Глава XIII. Вторая полярная ночь

Место для зимовки Седов выбрал очень хорошее. "Фоке" не грозили ни напор льдов, ни возможность быть вынесенным со льдом в открытое море, как случилось с судном "Америка" экспедиции Фиала. Георгий Яковлевич поставил "Фоку" на мелком месте, вблизи берега, чтоб не было надобности откачивать из корпуса воду, когда перестанет работать паровой насос - донка. Киль судна касался дна. На берег были заведены канаты с борта и мачт. Тут была действительно тихая, спокойная стоянка.

Но положение судна и всей экспедиции нельзя было назвать блестящим. Топлива нет. На Земле Франца-Иосифа плавника почти не имеется. Не было горючего не только на обратный путь, но и для отопления жилых помещений. Все, что можно было набрать, уже израсходовано по пути к Земле Франца-Иосифа и по ее проливам. Все знали хорошо, что придется порядочно померзнуть зимой.

Впрочем, о будущем никто особенно не задумывался. За прошедший год люди научились многому.

Недаром прожили год в полярной стране, где без всегдашней готовности к решительным действиям шагу не ступить. Седов приучил всех бодро смотреть вперед.

До захода солнца на долгую зимнюю ночь все чувствовали себя вполне хорошо. В каютах было прохладно, мешала теснота. Но никто и не рассчитывал на особые удобства зимовки на восемьдесят первом градусе. В хорошую погоду совершали экскурсии, знакомясь с окрестностями бухты Тихой. 26 октября Седов с Пинегиным отправились на собаках на остров Скотт-Кельти. На обратном пути Седов провалился в трещину небольшого навеянного ледника и повис на руках. Пока Пинегин подводил сани, чтобы с них спустить веревку, Седов выбрался сам, упираясь в неровности льда и снега.

После захода солнца пронеслось несколько бурь, впрочем не столь бешеных, как на Новой Земле. Потом начались морозы. Художник, аккуратно заполнявший свой дневник и на Земле Франца-Иосифа, отметил 6 ноября:

"Стоят морозы, для такого времени весьма основательные: минимум вчерашней ночи -33° Ц.

Холода очень некстати. Пока была умеренная погода, жилось сносно; теперь при первых же морозах резко сказываются все неудобства, связанные с отсутствием топлива. Дров нет совсем. Печи разжигаются обломками ящиков и досок. Сверху посыпается немного каменного угля в порошке или бросается кусок моржового сала. И уголь и сало приходят к концу. С холодом примириться можно бы; значительно неприятней полное отсутствие вентиляции. Каждая частица тепла бережется, - нельзя открывать иллюминатор так часто, как в прошлом году. С утра вместе с запахами кухни распространяются все испарения растопляемого льда и кипящего супа. Во всех каютах очень сыро. Нам приходится по нескольку раз в день протирать полочки и стенки, иначе влага, собираясь каплями, струится на пол. Механик выжимаемую из тряпки воду измеряет консервными жестянками. Он называет это занятие: "мерить потовую воду". Позавчера заявил: "Сегодня, знаете, набрал три с половиной банки".

Последние дни испарения стали осаждаться льдом. Иллюминатор моей каюты погребен под слоем льда больше двух сантиметров. У края матраца, примыкающего к стенке, образовался ледничок; спаяв матрац с деревом, он плывет длинным языком вниз к умывальнику. То же самое и в других каютах.

13 ноября. Последствия сырости и недостатков в питании начинают сказываться: штурман жалуется, что десны распухли и зубы шатаются, - бедняга может жевать только мягкое. На то же жалуется повар Иван. Сегодня на прием к Кушакову явился механик, просит спирту.

- Для чего?

- Зубы болят.

Кушаков заглянул в рот, а там все десны полопались, от них идет тяжелый запах. Однако слово "цинга" у нас не произносится. Седов много раз категорически заявлял, что цинги у нас не может быть и не будет. Мне хочется заметить, что все воздерживающиеся от солонины, то есть Визе, Павлов и я, чувствуют себя вполне здоровыми.

25 ноября. Проходят дни и недели, монотонные, темные. Наш быт осложнился заботами, которых не знали раньше. Нужно следить за экономным расходованием топлива, - теперь жгутся остатки кладовой, принимаемся разбирать грузовую палубу. Одолевает сырость, - нужно держать свое помещение сухим. Поизносились одежда и обувь, - изобретаем способы починки. Коноплев смастерил на днях веретено и прялку; теперь, очистив куделю, взятую для конопатки, ловко сучит нитки на дратву. Геолог из подкладки пожертвованного кинооператором футляра мастерит новые рукавицы. Кожа пойдет на подошвы. Художник, засучив рукава, мнет тюленью шкуру, предварительно обработав ее щелочами, - опыт выработки шкур для широкого производства обуви. Открыли кузницу, чтобы вовремя заготовить побольше кирок: они пригодятся, когда настанет пора освобождать "Фоку".

