4. Долгое ожидание

В течение нескольких дней моей главной заботой было ускорить доставку снаряжения из Виннипега. Сколько раз я наведывался в отделение Канадской национальной, с каким поистине титаническим терпением и сдержанным гневом беседовал с его служащими! Сколько раз звонил в Монреаль, в Виннипег, в Те-Пас! Это стало привычным делом. Никто не знал, почему таможня задержала буер, каждый выражал свое сочувствие и уверял, что все скоро уладится. А дни мелькали один за другим...

Ищу собачью упряжку. Индеец по имени Мартин предлагает свои услуги, но требует плату вперед, намереваясь «пропустить стаканчик-другой». Надежда на успешный исход минимальная, но все же даю ему три доллара, чтобы он сообщил всем землякам о моем желании.

Пора провести разведку на льду, обследовать его. Отца Дюфура поначалу встревожило наше намерение выходить в такие морозы, но, осмотрев наше снаряжение - изотермические костюмы, перчатки с подогревом, специальную обувь, капюшоны и очки, - он полностью успокоился и перестал возражать. С этого дня он, по-моему, целиком изменил свое прежнее мнение, став нашим единомышленником и ходатаем перед местными властями. Я подарил ему пару перчаток, которые успешно заменили грубые рукавицы, делающие обитателей Севера неуклюжими.

Погода нас не балует: скорость ветра - свыше 40 километров в час, мороз -35°. Условия - хуже некуда, никто не решается высунуть нос на улицу. К тому же практически никакой видимости. Отправляемся на осмотр музея эскимосского искусства, по которому нас водит брат Волан, его директор. Мы несколько часов слушали его рассказ об искусстве и традициях этого народа, который он любит. Осмотр привел нас в отличное расположение духа, так как наш гид обладал чувством юмора и объяснял все с пылом истого южанина. Из беседы с ним я узнал, что эскимосы, среди которых он прожил много лет, для передвижения на санях применяют и парус. Вместо мачты - гарпун, прикрепленный к задку саней; парусом служит тонкая оболочка внутренностей карибу. При сильном ветре собак выпрягают, и они бегут рядом с нартами.

Тем временем отец Дюфур нашел для нас в буше деревянную будку, где мы в случае необходимости сможем ремонтировать буер и готовиться к испытаниям. Нашелся и проводник, индеец по имени Спенс. Можно готовить рагу, да только зайца нет!

В Черчилле дует сильный ветер. Вот удобный случай проверить, приемлема ли наша одежда в этих условиях. Поэтому мы решили дойти до Форт-Черчилла пешком. Буран яростно завывает, идем против ветра. Тотчас же наши лица покрываются ледяной коркой; дышать сквозь отвердевший капюшон с прорезью для глаз становится все труднее. Идем медленно, примирившись с укусами мороза, который все-таки забирается под капюшон, к шее; потом находим способ, спасающий хоть частично: пройдя сотню шагов, остановиться, повернуться спиной к ветру и выждать, пока кровь вновь не прихлынет к лицу. Лед слепляет ресницы, трудно раскрыть глаза. Так мы идем целую вечность, пока нас не догоняет вездеход с базы. Два молодых канадца из Гидрографической службы настоятельно предлагают нам сесть, полагая, что наш пеший переход для первого опыта вполне достаточен.

Такие вылазки все же небесполезны: мы каждый раз извлекаем из них новый урок, как бороться с холодом. Например, я придумал шелковую маску для лица, оставляющую свободным только рот. Мы надеваем теперь два шерстяных капюшона, один из пуха, а поверх него нахлобучиваем капюшон куртки. Туловище достаточно защищено пухом куртки, обувь хорошо выполняет свою задачу, только становится на морозе очень твердой.

Климатические условия позволили провести разведку лишь в небольших масштабах, до припая, где ледяной панцирь моря соединяется с берегом. Крайне неровная поверхность, нагромождение торосов и льдин самой причудливой формы, за которым я угадываю заснеженное пространство; оно кажется относительно ровным. Почему бы не быть оптимистом?

