеивает мрака, с трудом различаю отдельные фигуры людей.

Невыносимо жарко. Торопливо стаскиваю с себя анорак и сажусь рядом с охотниками на устланной шкурами белых медведей снежной скамье. Посредине иглу краснеют крупные куски мяса недавно освежеванного тюленя. Тугто привез их, видимо, из тайника. Но зловоние исходит не от них. Когда глаза привыкают понемногу к полумраку, замечаю близ входного отверстия вырытое в снегу углубление, сплошь заполненное мясом. Время от времени один из охотников достает из этой "кладовки" приглянувшийся ему кусок, обгладывает кости, выплевывает некоторые куски обратно - быть может, пригодятся когда-нибудь.

Так же как и остальные, пристально гляжу на крупные жиринки, плавающие в наполненном мясом котле. Пожилая эскимоска жадно косится на них, не переставая ни на мгновение соскребать костяным ножом сало с какой-то кожи. Заметив мой взгляд, она дружелюбно улыбается, обнажая стертые до корней зубы.

Быстрым движением хозяин вылавливает из котла первый кусок заплывшего жиром мяса, подает мне его, а сам жадно хватает большую кость, мгновенно дробит ее своими челюстями и, смачно причмокивая, высасывает из нее полусырой мозг - этот деликатес из деликатесов.

...Кто знает, как долго мы разрываем пальцами, громко жуем, пожираем недоваренное мясо, целые груды мяса. Час, два, три? Хлопаем себя по животам, плюемся, курим, запиваем еду кружками черного как смоль чая, облизываясь в перерывах между порциями.

Проходит мгновенье, и все опять хватают новые куски, как бы опасаясь, что не успеют насытиться. Забыв о ножах, работают зубами, этими великолепными зубами, которые обгладывают кость дочиста.

Жалобно воют и громко лают собаки, которых непрерывно отгоняют от входа. Каждый из нас снова хватает жирными пальцами новый кусок мяса или впивается жадным взором в огромный котел, в котором нас ждут оставшиеся куски. Растет груда тщательно обглоданных костей. Наконец перестаем есть. Кажется, мы уже не можем проглотить ни кусочка и... начинаем все сызнова. Кто-то затевает длинный охотничий рассказ. Понимаю из него очень мало. Короткие горловые звуки - не то песня, не то декламация - заполняют иглу. Монотонным звукам вторит тоскливое завывание ветра, доносящееся снаружи.

...Среди этих людей, перенесенных из каменного века прямо в современность, постепенно теряю ощущение реальности, погружаюсь в далекое прошлое, забываю, кто я и откуда, и кажется мне, будто я всегда пребывал здесь среди них. Чувствую, как оживают во мне какие-то давно замершие отзвуки".

Один из наиболее прославленных гренландцев, Кнуд Расмуссен, сын датчанина и эскимоски, все свое детство провел на острове. Первыми его игрушками были гарпун, каяк и нарты, первым другом - собака, родным языком - гренландский. Вместе с ватагой ровесников - десяти-одиннадцатилетних мальчуганов - он сопровождал охотников в их походах, вел одинаковую с ними жизнь в иглу. Когда ему исполнилось тринадцать лет, родители после долгих раздумий направили его учиться в Копенгаген. Это был тяжелый удар для него, и он вознамерился любой ценой бежать оттуда. Что ему дала эта перемена? Вместо свободы - затворничество в стенах учебного заведения, интерната, города. Вместо уважения друзей - снисходительное отношение чужих ему людей. Много времени прошло, прежде чем юный дикарь завоевал права гражданства в новой для него среде. Он решил, однако, выстоять и показать, на что способен. Окончил с отличием училище, весьма успешно занимался затем в университете на отделении этнографии, поражая преподавателей своими недюжинными способностями и незаурядным умом.

Его отец, пастор, хотел, чтобы он навсегда остался в Европе. Однако голос крови, тоска по родине оказались сильнее прелестей цивилизованного мира, где перед ним были открыты все пути. Расмуссен воспротивился воле отца и вернулся в Гренландию, как возвращаются на родину, домой, к своим.

Убедившись, как мало о его соотечественниках знают в Дании и в других странах, Расмуссен сделал целью своей жизни не столько изучение далеких материков и морей, сколько стремление познакомить мир с историей эскимосских племен, рассеянных вокруг Северного полюса на территории четырнадцать миллионов квадратных километров.

Неутомимо странствуя от одного поселения или стойбища к другому, кочуя вместе с охотниками по необозримым просторам Гренландии, он чувствовал себя в своей стихии. Пробегал бывало за собачьей упряжкой по 60 или 70 километров в сутки, строил иглу в пути, пировал или же голодал наравне со своими товарищами-эскимосами.

"Дай мне зиму, великий боже, дай мне снег и собак, ничего больше не прошу!" - писал он в своем дневнике, радуясь, что удалось сбросить с себя ярмо европейских привычек.

Все это не было, однако, бесцельным бродяжничеством. Расмуссен выполнял поставленную перед собой задачу. Он знал, что дело, за которое взялся, никто, кроме него, не доведет до конца.

