Ради пользы России...

Экспедициями Пахтусова открывается заключительный этап полярных исследований России в первой половине XIX века, охватывающий тридцатые и сороковые годы.

Постепенно утрачивает ведущую роль в изучении Арктики морской флот, офицерам которого, по справедливым словам Литке, сказанным в день открытия Географического общества, Россия была "обязана точнейшими описями отдаленнейших берегов"^*.

^* (Отчет Русского географического общества за 1845-1846 гг., кн. I и II, изд. 2-е. В кн.: "Записки Русск. геогр. об-ва", СПб., 1849, стр. 15.)

За двадцать лет Гидрографический департамент снарядил лишь две арктические экспедиции, притом обе к Новой Земле, как самому ближнему малоизученному району Арктики. О том, что было совершено в двадцатые годы, стараются забыть и даже не спешат придать гласности материалы, добытые для науки ценой подвигов и ценой жизни. Печатание "Дневных записок" Врангеля будет откладываться под пустяковыми предлогами в течение более чем десяти лет, пока их не опубликуют почти одновременно в Лондоне, Париже, Лейпциге. В это же время выйдет русский оригинал замечательной книги, но опять-таки не в издании морского ведомства^*.

^* (Книга Ф. П. Врангеля "Путешествие по северным берегам Сибири и по Ледовитому морю" была издана Н. Полевым, видным журналистом второй четверти XIX века.)

Не увидят света "Записки о Новой Земле" Николая Иринарховича Завалишина, созданию которых он отдал несколько лет и которые бесследно погибли среди бумаг ученого комитета Морского министерства. Такая же судьба постигнет записки Алексея Петровича Лазарева и мичмана Николая Дмитриевича Шишмарева, посвященные плаванию "Северной дивизии" М. Н. Васильева.

Ни одна страница исторических журналов Иванова, Бережных, Анжу не увидит света. Останутся забытыми вахтенные журналы шлюпов "Открытие" и "Благонамеренный", которые содержат чрезвычайно большое число важнейших научных наблюдений, сохраняющих сегодня свое не только историческое, но и научное значение. Безвозвратно канут в лету исторические и вахтенные журналы шлюпов "Восток" и "Мирный".

Почти двадцать лет будет добиваться М. Ф. Рейнеке издания своего знаменитого "Гидрографического описания Северного берега России", причем разрыв между выходом в свет первой и второй частей составит семь лет.

Лишь Федору Литке удастся издать описания своих плаваний к Новой Земле и путешествий вокруг света. Да еще Фаддею Беллинсгаузену посчастливится увидеть напечатанными "Двухкратные изыскания в Южном Ледовитом океане и плавание вокруг света".

Только с началом сороковых годов М. Ф. Рейнеке удастся приступить к изданию "Записок Гидрографического департамента", в трех выпусках которых он опубликует дневники П. К. Пахтусова о его двух плаваниях на Новую Землю, материалы о путешествиях Цивольки с Бэром и Цивольки с Моисеевым. А в следующих выпусках будут опубликованы А. С. Соколовым (сотрудником Рейнеке) первые основанные на архивных источниках статьи об эскпедициях Анжу, Иванова, Бережных и многие другие материалы по истории мореплавания.

"Самое утешительное и отрадное явление последнего времени есть, без сомнения, движение в ученой и учебной литературе России", - писал В. Г. Белинский о русской литературе в 1841 году. При этом в числе наиболее примечательных книг "по этой части" он называл "Путешествие по северным берегам Сибири" Ф. П. Врангеля и "Прибавление" к этому путешествию, а также исследование профессора Щуровского "Уральский хребет в физико-географическом, геогностическом и минералогическом отношениях".

В той же статье Белинский отмечает, что русская литература "сближается с обществом, с действительностью, хочет быть сознанием общества, его выражением"^*.

^* (В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, т. V, АН СССР, М., 1954, стр. 587.)

