Борьба со льдами

Борьба со льдами

Новая авария - потеря гребного винта. Безвыходное положение. По течению. В дрейфующих льдах. Мыс Сердце-камень. Обратный дрейф. Задержка якорями. От берега на север

17 сентября. Несчастья, как говорится, следуют всегда одно за другим. Отремонтировав подшипник и выйдя снова в путь, мы сегодня повредили одну из новых лопастей. Опять корабль трясется мелкой дрожью, стучит винтом, как в лихорадке.

Визе шутит:

- По теории вероятностей, в таких льдах новых лопастей нам должно хватить не более как дня на два.

Запасных лопастей больше нет, да и сменить не успели бы - вот-вот ударят морозы.

Матвей Матвеевич, старший механик, грустно улыбаясь, утешает:

- На море есть поверье: больше трех аварий в рейс на судне не бывает. Аварийная программа выполнена: первая авария - потеря старых лопастей, вторая- поломка подшипника, третья - повреждение новой лопасти. Теперь хватит.

18 сентября. Пошли на рассвете. Я просыпаюсь с первыми толчками. Стараюсь уснуть и не могу. Моим спутникам тоже, по-видимому, не спится. Надо мной ворочается Трояновский. Напротив кашляет Купер. Чьи- то шаги слышатся в кают-компании. В иллюминатор сквозь зеленую толстую занавеску проглядывает мутный рассвет.

Машина работает тяжело. Дрожат стены каюты. Каждую минуту кажется, что снова сломаются лопасти.

Звенит судовой телеграф. Стоп. Смолкает машина...

Минуты кажутся часами...

Пошли...

Заворачиваюсь с головой в одеяло, стараюсь заснуть. Опять тихо. Почему так долго не двигаемся? Что случилось?

Но вот звенит телеграф, пыхтит машина, и начинают свою песню льды. Сразу становится легче... Пронесло...

Около пяти утра. До утренней побудки еще три часа.

Вдруг два страшных удара потрясают корабль. Один за другим... Как будто две мины взорвались над кормой. Бешено работает машина, набирая с воем обороты.

Стоп. Машина выключена. Над головами по палубе пробегают к корме люди.

С грохотом хлопает железная дверь из машинного, и через кают-компанию бегут к трапу механики. Вскакиваю. Сверху свешивается голова Марка. Купер сидит на койке.

- Слыхал?.. Сломались лопасти?..

Тишина... Бежать наверх? Ждать?

Срывая крючок, распахивая дверь, к нам в каюту врывается полуодетый Громов:

- Ребята! Все новые лопасти к чертовой матери...

Борис в кожаной куртке, накинутой на рубаху, встрепанный со сна, стоит в пролете двери. Все молчат. Сокрушенно взмахнув обеими руками, он поворачивается и бежит на палубу.

На корме повторяется та же история, что разыгралась ночью десятого. Так же, сжимая руками холодное железо реллингов, стоят люди на корме. Так же торосы стискивают корпус корабля. Так же старший штурман Хлебников по штормтрапу лезет под корму и веслом старается прощупать повреждение.

Все ждут приговора. Никто не чувствует холода утренника. Люди в одних рубашках, в наскоро накинутых кожанках, в незашнурованных ботинках на босу ногу...

Десятки глаз вопросительно впиваются в воду под кормой...

Снизу несется ответ:

- Ничего нет... Ни лопастей... Ни ступицы... Все пропало.

Чудовищная авария! Весь гребной винт, вместе с новыми лопастями и ступицей, ушел на дно. Новые лопасти выдержали - не выдержал старый вал. Полуметровой толщины, сделанный из лучшей стали, он сломался у самой кормы, как деревянная палка.

Ни о каком ремонте не может быть и речи. Даже если бы у нас был запасной вал со ступицей, ничего сделать уже нельзя. Мы беспомощны. Вал можно менять только в доке.

"Сибиряков" уже не ледокол, даже не пароход. Это обыкновенная баржа, и находимся мы в полном распоряжении ветров, течений и льдов. Куда нас понесет, туда мы и пойдем.

А ведь мы были так близко к цели, к выходу в Берингов пролив. Ведь до мыса Дежнева оставалось всего девяносто миль. Каких-нибудь двенадцать часов хода по чистой воде. Двое суток борьбы со льдами, и мы были бы в Тихом океане.

В тридцати милях виден в тумане мыс Сердце-Камень. От него к Берингову проливу идет довольно сильное течение. Если бы только пробиться к нему и не сесть по дороге на камни или мель! Ведь и здесь есть течение, правда медленное, но все же благоприятное для нас. В Берингове нас кто-нибудь возьмет на буксир...

Новые лопасти все-таки сослужили нам службу. Они вытащили нас в течение. Сейчас идет подсчет скорости нашего движения. Медленно, но все же мы двигаемся в нужном направлении.

Первая растерянность от катастрофы прошла. Все взвешено, проверено, уточнено. Мы плывем вместе со льдами на восток, приближаясь к Сердцу-Камень. Ход приличный - три четверти мили в час утром и миля с лишним сейчас. Это совсем неплохо!

Все развеселились. Идем теперь на "барже ледокольного типа с паровым отоплением".

Шмидт все время ведет переговоры по радио. Не переставая воют моторы, и стучит ключ передатчика.

"Совет" уже в Уэлене, оставляет своих пассажиров на берегу и снабжает их продовольствием. Завтра он будет стоять в часовой готовности к выходу нам навстречу, чтобы взять нас на буксир, как только мы выйдем на чистую воду.

Капитан Дуплицкий сообщает, что хоть его корабль и калека и не имеет заднего хода, все же он готов оказать нам посильную помощь. Но это может быть осуществлено только на чистой воде.

Оставшийся у Колымы мощный "Литке" легко мог бы вывести нас в Берингов пролив, но он слишком далеко и не может оставить своего каравана. Сейчас там идет выгрузка, а когда она кончится, идти к нам на помощь будет поздно. Или мы выйдем с дрейфом на чистую воду в Берингов пролив, или вмерзнем в лед, и нас понесет куда-нибудь к черту на рога.

