Глава XIV. Новый год

Полгода страшного напряжения перед экспедицией, борьба с холодным, чиновничьим равнодушием и прямой враждебностью, неустанные хлопоты и бессонные ночи - все это не прошло даром для Седова.

Он не жалел ни душевных, ни физических сил, когда дело шло о том: быть или не быть экспедиции к полюсу. Он не жалел себя И в самой экспедиции: на Новой Земле, на Земле Франца-Иосифа, в походе к мысу Желания. Брал на себя всегда самое трудное, преодолевал все препятствия, чтобы поставленные задачи были выполнены безукоризненно.

Воля человека беспредельна. Но его физические силы, к сожалению, имеют предел. Здоровье Седова оказалось расшатанным напряжением и трудами последних полутора лет.

Велика была выносливость этого человека. Седов горячо и с большой охотой исполнял любую физическую работу. И вдруг во время последнего похода спутники заметили, что Георгий Яковлевич теряет инициативу в походной жизни, не берется первым, как всегда, за сани и топор.

Устает даже в начале походного дня и не торопит трогаться в путь. С трудом совершает большие переходы.

19 декабря у Седова обнаружились признаки цинги - распухли десны и на ногах появилась сыпь.

Художник в эти дни писал:

"25 декабря. Монотонность и тьма. На Новой Земле даже в самые дни солнцеворота слегка светало. Здесь рассвета нет. При ясном небе на юге в полдень слегка сереет. Но это не заря: серый оттенок не освещает, ночь темна по-прежнему.

В нашем жилище уныние. Здоровье всех, за малыми исключениями, пошатнулось. Седов еще до экскурсии жаловался на слабость десен; в эти дни они сильно распухли. Признак цинги у такого крепкого человека тревожит всех.

27 декабря. Тихий день - 24° Ц. После обеда вышел прогуляться. Поднявшийся ветерок пронизывал заслуженную куртку, малица пригоднее для таких температур. Я навестил медвежат и побрел в свою каюту.

Медвежата сейчас на привязи. На днях они начали озорничать на метеостанции - "производить метеорологические наблюдения" - и сломали один из лучших термометров. Седов приказал посадить проказников на цепь. Узники привыкли к тому, что я выношу им каждый день сладенький кусочек. При моем приближении они издают веселое ворчание, становятся на задние лапы, чтобы рассмотреть, что у меня припасено, шарят по карманам, забираются лапой за пазуху и тщательно обнюхивают, не спрятан ли где-нибудь сахар или монпансье. Я люблю чувствовать на руке их теплые мягкие губы - как будто любимая лошадь берет трепещущими губами кусок посоленного хлеба. Иногда мы боремся, - только не с Васькой, его характер слишком сумрачен для игр. Кормим их теперь только раз в неделю, не до медвежьего отвала.

Вечером роскошное северное сияние. На Новой Земле оно не достигало никогда подобной силы игры и красок.

1 января 1914 года. Болезни на "Фоке" усиливаются. Утром Зандер почувствовал, что ему плохо, температура поднялась до 40°. Слег Коноплев. Десны Седова кровоточат; распухли ноги, одышка, сонливость и слабость. Вполне здоровых на судне только семь человек: я, Визе, Павлов, Сахаров, Лебедев, Пустошный и Линник. У Кушакова тоже распухли десны. Кушаков убежден, что все больны "пятнистым ревматизмом" (очень редкая и малоисследованная болезнь); об этой болезни он прочел в имевшемся на судне "Домашнем лечебнике". Оставшиеся здоровыми - все на подбор воздерживающиеся от солонины - относятся к определению нашего ветеринара и ко всей его врачебной деятельности с большим недоверием. Беда в том, что лечение цинги и пятнистого ревматизма противоположно. Наши больные вместо свежего воздуха и подходящего питания получают огромные, лошадиные порции салицилового натра.