Свободное время позволило мне получить сведения и о состоянии льдов. Я узнал, что лед, окаймляющий берега Гудзонова залива, при каждом приливе взламывается, и его толщина изменяется в зависимости от силы прилива. Эта информация не вязалась с тем, что мне было ранее известно, и я решил, воспользовавшись затишьем, проверить все на месте. Разметил зигзагом маршрут до трещины, прилегающей к поселку. Спустя два дня вешки оказались не сдвинутыми; значит, лед неподвижен. Его подвижка начнется лишь в конце весны, перед вскрытием реки.

Развлекаемся как можем. После небольшой тренировки мне удается преодолеть без шапки и перчаток 50-метровый коридор, пробитый ветром и отделяющий мою комнату от кафе. Быть может, скоро я рискну пробежать его в одной фуфайке!

В такую погоду Черчилл погружен в оцепенение. Снег идет круглые сутки, облепляя стены домов, обращенные на север. Дым из труб стелется горизонтально длинными белыми полосами, словно музыкальная партитура унылой песни ветра.

Однажды, воспользовавшись затишьем, я предложил нашему фотографу Алену Омнесу попытаться пройти к большим торосам пакового льда, перегородившим устье реки. До сих пор я наблюдал эту пересеченную местность лишь издали. Мы решили достичь морского льда, спустившись по замерзшей реке.

Порт словно выставил часовых у самой кромки вод, которые, вздыбясь, окаменели, как если бы во время бури Земля вдруг перестала вращаться. Льдины в невообразимом беспорядке громоздятся друг на друга. Мороз - около 40°, скорость ветра - около 60 километров в час. Среди снежной бури выступают фантастические силуэты льдин, разбившихся о берег реки. Из-за плохой видимости они кажутся более массивными, чем в действительности.

Ален поворачивает ко мне лицо; оно сплошь залеплено снегом.

По обледеневшему спуску мы скатываемся к реке. На меня угрожающе надвигаются прозрачные лезвия льдин; я ускользаю от них, перейдя по снежному мостику огромную трещину. Но снег под тяжестью моего тела проседает, и я проваливаюсь по пояс. Хотя это и нельзя назвать купаньем - ведь при такой температуре воды быть не может,-но начало не предвещает ничего хорошего.

Выбираюсь из ямы и оглядываюсь на Алена, однако он был настолько поглощен настройкой фотоаппарата, что ничего не заметил.

Лед под давлением превратился в ряд пластов; их края приподняты над уровнем трещины. Эти более или менее широкие изломы частично прикрыты снегом.

Вдоль этих трещин я и пробираюсь зигзагами, перелезая через стены льдин высотой от одного до полутора метров, в которых сквозь прозрачный голубовато-зеленый лед видны толстые серые прожилки. Наконец выхожу на почти ровную поверхность, где снег спрессован ветром. Возвращаюсь, обходя то место, где меня угораздило провалиться, и знаком подзываю Алена. Мы идем, согнувшись чуть ли не вдвое, чтобы лучше противостоять снежной буре и ураганному ветру, который местами сдул весь снег со льда. Теперь он безжалостно набрасывается на нас с такой силой, что мы с трудом удерживаемся на ногах. К сожалению, я не взял анемометра и не могу установить скорость ветра.

Два-три раза даю Алену знак подождать, пока не пересеку тот или иной участок, и лишь потом подзываю его к себе. Видимость не превышает 50 метров, и, лишенный ориентиров, я стараюсь идти под одним и тем же углом к секущим лед струйкам снега.

Наконец в промежутке между двумя порывами ветра мы достигаем морского льда, который отличается от речного лишь молочно-белым цветом, в то время как пресноводный лед прозрачен. Припай начинается сразу от кромки морской воды, которая замерзает при —1,9°С. Сначала образуется блинообразная шуга, плавающая в воде. Смерзаясь между собой, эти кусочки становятся льдинами, которые в свою очередь растут в размерах и, скапливаясь, образуют припай в собственном смысле слова. Но кое-где он нарушается полыньей, большей частью покрытой лишь тонкой ледяной коркой. Паковый лед представляет собой хаотическое нагромождение льдин, которые смерзлись между собой, причем немалую роль здесь сыграли ветер и течение. Самые мощные льдины образуют так называемые торосы, достигающие порой высоты дома. Поверхность припая может быть почти ровной, если в период его образования не было штормов и поэтому ледяная корка успела достичь внушительной толщины, чтобы противостоять ветру. Таким образом, в разные годы условия передвижения по льду могут быть различными.