Подобно русской литературе, в полярных исследованиях тридцатых и в особенности сороковых годов отражаются некоторые тенденции общественного развития этого времени. Все чаще в статьях и книгах о путешествиях на Русский Север подчеркивается победоносное шествие "волшебницы-промышленности", преображающей дикие леса и забытые земли, все настойчивее звучат голоса о великом значении развития транспортных (водных и даже железнодорожных) сообщений, снова и снова обращаются взоры капиталистов к Европейскому Северу, не знавшему крепостного права.

И хотя "наружное рабство", по словам Герцена, сохраняется, наступает время "внутреннего освобождения". Демократические высказывания все громче звучат в трудах ученых и путешественников, поэтому многие из них привлекают внимание таких передовых журналов, как "Отечественные записки" и "Современник".

Полярные исследования тридцатых и сороковых годов существенно отличаются от исследований предшествующих десятилетий. Совершенно забыто решение такой проблемы, как судьба Северного материка, поиски которого в первой четверти века были на уровне государственной политики. На второй план отходят поиски морского пути между Тихим и Атлантическим океанами и изучение побережья арктических областей Восточной Сибири и Русской Америки. На огромном пространстве между устьем Лены и мысом Врангеля (на северном берегу Америки) исследования ведет лишь одна экспедиция. Она в основных чертах повторяет известный замысел И. Ф. Крузенштерна, который в 1824-1825 годах готовил на средства Н. П. Румянцева экспедицию для описи северных берегов Русской Америки. Правда, в районе, примыкающем с юга к Берингову проливу, странствуют партии служащих Российско-Американской компании, и в их числе незаурядный морской офицер Л. А. Загоскин.

Спад интереса к развитию полярных исследований на севере Восточной Сибири и Русской Америки объясняется несколькими причинами. В эти годы Николай I стремится сохранить Священный союз, основание которого потрясла Июльская революция в Париже. Страх перед "всеобщей революцией" во сто крат больше беспокоил царское правительство, чем беззащитность Восточной Сибири и Русской Америки. Сохранять осколки развалившегося Священного союза приходилось ценой политических уступок и материальных жертв не только в Европе, но и в Азии и в Северной Америке.

Политические и военные усилия России в эти годы концентрировались на восточном вопросе. Царское правительство по истечении десятилетнего срока русско-американской и русско-английской конвенций весьма робко напомнило об этом обстоятельстве и англичанам и американцам. Национальные интересы на севере Тихого океана и в Русской Америке были преданы ради "выгод на Ближнем Востоке"^*.

^* (С. Б. Окунь. Российско-Американская компания. Соцэкгиз., М.- Л., 1939, стр. 205.)

Русские владения в северной части Тихого океана приобрели роль разменной монеты. На прекращении полярных исследований на севере Чукотки и Русской Америки, безусловно, сказался и глубокий кризис феодально-крепостнического строя, внутри которого созревали капиталистические отношения.

Более успешно велись исследования на Европейском, Ямальском и Таймырском Севере. В этих районах трудились представители морского ведомства, Русского географического общества, Корпуса горных инженеров, частные лица, чиновники. Активизировала деятельность в Арктике Петербургская академия наук, которая с начала столетия почти не снаряжала самостоятельных экспедиций, ограничиваясь некоторым участием в наиболее крупных путешествиях. Но ни одна из экспедиций не может сравниться по размаху с географическими предприятиями прежних времен. Если в двадцатых годах на полярные экспедиции тратились миллионы, то теперь тысячи приходится выбивать с необычайным трудом, изворачиваться и упорно доказывать, что пренебрежение исследованиями на Севере наносит ущерб не только научным, но и государственным интересам. Проекты, достойные восхищения, остаются без внимания из-за недостатка финансовых средств. Планы ученых и моряков один за другим разбиваются о невидимую, но жестоко ощутимую стену денежного голода. В тридцатые и сороковые годы после многих поражений в научных кругах создается тактика приспособления к хронической денежной диете, нередко переходящей в длительное голодание.