Кроме "Совета" и "Литке" есть еще рыболовные тральщики - небольшие суда с машинами сил в шестьсот, промышляющие в Анадырском заливе. Их можно вызвать по радио, но в лед они, конечно, сунуться не могут - их раздавит. Они окажут нам помощь только на чистой воде... если мы до нее доберемся.

Идем милях в десяти от берега. На невысоких черных, местами уже заснеженных берегах хорошо видны яранги чукчей. Мы проходим самую населенную часть Чукотского полуострова. Видели байдару, прошедшую у берега под парусом. Если бы не лед, чукчи обязательно явились бы к нам с визитом.

Настроение у всех бодрое. Никто не унывает, хотя зимовка более чем вероятна.

Если в течение пяти суток мы не пройдем мыса Сердце-Камень и нас не подхватит течение, мы сели. Придется гасить котлы, чтобы не жечь даром уголь, вводить зимний паек и начинать утепляться на зиму.

Ночь... Темно... Завывает мотор радио.

В эфир несутся точки и тире, рассказывая о нашем положении.

Наверное, в Москве среди друзей поднимается паника. "Отремонтировались - пошли, и снова авария. Ну, на этот раз крышка - зазимуют!"

Точки и тире несутся в эфир во всех комбинациях, кроме одной - SOS. Этой комбинации от нас эфир не дождется.

Больше всех угнетен аварией капитан. Владимир Иванович сразу как-то осунулся, ходит мрачный и ни с кем не разговаривает. Ему, водившему десятки раз суда через льды и гордящемуся отсутствием аварий, нелегко перенести цепь катастроф, свалившихся на ледокол. Шмидт старается подбодрить его.

19 сентября. Медленно-медленно приближаемся к Сердцу-Камень. Теперь мы идем и днем, и ночью. Дрейф развивается благополучно. Тихо на корабле. Не шумят машины, не слышно скрежета льдов.

Туман то скрывает, то, поднявшись, показывает нам очертания каменного горба мыса Сердце-Камень. Ветра почти нет. Погода чаще пасмурная. Полыньи покрылись тонким ледком - салом. Проткнув курносой мордой молодой лед, совсем близко от корабля высовывается нерпа, смотрит на нас круглыми собачьими глазами и, подышав, снова уходит в воду.

Берег недалеко. Все время вахтенный матрос бросает лот и промеривает глубины. Они невелики. В кают-компании Владимир Юльевич играет на пианино увертюру из "Князя Игоря". Его сменяет Ретовский, отличающийся удивительной способностью любую вещь, даже мазурку, играть, как лирический романс.

Семенов в своей каюте занят выделыванием из Мамонтова клыка, подобранного на Большом Ляховском острове, каких-то шпилек и рукояток для ножей.

Все стараются как-нибудь убить время, тянущееся удивительно долго. То и дело вылезают на палубу посмотреть, насколько мы приблизились к Сердцу-Камень.

Чистой воды нигде не видно. Кругом до горизонта - сплошной ледяной покров. Несмотря на аварии, мы все-таки выполним задание партии и правительства - пройдем Великий Северный морской путь в одну навигацию!

По-видимому, наша авария - результат изношенности металла лопастей и вала. Ведь много лет эти лопасти били лед. Возможно, что металл "устал", как говорят металлурги, переродился и стал хрупким. На ледоколе новой конструкции, имеющем не один винт, этого случиться не могло.

Наши аварии показали, что для льдов Восточно-Сибирского моря нужен тип ледокола, имеющего винт, расположенный под кормой значительно глубже, чем у "Саши".

По нашим следам пойдут суда, вооруженные нашим опытом. На берегах Чукотки возникнут новые зимовочные станции с радиоустановками. Они будут давать ледовые сводки. Течения будут исследованы и изучены. Мы, по выражению Визе, сейчас представляем своеобразный буй, пущенный на воду для изучения берегового течения. Это для нас, конечно, не лестно, но для науки и мореходства пойдет на пользу. Будем надеяться, что этот "буй" не застрянет где-нибудь по дороге и не вмерзнет в лед. Хорошо еще, что от мыса Сердце-Камень на восток, лед становится поздно.

Среди членов экипажа немногие знают это море. Только боцман Загорский несколько лет назад ходил здесь и даже зимовал где-то в этих краях, да снятый нами со шхуны "Пионер" капитан Кириллов знает местные условия. Сейчас к Кириллову все обращаются за справками.

Белопольский, зимовавший в районе Анадыря, пока не пользуется успехом. До него может дойти очередь позднее, когда возникнет вопрос о зимовке где-нибудь у берегов Анадыря.

Берег совсем близко, но подобраться к нему нелегко. Вплотную к берегу лед не подходит, он все время находится в движении.

Мыс Сердце-Камень все ближе и ближе. Сейчас он четко виден во всех деталях.

Туман поднялся. Облака сидят на макушке каменной горы, возвышающейся над мысом. Сегодня ночью или завтра днем мы должны пройти мимо него. За ним будем двигаться быстрее.

20 сентября. Дрейф развивается благоприятнее, чем предполагалось. С запада или северо-запада все время дует хороший, попутный ветер, подгоняя льды, влекущие наш корабль.

До Берингова пролива теперь осталось каких-нибудь восемьдесят миль. Погода прекрасная. Свежий ветер. Холодно. Разводья местами замерзли, полыньи обросли молодым ледком. Лужи на палубе застыли. С облитых водой лодок свисают сверкающие на солнце сосульки.

Надеваем ветрозащитные костюмы. Это комбинезоны. Они сделаны из оболочки аэростата и состоят из широкой блузы с капюшоном и штанов. Надеваются поверх обыкновенной одежды и хорошо предохраняют от ветра.

Нас все время крутит. Корабль то одним бортом, то другим поворачивается к берегу. Мы идем вперед то носом, то кормой, то бортом. Наш путь, если его рассмотреть на карте, состоит из бесчисленных петель, зигзагов, спиралей, вензелей.

Подходим к мысу Сердце-Камень. Геолог Влодавец нервничает. Он мечтал побродить с молотком в руках по уступам мыса, похожего сверху на каменное сердце, и изучить геологическую структуру этого никем еще не обследованного куска земли.