Снова трещины преграждают нам путь. Ален выбился из сил и ворчит, что наша прогулка затянулась на добрых полтора часа; его лицо побелело от сильного мороза. Правда, я так увлекся, что ни разу не взглянул на часы.

Возвращаться легче, так как ветер теперь дует в спину и мы идем по своим следам. Они отчетливо видны, ибо ветер снес снег вокруг них, оставив лишь углубления, уплотненные нашими шагами. Аналогичное явление, говорят, привело к обнаружению следов «йети» гималайскими шерпами.

После нескончаемых дней ожидания эти несколько часов, проведенных на льду, пробудили во мне жажду деятельности. Самочувствие хорошее, и первые признаки обморожения - распухшие пальцы и коричневато-фиолетовые пятна на носу и левой щеке - не вызывают у меня ничего, кроме улыбки. Брат Волан называет их «поцелуями ветра».

Я несколько раз ходил на реку, чтобы разведать отдельные участки льда, прикидывая, где может пройти буер. Лед здесь более неровный: ведь это то место, где река в десять раз более широкая, чем Рона, встречается с морем, волны которого в часы прилива достигают четырехметровой высоты. Поэтому вокруг царит хаос, как на ледниковых сераках. Теперь это - поле обломков льдин, похожих на разбитые куски оконного стекла; их толщина от 1 до 5 сантиметров, а высота некоторых превышает 50 сантиметров. Самое удивительное, что они застыли в стоячем положении. Я долго спрашивал себя, почему? Один эскимос, видя мои колебания при переходе через такой участок льда, несколько раз пнул эти льдины ногой, чтобы показать, сколь они хрупки. Когда же я спросил, больше с помощью жестов, нежели слов, откуда они взялись, он, на мой же манер изобразил трещину, из которой при приливе выплескивается вода и замерзает только сверху, а при отливе стекает обратно в трещину, оставляя тонкий слой льда, который легко ломается. Эти небольшие льдины ветер и ставит «на попа». Весной они исчезнут, поверхность льда станет более ровной и удобной для передвижения.

Это меня несколько ободряет. Однако из всех наблюдений приходится сделать вывод, что операция будет не такой простой, как представлялось.

Отец Дюфур разъяснил нам, где живет некий Эл Шартье, у которого можно достать снегоход (снежный скутер), чтобы съездить к хижине, отданной в наше распоряжение.

Перед небольшим навесом четыре вездехода на гусеничном ходу преграждают нам путь. Очевидно, это здесь. Стучусь; нам открывают трое ребят с оживленными мордашками.

Мадам Шартье, высокая блондинка, встречает нас вопросом: «Хотите кофе?» - и скрывается в кухне, так что гостей принимают дети.

Домик простой, но удобный. В комнате, куда мы вошли, - огромный ларь, стулья, стол и пара кресел. На стене - несколько фотографий и картина, изображающая охоту на лося. Здесь очень тепло, и капли пота на наших лицах смешиваются с каплями растаявшей ледяной бахромы на ресницах. Не успеваем снять куртки на пуху, как в комнату врывается поток ледяного воздуха. Худощавый мужчина среднего роста скидывает шапку и капюшон. у него тонкие черты лица; на кончике носа-пятнышко, знак обморожения.

Эл Шартье энергично трясет руку каждому из нас и в свою очередь спрашивает: «Хотите кофе?» Из беседы с ним, несколько затрудненной тем, что лицей, который он окончил, находился, по-видимому, слишком близко от пляжа, мы узнаем, что его дед был нормандцем, чем объясняется французская фамилия; что он государственный служащий и в то же время владелец мастерской по ремонту снегоходов. Нас провожают в гараж и показывают, как обращаться с новенькой машиной, на которой нам предстоит ездить.

Снегоход похож на большой мотоцикл, переднее колесо которого заменено двумя металлическими лыжами. Вместо заднего колеса - гусеница шириной 50 сантиметров, для того чтобы машина, весящая около 200 килограммов, не увязала в снегу. Сиденье - более широкое, чем у мотоцикла, но при поездках на дальние расстояния удобнее становиться на него коленями. Хотя это влияет на равновесие снегохода (надо бороться с этим, часто меняя положение корпуса), зато видимость лучше и не затекает поясница.