Карл Бэр

Следы этой трудной борьбы передовой интеллигенции России сохранили десятки архивных дел, дневники и письма. Отдельные ученые, моряки, купцы отдают значительные суммы, порой все свое состояние на исследование Печорского края, Новой Земли, острова Колгуев, Канинской Тундры и забытого Северо-Востока Сибири, на котором в тридцатых и сороковых годах так и не будет русских путешественников. Все, что в это время сделано, - сделано трудом и жертвами передовых людей России. И одно из первых мест в этом подвиге принадлежит ученым Петербургской академии наук и в особенности Карлу Максимовичу Бэру.

В 1837 году Академия наук отправила на Север две экспедиции. Первая из них под руководством академика К. М. Бэра исследует Новую Землю, которая "еще никогда не была посещаема зоологами и ботаниками" и где еще не собирались "естественные произведения".

Такое отставание в исследовании областей Русского Севера весьма беспокоило Академию наук. Тем более что иностранными учеными уже хорошо были изучены животные Гренландии, Шпицбергена и северных берегов Америки. "Это служит для нас как бы укором, что подобные сведения прекращаются там, где глубокий север достигает России"^*, - говорилось в одном из писем Академии министру народного просвещения С. С. Уварову.

^* (ЦГИА, фонд Департамента народного просвещения (ф. 733), оп. 12, д. 493, л. 4, 5.)

Бэр провел широкие ботанические и зоологические исследования и создал первое климатическое описание Новой Земли.

В том же 1837 году 22-летний ученый Александр Иванович Шренк, по поручению Петербургского ботанического сада, предпринял рейд по тундрам Европейского Севера. Скромную по задачам ботаническую поездку он превратил в исключительное по своей значимости путешествие, которое ученые справедливо считают классическим.

От Мезени до Полярного Урала и обратно он не прошел почти ни одного километра одной и той же дорогой. Этот решительный и любознательный юноша видел Болыпеземельскую и Малоземельную Тундры, Канин полуостров и Югорский Шар, остров Вайгач и Полярный Урал. Каждый день он вел различные научные наблюдения. Шренк готов был отклониться на десятки верст в сторону, чтобы взглянуть на интересовавшие его горы или растения. О тех местах, которые ему не удалось посетить, он с любовью собирал сведения от местных жителей.

Результаты экспедиции Шренка и его спутников, русских и ненцев, имена которых большей частью неизвестны, поистине удивительны. Они сведены в двухтомный труд: "Путешествие к северо-востоку Европейской России через тундры самоедов к Северным Уральским горам".

В этом капитальном исследовании дан орографический и геогностический обзор Северного (Полярного) Урала, описана гидрография посещенных местностей, большое место в нем отведено физико-географическому обзору районов, заселенных ненцами, заметкам о их быте, обычаях, народных песнях и сказках, а также словарю ненцев и коми (зырян), снабженному обширными замечаниями.

Важное значение представляла часть исследования, посвященная границам распространения древесной растительности в северо-восточной части Архангельской губернии. К этому разделу был приложен список растений, встреченных и обследованных Шренком, и дана сводная таблица географического распределения растений.

Не малое место в работе уделено истории путешествий в северо-восточную часть Европейской России, описанию животного мира и промыслов морского зверя в Белом море и ненецких тундрах. В ней были и строки о необходимости соединения наиболее крупных рек Европейского Севера в единую систему водных путей и предложение прорыть канал между Печорой и Волгой. Осуществление этих мер, по его мнению, значительно оживило бы хозяйство далекого Севера, ограничило бы произвол купцов, предотвратило хронический голод и способствовало благосостоянию "жителей целого края".

Исследование Шренка было своеобразной энциклопедией по Малоземельской и Большеземельскбй Тундрам и Полярному Уралу. Важное научное значение путешествия Шренка отмечали многие выдающиеся представители географической науки. Академик П. П. Гельмерсен отмечал, что Шренк "пролил много нового света" на вопросы географии севера Печорского края и Арктического Урала, в том числе на гидрографию, торговые пути, состояние промыслов и торговлю. По мнению М. А. Кастрена, Шренк проявил себя как пытливый этнограф, изображающий "все с крайнею точностью"^*. Книга А. И. Шренка была удостоена Демидовской премии.

