Глава XIII. В якутской пустыне

В те времена Якутск был невелик, населения числилось всего тысяч восемь. На географических картах, показывавших заселенность стран, в Якутской области значилась наименьшая плотность населения на всем земном шаре. Три с половиной миллиона квадратных километров земли и двести семьдесят тысяч жителей- вот каково было соотношение территории и населения. На каждого жителя приходилось больше десяти квадратных километров.

По запискам Седова видно, что он живо интересовался этими цифрами. В дневнике есть указание, что среди русского населения Якутии преобладает ссыльный элемент. По сведениям Седова, в самом Якутске одну тысячу составляли ссыльные из восьми тысяч жителей.

И край, и главный город были тогда тюрьмой без стен. Отсюда не убежишь. До железной дороги- две тысячи верст. По единственной зимней дороге сразу задержат. Летом - полное бездорожье. Суровый и холодный климат, отсутствие средств к жизни (кроме охоты и рыбной ловли) и ужасающе низкий культурный уровень местного населения, - в самом деле, лучшего места для ссылки не найти. И царское правительство широко пользовалось такими "удобствами" Якутии для расправы со своими политическими врагами.

Седов задержался в городе на пять дней. Запасся провизией, одеждой и упаковал как следует груз. О пребывании в Якутске в дневнике занесены такие строки:

"В квартире, где мы поместились (в Якутске гостиниц не было), царил неописуемый беспорядок: три небольшие комнаты были сплошь завалены ящиками, чемоданами, сундуками, разными одеждами, вонючими шкурами и прочим. Тут же производилась упаковка для долгой предстоящей дороги. Случалось, что пришедшему к нам гостю приходилось пробираться с большой осторожностью среди нашего груза, чтобы не выпачкать свои брюки или, хуже того, не разорвать их о гвозди и торчащие разного рода железки. Но как бы то ни было, а мы жили хотя и в такой обстановке, но дружно и счастливо. В течение дня делали свое, нужное дело для экспедиции, а вечерком успевали даже побывать в общественном собрании, где ставились любительские спектакли, а также в гостях у новых знакомых, которые, кстати сказать, были особенно гостеприимны и сердечны к нам".

За пять дней Седов успел посетить всех нужных людей, разузнал о предстоящем пути. Нашел хорошего проводника. Возки пришлось оставить. Вместо них купил нарты - низкие и легкие сани с широкими полозьями, годные для езды по бездорожью и на оленях и на лошадях.

На географических картах, купленных в Петербурге, значился Верхоянский тракт и продолжение его до Среднеколымска. Седов предполагал, что поедет, как раньше, от станции до станции. Только в Якутске пришлось узнать, что настоящей дороги к северу от Якутска нет даже в зимнее время. В трехстах километрах начинается почти ненаселенная страна. Местным жителям чуждо даже само понятие о дороге - ровной, хорошо укатанной полосе почвы или снега. Якутское слово "суол", которым переводится русское "дорога", в буквальном смысле означает "след". И в самом деле, направление пути здесь указывается только редким следом проезжего. След исчезает, конечно, при первом же снегопаде или метели. Без опытного проводника здесь продвигаться нельзя.

Но Верхоянский тракт все-таки существовал. Существовали станции - низенькие юрты - через каждые пятьдесят-сто верст. Якутяне называют такие одинокие юрты "поварнями".

На ближайших к тракту якутов была наложена повинность жить по очереди в одинокой поварне и держать наготове упряжку оленей или лошадей, на случай проезда чиновника, партии ссыльных, купца или иного человека, имевшего от начальства бумажку - "открытый лист". Пропускная способность такого тракта ничтожна. Если впереди кто-нибудь ехал, приходилось ждать, пока ямщики вернутся, сделав перегон в сто-двести верст. И Седову, еще не выехав из Якутска, пришлось выжидать продвижения участников экспедиции Толмачева, отправившихся раньше.