Что касается мотора, то у снегохода простой двухтактный двигатель с ручным стартером, как у подвесного лодочного мотора.

До вечера мы успели проехать по заливу с десяток километров и убедились, что вдали от берегов лед значительно ровнее, чем вблизи. Наиболее сложно отыскать наилучшие проходы из одной зоны в другую.

Дни летят, а мы все еще ждем. Буер до сих пор не доставлен, и мы теряем драгоценное время, так как погода улучшилась. Сегодня, 28 февраля, на небе ни облачка. Вдали, надо льдом, загораживая горизонт, стеной клубится туман; это результат конденсации водяных паров над прорубями.

Все дышит миром и покоем. На противоположной стороне реки холмистый берег выдается в море и там переходит в Косу эскимосов. Между поселком и косой торчат льдины высотой до четырех метров. В этом месте наибольший хаос, так как здесь во время ледостава речной поток сталкивается с морскими приливами. Воспользовавшись ясной погодой, мы решаем добраться до этого мыска.

В дорогу! Начало пути не представляет особых трудностей, но вскоре из-за гололеда снегоход перестает повиноваться. Сидящий позади Ален выражает сомнение в успехе нашей затеи. Но тут я нападаю на чуть заметную тропку, проторенную в снегу каким-то охотником. Следуя ей, как ищейки, мы после нескольких акробатических поворотов выезжаем на склон холма, где снег был задержан кустами.

Стоит Чуть увеличить скорость, и гусеница зарывается в снег. Приходится откапывать ее, затратив немало усилий, и каждый раз после этого мы чувствуем, что мороз пробирает до костей.

Кое-как достигаем полосы, где камней больше, чем снега, и преодолеваем ее, несмотря на протесты и проклятия Алена, которому надоела эта игра в чехарду.

Теперь предстоит отыскать дорогу среди огромных валунов. Мы карабкаемся по пологому склону и вскоре любуемся с вершины чарующим видом. Перед нами расстилаются замерзшие воды залива, необозримое пространство, покрытое сверкающими кристалликами снега. Торосы высотой в человеческий рост прямо у нас под ногами. Их как будто нетрудно пересечь, так как ясно различимы проходы между ними.

И необычайная прогулка начинается. Трудно найти слова, чтобы описать те виражи, какие мы выделывали на льду, без малейшего труда переходя с одного ровного участка на другой. Это мой первый триумф: здесь сколько угодно гладкого льда, о котором я так мечтал, и передвигаться по нему не проблема... если, конечно, будет доставлен буер.

Опьяненные энтузиазмом, чуточку ошалев, мы в конце концов заблудились. Я решил, что лучшим способом, для того чтобы определить наше местонахождение, будет взобраться на одну из возвышенностей мыса, и на обратном пути мы совершили поразительный прыжок в историю.

Толстые черные стены из тесаного камня. Снег терпеливо и упорно старается укрыть их пеленой. Контраст между темными стенами и белизной, как будто пытающейся поглотить их, приводит в волнение. Звездообразное расположение стен свидетельствует о том, что это военный форт. За провалом входа можно различить внутренний двор. Неутомимый снег покрыл кое-где и зубцы.

Поблизости из груды камней торчит крест. Здесь погребен неизвестный солдат, безымянный герой какой-то легенды. Далеко позади, на беломраморной поверхности моря, отливающей голубизной, угасают последние багровые лучи заходящего солнца.

Внутри форта из-под снега, как из продырявленного савана, выглядывает старая пушка на деревянном лафете. Два десятка пушек, как будто сошедших со страниц книги о флибустьерах, стоят в белом безмолвии на страже Вечности.

В памяти всплывает недавно прочитанное. Эта крепость-призрак в нескольких километрах от поселка, на оконечности Косы эскимосов, не что иное, как остатки форта принца Уэльского, который англичане начали строить в 1721 году, дабы обезопасить своих трапперов от нападений их французских коллег. Через несколько лет после завершения постройки форт без единого выстрела был взят адмиралом Лаперузом. Увы, французам очень скоро также пришлось оставить его, и за два столетия снег еще не успел завоевать его...