^* (Девятнадцатое присуждение учрежденных П. Н. Демидовым наград, СПб., 1850, стр. 23, 25.)

"Двухтомное сочинение Шренка, - писал в 1911 году известный географ Танфильев, - представляет собой до настоящего времени важнейший источник для ознакомления с крайним северо-востоком Европейской России. Ни природа, ни подробно описываемый автором быт самоедов и зырян с тех пор не изменились, как свидетельствуют позднейшие исследователи. Эти последние захватывали всегда лишь небольшую часть страны, почему значение Шренка ими нисколько не умаляется.

...Надо удивляться его наблюдательности и разносторонней осведомленности, явствующим из каждой страницы дневника. По специальности он был ботаником, почему описанию растительности он уделяет особенно много места. Но столь же внимательно он ведет барометрические наблюдения, собирает образцы горных пород и окаменелостей, описывает жизнь самоедов, изучает их язык и собирает сведения о промыслах русских на севере и об их говоре."^*

^* (Г. И. Танфильев. Пределы лесов в Полярной России по исследованиям в тундре Тиманских самоедов с приложением сокращенного дневника путешествия. Одесса, 1911, стр. 144.)

Геологические исследования Шренка очень высоко оценил академик А. П. Карпинский в речи, произнесенной в день празднования 200-летия горного ведомства. Он причислил исследователя к числу "самоотверженных пионеров", много потрудившихся для исследования далеких окраин России^*.

^* (А. П. Карпинский. Собрание сочинений, т. IV. АН СССР, М.- Л., 1949, стр. 297, 299.)

Научные результаты Шренка использовались многими учеными, в том числе академиком Л. С. Бергом в его капитальном труде "Климат и жизнь".

В 1839 году в парижских газетах появилось сообщение, что в норвежскую Лапландию предстоящим летом направится французская экспедиция под начальством ученого Роберта. Академик Бэр обратил внимание своих коллег, что ими забыта российская Лапландия. Если ее берега сняты Федором Литке и Михаилом Рейнеке, то ее животный и растительный мир почти не исследован, как не изучено и геологическое строение этого края. Бэр предложил отправить геолога, который изучил бы "переход скандинавской формации в российскую Лапландию" и осмотрел геологическое строение берегов Мурмана. Затем решено было присоединить к нему зоолога или ботаника. Последнему поручалось собирать материалы "относительно разведения хлебных растений и распространения замечательных зверей"^*.

^* (ЦГИА, ф. 735, оп. 2, д. 94, л. 2.)

Исполнить это задание Академии взялись геолог Бетлингк, интересовавшийся не в меньшей мере ботаникой, и ботаник Шренк, испытывавший не меньшее призвание к геологии. Шренк помогал Бетлингку полнее составить картину геологического строения Финляндии и Мурмана, исследовать разнообразие горных пород, их строение. Бетлингк, со своей стороны, не проходил равнодушно мимо ни одного растения, дерева, кустарника, которые могли бы заинтересовать его друга.

Путь их лежал через Гельсингфорс, Торнео, реку Кемь, Нот - озеро к городу Кола. Здесь путешественники расстались. Шренк двинулся на восток от Кольского залива по берегам Северного Ледовитого океана с намерением добраться до Белого моря. Путь Бетлингка лежал на запад.

"Теплый южный ветер, - писал он, - быстро гнал нас в открытое море; ясное, бледно-голубое небо открывало взорам нашим северное солнце во всей его красе; и все нас окружающее было так полно очарования, что я вовсе не мог представить себе, чтоб в этом году это был последний летний день. Два молодые кита, часто выплывая на поверхность, пускали фонтаны воды и снова скрывались; перед нами виднелись рассыпающиеся белой пылью валы, гонимые ветром и исчезающие вдали в виде туманной полосы."^*

^* (В. Бетлингк. Путешествие Вильгельма Бетлингка по Финляндии и Лапландии. "Финский вестник", раздел IV, т. 6, СПб., 1845, стр. 28.)

