Единственный в своем роде...

В Ленинградском отделении Архива Академии наук сохранилось дело "о путешествии доктора Александровского университета М. Кастрена в Северную Сибирь для производства этнографических и лингвистических исследований". Это дело - одно из свидетельств о трудном и прекрасном подвиге во имя науки.

Матиас-Александр Кастрен, безнадежно больной туберкулезом, 11 лет провел в тундрах Лапландии, Печорского края и в Сибири. Он изучал "язык, нравы, религию, обычаи, образ жизни и прочие этнографические отношения" народов Европейского и Енисейского Севера^*.

^* (ЛО ААН, фонд секретариата Академии наук (ф. 2), оп. 1, 1841, д. 6, л. 4.)

В 1838 году Кастрен отправился в финскую Лапландию, входившую в состав Русского государства. Самым северным пунктом, где он побывал, было небольшое поселение Усть-Иоки, откуда он направился в Кемь по бурной реке, на которой родился и вырос.

В его заметках находится много интересных наблюдений. По его словам, жители Кеми "наследовали от предков своих биармийцев великую охоту к торговым спекуляциям". "Они не любят проводить время в праздности и дремоте у теплого очага, - продолжает Кастрен, - а любят пускаться в даль за торговым промыслом, ходят в Петербург и в Стокгольм. Бесспорно, здесь можно искать причины необыкновенной образованности, которою отличаются здешние жители, и отсюда становится понятна их необыкновенная живость, присутствие духа, решимость и энергия во всех предприятиях."^*

^* (Путешествие Александра Кастрена по Лапландии, Северной России и Сибири. "Магазин землеведения и путешествий", т. VI, М., I860, стр. 47. (Дальше: Путешествие Кастрена...).)

Матиас-Александр Кастерн

Вернувшись из Лапландии в Гельсингфорс, Кастрен узнал,, что Петербургская академия наук собирается по проекту Карла Бэра снарядить экспедицию в Северную Сибирь, в состав которой он предполагает включить специалиста для исследования "наречий и этнографических отношений" народов. Однако проект Бэра был отложен и Кастрен в 1839 году занялся изучением Карелии.

В конце 1841 года ученый направился в русскую Лапландию, в которой, по его словам, проживало 1844 лапландца. В марте 1842 года он прибыл в Колу, откуда отправился на остров Кильдин, чтобы познакомиться с лопарской деревней. Некоторое время он изучал наречия лапландцев и русских, живущих в Коле и ее окрестностях. По словам Кастрена, в Кольском уезде было 26 русских деревень, все население которых занималось ловлей рыбы, лишь три семейства возделывали землю.

Затем через Кандалакшу он направился в город Кемь, где прожил до 19 мая, а затем в Соловецкий монастырь и 30 мая достиг Архангельска. Однако он не задержался в этом северном городе, где безуспешно пытался найти учителя ненецкого языка. Он решил плыть через Белое море к лапландцам, живущим на Терском берегу.

Сначала суденышко попало в полосу штилей, а затем внезапно разразился шторм. Потерялся якорь, и судно оказалось во власти ветра и волн. "Снасти скрипели, - писал Кастрен, - внутри самого судна раздавался часто треск, всякий раз наводивший на мысль, что оно разбилось. Валы поднимались, как башни, и один за другим перелетали через палубу."^*

^* (Путешествие Кастрена..., стр. 110.)

Попытка зайти в устье одной из рек на западном берегу Белого моря не удалась, и суденышку пришлось искать спасения у Зимних гор. Погода продолжала неистовствовать. Тогда Кастрен, по совету матросов, высадился на берег и возвратился в Архангельск. У него оставалось всего лишь 15 рублей. С такой суммой трудно было что-либо сделать для науки. И все-таки на этот раз ему удалось найти в городе нескольких ненцев. Они были еще беднее и "почитали себя счастливыми", когда он посещал их жалкие жилища и угощал рюмкой водки. Один из ненцев вызвался быть и его слугою и учителем "самоедского языка". Они вместе провели остаток лета в деревне Уйма в 17 верстах от Архангельска. Осенью Кастрен снова собрался в путь, тем более что сенат Финляндии ассигновал для его научных изысканий 1000 рублей, а Петербургская академия наук предложила возглавить экспедицию в Сибирь, но он попросил отсрочку, считая необходимым изучить "язык и этнографию европейских самоедов и тем облегчить их дальнейшее изучение в Сибири"^*.