Наконец-то буер прибыл! Придя в себя от изумления, вызванного огромными габаритами ящика, мы отправляемся прямиком к хижине, ставшей нашим базовым лагерем, на берегу озерка, которое окаймлено кустами терновника высотой в человеческий рост. Между хижиной и морем - еще два озерка, затем буш, простирающийся более чем на километр и заканчивающийся на берегу заливчика.

Снег завалил наше новое пристанище почти до крыши. Чтобы добраться до двери, пришлось орудовать лопатой добрых тридцать метров. Стены - из толстых досок, окна - без форточек, забранные решеткой из прочных прутьев для защиты от медведей, частых гостей в этом краю. Они и дали имя нашей базе, окрещенной хижиной «Нанука», то есть белого медведя по-эскимосски. Эти звери имеют, как мне сказали, скверную привычку всюду совать свой нос. Рекомендуется удовлетворять их любопытство, ставшее легендарным, давая им возможность заглядывать внутрь (разумеется, приняв меры, чтобы они не разбили стекла окон). Отец Дюфур добавил, что в случае их посещения надо как можно больше шуметь, но не выходить из хижины. Советовал не пользоваться ружьем. Я, впрочем, и не стал брать с собой ружья, желая доказать, что мы приехали сюда не для охоты.

Еще до того, как мы обосновались в этой хижине, меня предупредили, что белые медведи очень любят посещать Черчилл. Правда, весной их редко можно встретить, зато осенью они часто бродят по берегу и порой спокойно заходят в поселок. Некоторые из них не прочь остаться совсем, но их присутствие весьма опасно; об обнаруженном звере сообщают представителям власти, и те присылают нескольких стрелков. Медведя усыпляют снотворными пулями и в сети, подвешенной к вертолету, перевозят за сотню с лишним километров. Если же зверь вернется, его считают рецидивистом и только тогда имеют право убить. А вообще белые медведи находятся под особым покровительством закона, и штрафы за его нарушение прямо-таки устрашающие.

Сейчас, весной нам почти не угрожает опасность встречи с ними. В эту пору самки приносят детенышей, одного или двух, размерами с большую кошку и прячутся в вырытой в снегу берлоге, так что их практически невозможно обнаружить.

В большинстве случаев медведь не опасен и предпочитает держаться на расстоянии. Он нападает на людей в исключительно редких случаях, когда чует угрозу; лишь медведицы, чтобы защитить малышей, прибегают к этому чаще. Однако в Черчилле рассказывают о подростке из Аклудика, который прошлой осенью увидел белый силуэт у прибрежных скал. Обманутый спокойным поведением зверя, он решил пойти за ним и забрался в лабиринт льдин. Там игра окончилась драмой: медведь, укрываясь за торосами, подкрался к юному эскимосу и мощным ударом лапы оскальпировал его.

В конце весны самцы охотятся на тюленей в тех местах, где припай взломан. Тогда они могут стать опасными, если ничего не ели несколько дней. Зимой они также охотятся, целыми часами подстерегая тюленя у полыньи, и при этом, как говорят, прикрывают свой черный нос белой лапой. Пожирая тюленя на месте, медведь насыщается его жиром.

Охота на этого зверя ныне строго регламентирована. Сейчас разрешен отстрел двухсот медведей в год по всему побережью Гудзонова залива. Индейцам и эскимосам выдается очень мало лицензий. В некоторых селениях лицензия, в соответствии с которой можно либо убить медведя, либо продать право на это, передается от одной семьи к другой. Шкура медведя, убитого при законной самозащите, принадлежит правительству. Ни один кожевник не рискнет принять шкуру без соответствующей справки - уж слишком велик штраф. Для разбора нарушений правил охоты вылетает специальный самолет - «летающий суд».

Когда-то люди объединялись для охоты на медведя, им помогали собаки, изматывавшие зверя. Загнанный медведь, встречая опасность лицом к лицу, садился на задние лапы; собаки окружали его, пытаясь вцепиться в ляжки, в то время как люди, пользуясь этим отвлекающим маневром, незаметно проникали в круг и поражали зверя копьем, а то и ножом.