Однако очарование этого погожего сверкающего дня было вскоре нарушено. На севере появились темно-серые облака. Они медленно двигались навстречу карбасу, распространяясь с каждым часом все шире и шире по горизонту. Повеяло сыростью. Когда путешественники вышли в открытый океан, южный теплый ветер сменился холодным северным. Бетлингк следил за берегами. Они были сложены гнейсами и гранитами, которые порой так тесно переплетались, что ученый иногда готов был принять их за одну породу.

На Мурманском берегу

Первого августа Бетлингк добрался до Варангер-фиорда, с трудом поднялся на холм, чтобы с его вершины взглянуть на разбушевавшееся море. Волны с грохотом и шумом разбивались о прибрежные камни. Ночью разыгралась гроза. И Бетлингк был очень доволен тем, что эту страшную ночь он и его товарищи по плаванию провели не под открытым небом, среди беснующихся волн океана, а под крышей хижины, в которой жил приказчик купца из Вадсэ.

Обследовав Варангер-фиорд, Бетлингк посетил остров Киль- дин и затем отправился дальше на восток, изучая горные породы берега Лапландии. Около устья реки Поной он встретил Шренка.

Исследователи направились на юг вдоль восточного побережья полуострова.

Несколько дней было солнечно. По утрам на траве виднелся иней. Недавно еще темный и однообразный лес осень расписала желтыми и красными мазками. Начались ветры, дождь и снег. Плыть вдоль усеянных каменными обломками берегов было опасно. Однако Шренку и Бетлингку очень хотелось осмотреть растительность и горные породы на южном берегу Кандалакшского залива.

Южный берег был покрыт более густым лесом, чем северный, где чаще встречались скалы, отполированные, по мнению Бетлингка, потопным приливом.

Затем путешественники простились с Белым морем и направились на юг. Они благополучно добрались до озера Быка, пересекли водораздел - "песчаный хребет высотой около 45 метров" - между Белым морем и Онежским озером. "Здесь, - писал Бетлингк, - легко бы было провести канал для соединения Белого моря с Балтийским."^*

^* (В. Бетлингк. Путешествие ..., стр. 42.)

По пути в Петербург, куда путешественники решили добраться по воде, они обследовали значительную часть берегов Онежского и Ладожского озер, по-прежнему отдавая предпочтение изучению растительности и горных пород.

В октябре 1839 года Шренк и Бетлингк причалили на лодке к гранитной набережной Невы около Академии наук, которая направила их в это трудное, но почетное странствие.

Наблюдения Шренка дополнили прежние научные представления данными о распространении древесных пород, о северном пределе лесов в финской и русской Лапландии, об особенностях развития ели, сосны в условиях Кольского полуострова. Работы Бетлингка дали важный фактический материал по геологии Финляндии, Мурмана, Карелии.

Результаты исследований Шренка и Бетлингка высоко оценила Академия наук, выразив ученым признательность за выдающиеся достижения в исследовании природы русской Лапландии^*.

^* (Протоколы Академии наук 13 декабря 1839 г., § 708.)

Академия наук предполагала одновременно с Бетлингком и Шренком отправить Бэра во главе большой экспедиции для "исследования животных Белого и Ледовитого морей". Непременный секретарь П. Н. Фусс 2 мая 1839 года просил министра народного просвещения С. С. Уварова исходатайствовать на снаряжение экспедиции 13 945 рублей из сумм, выделенных на изучение Аральского моря, "или из другого какого-либо источника".

Через три дня Академия получила ответ. Министр давал понять, что едва ли проект "может состояться в нынешнем году"^*.

^* (ЦГИА, фонд канцелярии министра народного просвещения (ф. 735), оп. 2, д. 94, л. 3, 4.)

9 мая Академия обратилась с новым ходатайством. По мнению академиков, необходимо без промедления отправить экспедицию К. М. Бэра в Лапландию, поскольку Франция посылает в этот район своих ученых. Если отложить путешествие до будущего года, то это нанесет ущерб русской науке. "Следует отвратить и малейший повод к подозрению, будто предприятие французов впервые обратило внимание Академии на богатый и малоисследованный Север нашего отечества."^*

^* (ЦГИА, ф. 735, оп. 2, д. 94, л. 5, 6.)