^* (Там же, стр. 471.)

Друзья отговаривали его от поездки в далекий Печорский край, считая, что его слабый организм не выдержит.

"Отчасти, - писал Кастрен, - и я разделял их опасение: но кто же не доходил в увлечении юношеским энтузиазмом до готовности жертвовать идее даже и самой жизнью? Надежда обогатить науку каким-либо открытием воодушевила меня решимостью, которой, по крайней мере, тогда ничто не могло поколебать."^*

^* (Там же, стр. 116.)

Кроме 1000 рублей, у Кастрена в кармане лежали рекомендательные письма от министра внутренних дел и членов святейшего синода. Он считал, что лучших обстоятельств ждать нельзя, и "обуреваемый светлыми надеждами" отправился на северо-восток Европейской России.

19 декабря 1842 года он вышел из Мезени, посетил Сомжу, Несь, потом пересек Канинскую Тундру и сделал продолжительную остановку в селе Пеше, где продолжал изучать ненецкий язык, обряды, обычаи, промыслы. Путешествуя по тундре, он узнал от ненцев, что многие русские и зырянские купцы и кулаки "всеми неправдами и даже явным грабежом завладели стадами самоедских оленей и мало-помалу сделались почти полновластными господами всей этой страны"^*.

^* (Путешествие Кастрена..., стр. 147.)

И хотя царское правительство издало в 1835 году устав об управлении самоедами, притеснения "продолжались по-прежнему": реже в виде явного грабежа, но зато чаще под более утонченной "формой обмана". Главным источником зла, по мнению Кастрена, являлась водка. Он предлагал установить военные посты в Сомже, Пустозерске, Ижме и в ряде других мест "для наблюдения за порядком и благолепием".

В феврале 1843 года Кастрен был в Индиге и вскоре достиг Пустозерска, который ему показался одним из самых пустынных мест на земном шаре. "Здесь нет и следа лесов, нет даже ни скал, ни камней; зимой всюду виднеется одна только необозримая равнина, по которой свободно играют вьюги и метели. Они играют здесь почти беспрерывно, и иногда с такой силою, что жители не могут выйти ни за водою, ни за топливом."^* Он не мог представить, что увидит места еще более печальные и более суровые.

^* (Там же, стр. 154.)

В Пустозерске Кастрен мог каждый день беседовать с ненцами, которые приезжали сюда. Он расспрашивал об обычаях и жизни в тундре. Затем Кастрен, посетив по дороге Усть-Цильму, уехал в Ижму, где прожил до второй половины июня 1843 года, откуда предпринял путешествие в Колву. Во время плавания мачта лодки неожиданно упала и ударила его по голове. Путешественник вспоминал, что если бы один из гребцов "не отклонил несколько удар", то в этот день могло окончиться предпринятое им путешествие.

Больной Кастрен остался в Колве, где с ним виделся купец В. Н. Латкин. В Колве исследователь составил "Зырянскую грамматику", которая явилась важным вкладом в изучение финно-угорских языков.

4 сентября Кастрен отправился в свое "азиатское путешествие", надеясь вместе с зырянами, русскими и ненцами добраться до Обдорска. 23 октября он впервые увидел Урал.

"Мы ехали, - писал Кастрен, - по горной цепи, которую думают прорезать каналом для соединения двух рек, вытекающих из этого хребта, из которых одна Елец впадает в Усу, а другая в один из притоков Оби, именно в Падягу или Собью. Таким образом чрез соединение Оби с Печорою, северные продукты могли бы идти за границу через Пустозерск. Если этот план когда-нибудь приведется в исполнение, то он неминуемо окажет величайшее влияние на культуру страны и на цивилизацию диких ее областей."^*

^* (Путешествие Кастрена..., стр. 176. - В. П. (Подчеркнуто Кастреном.))