5 декабря. По настоянию Седова, питание улучшено: едим бульон из сушеного мяса и винегреты из сушеных овощей. За несколько дней такое питание оказало благотворное действие. Только Инютин плох. Сегодня снаряжал его гулять. Вид больного нехорош: опухшее лицо, багрово-синие мешки под глазами, полураскрытые губы обнажают клочки кровавых десен и почернелые зубы. Изо рта тяжелый, трупный запах. Это настоящая цинга.

Сидеть сложа руки, когда на судне несколько больных, нельзя. Нужно что-нибудь предпринять, иначе дело развалится.

Единственное средство от цинги, особенно в первой стадии ее, - свежее мясо. В трюме лежали горы моржового мяса, но за его свежесть нельзя поручиться: при торопливом отходе с мыса Флора - в то время как приближались льды - моржей свалили в теплый трюм. В промежуток времени, пока мы плыли до бухты Тихой, мясо тронулось гниением. Оно было еще хорошо для собак и медведей, но для цинготных такое мясо не лучше солонины.

Нельзя ли добыть медведя? Из описаний зимовавших на этой земле мы знали, что медведи всю зиму бродят у открытой воды. Нет ли поблизости свободного моря? Нужно добыть хотя бы одного медведя, - тогда мы захватим болезнь в самом начале.

Посоветовавшись, Седов и я решили сделать попытку дойти до открытого моря или полыньи и поискать берлог на южном берегу острова Гукера.

10 декабря. Лунные дни. Отрадно видеть над этой темной землей хоть призрак света. Идешь во мраке... Вдруг замечаешь: небо с одной стороны закраснелось. Новый свет начинает спорить со слабым отблеском сияния, пересиливает, и вдруг за гранью ледяного покрова блеснет искорка народившегося месяца. Все переменится. Все озарится розовым светом. Очертятся края заструг и ледяной коры на камнях.

Здесь каждую минуту помнишь о могуществе природы, ценишь всякое ничтожное орудие для борьбы с нею, радуешься малейшей победе и учишься в поражениях.

Мы еще сохранили многое из орудий, но, может случиться, останемся с голыми руками. Мы ездим на собаках, но главная надежда на собственные ноги. Едим старые привезенные запасы, добытые чужими руками, но если хотим верной победы в борьбе за жизнь, пищу нужно уметь при нужде добыть голыми руками".

Утром 15 декабря охотничья партия отправилась к югу. Стояла хорошая погода с морозцем градусов в двадцать. Полная луна часто выходила из облаков, помогая находить правильный путь. Луна спряталась, когда огибали южный мыс острова Гукера. Потом тучи рассеялись, показались большие полыньи в проливе Де-Брюйне.

Южная сторона горизонта даже при луне казалась более темной; можно было предположить, что полынья соединяется с большим пространством открытой воды на юге. Пройдя еще километров пять, недалеко от полыньи охотники заметили след большого медведя, настолько свежий, что бороздки, проведенные волосками лапы, еще не стерлись. На некотором расстоянии встретились еще два следа, более старые. Было решено расположиться лагерем на медвежьей тропе и подождать, не подойдет ли медведь к палатке.

Прошло около суток. Медведей не было. Оставив в палатке Пустошного с ружьем и собаками, Седов и Пинегин отправились на южный берег Гукера искать берлог. Они мало верили в возможность найти берлогу в это время года, тем более, что специалист по берлогам - Разбойник- отстал в начале пути. Но все же попытаться необходимо. Показался откос какой-то горы, последней перед бесконечной ледяной стеной, уходившей на север. Ни тут, ни в других свободных от льда местах берлог не оказалось. После полусуточного скитания во тьме пришлось вернуться к палатке. После отдыха внимательно обследовали края полыньи, насколько позволял тонкий лед у воды. Новых медвежьих следов нигде не оказалось. Решено было в следующую ночь отправиться в обратный путь. Едва успели разрушить лагерь, все небо заволоклось густыми тучами, луна исчезла, поднялся ветер с вьюгой. Идти пришлось в темноте.

Трудно передать ощущение путешественника по неизвестной стране в темноте. Это скитание с завязанными глазами. Человек не знает, где он идет - по земле или по морскому льду. Под ногами мутно, не разобрать. Вспыхнет спичка, осветит компас. Видно - стрелка отклонилась от взятого курса. Но можно ли верить компасу? На Земле Франца-Иосифа, поблизости от базальтовых скал, компасная стрелка меняет иногда склонение на двадцать-тридцать градусов. Однако, если отклонишься хотя бы на пятнадцать градусов от принятого курса, домой не попадешь и в темноте уйдешь в совсем незнакомый пролив. Там можно блуждать без конца среди берегов, нанесенных на карту только приблизительно.

Идти приходилось медленно. Крепкий ветер ежеминутно гасил фонарь. Сильно ущербленная луна только изредка показывалась среди мчащихся облаков. Идущий впереди все время падал: то на покатой поверхности тороса, то в расщелину между льдинами. Иногда натыкались на стену. Что это? Айсберг, стоящий в море, или береговой обрыв? Начинали ощупывать рукой и палкой. Да, это обрыв ледника. Как свернули к берегу, того не заметив?