Академия наук в этот раз просила всего около 7 тысяч рублей, так как остальные 7 тысяч рублей она позаимствовала из экономической кассы.

Но министр С. С. Уваров на следующий день сообщил, что считает затруднительным "привести в действие" экспедицию Бэра и предлагает устроить ее с "большей удобностью" в следующем году.

В марте 1840 года Академия наук возобновила ходатайство перед Министерством просвещения о выделении средств на новую экспедицию из двух отрядов. Первый отряд, возглавленный академиком Бэром, должен направиться из Архангельска к берегам Лапландии, второй под началом полковника Рагозина - в Пустозерск и дальше к Карачеевскому полуострову, где, по сведениям, привезенным А. И. Шренком, местными жителями обнаружен "допотопный носорог".

В это же время Бэр посылает С. С. Уварову личное письмо, в котором пытается обратить его внимание на научную и политическую значимость полярных исследований. Он отмечает, что задуманная экспедиция не простая прогулка. Ее снаряжение диктуется как "интересами науки, так и честью моего отечества"^*. Если бы Академия не находилась в трудном финансовом положении, имела свободные средства, то она еще в прошлом году послала бы экспедицию, чтобы "не отстать от французов"^**. Теперь Академия надеется получить эти деньги от государственной казны.

^* (Там же, л. 32.)

^** (Там же, л. 33.)

К. М. Бэру удалось в 1840 году посетить Лапландию. Но поездка на Карачеевский полуостров не состоялась. Обнаруженный там остов мамонта был привезен московским обществом естествоиспытателей природы, которое он украшает по сей день.

Экспедиции К. М. Бэра на Новую Землю и в Лапландию, путешествия А. И. Шренка к северным границам Урала и берегам Карского моря, а затем поездка Бетлингка и Шренка из Гельсингфорса к берегам Кольского залива и Белого моря показали, какое важное значение для развития географических знаний могут иметь ботанические исследования в полярных областях России, где, по образному выражению П. П. Семенова, многие "законы природы, никем не прочтенные, начертаны яркими еще не изглаженными красками"^*.

^* (П. П. Семенов. О важности ботанико-географических исследований в России. "Вестник Русск. геогр. об-ва" за 1951 г., ч. I, кн. I, смесь, стр. 8.)

На севере Европейской России оставалось еще несколько районов, не исследованных Бэром и Шренком. Это восточный берег Белого моря, Канин полуостров, устьевой участок Индиги и остров Колгуев. Именно на них и решил обратить свое внимание Франц Иосифович Рупрехт, недавно приехавший из Австрии в Россию и поступивший на должность хранителя Петербургского ботанического сада^*. Получив Демидовскую премию Академии наук за исследование о бамбуке, он решил употребить ее на полярное путешествие, цели которого совпадали с планом К. М. Бэра: широкое исследование северного побережья России от Варангер-фиорда до Таймырского полуострова^** в ботаническом, зоологическом, климатическом и физико-географическом отношениях. Рупрехт имел намерение исследовать одно из звеньев этого огромного пространства за свой счет, что было восторженно встречено в Академии наук.

^* (Ф. И. Рупрехт родился 4 ноября 1814 года во Фрейбурге, умер 23 июня 1870 года в Петербурге.)

^** (ЦГИА, ф. 735, оп. 2, д. 94, л. 29-31.)

Ф. И. Рупрехт пригласил 20-летнего кандидата физических наук Петербургского университета А. Савельева, который должен был провести цикл геофизических наблюдений и серию географических определений на Севере. Затем в Мезени он нанял кочмару и объехал сначала западный берег полуострова Канин, время от времени совершая экскурсии в глубь Канинской Тундры^*.

^* (ЛО ААН, фонд Ф. И. Рупрехта (ф. 61), д. 7, 8 и др.)

30 июня 1841 года Савельев и Рупрехт направились на кочмаре к острову Колгуев, к которому из-за непогоды, тумана и переменных ветров прибыли только в ночь на четвертое июля. Они благополучно прошли через мели в устье Васькиной реки и отдали якорь.

