Глава XVI. Как делается промер

Третьего июля, осматривая в бинокль берега за устьем Колымы и соображая, где еще можно поставить знаки для триангуляции, Георгий Яковлевич заметил у дальнего берега какие-то необычайные искорки на воде. Они регулярно, словно по счету, вспыхивали попарно и пропадали. Заинтересовавшись странным явлением, Седов направил в ту сторону трубку дальномера с сильным увеличением. Он увидел чуть заметную точку. Около нее с правильными промежутками вспыхивали отблески солнца на лопастях весел. Лодка!

- Лодка, лодка! Наш карбас плывет - Жуков, вот молодец! - закричал Седов. - Ну, конечно, он! Кому же больше плыть здесь? Колымские рыбаки отроду из устья не выплывали. Ура!

В самом деле, лодка оказалась жуковским карбасом. Седов готов был расцеловать своего помощника. Жуков опоздал всего на две недели. Весь груз привез в целости. Кое-что оказалось подмоченным при переправах через реки. Белье успело погнить, и часть провизии испортилась. Но Седов и не думал винить лихого боцманмата. Он знал по себе, что значит тащиться по тундрам в распутицу.

- Теперь мое сердце спокойно! Вся экспедиция в сборе, - радовался Седов. - Теперь работа закипит. Завтра же установим в бухте футшток, начнем вести регулярные наблюдения над погодой и гидрогеологические, съемка пойдет полным ходом! И фарватер от нас не спрячется! Найдем!

Через несколько дней очертания устьев Колымы стали вырисовываться на карте. Теперь можно приступить к главной работе: найти фарватер и бар - песчаные отмели, они всегда бывают при впадении реки в море.

Николай Васильевич Пинегин

Седов приступил к промеру. Опыт карских промеров помог быстро отыскать бар и его проходимые места. На Колыме оказалось два бара. Один у мыса Медвежьего, а второй у острова Сухарного. Теперь еще одно дело: выяснить промером все повороты фарватера, обставить его створными знаками, и все в порядке. Можно пускать пароходы!

Но промер - долгая и кропотливая работа. Гидрограф ставит на берегу небольшие вспомогательные створы и, придерживаясь их линии, пересекает на лодке исследуемый участок. Сделают гребцы десятка два-три взмахов веслами - раздается команда: "Стоп! Бросай!" Лотовый, опустив в воду размеренный на футы линь с тяжелой свинцовой болванкой на конце, кричит: "Тридцать два!" В то же время гидрограф определяет секстаном место шлюпки. И так - целыми часами, день за днем.

Седов приспособил для промера легкий карбас юкагирской постройки. Конструкция его была совсем первобытной. Отдельные доски - толщиной меньше полудюйма - скреплены были не гвоздями, а прутьями тальника, пазы законопачены колымским способом - мхом с землей - и залиты сверху хрупкой лиственничной смолой. Случалось, что кто-нибудь по неосторожности станет прямо на обшивку, - она проломится, вода сейчас же хлынет внутрь. От ударов волн смола отваливалась, мох размывался, прутья ломались, и карбас грозил развалиться на части.

Однажды отправились на этом карбасе далеко в море, верст за десять, искать подходы к бару.

"Сначала все было как будто бы хорошо, и работа делалась ладно, и казаки были веселы, и карбас как-то победоносно справлялся с небольшими волнами; но вот подул SO (здесь этот ветер называют шалонником), покатились от берега барашковые волны, на ясном небе бог весть откуда появились темные тучи. Прекратили промер и стали спешить к берегу, но оказалось поздно. Карбас не выгребал и нас мало-помалу относило назад. Я подбадривал казаков - усердных гребцов. Все дружно навалились, но, увы, неуклюжий карбас не шел вперед. Из пазов то и дело вылетал мох, и в карбас лилась вода. Пустили в ход все платки, у кого какие были, и даже рубашки, для заделывания трещин. Иногда вода попадала через борт, но это нас не так пугало, воду отливать успевали, главным образом боялись того, чтобы не развалился карбас, так как тальник местами уже начал лопаться. ...Решили, чтобы не быть оторванными окончательно от берега, укрыться за ледяной горкой, стоявшей неподалеку на мели. Простояв несколько часов за льдиной и не видя никаких признаков перемены погоды в нашу пользу, мы со свежими силами погребли к мысу Малому Баранову. Ветер дул в правую скулу. Работа была нам почти не под силу и опасность надвигалась на нас с каждой новой волной. Нам грозила гибель, но... все обошлось благополучно. На другой день прибились к берегу западнее мыса и домой добрались уже по берегу бечевой".

Г. Я. Седов (второй слева) на Новой Земле

Несмотря на такие приключения, карбасом продолжали пользоваться. Он даже получил гордое название "Штормовой", хотя Седов, видимо, и сам не очень-то верил в "штормовые" качества этой дрянной посудины. В дневнике есть заметка: "Впредь мы стали осторожнее относиться к ветру и предпочитали заблаговременно удирать". Так или иначе, все промеры в районе мыса Медвежьего закончили на "штормовом" карбасе. Перенесли лагерь к маяку Лаптева. Работали большей частью "на шабаш", иначе говоря - целыми сутками, чтобы, не кончив, в лагерь не возвращаться. Седов, как и в прежних экспедициях, умел организовать такую дружную работу.