Нас несет прямо на массив с далеко выходящим в море мысом, изрезанным острыми скалами.

Капитан боится, что нас выдавит на берег и посадит на скалы. Всю ночь идет наблюдение, и все готовы к авралу. В любой момент мы можем сесть на банку - подводную каменную гряду, и тогда - прощай, ледокол! Среди дрейфующих льдов его можно будет считать погибшим.

Капитан, не смыкая глаз, шагает по мостику. Все мы чувствуем себя прекрасно, все идет хорошо, мы идем к Берингову проливу, но бедный Воронин не находит себе места. Это его первая авария, и ему предстоит пользоваться чужой помощью. До сих пор, за все время его многолетней морской практики, из всяких бед и трудностей он выбирался самостоятельно и сам спасал свое судно.

Теперь же мы от Берингова пролива должны будем двигаться по Тихому океану до Владивостока на буксире. С этим капитану трудно примириться.

Мыс Сердце-Камень миновали благополучно. Не удалось Влодавецу побывать на этой земле. Остановиться мы не смогли. Перебраться с ледокола на берег тоже нельзя, так как между дрейфующими льдами и прибрежными камнями тянется полоса воды, не проходимая без каяка или байдары.

В кают-компании уже строятся планы на будущее. До Владивостока ледокол отремонтировать нигде невозможно. В Петропавловске на Камчатке судостроительных верфей и доков нет.

Владивостокская верфь, вероятно, занята своей плановой работой. Возможно, что мы будем отбуксированы в Хакодате или Нагасаки, в одну из первоклассных японских верфей. Сменив гребной винт, вернемся во Владивосток в полной исправности, для того чтобы дать ледоколу возможность двинуться обратно в Архангельск и участвовать в зимней зверобойной кампании, которая ежегодно приносит нашей стране большой валютный доход.

Почти весь сегодняшний день провели на льду, снимая нужные нам для картины сцены.

Удивительно, как быстро человек приспосабливается ко всему. Какие-нибудь два месяца как мы находимся в плавании, около месяца в общей сложности мы во льдах, а уже все, даже впервые попавшие в Арктику, приучились прыгать с одной льдины на другую, перебираться с багром или шестом по мелкобитому льду, прыгать с тороса на торос и переплывать на льдинах разводья. Глаз наметался и сам взвешивает устойчивость льдины и соразмеривает прыжок.

Дрейфуя в одном направлении, торосы и поля все время крутятся на воде, меняют место. Их то сталкивает и сжимает, то разводит. Одна льдина налезает на другую, торосы раскалываются, переворачиваются. Ледяные поля лопаются, из-под них на поверхность воды выскакивают новые глыбы.

Полярное море живет своей особенной жизнью. Из полыней и разводий выглядывают нерпы. Матросы посвистывают, и нерпы удивленно прислушиваются.

Охотник Чачба с багром и винтовкой прыгает по льдинам, стараясь добраться до нерпы. Он прекрасный стрелок, и убить нерпу для него ничего не стоит. Гораздо труднее вытащить ее из воды.

Зоолог Белопольский из ремней и обрубка дерева, утыканного острыми крючками, сделал охотничий эскимосский прибор, которым местные жители вытаскивают зверя из воды.

Убив нерпу, Чачба сейчас же старается вытащить ее этим самым "чукотским лассо".

Трал, спущенный под лед нашими учеными, вытаскивает на палубу прозрачных креветок, крабов и массу всякой цветистой подводной живности.

Бессильный и беспомощный ледокол крутится и, безвольно отдаваясь течению, дрейфует вместе со льдом. Моментами кажется, что он стоит на месте, иногда вдруг начинает быстро, так что это сразу заметно, двигаться вперед. Находясь на льду, надо все время следить за кораблем, и в тот момент, когда он вдруг срывается вперед, бросать работу и, нагрузившись тяжелой камерой со штативом, прыгать по льдинам, пускаясь в погоню за ним.

Отставать нельзя. Лодку здесь не спустишь и ледокол не остановишь. Капитан нас всех об этом предупредил, и мы знаем, что если кому придется отстать от ледокола, то надо будет на свой страх и риск выбираться по льду на берег и либо зимовать у чукчей, либо пешком идти к Уэлену.

Нам с аппаратурой, конечно, это сделать невозможно. Поэтому мы все время начеку и следим за разводьями. В крайнем случае можно будет устроиться на небольшой льдине и, отпихиваясь баграми, "догонять" ледокол. Так уже несколько раз было, правда, на небольшом расстоянии.

Сегодня утром мы расположились на большой льдине и начали снимать штурмана Маркова с двумя матросами, путешествовавших по торосам в поисках пресной воды.

Пресная вода на корабле кончилась. Несколько цистерн засолилось. В них, вероятно, проникла морская вода. В пище это еще не так заметно, но чай и кофе стали отвратительными на вкус.

На льдинах есть талые лужи, наполненные пресной водой, затянутые сверху коркой льда. Если Марков найдет хорошую воду, то льдину подтянут к борту ледокола лебедкой и воду перекачают шлангами.

Ледокол стоит сейчас кормой на восток, упираясь носом в большую льдину, с которой мы снимаем.

К нам по трапу спускается Отто Юльевич. В разгар съемок раздается крик Лимчера:

- Берегись, ледокол отходит!

Действительно, ледокол, вдруг повинуясь какому-то подводному течению, рванулся вперед кормой, отдаляясь от нас. Полоса воды между нами и ледоколом становится все шире и шире. Бросаем работу и, обегая полыньи, прыгаем с одной качающейся льдины на другую, бежим вдогонку за ледоколом. Несколько раз искупавшись, с наполненными водой сапогами, бешено работая баграми и шестами, плывем к ледоколу на льдине.

С борта ледокола сброшен для нас трап. С другой стороны спешит Чачба, таща за собою небольшую нерпу, которую ему удалось подстрелить и с трудом вытащить из воды.

Проходит каких-нибудь пять минут, и ледокол снова стоит на месте, сжатый со всех сторон льдами. Спускаемся на лед и продолжаем прерванную работу.