"Три избы, несколько крестов, развешанные медвежьи шкуры и моржовые кожи, множество бочек с салом, ладья и карбас у берега - вот вид, какой представился нам", - вспоминал А. С. Савельев^*. На острове жило несколько промышленников из Мезени и Пустозерска. Вместе со своими работниками они добывали линных гусей, собирали яйца на птичьих базарах. Богатые промышленники нанимали в работники ненцев, которые безвыездно жили на острове Колгуев, занимаясь зимой ловлей песцов и охотой на медведей. По словам Савельева, ему случалось встречаться с самоедами, которые находились в неоплатном долгу у своего хозяина и более 10 лет безвыездно жили на острове.

^* (А. С. Савельев. Остров Колгуев. "Журнал Мин. внутр. дел", № 2, СПб., 1850 (Далее: А. С Савельев. Остров Колгуев...), стр. 5.)

Основное внимание путешественники уделили изучению растительности, которая на острове Колгуев оказалась более бедной, чем на мысе Канин Нос. "Там 30 июня, - писал Савельев, - видели мы множество уже цветущих растений; здесь же огромные моховые тундры кое-где представляли цветы. На севере острова встречали мы даже места совершенно обнаженные. Морошка- отрадное богатство Канинской и других тундр - здесь не дает плодов."^*

^* (А. С. Савельев. Остров Колгуев..., стр. 6.)

В то время как Савельев занимался астрономическими и магнитными наблюдениями вблизи устья Васькиной реки, Рупрехт исследовал внутренние районы острова Колгуев - темносерую, покрытую мхом равнину, на обширном пространстве которой затерялось несколько озер.

Погода не благоприятствовала ботаническим исследованиям. Лишь один день - 8 июля - сияло солнце, а затем снова забушевал ветер. Штормило четверо суток, в течение которых путешественники не оставляли каюту. К ночи ураган достигал такой силы, что "едва можно было держаться на ногах". Погода начала улучшаться к вечеру 13 июля - ветер стал стихать, и Рупрехт с Савельевым решились выйти в море, чтобы обследовать западные берега острова. На следующий день они попытались зайти в реку Гусиную, но в ее устье оказался песчаный бар. Путешественники оставили свое судно в море и съехали на берег. Савельев занялся наблюдениями за наклонением магнитной стрелки, а Рупрехт пополнял ботаническую коллекцию и осматривал разрезы горных пород.

Следующую остановку экспедиция сделала вблизи речки Кбнькина. Но эта экскурсия оказалась непродолжительной. Снова усилился ветер. "Не без труда и опасности, - вспоминал Савельев, - могли мы выбраться с берега, к которому сильными валами прибивало нашу лодочку, и достичь кочмары."^*

^* (Там же, стр. 8.)

Якорь не мог удержать судно. Экспедиция направилась к югу вдоль берегов острова. Путешественники рассчитывали укрыться в реке Губистой, но пенящийся бурун в ее устье свидетельствовал о тщетности их надежды. Тогда Рупрехт и Савельев, пользуясь попутным ветром, направили свою кочмару к Тиманскому берегу, чтобы заняться исследованием Малоземельской Тундры.

Спустя 20 дней экспедиция возвратилась снова на остров Колгуев. Но через 6 дней из-за непогоды Рупрехту и Савельеву пришлось вернуться к полуострову Канин.

В 1849 году А. С. Савельев, в то время уже профессор физики в Казанском университете, опубликовал очерк "Полуостров Канин", в котором писал, что всеми сведениями об этом районе Севера до академической экспедиции наука обязана морским офицерам, занимавшимся описью его берегов. Однако внутренние районы полуострова не были исследованы, хотя там в XVIII веке (1772 год) побывали академики Лепехин и Озерецковский. Однако первый не оставил каких-либо заметок о своем путешествии по полуострову Канин, хотя объехал его частью по морю, а частью по сухопутью. Озерецковский пересек лишь его южную часть. Поэтому Канинская Тундра до сороковых годов была своего рода неведомой землей для натуралистов.