Утром, ровно в семь часов, раздавался его громкий веселый голос:

- Жуков! Жуков, ты не проспал? Знаю, ты молодец! А ну, давай будить команду... Давай, давай, ребятки, веселей! Погода-то какая! В такую погоду, если не работать, до вечера не проспишься.

Погода никуда не годится. Моросит дождь вперемежку со снегом. Угрюмый полярный туман повис над лагерем. Но Седов веселый, бодрый. И команда, заражаясь, начинает подыматься с шуточками. Пока кипят чайники, люди обуваются, моются. Нельзя не мыться: начальник застыдит, если увидит грязную шею. За чаем он бранится:

- Что у вас, колымчане, за лес паршивый - одна лиственница. Нигде такого тяжелого дерева не видал! Вот приходилось строить знаки на Карском море. Там возьмешь сосновое бревно на плечи и в гору - вдвоем, без труда. А здесь бревно вчетвером тащи! Почему она такая тяжелая, листвень?

- Природа у нас этакая, сок в дерево не гонит. От мерзлоты. Мерзлота соку хода не дает.

Седов перебивает, повертываясь к дальней горе, где намечено поставить знак.

- Вот будь эта проклятая горушка поближе да лес не такой тяжелый, мы бы в один день ее значком украсили. Верно, Дьячков? А то плыть до нее полдня, а там еще с полверсты. Как, Попов, думаешь? Не управимся?

- Нет, где же управиться! Тут без ветра взад-вперед целый день проплывешь. А ветер падет - и в день не доехать. Немыслимое дело, - убежденно говорит широкоплечий казак, всеми признаваемый за старшего.

- Ну, а если "на шабаш" ее взять да еще ту соседнюю прихватить? Отделаемся от этих знаков, и - конец! Потом отпразднуем шабашины, по чашке водки дернем под хорошую закуску, остаток дня поваляемся! Как, Дьячков, гуси-то у нас еще остались? Мыши не поели? Спирт не пролился?

Толстый Дьячков улыбается:

- Берегу, Георгий Яковлевич!

- Угостишь нас, если мы оба знака поставим "на шабаш"? Только я тебя знаю: ты опять маленькую чашку принесешь, скажешь, что старая разбилась!

Казаки смеются. Все понимают, что "на шабаш" лучше: не ездить лишний раз, не сидеть на веслах лишних полдня. С шутками забирают инструменты, спихивают на воду карбас. Поехали.

Г. Я. Седов. Архангельск. 1912 г.

Однажды Седов отправился с командой верст за двенадцать ставить большой знак, рассчитывая окончить работу разом, "на шабаш". Но суток оказалось мало. А механизм хронометров полагается заводить точно в девять утра.

Седов решил, оставив команду оканчивать знак, идти к лагерю пешком. Времени оставалось часа два.

"Бегу это я и радуюсь за свою изобретательность, что и знак будет построен и хронометры будут вовремя заведены, но вот на пути речка. Я пускаюсь вброд - глубоко. Я пробежал вверх версты две-три, а конца все не видно и глубина не уменьшается. Я кинулся назад, к устью, чтобы по бару перейти, и тут глубина, а течением чуть не оторвало меня от берега. Что делать! Скатил в речку два бревна, связал их толстым шнурком от часов (другого ничего не было), вскинул ружье на плечо, верхние одежды и сапоги взял в левую руку, а в правую взял длинный шест, сел на бревна верхом и поплыл на другой берег. Вскоре шест не достал дна. Бревна понесло по течению. Шнурок лопнул, и я со всем своим скарбом очутился в воде. Уцепившись одной рукой за бревна и придерживая ею же одежды, второй рукой я выгребал к берегу. Таким образом мне удалось причалить к желаемому берегу у самого устья, зацепившись за песчаную косу. Отсюда я бежал, как угорелый, домой и волею судьбы спас свое дорогое "время".

Август подходил к концу, начало темнеть по ночам. Отлетали на юг птицы. Но и работа под-ходила к концу. Осталась только съемка берегов реки до Нижнеколымска. 29 августа Седов двинулся вверх по реке, заканчивая по пути съемку берегов и промеры фарватера.

На обратном пути не хватило провизии, не осталось ни крошки сухарей, ни кусочка сахара. В одном из рыбацких амбаров нашли почерневшую юколу (сушеную рыбу), заготовленную для собак. Питались ею.

"Утром, бывало, садишься есть, тебе дают сначала юколу просто, а потом юколу с чаем. Обед и ужин та же история. ...Казаки, как привыкшие к такого рода питанию, - рассказывал Седов, - чувствовали себя великолепно, но я, по правде сказать, очень скучал без хлеба и без сахара, а под конец почувствовал даже какую-то слабость и бессилие".

Голодовка кончилась невдалеке от Нижнеколымска. Сначала повстречали человека с провизией, а потом удалось убить большого лося.

1 сентября экспедиция закончилась в Нижнеколымске. Начался обратный путь - те же десять тысяч километров. До Среднеколымска плыли против течения на карбасе, его тянули бечевой ездовые собаки. Всю дорогу, двенадцать дней, Седов шел по берегу со съемкой, измеряя расстояние шагами. Об этой части пути в дневнике короткая заметка: "Ехали кое-как, продавали по дороге ненужные вещи и на эти деньги жили".

В Среднеколымске пришлось прожить около месяца в ожидании санного пути. В первых числах октября Георгий Яковлевич выехал в Верхоянск, через месяц был в Якутске.

Еще через месяц, в конце декабря, он подъезжал к Петербургу.