Он отыскивал в поселках пожилых охотников, шаманов и тщательно записывал все, что видел и слышал. Воочию убедился, какую тяжелую жизнь ведут его братья-гренландцы на далекой, богом и людьми забытой земле у залива Мелвилл, как часто они страдают от голода, с каким трудом добывают себе пищу.

В подробной докладной записке, первом документе такого рода, Расмуссен обратился к датским властям в Копенгагене с горячим призывом о помощи. Будучи человеком дела, он не ограничился ходатайствами, не попрошайничал, а разработал детальный план создания на северо-западных рубежах Гренландии сети факторий для скупки и обмена мехов песцов, шкур тюленей, моржей и белых медведей на продовольствие. Проект и призыв остались, однако, без ответа. Власти Дании мало интересовались в то время Гренландией. Труднодоступная, дикая, скудная земля не пользовалась популярностью и у датчан.

Кнуд Расмуссен не принадлежал, однако, к числу людей, которые легко отказываются от своих намерений. Скандинавское упорство в сочетании с эскимосской стойкостью принесли неожиданные результаты. Видя бесцельность дальнейших официальных попыток, Расмуссен и его друг Петер Фрейхен решили сами, без чьей-либо помощи, основать первую такую факторию на северо-западном побережье острова, в маленьком убогом поселке у залива Мелвилл. Давая волю фантазии, они назвали этот пункт Туле - край света, так назывался легендарный материк Ультима Туле, о котором в IV веке до нашей эры писал древнегреческий астроном Пифей,¹ первый полярный мореплаватель - европеец.

¹ (Пифей (даты рождения и смерти неизвестны) - древнегреческий путешественник и астроном. Около 325 года до нашей эры отправился в плавание из Массилии (Марселя) через Гибралтар к берегам северо-западной Европы. Раньше считали, что Пифей достиг Гренландии, но полярные исследователи новейшего времени (Нансен и Стефанссон) исключают это предположение, допуская, однако, что Пифей доходил до кромки льдов Восточно-гренландского течения.- Прим. перев.)

Замысел Расмуссена увенчался успехом. Приобретая по справедливым ценам отличные шкуры и меха, которые охотники не знали, куда девать - часто их пускали просто на тряпки или пеленки,- Расмуссен давал им в обмен продовольствие, табак, оружие и патроны. А так как он торговал честно, никого не обделяя, то охотники отовсюду, даже издалека, съезжались в Туле.

Основанное в 1910 году поселение за несколько лет выросло втрое и продолжало развиваться дальше. Однако целью Расмуссена была не торговля. Оставив на своей базе доверенных людей, он превратил поселок у залива Мелвилл в исходный пункт своих необычных исследовательских экспедиций.

Имея уже опыт четырех экспедиций, во время которых он побывал во всех эскимосских поселках Гренландии и острова Элсмир в канадской Арктике, неутомимый исследователь организует в 1921 году свою крупнейшую и самую продолжительную в истории Арктики Пятую экспедицию Туле.

В течение трех лет он пробежал за собачьей упряжкой свыше двадцати тысяч километров - от Гудзонова залива через Берингов пролив до Чукотки. Вдоль и поперек изучил труднопроходимую тундру, берега и острова Канадского Арктического архипелага. У жителей одного поселка он узнает о других, неизвестных поселениях, стремится побывать везде, посетить каждое, даже самое маленькое становище. Не упускает ни одной возможности, стараясь, пока не поздно, ухватиться даже за самую слабую нить, помогающую воссоздать историю его далеких предков. Всюду, где он появляется, его приветствуют как своего, как друга. Его слава - слава "того, кто жаждет все узнать",- становится легендарной, она опережает его, широко распространяясь по всей Арктике.

Во время этих странствий, в которых его сопровождают несколько эскимосов, Расмуссен находит следы кочевых племен, никому доселе неизвестных, зимует среди них, делая бесценные записи.

Каждый охотник, каждая женщина слагает собственные песни - их не вправе петь никто другой. Расмуссен стремился поэтому услышать песни из уст каждого, уговаривал песенников, чтобы они вспомнили все, что им довелось услышать или увидеть.

Однажды из сплошной пелены метели навстречу ему вынырнула сказочная упряжка - пятнадцать великолепных белоснежных собак легко, как перышко, везли невиданные нарты семиметровой длины, на которых восседали пятеро закутанных в меха мужчин.

Знаменитый шаман Ауа, неиссякаемый источник таинственных, нигде не зафиксированных знаний, прослышав про Расмуссена, выехал вместе со своей свитой искать его на пустынных просторах, чтобы пригласить к себе и посвятить в сокровенные тайны своего искусства. Разве мог Расмуссен не поддаться соблазну провести несколько незабываемых месяцев в его просторном иглу, увешанном обрядовыми масками, амулетами, наполненном звучной дробью шаманского бубна и голосами вызванных на землю духов?