29 октября Кастрен благополучно переправился через Обь и вскоре был в Обдорске. Впоследствии ученый вспоминал, что это скитание по тундрам и горам, рекам и скалам сопровождалось такими трудностями и лишениями, каких он не испытывал в прежних путешествиях.

В Обдорске Кастрен пробыл несколько месяцев, уделяя основное внимание изучению языка, быта, верований и преданий остяков. Он оказался свидетелем ярмарки, на которую съехались жители окрестных тундр. Однако торговля на ярмарке была запрещена приехавшим из Тобольска чиновником. Депутации от купцов и местных жителей не принесли желанного успеха. Чиновник требовал прежде уплатить подати в казну, а это, по словам Кастрена, привело бы к тому, "что многим из туземцев пришлось бы прирезать немногих оленей, без которых кочевая жизнь их решительно невозможна".

Среди ненцев и остяков росло возмущение. Прошел слух, что они собираются "разломать амбары, сжечь и разграбить весь город". По словам Кастрена, "на улицах было уже несколько небольших смут"^*.

^* (Там же, стр. 181.)

Тобольский чиновник, хорошо знавший о восстании Ваули Пиеттомина, опасаясь нового народного выступления, снял запрет на торговлю. Ненцы и остяки занялись обменом своих мехов на муку, печеный хлеб, табак, котлы, ножи, иглы.

Из Обдорска Кастрен должен был по побережью Северного Ледовитого океана пробираться к устью Енисея. Однако обострение болезни заставило его вернуться в Петербург, куда он прибыл в марте 1844 года. Он не оставил лежать в безвестности сведения о тяжелом положении ненцев. Представители местной верхушки, по его словам, "присвоили себе их стада, отвели даже детей и родственников их в некоего рода вавилонский плен"^*.

^* (Там же, стр. 172.)

В то время как Кастрен путешествовал по Европейскому Северу, Академия наук добилась ассигнований из государственного казначейства 13 тысяч рублей на Сибирскую экспедицию. Из них три тысячи выделялись "лингвисту-этнографу для изучения языков, нравов и обычаев обитающих в тех странах мало известных племен"^*. Одновременно этому ученому поручалось собирать "надежные сведения о городах и селениях, реках и озерах, ручьях и горных системах" и обогащать "географическо-топографические сведения" об этих "столь мало еще поныне известных местах". "Сюда же, - говорилось в инструкции, - принадлежат и общие известия о климате и зависящих от оного условиях растительности, например: об обыкновенном изменении времен года, о вскрытии и замерзании рек и озер, о произрастании хлебов и других употребительных растений."^**

^* (ЦГИА, ф. 735, оп. 2, д. 262, л. 5.)

^** (ЛО ААН, ф. 2, оп. 1-1441, д. 5, л. 1-102.)

Первоначально этнографическая поездка задумывалась как самостоятельная часть путешествия А. Ф. Миддендорфа в Сибирь. Академия не очень верила, что будет утвержден раздел сметы на этнографические работы, и поэтому попросила на них мизерную сумму. Однако, к изумлению ученых, последовало "высочайшее утверждение", и тут-то стало очевидным: трех тысяч рублей может едва хватить на покрытие половины расходов на поездку этнографа в Западную Сибирь^*.

^* (Там же, оп. 1-1841, д. 6, л. 11.)

Еще когда Кастрен был в Печорском крае и на Обском Севере, ученые Академии попытались пополнить кассу предстоящего путешествия, которое, по их убеждению, должно дать "самые отрадные для науки результаты". Так, директор Азиатского музея передал в распоряжение экспедиции 2500 рублей. Эту инициативу поддержали Нумизматический, Египетский и Этнографический музеи. Общими усилиями этих учреждений Академии была собрана недостающая сумма.

Предполагалось, что экспедицию возглавит академик Шегрен. Однако Шегрен предложил кандидатуру Кастрена, заявив, что отвечает за молодого ученого "как за самого себя". Академик дал блестящую оценку исследованиям Кастрена в Печорском крае и на Обском Севере. По его словам, несмотря на большие и почти неимоверные затруднения, он "проявил столь редкий пример доброты", величия духа, незаурядного мужества и необычайной физической выносливости, "собрал такое множество важных лингвистических и этнографических материалов", что невозможно найти лучшего кандидата для исполнения целей Сибирской этнографической экспедиции^*.