Мы, здоровые, пока духом не падаем. Распределив работу, лежавшую на больных, подбадриваем друг друга. Струн спускать не хотим. Готовится большой номер нашего журнала. Ежедневно для сохранения здоровья гуляем не меньше двух часов.

4 января. Инютин, Кизино и Пищухин поправляются. Продолжительные прогулки по воздуху оказывают хорошее действие. Седову тоже лучше. После обеда он высунулся из каюты и спросил меня, в исправности ли моя винтовка: собаки что-то подозрительно воют. Минуты через три вернулся с прогулки Инютин и сказал, что несколько собак, отбежав к айсбергу, подняли сильный лай. Я и Седов, захватив ружья, вышли посмотреть, в чем дело. Нас скоро догнал штурман с фонарем. Седов шел медленно и задыхался.

Около айсберга, в полукилометре от судна, темными пятнышками копошились собаки вокруг медведя. Шагах в двадцати Седов выстрелил, я - тотчас же за ним. Медведь взревел и бросился бежать с быстротой оленя, - мы не видели еще такого быстроногого. Когда собаки вцепились в него на ходу, зверь стал вертеться и прыгать, как рассерженная кошка. Я дал по нему выстрел наугад, не видя мушки, - конечно, не попал, ибо медведь бросился бежать еще резвей.

Седов бросился вслед, я же побежал отрезать дорогу с противоположной стены айсберга, крича в то же время идущим от корабля, что зверь идет на них. Мишка, завидев ряд фонарей, предпочел повернуть и влезть на айсберг в том месте, где был он пониже, около двух метров обрыва, а дальше наклонная плоскость. Спустя секунду по неровностям льда взобрались на айсберг несколько собак. Начался бой на ледяной наклонной и скользкой плоскости. В несколько секунд медведь подмял собаку, другая с визгом скатилась с обрыва. Седов выстрелил. Медведь спрыгнул с обрыва, но, встретив внизу новых собак, опять взлетел на айсберг и снова смял собаку. Я подошел к самому обрыву и выстрелил два раза. Последний выстрел оказался удачным: штурман осветил фонарем медведя - я разобрал на дуле очертания мушки. Зверь взревел, сделал огромный, прыжок, еще подпрыгнул и, облепленный собаками, покатился по откосу вниз...

И здоровые и больные пили горячую медвежью кровь. Я горячо расхваливал эту жидкость, не подавая вида, что она мне противна, так как знал, что кровь - лучшее средство от цинги. Ею спасаются все промышленники на побережье Ледовитого океана.

Большинство вняло моим увещаниям. К сожалению, два более слабых "ревматика" - Зандер и Коршунов - отказались наотрез. Седов попробовал, но не мог пить. Его стошнило.

Бедняге Коноплеву хуже. Ноги его под коленями распухли, он не может ходить".

Новый, 1914 год встретили, как и прошлый, празднеством и пушечной стрельбой. Все, оставшиеся здоровыми, старались организовать праздничное веселье. Казалось временами, что удалось отогнать тяжелые мысли больных. Но веселья не было.

Седов произнес речь. В ней были призыв соединиться в тесную семью и слова ободрения больным. Голос его звучал слабо.

Больше всех в ободрении и поддержке нуждался сам Георгий Яковлевич. Но он, конечно, не мог высказать своего уныния, как ни тяжело было ему.

Вожак! Начальник! Образец смелости, бодрости, уверенности - разве мог он показать свои колебания и сомнения? Но он не мог не чувствовать, что планы его уже пошатнулись. Болезнь, она безжалостно их разбивала.