К вечеру ветер стихает, и наше продвижение становится еще более медленным. Если бы ветер не ослабел, то, по расчетам наших штурманов, через два дня мы были бы уже у ворот в Тихий океан.

Береговое течение, которое нас несет, огибая Чукотку, сворачивает прямо в Берингов пролив. Правда, у другого берега пролива идет встречное течение, которое сворачивает на север и несет льды прямо к Северному полюсу. Будем надеяться, что мы в него не попадем...

Сегодня решено устроить вечер. Это необходимо для того, чтобы воодушевить и еще теснее сплотить всех перед окончанием нашего похода, подбодрить капитана, угнетенного аварией.

Завхозу уже дано распоряжение на отпуск продуктов. Добровольцы приготовляют столы; художники рисуют шаржи. Все веселы и уверены в успешном окончании экспедиции. А ведь только несколько дней назад обсуждался вопрос об экономии угля, о выключении котлов и переходе на "камельковое" отопление, о разборке кают и оборудовании общего помещения, об уменьшении существующих норм питания и раздаче спальных мешков.

Быстро проходит парадный ужин. Поет хор, играет доморощенный оркестр, выступают отдельные исполнители - кто во что горазд. Забываешь, что находишься в Северном Ледовитом океане, на беспомощном, неуправляемом ледоколе, вдали от берега, от культурных центров. Все уверены, что завтра мы увидим мыс Дежнева, а еще через день выйдем из льдов.

Расходимся только под утро, когда туманный восток начинает светлеть. Ледокол засыпает...

Не слышно ритмичного шума мощной машины. Тихо постукивает динамо, да воет мотор радиостанции - радисты кого-то вызывают.

В воздухе тихо. Сильный туман. Движения льдов не разберешь, пеленговаться не на что - все кругом как в молоке. Скорее бы рассвет, чтобы узнать, насколько нам удалось продвинуться вперед к цели.

21 сентября. Упорно держится туман. Берегов совсем не видно.

К полудню туман начал рассеиваться. Далекий берег обрисовывается расплывчатыми контурами. Стали появляться черные горы и знакомые выступы мыса.

Что это? Где мы находимся?

- Смотрите, смотрите, ведь это Инкигур!

Верно, мы вернулись обратно к мысу Инкигур, уже пройденному вчера. Вдали виден Сердце-Камень, вчера скрывшийся было из виду.

Все встревожены.

Дрейф льдов изменился, и нас несет обратно. Все, что мы продрейфовали на восток за ночь, пошло насмарку. С большей скоростью, чем мы двигались по течению, льды тащат нас против течения.

Визе все время ведет какие-то подсчеты, сверяет радиосводки. Наконец готово объяснение изменению дрейфа. Можно предположить, что сильный ветер в районе Аляски нагнал много воды и льдов с востока на запад. Их мощный напор надавил на массив дрейфующих льдов нашего района, перебил слабое береговое течение и понес нас вместе со льдами обратно. Если так будет продолжаться долго, может выйти скверная история. Надо сопротивляться. Надо всеми силами удержаться на месте, стараясь не выбиться из течения, выжидая новой перемены дрейфа.

- Отдать якорь!

Якорь уходит на дно. Якорная цепь натягивается, как струна. На нее напирают тысячи тонн торосов и ледяных полей. Цепь дрожит. Эта дрожь, отдающаяся на всем корпусе корабля, означает, что якорь ползет по дну, не задерживая корабль на месте. Льды напирают на канат, грозя оборвать стальную цепь...

С вытравленным якорем нас тащит назад все же медленнее. Штурманы дежурят на баке, то подбирая, то вытравливая якорную цепь, стараясь освободить корпус судна от напирающих льдов.

Каждые две-три минуты стучит лебедка якорной машины. На палубу вызваны подрывники. Когда большое ледяное поле напирает на корабль, капитан отдает команду:

- Подорвать лед!

Идут часы. Гремят взрывы. Стучит лебедка. Люди работают, не останавливаясь ни на минуту, сменяя друг друга в непрерывной борьбе со льдами.

Радио приносит новое известие. Рыболовный тральщик "Уссуриец" подошел к Уэлену и забрал с "Совета" запасы продовольствия и уголь.

Калека "Совет" пойдет во Владивосток, попутно выполняя все наши поручения. Он заберет самолет Красинского и геологов в бухте Провидения.

Тральщик "Уссуриец" будет выжидать благоприятных условий и искать подхода к нам около Уэлена, если нас не вытащит дрейфом к Берингову проливу. Сводки о состоянии льдов в Беринговом проливе весьма неутешительны. Пролив забит тяжелыми девятибалльными льдами.

С большим трудом удалось наконец связаться и с "Литке". Начальник экспедиции Евгенов, оказывается, ничего о нашем положении не знает. Он сообщает, что все суда своего каравана поведет в Чаунскую губу, где поставит их на зимовку. С транспортом "Сучан" он думает пойти во Владивосток, выйдя в обратный путь числа 23-го - 25-го. Таким образом, в тылу мы имеем на всякий случай сильную помощь, если... если только не стукнет зима. Тогда сам "Литке", несмотря на его машины, не сумеет пробиться и зазимует. А зима уже на носу"

Все время на юг летят стаи птиц, прощаясь с севером. Это предвестие морозов. И так уже температура три градуса ниже нуля. Полыньи и разводья почти все замерзли.

Снова со всей остротой встал вопрос о зимовке. Снова начались подсчеты, за сколько времени можно пешком дойти до Уэлена. Кое-кто поговаривает о том, что ледокол не выдержит зимнего сжатия льдов - его раздавит.

Кто-то подсчитал, что квадратный километр льда давит с силой в миллион тонн. На нас же напирают десятки квадратных километров.

Темнеет. Ночью приносят с палубы приятное известие - дрейф в обратную сторону как будто прекратился и хотя очень медленно, но мы снова движемся на восток.

Якорь выбран, и вместе со льдами, вплотную окружающими нас, мы идем по течению, одновременно отдаляясь от берега.