^* (Там же, л. 12.)

Когда деньги были собраны и утверждена инструкция, выяснилось, что избранный руководитель заболел и вернулся на родину. Академия не изменила своего решения. Она терпеливо ждала и впоследствии не пожалела об этом.

После полугодового лечения в родной Финляндии Кастрен почувствовал себя настолько здоровым, что мог отправиться в Сибирь. Летом 1846 года Кастрен посетил Енисейский Север, где его поразило "бедственное положение и остяков и русских, находившихся в нищете и прикрывавших свою наготу пестрыми лохмотьями".

"Почти во всякой деревне, - писал путешественник, - виднелись покинутые, развалившиеся избы, да и жилые-то большей частью были жалкие лачуги с крошечными оконцами, со слюдою вместо стекол, с деревянными трубами и плоскими низкими крышами, поросшими разными тайнобрачными растениями."^*

^* (Путешествие Кастрена..., стр. 328.)

Кастрен многократно говорил в своих заметках о крайней нужде населения Енисейского Севера, который некогда считался одним из богатейших районов Сибири. По его убеждению, обнищание жителей вызвано развитием золотодобывающей промышленности в сопредельных, более южных районах. Кастрен посетил Туруханск, Зимовье Плахина, Хантайку, Дудинку. Последнюю остановку на пути к северу он сделал в Зимовье Толстый Нос в ноябре 1846 года.

Уже наступила полярная ночь. Свирепствовали морозы. Жил он в старой избе, по стенам которой струилась вода, а в окнах вместо стекол были вставлены льдины. Ледяной ветер дул из многих щелей и из-под гнилого пола. Приходилось спасаться около топящейся печки, при свете которой Кастрен писал донесение в Академию наук.

Изучив наречия ненцев Енисейского Севера, Кастрен направился в Туруханск; сгорая от желания как можно скорее достичь города, где недолгие часы, но все же сияло солнце, он ехал днем и ночью.

11 января 1847 года Кастрен вернулся в Туруханск, откуда больной направился в Енисейск и дальше в Юго-Восточную Сибирь. В очерке "Енисей в своем течении от Енисейска до Ледовитого моря" Кастрен не только описал реку с ее притоками, берегами и окружающими горами, но и остановился на границе распространения лесов. Особенно подробно описаны породы рыб, обитающих в Енисее, и способы их лова. Главное внимание он уделил народам Енисейского Севера: остякам, тунгусам и русским.

"Не взирая на бедность природы, - писал Кастрен, - русские поселенцы попадаются на этой реке еще на протяжении 350 верст ниже Толстого Носа; в прежние времена, говорят, они селились и еще далее к северу."^*

^* (Там же, стр. 478.)

Кроме исключительно богатого материала о финно-угорских и ненецких языках, Кастрен доставил массу сведений о быте, промыслах, творчестве народов Европейского, Обского и Енисейского Севера.

Демократизм Кастрена бесспорен. Он много раз обнаруживается в глубоком и внимательном отношении к нуждам разных народов Севера.

Русские ученые, путешественники, Академия наук с восхищением отзывались о подвиге Кастрена, который своими делами украсил летопись полярных исследований.

"В великой и сложной науке, - писал в 1927 году советский ученый В. Г. Тан-Богораз, - в ее разделе, относящемся к Северной Евразии, Кастрен занимает место, единственное в своем роде. Он был началом движения, первым биением творческой жизни. Это исходный путь, откуда разошлись многие и разные пути. Но по этим различным путям он шел одновременно и сам, и так далеко зашел, что мы, вышедшие после него на столетие, до сих пор не можем догнать его. Это зачинатель, опередивший продолжателей. Его человеческий образ сияет кристальной чистотой, его научные работы доныне не превзойдены."^*

^* (Памяти Кастрена. Сборник статей. АН СССР, Л., 1927, стр. 35.)