Весь январь стояли холода до 38°Ц с резкими ветрами. 13 января в дневнике художника отмечено:

"Гулял свои два часа при ветре шестнадцать метров в секунду с температурой -38°. Даже малицу пронизывает ветер. Ходим с обмороженными щеками и подбородками. Моя каюта во льду. Оледенение дошло до самого пола. Поверх льда на стенах и на потолке по утрам вижу слой инея, - это влага моего дыхания за ночь. Могучий "ледник" на койке достиг вышины полуметра при толщине около двадцати сантиметров. По ночам я не особенно зябну, хотя покрываюсь теми же одеялами, что и дома. Приходится, впрочем, на ночь надевать лишнюю фуфайку, а ноги закрывать листом резины. Кроме меня, раздевается на ночь только Визе, остальные, по выражению Павлова, "давно опустились на дно". Температура в каютах по ночам опускается до -6°, бывает и ниже. Днем в кают-компании от одного до девяти градусов выше нуля. В каютах холоднее.

Когда в каютах от нуля до пяти градусов, мы мерзнем, хочется надеть меховую куртку. Я удерживаюсь - тренируюсь на холод, к тому же и куртка одна. Слабое место всех - ноги: они вечно мерзнут. Обувь износилась, а хорошую пару берегут про запас.

В коридоре же на полу постоянная влажность, ноги у всех мокры. Чтобы согреть их, необходимо высушить валенки в то время, как топится чугунная печка.

Как только затопится печь в коридоре, - а это отрадное событие случается два-три раза в день, - вокруг источника тепла собирается все население "Фоки". Тридцать или сорок минут, пока горит огонь, печи не видно: она закрыта обувью. За первым слоем - второй: ее держат в руках люди, толпящиеся вокруг. Стоят на одной ноге, подобно аистам, другая - босая - протянута к печке. Случаются легкие ссоры из-за мест".

Художник так описывает день на "Фоке":

"Я уже с шести часов не сплю и слышу все звуки нашего обиталища. Первый - покашливание штурмана в его каюте; по старой морской привычке он просыпается раньше всех. Потом слышу на кухне возню - встал Лебедев; теперь он боцман.

В семь часов Лебедев идет по матросским каютам, доносится его иронически-вежливый голос:

- Господа, доброе утро! Каково почивали? Извините, что побеспокоил. Милостивые государи, позвольте попросить вас встать.

Люди начинают шевелиться, ляская зубами и поругиваясь, вылезают из-под одеял. Одеваться не нужно - все спят одетыми. Вставшие идут на кухню за кипятком.

День начался. Рассказывают сны. Рядом в буфете Кизино стучит посудой, потом затапливает в кают-компании печь. Спустя полчаса температура поднимается, тепло через открытую дверь доходит до меня, размаривает. В восемь часов Кизино обходит каюты членов экспедиции, неизменно повторяя изо дня в день все одни и те же слова: "Пожалуйте кофе пить". Доходит очередь до меня. Я совсем не расположен вставать: уловка Кизино давно известна, кофе не готов и будет подан не раньше девяти. Я вылезаю из-под одеяла в начале десятого и сажусь за кофе с черным хлебом. У лампы в коридоре уже сидит Инютин за шитьем сапог из нерпичьей шкуры, бегает в машинное отделение Кузнецов, вспарывает консервные жестянки Пищухин. Из-за клубов пара, распространившегося от кухни по всему коридору, доносится голос Линника, - он чинит шлейки и разъясняет Пустошному нечто из мудрого опыта, как управлять собаками.

Умываюсь, убираю свое ложе. В кают-компании - Павлов, иногда Максимыч. Павлову скучно до тоски. Он берется за ту, за другую книгу - все перечитано. Ставит микроскоп - все шлифы заучены. Седов лежит в своей каюте. В помещениях больных горят лампы, там теплее - около десяти градусов.

Перед обедом затапливается печь кают-компании. Возле нее места не найти. Пообедав, команда ложится спать.

В шесть часов подается ужин - остатки обеда, а обед - суп из сушеной трески или мясных консервов, изредка заменяемый бульоном из сушеного мяса; на второе - макароны или каша. Однообразные блюда надоели всем до отвращения. Есть не хочется. Пересиливаешь себя.