22 сентября. Медленно дрейфуем на восток. По подсчетам Визе, течение имеет скорость четыре десятых мили в час, то есть при самых благоприятных условиях, без противного ветра и обратного дрейфа, в сутки мы сделаем немногим более девяти миль.

До Уэлена осталось сейчас миль пятьдесят, при нашем ходе - это пять-шесть суток пути. Лед движется на восток только при благоприятном ветре или при скорости ветра противного не более десяти метров в секунду. При большей скорости течение становится бессильным, и лед начинает двигаться обратно, по ветру.

Ветер сейчас у нас неблагоприятный, но, к счастью, слабый - два метра в секунду.

Незаметно для глаз мы ползем на восток.

Хуже всего вынужденное безделье. Все работы прекратились. Надо спокойно ждать. На палубе холодно, в каютах скучно. Кто играет в шахматы или в шашки, кто читает. Каждого приходящего с палубы спрашивают:

- Ну, как дела?

Тот машет рукой:

- Все на том же месте.

24 сентября. Ветер изменился. Дует норд-ост. Вместе со льдами нас опять несет обратно, мимо Инкигура, отдаляя одновременно от берега. Холодно. Все полыньи и разводья полностью затянуты молодым, но уже довольно крепким льдом. Скоро можно будет по нему ходить и не бояться провалиться. Берега не видно. Густой туман. Падает снег, засыпая крупными хлопьями палубу и снасти. Он забивается во все расщелины, тая только около машин и теплых паропроводов.

На корабле тихо. Не стучит даже якорный канат. Сегодня к полудню выяснилась безнадежность этой борьбы, и капитан в час дня приказал выбрать якорь. Мы опять отдались воле ветра. Другого выхода нет. Если ветер не переменится и дрейф не остановится, то за ночь мы неминуемо вернемся на траверз мыса Сердце-Камень.

Настроение ухудшается. Зимовка почти обеспечена. На "Литке" нам рассчитывать нечего. Он сам зазимует. Если так будет продолжаться, нас может загнать далеко на север.

На берег теперь тоже не вылезешь. Вдоль берегов лед еще долго будет взламываться, его не перебежишь, а когда замерзнет, то нас унесет черт знает куда. На берегу много поселений чукчей, и до Уэлена нетрудно было бы добраться, но это возможно только зимой, с санями.

В кают-компании тепло. Несмотря на ворчание старшего механика, мы плотно закрываем двери, ведущие в трюм, и ходим теперь на палубу через машинное отделение.

Забрав опустевший чайник, буфетчик Саша уходит в камбуз, сталкиваясь в дверях с Мухановым. У Муханова в руках листок бумаги, который он вывешивает на стене. Последние известия - телеграммы Наркомвода и "Литке".

- Прочитай вслух!

Чаепитие прервано. Все внимательно слушают:

"Радио с "Латке"

"Срочная "Сибиряков".

ШМИДТУ, ВОРОНИНУ.

Горячо, искренне сочувствуем вашей неудаче на пороге завершения исторического перехода.

Если "Литке" удастся благополучно выйти Ледовитый океан, несомненно рады будем помочь вам. Сообщите, в каком расстоянии от Инкигура, какой глубине, какой ледовой обстановке находитесь. Имеем по-прежнему штормовую погоду. Вне зависимости выгрузки предполагаем 23-го, 24-го выйти судами обратно до возможного предела, случае неудачи попытаемся пробиться одним "Литке". Просим ежедневно информировать вашем положении. Имеете ли связь центром?

Искренний привет. ЕВГЕНОВ".

Вторая телеграмма от Наркомвода:

"Радиоцентр. Хабаровск. "Сибиряков".

ШМИДТУ.

Ледоколу "Литке", пароходу "Совет" дано приказание оказать вам помощь. Информируйте положение".

И наконец две запоздалые телеграммы от Гончарова, принятые 23 сентября.

"Молния капитану "Сибирякова".

Если имеете возможность, окажите содействие пароходу "Совет", находящемуся около острова Врангеля. Снеситесь с ним радио, выясните положение совместно капитаном "Совета", самолетом Комсеверопути".

"Молния капитану "Сибирякова".

Получили "Совета" известие: "Сибиряков" потерял гребной винт. Имеете нет запасной, можете сменить сами. Если нуждаетесь бункеровке, свяжитесь "Советом", находящемся Уэлене. Результат молнируйте".

Все переменилось. Десять дней тому назад "Совет" терпел аварию и рассчитывал на нашу помощь. Сейчас искалеченный "Совет" вышел на чистую воду и идет вдоль берегов Тихого океана, мы же, беспомощные, крутимся во льдах.

Незаметно началась подготовка к зиме. Снова идут разговоры о предстоящей разборке кают, утеплении твиндека и переводе всех в одно помещение. Молчит судовой телеграф.

Вахтенный штурман в шубе мрачно всматривается в темную даль. На заснеженной палубе пусто. Воет машина радио. Изредка пробежит с телеграммой в руке радист или прошмыгнет вахтенный матрос, закутанный в шарф, в надвинутой на нос шапке.

Тихо поскуливает пес Таймыр, полученный нами в подарок с "Пионера" на Новосибирских островах. Он болен и, наверное, сдохнет. Хандрит и песик Муханова Пушоня.

Крысиный молодняк пищит и возится где-то за стенами. Скучно и тоскливо, но киснуть нельзя. Зимовать так зимовать, на то и шли.

С мыслью о зимовке все свыклись. Больше огорчает, что не удалось выполнить задание - пройти Северный морской путь в одну навигацию. Зазимовали все-таки!

Я беспокоюсь за нашу кинематографическую пленку. Она может завуалироваться и испортиться, если пролежит год без проявки. Если мы станем на зимовку и нас не занесет очень далеко на север, нужно попытаться как-нибудь переправить ее на берег, а оттуда на "Уссурийце" доставить во Владивосток и дальше в Москву.

Есть другая возможность: если "Литке" будет проходить мимо нас и не сможет взять нас на буксир, постараться перебросить на него весь заснятый материал. Все-таки в будущем году он раньше нас будет на Большой земле.

Холодно. Сыро. Отопление поддерживается только, чтобы не замерзли трубы.