Проблуждав часов пять, охотники вышли на землю. Заметен был слабый подъем. Решили, что пересекают выдающийся мыс, но скоро поняли свою ошибку. Подъем продолжался. Собаки тянули сани на ледяной покров острова Гукера. Седов знал, что дальше к северо-востоку обрыв берегового льда становится выше и выше - до семидесяти метров. Оказаться сразу на краю его, в этой Тьме?!

Свернули налево. Стали попадаться камни. Остановив нарту, осветили фонарем карту и обсудили положение. Сошлись на предположении, что вышли на мыс Дэнди-пойнт. При луне видели, что мыс этот низок, покрыт камнями.

Седов и Пинегин стояли у карты и чертили на снегу линии берега, виденного при луне. Да, это мыс Дэнди-пойнт. Ледяной покров должен кончиться, и сани по пологому берегу сойдут в пролив.

Художник отправился вперед - прокладывать путь. Он шел очень медленно, но без обычных предосторожностей, принимаемых при ходьбе по ледникам. И Седов спокойно отмеривал шаги, смотря под ноги. Внезапно сани остановились. Георгий Яковлевич поднял голову. В груди что-то сжалось. Что случилось? Собаки и художник впереди исчезли. Вместо длинного цуга собак в сани впряжены только две пары собак, и те не идут вперед, а упираются ногами. Седов и Пустошный стояли, боясь обменяться словами. Вдруг откуда-то снизу послышался слабый крик. Георгий Яковлевич облегченно вздохнул.

Это кричал художник. Минуту назад он почувствовал, что под ногами что-то обломилось и он летит куда-то в бездну. Не успел опомниться, как почувствовал глухой удар в бок. Полет прекратился. Но вдруг новый тяжкий удар обрушился на плечо и голову: придавила глыба

снега. Освободившись от нее и подняв голову, он увидел стену ледника и в верхней части его, едва различимой, заметил повисшую упряжку собак. Шесть псов болтались на цепочках, прикрепленных к ошейникам, и, задыхаясь, хрипели. Он стал кричать:

- Отстегните ошейники, собаки задохнутся.

Этот крик и услышали Седов с Пустошным. Пустотный подполз ощупью к краю обрыва и отрезал постромки. Собаки упали вблизи художника. Полузадохшиеся псы лежали несчастной, перепутанной ремнями кучкой и тихонько повизгивали. Бедняги не понимали, что с ними происходит.

Сверху спустили на веревках груз, двух оставшихся собак и нарту, побросали мелочь. Оставалось спуститься самим. Прыгнули и люди. Седов свалился вместе с лавиной, которая не выдержала его тяжести.

Все кончилось счастливо. Пока втроем распутывали собак и приводили в порядок нарту, разыгралась вьюга. Ветер, скатываясь с ледяного покрова, шипел, свистел, забрасывал кучами снега. Когда все было готово, тронулись в путь. Но за час не прошли и сотни метров, и те не по верному направлению, - поднялась буря. Пришлось поставить палатку и спрятаться в ней. Охотники улеглись спать.

Этот сон не дал отдыха. Палатка, поставленная наспех, колотила в бока, как злая нянька. Иногда Седов забывался дремотой, начинало казаться: кто-то будит.

Так лежали часов двенадцать. Стало как будто утихать. Стенки палатки больше не колебались, ее заносило снегом. Все уснули.

Художник проснулся от ощущения сырости. Желая устроиться поудобнее, он повернулся на другой бок и почувствовал, что лег в ледяную воду. Когда, просунув руку под спальный мешок, стал исследовать причину сырости, понял: палатка опускается в воду. Молодой лед не выдержал тяжести сугроба и людей, прогнулся и с каждой минутой оседает все больше. Пинегин поспешно вылез из мешка и разбудил товарищей. Одежда и рукавицы, сложенные в изголовье вместо подушек, успели вымокнуть.

Нужно было торопиться, пока лед не проломился. Когда подняли спальные мешки, вода была уже по щиколотку, все вещи плавали. Раскопав выход, начали выбрасывать вещи. Палатку вытаскивали из снега, стоя почти по колено в воде.

Свирепствовала по-прежнему буря. Теперь от нее негде было спрятаться. Можно было поставить палатку в другом, более надежном месте. Но спальные мешки промокли насквозь, промокла и верхняя одежда. Отсырела последняя коробка спичек, вода проникла даже в бензиновое огниво. Нельзя развести огня, чтоб хоть немного подсушить одежду. Лежать же во вьюгу мокрым - значило обратиться в ледяную сосульку. Волей-неволей пришлось идти. На ходу люди не замерзают.

Началось новое блуждание во тьме. Шли в оледенелых одеждах, со снежной маской на лицах. Луна ушла за горизонт, двигались наугад, было так темно, что глаз не различал компасной стрелки. Через девять часов Седов набрел на какой-то высокий мыс. Предположив, что это мыс в проливе Мелениуса, Седов направился к востоку. Часа через два обрисовались высокие стены знакомой скалы. Еще через полчаса измученные собаки остановились у борта "Фоки".