Через три часа волчий голод. Организм протестует, получая мало азотистых веществ, особенно нужных ему в суровых условиях.

До ужина каждый продолжает свою работу. В вахтенном журнале отмечается: "Команда занималась приготовлениями к полюсному путешествию". В девять часов некоторые матросы сразу забираются на койки. Действительно, не легко уснуть в этом чертовском холоде. С потолка падают капли на лицо, замерзают высунувшиеся конечности или нос до такой степени, что приходится отогревать рукой или дыханием. Сон всех неспокоен...

20 января. С Нового года усиленно готовится снаряжение для путешествия к полюсу. Уйдет ли Седов, хватит ли сил? Здоровье его как будто лучше. Сегодня он вышел из каюты, но, просидев около часа, сильно устал и снова лег в постель. Мясное питание помогло. Мясо медведя, убитого недавно, тратилось, как. лекарство. Мы, здоровые, попробовали его только на Рождество и Новый год. Штурман, Кизино и Кушаков поправились совсем. Инютин и Пищухин - на ногах.

29 января. За ходом болезни Седова следят, как за болезнью ближайшего родственника. Судьба экспедиции будет иметь разные исходы в зависимости от того, поправится ли больной к началу февраля. Сегодня лица веселей: Седов целый день на ногах.

31 января. В тишине ночи под темным небом, когда слышен один скрип под ногами, разговоры двух ушедших на прогулку становятся особенно значительными. На корабле каждое слово взвешивается: оно - достояние всех и не должно задеть никого. Сегодня продолжительный разговор с Седовым.

Он просил меня отправиться на мыс Флора, где необходимо оставить записки на южном берегу на случай, если какой-нибудь корабль придет раньше, чем вскроется бухта Тихая. Мы подробно обсудили план путешествия. Придется идти с двумя матросами, без собак. Разговор перешел на полюсное путешествие. Георгий Яковлевич подробно развил план. Возьмет всех (двадцать восемь) собак, провизии для собак на два с половиной месяца, а для людей - на пять месяцев. Он считает возможным сохранить часть собак до самого полюса в том случае, если ему удастся пополнить запасы из склада Абруццкого на Земле Рудольфа. Седов просил меня проводить полюсную партию до этого места. Если склад окажется попорченным или использованным, Седов будет иметь возможность пополнить израсходованное из провианта, оставшегося мне на обратную дорогу. Я ответил согласием на оба предложения. В самом деле, провизия нужна мне только до половины марта, - после этого срока возможно пропитаться одними птицами.

При уходе Седов предполагает возложить на Визе руководство научной работой, оставив Кушакова по-прежнему заведывать хозяйством и передав ему же власть начальника экспедиции: "Он старше всех по возрасту и имеет способность командовать". Когда я попросил Седова не торопиться с путешествием: "Поправившись и окрепнув, вам будет легче делать большие переходы", он ответил: "Болезнь моя - пустяки. Кушаков определил легкий бронхит и острый ревматизм. Разве такое недомогание оправдало бы задержку?". Когда я намекнул, что "ошибки в распознании болезней свойственны даже профессорам", Седов перебил меня: "Цинга? Тем более она страшна при неподвижности зимовки, при упадке духа. Нет, нет, мне нужно не поддаваться болезни, бороться с ней".

4 февраля. Уход Седова назначен на 15 февраля. Продолжаются сильные холода, вот уже около месяца температура не выше -33° Ц. Климат Земли Франца-Иосифа резко отличен от новоземельского. Нет столь резких колебаний. Свирепы бури, но ураганов, подобных прошлогодним, не наблюдалось. Но здесь обыкновенны морозы при сильном ветре. Ветры чаще всего северных румбов. Жизнь в палатке при таком климате должна быть особенно тягостна. Представляется, какой невыносимо тяжелой должна была она казаться путешественникам к полюсу, не имевшим до того долгой полярной тренировки. Мы достаточно закалены и вооружены мелочами палаточного обихода, делающими жизнь на льду терпимой. Но тем яснее понимаем, что грозит путешественнику, не соразмерившему сил с условиями. Здоровье Седова по-прежнему плохо. Почти неделю он был на ногах, эти сутки провел опять в каюте.