25 сентября. Положение ухудшается. Мы все время дрейфуем не только на запад, но и на север. Туман держится весь день. Только на один момент он рассеялся и позволил рассмотреть, что нас отнесло очень далеко и земли совсем не видно. Лед немного разрядился, и мы всеми силами сопротивляемся дрейфу. Снова выброшен якорь, и каждые полчаса грохочут взрывы, от которых корабль вздрагивает.

Взрывы расшатывают корпус судна, отбивают заклепки и создают течи. Вахтенные матросы все время выкачивают воду из трюмов. Обнаруженные течи сейчас же заливаются цементом. Взрывы приходится делать у самого корабля. Мы к ним привыкли так, что никто не уходит с палубы под прикрытие, все смотрят вверх, наблюдая за полетом ледяных осколков.

С ветрами и льдом творится что-то невероятное. Визе разводит руками. Он ничего не может понять - ветер в одну сторону, льды в другую. По метеорологическим наблюдениям и радиосводкам, ветер должен перемениться.

Вчера мы были в самом центре циклона, а сегодня дует норд-ост, он то раздвигает льды, то снова сжимает их вокруг корабля.

С "Литке" второй день нет никакой связи.

В. А. Шнейдеров - автор книги

Единственно, кто, пожалуй, доволен нашей аварией,- это Визе. Для изучения течений и ледовых дрейфов обычно применяются разного вида буйки - огромные деревянные яйца со вделанными внутри трубками, в которые заключаются записки о месте отправления и обратного возвращения. Такие буйки сброшены нами в воду и на лед по всему нашему пути. В связи с тем, что мы отданы воле течения и ветров, Визе сам может точно регистрировать все малейшие отклонения и собирать ценные научные наблюдения.

Вечером захожу к Отто Юльевичу. В полумраке освещенной тусклым светом каюты в своей нерпичьей куртке и старой зеленой кепке сидит Отто Юльевич, устало откинувшись в угол.

- Можно?

- Войдите!

Шмидт приподнялся и зажег свет. Ярко вспыхнувшая лампа осветила беспорядок на столе: горы изорванных и исписанных телеграфных бланков, листы бумаги, исчерченные математическими формулами, пепельницу с кучей окурков...

- Что скажете, Владимир Адольфович?

- Отто Юльевич, я пришел поговорить с вами о нашем теперешнем положении. Какие виды и перспективы? Нас может загнать дальше на север. Вот я и решил узнать, что мы будем делать в случае зимовки?

Шмидт объясняет:

- В общих чертах перспективы вам известны. Я полагаю, что ни "Уссуриец", ни "Литке" нам реальной помощи не окажут. "Уссуриец" с его шестьюстами пятьюдесятью силами бить льды не может. Он к нам подойдет, только если льды разведет или мы выйдем за кромку льда. "Литке" так далеко, что если он и сможет к нам подойти, то будет слишком поздно. Здесь уже будут морозы и лед смерзнется в сплошную массу. Конечно, если бы "Литке" вышел немедленно, то он бы еще смог успеть. Но ведь на его ответственности целый караван судов, и пока он не поставит их в надежное место, не имеет права выйти к нам на помощь. Было бы преступлением спасать нас, рискуя десятком судов и сотнями людей.

- Значит...

- Нам придется рассчитывать на изменение ветра, течений и собственные мероприятия, чтобы иметь возможность выбраться к Дежневу.

- А если начнутся морозы и мы зазимуем?

- Тогда реализуем тот план, который у меня в проекте. Имейте в виду, что эти сведения я вам сообщаю по секрету и их пока оглашать нельзя.

План Шмидта состоял в следующем. На корабле останется минимальное количество людей. Несколько научных работников, которых может интересовать зимовка, и четырнадцать человек команды - минимум, необходимый для обслуживания и сохранения корабля. Остальные будут переброшены на берег. С Уэленом уже договорились по радио - в нужный момент будут мобилизованы ездовые собаки и команды для вывоза людей. Люди, прибывшие в Уэлен, смогут отправиться на "Уссурийце" во Владивосток, а если бухта замерзнет, зазимуют в поселке. Продовольствие, предназначенное для зимовщиков острова Врангеля, было оставлено "Советом" в Уэлене. Участники похода смогут им воспользоваться. Наиболее слабых доставит самолет Красинского, который сейчас разобран, но может быть в течение недели смонтирован. Самолетом полетят Новицкий, буфетчик Саша и двое геологов, едущих зимовать на Чукотку.

- А вы сами, Отто Юльевич, пойдете на берег или останетесь на корабле?

- Конечно остаюсь!

Последняя фраза была сказана резким тоном, совершенно необычным для начальника, всегда такого мягкого и корректного.

Он как-то выпрямился. Лицо стало суровым, а глаза жесткими. Таким я знал Шмидта только в опасные моменты на горных высотах неисследованного Памира в 1928 году. Здесь, на корабле, я увидал его таким в первый раз. Мне не надо было задавать глупый вопрос. Ясно, что начальник экспедиции, как и капитан, сойдут с корабля последними.

Шмидт продолжает говорить:

- В случае высадки на берег все будут разбиты на две бригады. Во главе бригад я назначу вас и Громова. Вас как альпиниста и человека, уже руководившего экспедициями, а Громова как спортсмена и хорошего ходока. Сейчас я уже распорядился о принятии мер к изготовлению нарт, брезентовых лодок и рюкзаков. Как только будет окончательно решено, что мы стали на зимовку, так все будет пущено в работу. - Отто Юльевич помолчал, а потом сказал:

'Сибиряков' и 'Уссуриец' в бухте Глубокой

- Но возможно, что мы еще выберемся... Визе, как и я, надеется, что ветры переменятся - для этого есть некоторые данные - и нас понесет к берегу, где мы войдем в нужное нам течение. Если кто будет спрашивать, что я вам говорил, скажите, что сейчас разрабатываются мероприятия к выходу из создавшегося положения и надо спокойно ждать, как развернутся события. Ни к чему вызывать лишние разговоры и беспокойство. Понятно?