Больше всего боялся Георгий Яковлевич ранней весны. Она могла задержать экспедицию на целый год.

Случилось хуже, чем он предполагал. Не успели отъехать пятисот верст от Якутска - началась распутица. С отчаянием записывал он в своем дневнике:

"27 апреля на станции Билирской нас захватила распутица. Дорога окончательно испортилась, представляя собою черную землю, по которой оленям не под силу было тащить груженые нарты. Олени часто падали и пропадали. Здесь же догнали мы задние обозы экспедиции Толмачева с капитаном Кожевниковым, который за неимением оленей не мог двигаться дальше. Мы, в свою очередь, этим обстоятельством были поставлены в безвыходное положение".

Но Седов не растерялся. Он бросил почти весь груз, оставив при нем своего помощника Жукова и проводника. Сам налегке, только с необходимыми инструментами и с малым запасом провизии, стал продвигаться вперед. Жукову велел искать оленей или лошадей и двигаться следом.

Верхоянский тракт к этому времени перестал существовать. Якуты-ямщики разошлись по домам, в свои стойбища. Увели и оленей. На станциях Седов находил пустые юрты с темными отверстиями на месте растаявших льдин, заменяющих в этом крае оконные стекла. Георгий Яковлевич двигался, - нет, не двигался, - тащился на одних и тех же оленях, без смены. Олени устали до полной потери сил. Некоторые не могли идти даже на привязи сзади саней. Единственное средство как-нибудь двигаться с такими измученными животными - это остановки на кормежку через каждые десять-пятнадцать верст. Горше всего давались подъемы на перевал. Обессилевшие олени не везли в гору даже порожних саней.

Что делать? Седов придумал для облегчения подъемов собственное средство. Применяя его, удалось одолеть несколько перевалов. На крутых склонах стали устраивать искусственную дорожку из снега, принося его из тайги. Впрягались вместе с оленями в разгруженные нарты, поднимали сани в гору. Затем спускались вниз и вносили на спинах оставленный груз. Так одолели несколько перевалов.

Стараясь избежать столь изнурительных подъемов, предпочитали прокладывать путь по речным долинам или через горные ущелья. Пересекали реки. К счастью, они еще не успели вскрыться.

Наконец, одолев закрытый снегом Верхоянский хребет, караван, вернее остатки его, подошел к первому поселку поблизости Верхоянска. Здесь удалось достать за большие деньги свежих оленей. 3 мая Седов увидел с горы дымки. Они поднимались из разбросанных по долине юрт и низеньких домиков.

Это был Верхоянск.

"Стоит город в истоке реки Яны среди высоких снежных гор... Отличается суровостью климата (полюс холода). ...Жители состоят из якутов, верхоянских казаков и политических ссыльных, которые занимаются скотоводством, охотой и отчасти рыболовством", записано в дневнике Седова об этом городке с населением меньше иной деревушки.

Седов приехал в Верхоянск утром 4 мая. Вечером следующего дня он увидел через открытое окно своей квартиры странное зрелище: караван из лошадей и быков. Во главе каравана вышагивал какой-то оборванец. Это был Жуков. Георгий Яковлевич сначала не поверил своим глазам. Но вот боцманмат делает проводнику знак следовать за собой, приближается и становится во фронт. Рапортует хриплым от усталости голосом:

- Честь имею явиться! Прибыл благополучно. Весь груз в сохранности, - извольте видеть. Пустые нарты пришлось оставить в тайге, никак не мог их вывезти.

Позже Жуков рассказал, как догадался он приспособить под вьюки быков, когда не хватало лошадей, как шел почти без отдыха по тайге и болотам, переправлялся через наледи при помощи жердей.

Вид у Жукова был ужасный. Мокрый с ног до головы, вместо обуви какие-то ошметки, одежда забрызгана грязью. Заросшее густой бородой, закопченное и обветренное лицо ничем не напоминало прежнего франтоватого Жукова. Только флотская фуражка на голове почему-то осталась непомятой и сравнительно чистой. Впрочем, и Седов сутки назад выглядел точно таким же.

