Глава XX. Что же такое север?

Земли Российской империи простирались до семьдесят седьмого градуса северной широты. Наибольшее протяжение морских границ - на Севере. Вдоль северных берегов России пролегал непрерывный морской путь из Атлантического океана в Великий - Северный морской путь. Самые большие реки империи впадали в северные моря.

О существовании незамерзающих гаваней на Севере знали все образованные люди. Но для большинства все эти истины были пустыми, ничего не значащими фразами. Все знали хорошо, что земли на Крайнем Севере неплодородны. На что государству замерзшие тундры в пустынной стране! Северный морской путь!.. Он существует только на карте. Какой может быть путь по морю, вечно закрытому льдами? Могучие реки на Севере? Говорят, они очень красивы, но какая же от них польза, если эти реки текут по пустыне и изливаются в закрытый ледяной мешок? Что толку от незамерзающих гаваней, если местность возле них почти не заселена и не связана удобными путями с культурными центрами?

Близко знакомые с русским Севером с такой характеристикой не соглашались. Но это не имело значения. Таких было очень мало. Россия же так велика. И только люди большого ума - Ломоносов, Менделеев, Кропоткин, Макаров - понимали будущее значение Севера для государства. Но никто из этих людей не имел влияния на разрешение государственных проблем. И не под силу было отдельным людям разрушить общее представление о Севере как о стране бесплодной, страшной, для жизни человека совершенно непригодной. Книг о Севере печаталось ничтожное количество. В книгах описывались приключения экспедиций, больше всего иностранных. Изредка появлялись в газетах известия о Дальнем и Ближнем Севере - то же описание приключений какой-нибудь экспедиции или бедствий потерпевших крушение промышленников и моряков. За малыми исключениями, все писавшие о Севере изображали его страной ужаса и смерти, - поехать туда могут только герои.

Невелика была и научная литература. Географическое общество, снаряжавшее дорогие экспедиции в Тибет, Монголию, Тянь-Шань и на острова тропических морей, не интересовалось ближайшим Севером, в пяти днях пути от столицы. И никто - ни русские, ни иностранные ученые не писали о самом важном: о производительных силах Севера. Ученые интересовались распределением суши и моря в полярных областях, средними температурами в высоких широтах и больше всего - возможностью сделать какое-нибудь открытие в этих неизученных областях.

Все же на рубеже XIX и XX веков во всем мире замечалось пробуждение интереса к полярным областям. И русские газеты помещали сообщения о зарубежных полярных новостях. Экспедиция Норденшельда была известна многим. Этот ученый, получивший образование в России и эмигрировавший в Швецию, предпринял дерзкую попытку проплыть на судне вдоль всего сибирского побережья^*. И что удивительнее всего - удачно выполнил свое путешествие в течение двух навигаций. Еще больше внимания привлекла экспедиция Нансена. Пока длилась эта экспедиция, в газетах появлялись заметки то о гибели Нансена, то о поисках исчезнувших норвежцев, вспомогательных судах и санных партиях, наконец о возвращении экспедиции и о ее героических приключениях. Книга Нансена раскупалась нарасхват. За короткое время она выдержала несколько русских изданий. А затем весь мир облетело известие о загадочной гибели экспедиции Андрэ, пытавшегося достичь полюса на аэростате, и о новом полярном предприятии - экспедиции итальянского герцога.

^* (Одну треть стоимости экспедиции Норденшельда принял на себя русский купец А. Сибиряков.)

В этой обстановке некоторого интереса к Северу обратило на себя внимание происшествие на Мурманском берегу. Во время одного из сильных штормов унесены были в открытое море несколько десятков поморских промысловых лодок с рыбаками. Все они погибли. Помощь оказать было некому. Подобные происшествия не были редкостью. Рыбаки-поморы, уходившие промышлять треску за два-три десятка километров от берега на беспалубных и неуклюжих шнеках, гибли ежегодно. Но об этом никто никогда не писал. Об этом не знали. Мурман был страной, отрезанной бездорожьем. Там не было ни телеграфа, ни почты, ни правительственных учреждений.