- Есть. Все понятно! Разрешите только выяснить еще одно. Меня волнует вопрос: как быть с нашей пленкой и аппаратурой? Без них нам нельзя уходить на берег. Если вы настаиваете на том, что наша группа тоже должна высаживаться, то мы можем уходить, только взяв с собой аппаратуру и заснятую пленку, иначе вся наша работа может погибнуть.

Отто Юльевич улыбается.

- Этот вопрос, пожалуй, наиболее сложный. Тащить на руках или нартах ваш груз невозможно... Посмотрим.

- Отто Юльевич, учтите решение нашей группы. Если нам не удастся вывезти пленку и аппаратуру, то мы просим оставить всех нас на корабле на зимовку или хотя бы меня и Трояновского. Купера я снабжу "кинамо" и двумя коробками пленки и вместе со всеми отправлю на берег.

- Там видно будет... Скажите в твиндеке, что завтра на общем собрании я сделаю сообщение о нашем положении и перспективах.

- Есть!

Тральщик 'Уссуриец' у берегов Камчатки

26 сентября. Без перемен. За ночь нас отнесло еще дальше. Утром, как только рассвело, стали тормозить движение. Снова до вечера, до темноты, шипит пар, грохочет якорная лебедка. И никаких перемен.

В штурманской рубке каждый день откладывают на карте наш путь ломаными, петляющими линиями.

Все, что мы наверстали благодаря дрейфу, окончательно потеряно для нас, и скоро мы вернемся на место нашей второй аварии.

Положение начинает казаться безнадежным. Все ходят сумрачные и, пожалуй, злые. Сжав зубы, сдерживаются, но у некоторых тревога проскальзывает в голосе, во взгляде, в поведении.

Один мрачно лежит на койке и вздыхает, посматривая в мутный глазок иллюминатора, другой слоняется взад и вперед по кают-компании, то и дело подходя к карте и высматривая участок Сердце-Камень - Уэлен.

В коридоре твиндека меня останавливает один из товарищей:

- Слушайте, Шнейдеров, что вы там говорили о возможности высадки на берег? Что, есть какое-нибудь решение?

- Нет... Просто так собрались несколько человек в каюте Ретовского и прикидывали, какие у нас могут быть перспективы, если лед окончательно станет и мы зазимуем.

- Это все разговоры. Почему же никто из вас не примет мер к действительному разрешению вопроса? Ведь нас относит от берега. Несколько дней назад была возможность легко переправиться на землю и разместиться по ярангам у чукчей. Потом, когда установился бы санный путь, можно было бы на собаках перебраться в Уэлен и оттуда в бухту Провидения. Сейчас мы гораздо дальше от берега. Что ждет нас - неизвестно. Такое промедление недопустимо. Надо переговорить со Шмидтом и просить его принять экстренные меры. Ведь зимовка на аварийном корабле грозит многим...

Говорящий явно нервничает. Мне знакомо состояние человека, которого "прорвало". Я нередко видел, как в трудные моменты самые храбрые люди неожиданно на какой-то отрезок времени вдруг "сдавали". Это реакция на постоянное "одергивание" нервов, на долгое напряжение воли.

Человек волнуется. Прервать его нельзя. Он должен "выговориться"... Трусов и паникеров в нашем составе нет, но многим теперешнее испытание дается очень и очень трудно. Все прекрасно отдают себе отчет в том, что ждет нас. Мы можем зазимовать. Помощи ждать неоткуда. Всем памятны судьбы кораблей, унесенных льдами и раздавленных сжатиями. Миллионы тонн льдов напирают на наш корабль, потерявший всякую возможность управления и маневрирования.

В лучшем случае, если нас не раздавит, зимний дрейф потащит нас далеко на север на три-четыре года. Продовольствия у нас года на полтора. Никакой ледокол к нам пробиться не сможет. Самолет также не спустится на торосы, где нет ни одной полыньи. В общем, есть отчего тревожиться. И эта тревога отражается на людях, на их настроении, на их поведении. Команда и часть ученых, зимовавших уже в Арктике, держится крепко, но отдельные люди, впервые столкнувшиеся с зимовкой, воспринимают ее тяжело.

Отто Юльевич знает, что среди отдельных членов экспедиции есть недовольство тем, что он не дает распоряжения "Литке" выйти на помощь "Сибирякову". Он также знает, что "Литке" мог бы, будучи вызванным сейчас же после нашей второй аварии, пробиться к нам и вывести корабль на чистую воду. И вместе с тем Шмидт понимает, что вызывать ледорез он не должен, так как судьба каравана "Литке" в данный момент для нашей страны важнее. "Литке" сможет выйти к нам на помощь, только заведя все свои суда на зимовку в защищенное место. Но тогда будет поздно.

Шмидт ставил вопрос о нашем положении в партийной организации, в судовом комитете. Весь партийный и комсомольский актив видит обстановку и полностью одобряет решения начальника.

И вот, несмотря на то что некоторые из наших спутников с трудом переносят создавшееся положение, они все же продолжают работать. Судя по тому, как они вскакивают с коек на крик "аврал, всех наверх", как работают на льду, закладывая взрывчатку, как выполняют все другие поручения на корабле, видно, что их настроение - только временное ослабление нервов...

На вечер назначено собрание. Повестка дня: "Результаты аварии, премирование ударников и сообщение начальника экспедиции о нашем положении".

Собралась полная кают-компания. Не было только стоящих на вахте матросов, кочегаров и дежурного штурмана. Открыл собрание Шмидт.

"Первое, что было предпринято мною после аварии,- это сообщение о происшедшем правительству и судам, плавающим в арктических водах.

В восточной части советского сектора Арктики в этом году тяжелые ледовые условия. Пароход "Совет" в течение месяца пробивался к острову Врангеля и, несмотря на все усилия, не смог пробиться, хотя и подошел так близко, что его видели находящиеся там зимовщики. Каждый раз, когда он приближался к Врангелю, его подхватывало, сжимало дрейфующими льдами и относило к острову Геральда. Лишь самолетом удалось забросить необходимые продукты и сменить людей. Радиста и врача высадить так и не пришлось.