9 февраля. Между десятью и двумя часами светло. Седов ездил проминать собак. Собаки в прекрасном состоянии, - начиная с лета они питались мясом. Шерсть их густа и пушиста. Совершился естественный отбор, - остались крепыши. С такими собаками можно на полюс.

Продолжаются сборы. Мы все принимаем участие. Каяки будут поставлены на сани, вся провизия - внутри каяков. На случай, если бы сани провалились и вода попала и в каяки, все предметы, боящиеся сырости, упакованы в непроницаемые мешки из тонкой резины. Выдающиеся места каяков, которым грозит опасность порчи острыми краями льдин, защищены оленьим мехом. Мехом обшиты даже веревки в местах касаний с каяками. Спальный мешок один на троих во всю ширину палатки. Окончательно выяснено, что Седова сопровождают Пустотный и Линник.

Попытка Седова безумна. Пройти в пять с половиной месяцев почти две тысячи километров без промежуточных складов с провиантом, рассчитанным на пять месяцев для людей и на два с половиной для собак!

Однако будь Седов здоров, как в прошлом году, с такими молодцами, как Линник и Пустотный, на испытанных собаках он мог бы достичь большой широты. Седов - фанатик достижений, настойчив беспримерно. Мы не беспокоились бы особенно за участь его, будь он вполне здоров. Планы его всегда рассчитаны на подвиг. Для подвига нужны силы. Теперь же сам Седов не знает точной меры их. До похода пять дней, а Седов то встает, то опять в постели. Все участвуют в последних сборах, но большинство не может не видеть, какого исхода можно ожидать. Предстоит борьба не с малым - с беспощадной природой. Она ломала не такие организмы. И Нансен, и Каньи повернули с восемьдесят шестого градуса, а отправились они от точек, лежащих к полюсу ближе, чем наша зимовка. Но в решение Седова никто не может вмешаться. Существует нечто, организовавшее наше предприятие. Это нечто - воля Седова.

Сегодня во время прогулки я несколько раз начинал разговор о предстоящем походе и о возможности отложить его на две, на три недели. Седов каждый раз менял направление разговора, как будто бы он ему неприятен. Под конец прогулки мы подошли к теме вплотную. Седов слушал мои доводы, не перебивая. Потом долго думал и произнес:

- Все это так, но я верю в свою звезду.

12 февраля. Ясный день, цветистая заря.

Вспомогательная партия не может выйти - нет здоровых людей. Со мной должны были идти Шестаков и Пищухин. Пищухин все время прихварывал, а в эти дни еле ходит на опухших ногах, - такой спутник для путешествия не помощь, а помеха. Шестаков слег. Из оставшихся матросов здоров вполне один Кизино.

13 февраля. Весь вчерашний день - последние спешные сборы. Сегодня у борта три нарты цугом с разложенными шлейками. Остается только запрячь собак. Двадцать пять градусов мороза, жестокая буря с юго-востока. Сила ветра до сорока метров в секунду. Седов целый день в каюте. Вчера его ноги опять распухли. Кушаков успокаивает Седова, находя, что болезненное состояние не что иное, как обострение ревматизма. Некоторые думают об ухудшении здоровья проще, припоминая, что несколько дней назад, по распоряжению Кушакова, была сварена солонина, и Седов опять поел ее. Бесполезно спорить - усиление цинги или ревматизма свалило с ног Седова: не одинаково ли погибельно начинать двухтысячекилометровое путешествие - с цингой или ревматизмом?

Но отъезд не откладывается. Под вечер шторм утихает. Седов встал с постели и оделся".