В дневнике Георгия Яковлевича записано:

"К вечеру 4 мая приехал в Верхоянск с кладью мой Жуков, обогнав капитана Кожевникова. Своим скорым появлением в Верхоянске он, признаться, меня очень удивил, но потом, когда выяснилось, что они с казаком додумались приспособить к вьюкам быков, коней и все прочее, что только попадалось под руку, то мне оставалось только радоваться их энергичным действиям и находчивости. Ну, как бы там ни было, а все же в сумме печаль и печаль: дальше вместе ехать было опять невозможно, по той же причине - из-за недостатка животных... Я оставил

Жукову новую инструкцию для путешествия и деньги и в этот же день 4 мая выехал дальше..."

Впереди последний этап - тысяча триста семьдесят пять верст до Среднеколымска - самый трудный. Большой неприхотливостью должен обладать путешественник, пересекающий эту часть Якутии даже по хорошей дороге. Теперь предстояло одолеть этот этап в распутицу.

Погода стояла теплая - пять градусов. Снег быстро таял. Дорога все больше и больше портилась, несмотря на то, что караван подвигался к северу. На станции Тастах пришлось бросить все сани и следовать дальше, погрузив багаж на вьюки. На этом участке пришлось переваливать два высоких хребта: Тас-Хая-Тах и Алазейский, не считая нескольких низких. Переправлялись через реки Тастах, Догдо, Селенгях, Индигирку и Алазею. На некоторых были глубокие наледи, а Алазея успела наполовину вскрыться. Переправа по плохо смерзшимся наледям была сущим бедствием. Некованые лошади скользили, падали вместе с вьюком в воду, груз в них подмокал и портился. Все это причиняло много хлопот и огорчений, не говоря уже о том, что возня в воде с упавшей лошадью - занятие не очень-то приятное, особенно для обессиленных трудным путешествием.

Больше всего Седов боялся за лошадь, которая шла с легким вьюком - с хронометрами. Это была самая смирная лошадь в отряде. Был выделен для нее отдельный ямщик. Но все же Георгий Яковлевич старался держаться поближе к хронометрам.

Шли, как и раньше, без дороги. Иногда попадали в глубокую грязь. Лошади вязли по брюхо в каше из снега и грязи, часто останавливались, не имея сил вытащить ноги. В таких случаях происходила авария всего каравана. Его нельзя сразу остановить. По якутскому способу езды, все лошади идут цепочкой, связанными между собой хвостами (повод задней привязан к хвосту идущей впереди). Если одна из лошадей упадет или увязнет, другие, продолжая движение, помогают ей. Но чаще случалось - обрывалась у какой-нибудь лошади часть хвоста или повод. Она "дурела" от ужасной боли, равномерность движения нарушалась, лошади "бесились" и разбивали вьюки. Ямщики в ужасе бросались в стороны, неистово крича.

"Случалось нам ехать верхом без отдыха и без сна по трое суток подряд и более, - вспоминал Седов про эти тяжелые переходы, - тогда ямщики и казак-проводник наш обессилевали и под разными предлогами не хотели нас везти дальше. Что касается меня и Толмачева, то мы оказались гораздо выносливее ямщиков, потому ли, что мы вообще об усталости не думали, а заботились только о том, чтобы как можно скорее проскочить реки до их вскрытия, или потому, что мы действительно были крепче их, во всяком случае, мы еще кое-как держались на лошадях и ехать могли. Убивало нас еще одно обстоятельство: порою тепло вдруг сменялось морозом, наледи стягивало тонким льдом и подмораживало дорогу, это обстоятельство заставляло нас бросать некованых лошадей (о ковке здесь понятия не имеют), не могущих идти по скользкой дороге, и искать оленей. Такая операция обыкновенно продолжалась долго, до тех пор, пока проводники не походят с присущей им ленью по улусам столько времени, сколько ИМ нужно для того, чтобы выспаться и наговориться вдоволь со своими друзьями. В этом случае ни тройные прогоны, которые мы им платили, ни открытые предписания высшего начальства, ни наши грозные требования не помогали делу..."