В этот раз на Мурмане случайно оказался корреспондент влиятельной газеты. Газета очень умело поднесла читателям известие о происшествии. Корреспондент трогательно описал трудную жизнь безвестных героев-поморов. Они завоевали полночное море. Но никто о них не знает. Они забыты. Им нет никакой поддержки, нет даже спасения в опасную минуту. Их семьи, в случае смерти кормильцев, должны идти по миру. Все газеты стали писать о поморах, о Белом море, о Мурмане и о богатствах этого края. В результате газетной кампании был проведен на Мурман телеграф. Кольский полуостров выделен в отдельную единицу - "уезд", с центром в Кольской губе. Там был основан городишко Александровск^* из полутора-двух десятков домов. Образовалась акционерная компания с субсидией от правительства - "Мурманское срочное пароходство". Возник Комитет помощи поморам. Комитет приобрел спасательное судно и снарядил постоянную экспедицию для изучения рыбных богатств Мурмана. Север стал входить в моду.

^* (Ныне город Полярный.)

Вероятно, этой "модой" можно объяснить внезапный и необычайный успех талантливого художника Борисова. Уроженец Севера, он выставлял картины и этюды, написанные в Большеземельской тундре и на Новой Земле. Большая часть довольно правдивых этюдов Борисова была приобретена Третьяковым и находилась в его Московской художественной галерее. Петербургский художественный музей купил большое полотно "Страна смерти". Эта картина собирала толпу и на выставке и в музее.

При первом взгляде на полотно зритель не различал ничего, кроме бьющей в глаза кроваво-красной полосы. Она тянулась во всю ширину темного фона картины. Уяснить изображение возможно было только присмотревшись. Всюду горят мрачные отблески кровавого заката, прикрытого черно-лиловыми тучами... Слабо освещены громады ледяных синих скал... Чернильнотемное море... На нем грузно осевшие пловучие льды... Какая страшная страна! Холод. Тишина. Смерть.

Несомненно, художник достиг желанного впечатления. О картине говорили все. Художники спорили о дерзости контраста между черными тучами и просветом огненного неба. Многие видели в манере Борисова влияние его учителя, художника Куинджи. Значительные достоинства находили в картине и художественные критики. Как всегда, они выражали свое мнение туманно. Малопонятные слова критиков - "импрессионизм" и "трансцедентально-космическая душа" - с удовольствием повторялись в гостиных. Художник попал в самую точку. Картина была зачислена в число любимых.

Молодой художник, плывший в 1910 году по Баренцову морю на пароходе "Великая княгиня Ольга Константиновна", не обладал ни славой Борисова, ни имевшимися у Борисова большими материальными ценностями, полученными в результате удачного выражения "трансцедентально-космической души", точнее сказать - в результате продажи пейзажей Севера любителям живописи и просто богатым людям, пожелавшим украсить произведением модного художника стену своей гостиной. Молодой художник еще не окончил курса Академии художеств и был гол, как сокол. Но он не был новичком в путешествиях. В это лето он собирался в третий раз провести каникулы на Севере и написать новую серию этюдов.

Художника звали Николаем Васильевичем. Он был высок ростом, силен и вынослив, легок на подъем и скор на решения. Среди товарищей по Академии слыл бродягой и чудаком. Художник был рассеян, неровен характером. Вел себя не как все. То молчал, то увлекшись чем-нибудь, подолгу говорил, силился высказать что-то значительное. Начав говорить, не мог сидеть на месте. Он вскакивал и, возбужденно шагая, натыкаясь на мебель, словно слепой, произносил горячие речи. Космы прямых длинных волос падали ему на лицо. Он убирал их от глаз резким встряхиванием головы или своеобразным движением левой руки с торчащим пальцем, пораненным где-то в глуши на Севере во время экспедиции за этюдами. Товарищи из Академии считали его талантливым, с интересом смотрели новые этюды, хвалили их. Обладавшие практической сметкой не одобряли увлечения северными мотивами.