В дрейфующих льдах "Совет" был настолько поврежден, что его машина смогла давать не более сорока оборотов в минуту. Опытный полярный капитан Дуплицкий просил меня пойти на помощь "Совету". Несмотря на наши трудности, я сообщил ему, что, если такая возможность представится, мы сделаем все, что от нас зависит. Не сумев пробиться к Врангелю, "Совет" пошел на юг, на соединение с нами, но это ему также не удалось, и он направился в Уэлен.

Семнадцатого сентября мы повредили новую лопасть. Я сообщил "Совету", чтобы он не ждал помощи от нас. Восемнадцатого мы потеряли винт целиком. Теперь положение резко изменилось. Я задержал "Совет" в Уэлене. Он готов оказать нам помощь при буксировании по чистой воде.

После аварии я разослал телеграммы в Москву, Владивосток и на Камчатку. Была установлена связь с находящимся в Анадырской губе рыболовецким тральщиком "Уссуриец". Капитан судна Кострубов немедленно сообщил о своем выходе в Берингов пролив нам на помощь. "Уссуриец" - новое, крепкое судно с машиной в шестьсот пятьдесят сил. "Совет" имеет всего шестьсот сил. На нем много пассажиров, женщин и детей. Он сам едва сможет добраться до Владивостока. По приходе в Уэлен "Уссуриец" принял с "Совета" полуторагодичный запас продовольствия, заменил часть людей своей команды на более опытных из команды "Совета", нагрузился до отказа углем и через час сообщил нам о своей готовности выйти в море.

В это время лед в Уэлене достиг восьми баллов. "Уссуриец", как неледокольное судно, в тяжелых льдах пройти не смог. Его оттеснило к островам Диомида. Там он сейчас стоит наготове.

Мы рассчитали, что дрейфом по предполагаемому постоянному течению, идущему от Сердца-Камень к Берингову проливу, нас вынесет навстречу "Уссурийцу" и, войдя в Тихий океан, то есть закончив Северный морской путь, мы пойдем на буксире "Уссурийца" во Владивосток. Но... дрейф изменился, и нас понесло обратно, а потом дальше на север.

В тылу у нас, на северо-западе, находится другое судно. Это мощный ледорез "Литке", проводящий Колымскую экспедицию. Ему также была отправлена телеграмма, но из-за плохой связи ответа долго не было. Наконец был получен известный уже вам ответ. Я послал ему снова сообщение, пока ответа нет, хотя наши радисты прилагают все усилия к установлению связи.

Тем временем из Москвы пришло распоряжение "Литке" и другим судам об оказании нам помощи. Это распоряжение все собравшиеся читали. "Литке" - конечно, мощное судно, и, если бы оно находилось близко, ему ничего бы не стоило вытащить нас. Но у "Литке" есть свои серьезнейшие задачи. Он ведет на зимовку в Чаунскую губу, за сто пятьдесят миль на восток от Колымы, несколько судов, и, пока он их не поставит в спокойное место, он к нам на помощь выйти не сможет, и мы не имеем никакого права, спасая себя, оставлять в опасности других. Правда, два его судна уже в Чаунской губе. С остальными он, вероятно, вышел на восток. Но когда он попадет к нам, неизвестно. Очень возможно, что он не пробьется и зазимует.

По данным профессора Визе, на основании сведений, получаемых нами с Чукотки из Уэлена и с Аляски из Нома, есть предположение, что противный нам ветер имеет тенденцию к переходу в благоприятный для нас. Если это предсказание осуществится, то дрейф переменится, и нас понесет в нужном направлении.

Этой ночью мы ждем вестей с "Литке". Посмотрим, что он телеграфирует... Если предпринятые мероприятия не помогут, будем искать других путей. Они уже разрабатываются...

Сейчас мы перейдем к подведению итогов аврала. Правда, результат аврала - смена лопастей - сведен на нет аварией, последовавшей восемнадцатого сентября, все же новые лопасти сделали свое дело. Они вытащили нас из мертвых льдов около острова Колючина в полосу дрейфующих льдов.

Нам уже советовали бросить "Сибирякова". Проходящий за кромкой льдов Дуплицкий предложил мне выслать на помощь вельботы и снять всех людей. Я ответил: "Мы "Сибирякова" бросать не собираемся". И ответ Дуплицкого был таким, как следовало ожидать от полярного капитана: "Я знаю, что у вас за люди".

За Шмидтом выступают секретарь партячейки, председатель судкома, председатель штаба соцсоревнования и ударничества и секретарь ячейки комсомола.

Потом оглашается список лучших ударников аврала, представленных к премии и награжденных почетными грамотами "за круглосуточную работу", "за руководство", "за сверхударные темпы".

Официальная часть окончена. Начинается товарищеская вечеринка, проходящая весело, несмотря на подавленное настроение, в котором находились весь день.

Ночью приходят сведения. "Уссуриец" вышел на север от Дежнева к кромке льда. От нее до горизонта чистая вода. Пошел вперед, кромка свернула на восток, уперся в непроходимые льды и вернулся к месту своей стоянки у Дежнева. "Литке" сообщил, что вышел со всеми судами в Чаунскую губу. У острова Айон его зажало льдами. Но все же один пароход проскочил в губу и стал на зимовку под защитой островов. Другой дрейфует к северу. "Литке" с остальными застрял в тяжелых льдах. Мороз шесть градусов. "Литке" работал пятью котлами - пробиться не смог. Решили выжидать.

Наш дрейф усилился, и нас несет в самую невыгодную сторону, вдаль от земли. Все сведения неутешительны. Посмотрим, что будет завтра...

27 сентября. Предсказывания Визе сбываются. Ветер начинает переходить на вест. Надолго ли? Капитан отдал приказ приготовить паруса.

Паруса! Хорошо сказать! Железные мачты предназначены только для грузовых стрел, антенны и сигнальных флагов. Теперь они должны быть переоборудованы для подъема парусов. Паруса готовят из больших, почерневших от угля брезентов, закрывающих трюмы. Собраны все брезентовые полотнища и мелкие паруса спасательных шлюпок.

Матросы под руководством штурманов и боцмана налаживают паруса и шкоты. В восемь утра, когда ветер определился, последовал приказ: "Поставить паруса!".