Медленно, с великими усилиями подвигался караван. Проходили картины хребта Тас-Хая-Тах. Скалистые вершины, странные камни на них, напоминающие фигуры людей, вечные снега в глубочайших оврагах и россыпи валунов... Как непохоже все это на привычные, родные картины в широкой южной степи или на теплый простор Азовского и Черного морей!

Величественное впечатление оставила долина, где течет река Догдо. Она прорезает хребет Тас-Хая-Тах. Небольшая река, разлившись между крутыми горными склонами, образовала грандиозную наледь, длиной верст двадцать и шириной около четырех. В блестящем море льда отразились и солнце, и горы, и искривленные ветром низкорослые лиственницы.

С перевала казалось-внизу положено колоссальное зеркало, вставленное в рамку диких гор. Это был тарын^* - явление, встречающееся только в Северной Якутии.

^* (Тарын - наледь, образовавшаяся вследствие промерзания реки в мелком месте до дна. Получается ледяная плотина, течение реки останавливается. Вода, не находя выхода, разливается поверх льда.)

Для путника тарын - сущее бедствие. Переправа через тарын трудна и даже опасна, когда он не успел еще как следует промерзнуть. Горе каравану, если лед не выдержит! В этом случае весь обоз рискует очутиться под водой на глубине одного-полутора метров, иногда при температуре воздуха ниже пятидесяти градусов!

Караван Седова, спустившись с перевала, вышел к долине.

Проводник остановил оленей за сотню сажен от тарына.

- Что будем делать?-спросил Седов у проводника.

- Кусаган^* дело. Совсем дело кусаган! Надо крепко-накрепко связать оленей, - озабоченно сказал якут. - Улахан^** тарын. Кабы знал, что такой вырос, ни за что не поехал бы!

^* (Плохо.)

^** (Большой.)

Он долго ходил около длинной вереницы оленей, проверял прочность поводков и недоуздков. Несколько слабых животных он выпряг, привязал к задней нарте. Потом велел садиться и погнал прямо на тарын весь караван связанных между собой оленей.

Олени помчались под уклон со всей быстротой, на какую были способны. Они вылетели на лед со скоростью поезда. Некоторое время караван несся по льду в силу инерции, затем движение стало замедляться. Некоторые олени скользили, падали, спешили подняться, опять падали, разбивали ноги, но, повинуясь движению всего каравана, тащились за ним на поводках и продолжали дикую пляску на льду. Один из задних оленей так и не мог подняться: его ногу зацепила постромка. Когда караван достиг противоположного берега, животное было сильно изранено.

Наледи сильно мешали переправам. Вода, выступившая поверх льда, замерзала: температура по ночам держалась еще низкая. Случалось, олени вступят на молодой лед и провалятся. Несчастные животные выбивались из послед-них сил в снежной каше, а Седов и проводник бродили по колено в холодной воде, спасая оленей и кладь.

Проводник Уйбан мрачнел с каждым днем. Однажды утром он вышел из поварни запрягать оленей, но сразу же вернулся. На ломаном языке он объяснил, что впереди - беда.

- Один олень сила кончал - ехать можно. Другой олень жизнь кончал - ехать можно. Много оленей сила кончал - ехать сапсем плохо. Все олени сила кончал - все помирать надо.

Олени, в самом деле, отказывались идти и погибали один за другим. Только некоторых удалось спасти от смерти, наполнив им рот снегом. В это тяжелое время попался, к счастью, встречный караван, и Седову удалось купить несколько не очень уставших оленей.