- Чудак парень! Хочет стать пейзажистом и не понимает, что такие картины невиданных мест никому не нужны. Кто купит их? Публика любит знакомое, привычное. Домики, речка с мостиком, церковки на фоне заката, черноземная пашня с ветлой и ручейком, коровки на лугу... Вот это мотивы! Что повезло Борисову - это случайность. Просто были его картины новинкой. Теперь пенки сняты. И сам Борисов это понял. Не выставляет ничего.

Николай Васильевич смешно сердился, когда в таком тоне начинали говорить о материальной стороне его профессии. То же самое случалось, если на горячие тирады о красотах и богатствах Севера получался тупой ответ: "А кому это нужно?" Художник сразу осекался и презрительно замолкал.

Художник искренне любил природу Севера. Готов был месяцами бродить с ружьем и этюдным ящиком в безлюдной глуши. Пароход, на котором он плыл в этом году, шел на Новую Землю. Попав на него, художник не мог дождаться минуты высадки в новых, пустынных местах.

Он знал, что на южном острове Новой Земли есть три маленьких зимовья ненцев, переселенных из Большеземельской тундры с целью защиты острова от притязаний иностранцев на пустующую землю. Но на северном острове, куда в этом году в первый раз направлялся пароход, нет ни одного поселка. Пароход везет разнообразные постройки и людей для первой колонии на северном острове в Крестовой губе. Председатель Архангельского общества изучения русского Севера, оказавший содействие художнику в получении бесплатного проезда на Новую Землю, рассказал, чем вызвано решение заселить и северный остров. Настояло Министерство иностранных дел. Норвежцы снова стали интересоваться необитаемой частью Новой Земли. В предыдущем году геолог Русанов обнаружил там несколько норвежских поселков. России опять грозила потеря этого острова.

Пароход шел до Новой Земли почти трое суток. За это время художник успел приглядеться к пассажирам. Среди всех выделялся высокий моряк с широким, почти голым черепом. Одет он был в военную форму. Капитан сказал, что моряк едет в Крестовую губу. Он начальник гидрографической экспедиции. Фамилия - Седов.

Когда художника знакомили с моряком, тот был окружен группой пассажиров. Видно было, человек этот обладал способностью привлекать к себе людей и быстро сходиться с ними. Он постоянно что-нибудь рассказывал и заразительно смеялся. Было что-то влекущее и простое в его сияющей улыбке и блеске глубоко сидящих глаз.

В этот раз Седов рассказывал пассажирам о недавнем путешествии по якутской тайге к дальней реке Колыме. Незаметно для себя художник заслушался. Таежная глушь, дикость неведомых рек, унылые заснеженные Тундры и льдами покрытое море - все незнакомое оживало как виденное.

Вот моряк рассказывает о происшествии в устье реки Коркодона. Медведь напал на промысловую избушку в тайге. В ней - одинокий охотник, без ружья: оно осталось в лодке. С собой только нож и длинный ремень. Медведь ворвался в избушку. Удары могучих лап. Страшная раскрытая пасть. Ужас. Кровь. Раны. И победа над страшным зверем. Стыла в пасти умирающего зверя обмотанная ремнем рука. Маленьким ножом, засунутым в горло медведя, мужественный охотник добрался до сонной артерии...

Все вздыхали облегченно. А моряк начинал про другое.

Новая Земля открылась на третий день плавания. Сначала показались на горизонте верхушки белых гор, похожие на облака. Затем выделилось нечто вроде низенького острова. Это был далеко вдавшийся в море низменный мыс Гусиная Земля. Яснее обозначилась горная цепь. Седов и художник стояли рядом. Опираясь на планшир, они следили, как поднимается из моря Новоземельский хребет. Изгибаясь слабой дугой, он терялся где-то на северо-востоке. Новая Земля - длиной в тысячу верст!