Так пополнялась коллекция легенд, сказаний и песен и углублялись знания, которым со смертью стариков суждено было безвозвратно исчезнуть. Молодому поколению жизнь приносила множество новых впечатлений и на воспоминания о прошлом не оставалось уже места.

Во время своих продолжительных странствий исследователь встречал также в тундре племена эскимосов-оленеводов, которые никогда не видели моря, не слышали о нем, не знали ничего о тюленях, моржах или китах. Еще удивительнее, что в их примитивных ярангах не горели денно и нощно светильники, наполненные жиром забитых зверей, как это принято у других эскимосских племен. Единственной экономической основой быта этих людей стал великий полярный странник - карибу. Неотступно следуя за оленями, весной и осенью кочующими огромными стадами по проложенным в течение столетий тропам с севера на юг и обратно в поисках мха и лишайников, они изготовляли себе одежду из их шкур, покрывали ими яранги, питались их мясом, а из костей мастерили охотничье снаряжение и домашнюю утварь. Случались, однако, периоды, когда карибу по неизвестным причинам меняли маршруты своих миграций. Это бывали тяжелые годы. Не хватало пищи, изнашивалась обувь, рвалась в клочья одежда и не было шкур, чтобы сшить новую, донимал мороз. Обнаглевшие волки воровали исхудавших, похожих на скелеты собак и нападали на людей, умиравших от голода и холода.

Следуя за собачьей упряжкой по просторам Арктики, Расмуссен посещал разные племена. И у каждого были свои обычаи и верования. Они носили разную одежду, пользовались разным охотничьим оружием, по-разному охотились, но всех их, от Чукотки до Гренландии, объединял общий язык. С каждым встреченным им эскимосом он мог легко изъясняться.

"Все мы происходим от одной семьи!" - утверждал он. Ученые внимательно прислушивались к его словам.

Время от времени исследователь отправлялся на другие континенты, возвращаясь к жизни, от которой добровольно отрекся. "Стоя на последнем этаже небоскреба в Нью-Йорке, я мечтаю о собачьей упряжке",- писал он. В столицах европейских стран, в Соединенных Штатах Америки Расмуссен неутомимо читал лекции, иллюстрируя их уникальными снимками, демонстрировал фильмы, публиковал статьи, издавал книги. Всячески пытался пробудить интерес этнографов, археологов, чтобы обратить внимание цивилизованного мира на древнюю культуру своих предков. "Она не имеет равных себе",- с гордостью повторял исследователь.

И вновь возвращался к себе на Крайний Север. Снова организовывал одну экспедицию за другой.

"Нет на севере Арктики эскимоса, с которым я не ходил бы на охоту, нет ребенка, имени которого я не знал бы",- говорил он, радуясь, что в зрелом возрасте ему посчастливилось вести жизнь, о которой он мечтал смолоду.

По возвращении из Седьмой экспедиции Туле в 1933 году Кнуд Расмуссен отошел в страну теней, о которой столько рассказывали ему эскимосские охотники. Он безвременно скончался после тяжелой болезни, вызванной отравлением мясными консервами.

Однако двадцать пять лет арктических странствий не пропали даром. В двенадцати объемистых томах Расмуссен отобразил неповторимую картину борьбы с природой последних на нашей планете людей каменного века, оставив после себя уникальный труд, которого никто, кроме него, не мог бы, пожалуй, осуществить.

Эскимосы обожали своего Кунунгуаква - маленького Кнуда, как они называли его. Разве он не был одним из них? Кому еще они рассказали бы больше, чем ему? Никто не умел так слушать, как он, охотиться, как он, съедать столько сырого мяса и никто их так хорошо не понимал, как он. Вспоминая счастливые дни своей молодости, они oxoтно рассказывали о том, что знали сами, что слышали от родителей. Вспоминали давно позабытые сказания, слагали для него новые. Так, страница за страницей, возникала никогда никем не записывавшаяся летопись истории эскимосов.

Расмуссен воскрешал героев старинных легенд, скрупулезно фиксировал множество отмирающих обычаев и верований, заботливо зарисовывал или запечатлевал на фотопленке украшения на одежде, резьбу на костяных рукоятках ножей и гарпунов, резьбу по камню, отмечал различия в конструкциях каяков и нарт в разных районах, записывал и терпеливо переводил на датский язык эскимосские песни. Лишь благодаря ему мир узнал, как живут, как страдают и радуются, как выражают свою тоску эти первобытные люди, обитающие близ Северного полюса.

Он торопился, понимая, что время против него, что старые шаманы и охотники один за другим умирают, а вместе с ними уходит в небытие и бесценный материал для исследований. Он опасался, что эскимосскую культуру вскоре сотрет, сметет без следа с лица Земли "цивилизация эмалированных тазов", как он с горечью говорил.

Во время своей последней Седьмой экспедиции Туле Расмуссен писал:

"Я от всего сердца возблагодарил судьбу, позволившую мне родиться, когда полярные экспедиции на санях с собачьей упряжкой еще не считаются отжившими свой век".¹

¹ (К. Расмуссен. Великий санный путь. М., Географиздат, 1958, стр. 19.- Прим. перев.)