Очерк А. С. Савельева является первой физико-географической характеристикой полуострова Канин. В нем описаны берега и речки, тундра и горы. О занятиях и быте ненцев он не рассказывает подробно, отсылая читателя "к прекрасному сочинению Иславина"^*.

^* (А. С. Савельев. Полуостров Канин. "Журнал Мин. внутр. дел", ч. XXVII, 1849, стр. 402. Владимиру Иславину в этой книге посвящен очерк "Под бременем нужд".)

Одновременно путешественник опубликовал физико-географическую характеристику острова Колгуев, сохранявшую свою новизну много десятилетий. Особую значимость результатам экспедиции придали исследования доктора, впоследствии академика Ф. И. Рупрехта. Потратив несколько лет на обработку и анализ материалов экспедиции, он создал "Flores Samojedorum Cisuralensium", опубликованную в "Материалах для ближайшего познания прозябаемости Русской Империи", которые нередко назывались также "Материалами для ближайшего познания производительных сил России" (на них весьма часто ссылался В. И. Ленин в работе "Развитие капитализма в России" и в ряде своих статей).

Свои собственные наблюдения Рупрехт обобщил, сравнив с тем, что было добыто его предшественниками, в частности А. И. Шренком, в Большеземельской Тундре и Лапландии. Он, кроме того, использовал гербарии, собранные по его инициативе в окрестностях Архангельска. Он внимательно изучил распространение наиболее интересных видов и указал на различие растительности "полярных и бедных земель, где флоры на всем протяжении их вокруг Северного полюса, при первом поверхностном взгляде, кажутся почти совершенно тождественными". По мнению Ф. И. Рупрехта, "различие между более лесною флорою Лапландии и флорою южного участка земли самоедов заключается в том, что в Канинской и Малоземельской Тундрах альпийская растительность занимает обширные пространства", в то время как на Кольском полуострове она встречается в виде отдельных небольших площадей. Рупрехт полагал, что граница распространения елового леса в Канинской и Малоземельской Тундрах раньше проходила севернее.

По словам академика К. И. Максимовича, число новых видов растений, выявленных Рупрехтом в 1841 году, было "довольно велико"^*.

^* ( К. И. Максимович. Очерк жизни и трудов Ф. И. Рупрехта. "Записки АН", т. XX, кн. I, 1871, стр. 9.)

Ф. И. Рупрехт через несколько лет снова обратился к изучению северной флоры, на этот раз пользуясь материалами, собранными Первой полярной экспедицией Русского географического общества. Его новая работа "Flora boreali-uralenis" также получила известность в Европе. "Обе флоры, взятые вместе, - писал академик К. И. Максимович, - составляют первое и до сих пор единственное, по возможности полное, и критически разработанное, обозрение растительности Крайнего Севера Европейской России. Заслуга Рупрехта в этом отношении так велика, что можно было бы с полным правом всю эту северную флору назвать царством Рупрехта."^* К. И. Максимович, к сожалению, забыл выделить в этом царстве хотя бы удельное княжество предшественнику Рупрехта - А. И. Шренку.

^* (Там же, стр. 10.)

Материалы магнитных, гидрографических, метеорологических йсследований своей экспедиции Ф. И. Рупрехт передал А. А. Кейзерлингу и П. И. Крузенштерну, которые использовали их в своей книге о Печорском крае.

Ф. И. Рупрехт оказал глубокое влияние на развитие ботанических исследований, и его многочисленные труды имели важное значение для науки. "По своему содержанию, - писал академик К. И. Максимович, - они почти все касаются России, а потому в нашем отечестве их автор будет всегда считаться одним из самых заслуженных исследователей." Трудился ли Рупрехт в Канинской Тундре или вблизи устья Индиги, на острове Колгуев или на Кавказе, он "имел постоянно в виду исследование и пользу России"^*.

^* (К. И. Максимович. Очерк жизни и трудов Ф. И. Рупрехта. "Записки АН", т. XX, кн. 1, 1871, стр. 33.)