Пароход вошел в Крестовую губу при сильном ветре. Свирепствовал при ясном небе "веток" - знаменитый новоземельский ветер. Он валил с гор, перебрасывая камни и разрушая все на пути. Над водой стоял туман из брызг.

Пароход стал на два якоря. Шлюпок не спускали. Пассажиры, скучая, сидели по каютам. Компания чиновников затеяла в салоне игру в преферанс.

Поздним вечером художник вышел на палубу полюбоваться на полуночное солнце, на панораму гор и еще раз поискать, не найдется ли закрытого места, где можно расположиться с красками.

Поднявшись по трапу, он услышал возбужденные голоса, доносившиеся из-под кормы.

Шлюпка-шестерка, порядочно загруженная ящиками, пыталась отойти от парохода, но ветер отбрасывал ее назад. В шлюпке находилось десять человек. Девять промокших гребцов, сидя и стоя, с натугой налегали на весла. Но крепкий ветер мешал. Шлюпка, как пришитая, держалась близ кормы парохода. Только продвинется на несколько метров - ветер отбросит ее назад. На корме орудовал добавочным веслом десятый. В матросском бушлате, с обнаженной головой, - ветер давно сорвал фуражку, - щурясь от соленых брызг, секших лицо, этот человек весело выкрикивал:

- Разом-раз! Ну, разом-раз!.. Дружно, крепко, раз!..

Бывает: увидит человек чужое дело - и сам загорится желанием принять в нем участие. Так весело выкрикивал моряк команду, так мужественно смотрел он вперед, что художник вдруг почувствовал необходимость помочь, принять участие в радостной борьбе с жестоким встоком, с крутой волной, со злым потоком несущихся брызг. Звонко и возбужденно он крикнул:

- Можно с вами?

Седов обернулся. Художник снова прокричал:

У вас свободное весло! Возьмите меня с собой!

Седов подвел шлюпку к борту. Художник, мотаясь в воздухе, спустился по штормтрапу и прыгнул в шлюпку, как был, без шапки и в ботинках. С остервенением принялся грести.

Г. Я. Седов на капитанском мостике 1912 г.

Вероятно, одной человеческой силы и не хватало. Медленно и почти незаметно для глаза шлюпка начала подвигаться вперед. Все же прошло около часа, прежде чем добралась она до берега, а до него было не больше сотни метров. Под прикрытием берегового склона шлюпка пошла быстрее. Художник первым выскочил с фа-линем в руках на полосу черного размельченного шифера и подтащил шлюпку ближе. Когда ее разгрузили и выволокли на берег, Седов обтер лоб рукавом и возбужденно сказал:

- Ну, кто говорил, что не выгребем? Вот здорово!

Он хлопал мокрых гребцов по плечам, тискал руку художнику. Заметив, что с командирского мостика на пароходе кто-то смотрит в бинокль, рассмеялся и, приподнявшись на носки, помахал в ту сторону рукой. Возбужденные и радостные люди принялись перетаскивать дальше от берега ящики и свертки. Седов с художником начал ставить палатки. Ветер трепал их полы, путал оттяжки, опрокидывал стойки. Одну палатку в конце концов укрепили. Все так же весело и бодро Седов бросил художнику:

Зимовка 'Св. Фоки'. С картины худ. Н. Пинегина

- Да вы молодец! Мастер на все руки. Где вы палатку научились ставить?.. Я думал раньше, что у художников такие тоненькие ручки, только и могут картинки рисовать. А вы веслом ворочаете - дай бог другому матросу!

Вечером, вернувшись на пароход, художник вспомнил этот комплимент. Пожалуй, никогда еще людская похвала не возбуждала Такой гордости, как эта из уст моряка.

Г. Я. Седов на палубе 'Св. Фоки'

Художник вспомнил также, как, прощаясь после чая в новом лагере гидрографов, он почувствовал, что не хочется плыть на пароход от этой дружной команды с таким бодрым капитаном во главе. Он так сердечно жал руку на прощанье, звал заходить.

- Соседями будем!