Медведь сохранил репутацию неукротимого и дикого зверя; он до сих пор фигурирует в эскимосских легендах, как рысь - в индейских.

Охота на медведя длительное время считалась одним из самых опасных видов охоты. Он - и сам замечательный охотник - может почуять человека за много километров, так что по бытовавшей у эскимосов традиции медведь доставался тому, кто его заметил, а не тому, кто убил. Но собаки были неизменными участниками этой охоты.

Черчилл, в районе которого обитает около двухсот медведей, стал научным центром по их изучению. Сюда приезжают ученые, чтобы наблюдать за ними, усыпляют зверей, метят, перевозят на вертолетах в другие места с целью выяснить пути их миграции, помещают в клетки, где есть движущаяся дорожка, чтобы они могли размяться, превращая этих занятных зверей в игрушку для досужей публики...

Словом, Черчилл, разочаровавший разведчиков руды и нефти, вконец одичавший из-за сурового климата и малодоступности, быть может, возродится как столица страны белых медведей.

Лишь только мы переступили порог хижины, дорогу нам преградили свешивавшиеся с потолка сосульки. На полу валялись поленья, бидоны, ружья. Печь занимала большую часть единственной комнаты, где, судя по ее убранству, жил моряк; в углу - старый штурвал и колокол, взятые с палубы корабля; на стенах - два фотоснимка в рамках: на одном - отмель и выброшенный на нее приливом кокосовый орех, на другом - изящный силуэт трехмачтовика.

По какому странному стечению обстоятельств группа людей, впервые пускающаяся в путешествие по полярным просторам под парусом, попала в это столь необычное пристанище моряка?

Два закутка с нарами; газовое освещение, как в старые добрые времена.

Первый день ушел на перевозку снаряжения из Черчилла через заснеженную равнину, каменистую местность и лес. Пришлось совершить несколько ездок.

Еще недавно необитаемый, лагерь «Нанук» оживился с прибытием двух представителей канадского телевидения, которые намерены завтра нанять самолет, чтобы приступить к съемке фильма, как только буер окажется в заливе. Правда, мы не готовы к этому, так как многое еще предстоит отрегулировать и наладить, прежде чем буер выйдет на морской лед. Но они весьма настойчивы, так что в конце концов я соглашаюсь терпеть их присутствие.

В хижине царит неописуемый хаос: нагромождение картонных коробок, всевозможное снаряжение - меха, продукты, лекарства,

измерительные приборы и всякие хрупкие предметы вперемешку с тросами и одеждой, наваленными на стульях и импровизированных этажерках. Разведенный в печке огонь медленно согревает комнату, сосульки тают и по стенам бегут струйки воды.

Теперь за работу! Сверяя по описи доставленное оборудование, с удивлением обнаруживаю в ряде коробок снаряжение группы спелеологов, достойное исследователей Пьер-Сен-Мартена: каски, ацетиленовые фонари... Как раз все, что нужно для местности, где нельзя не только найти, но и вырыть пещеру!

Тем временем Ален, который совершил несколько поездок из «Нанука» в Черчилл и обратно и порядком утомился, лег спать.

Температура в комнате поднялась до 10°, а за порогом - 34° мороза.

Выхожу, чтобы набрать снега в старый чайник, и ставлю его на примус. Полагаю, что чашка кофе подкрепит мои силы. Кладу доску на две табуретки; на этот импровизированный верстак примащиваю лыжу, вставляю ее в хомут и делаю разметку. Отметив шилом места для винтов, выбираю сверло, вставляю ее в ручную дрель и пытаюсь просверлить отверстие. Тщетные усилия! Дрель не работает, так как смазка в дороге замерзла. Приходится положить этот инструмент, пока бесполезный, поближе к огню. Чтобы не терять времени даром, продолжаю размечать лыжи, которые будут служить буеру полозьями.

Оконное стекло опять заиндевело, уголья в печи медленно гаснут. Ален с головой зарылся в спальный мешок. Каждое мое движение, каждый шаг гулко отдаются в царящей вокруг тишине. Не трещит сверчок, ни одно живое существо не отвлекает меня от работы.

Всю ночь я размечал, привинчивал, прилаживал и лишь на рассвете прикорнул, как автогонщик, сморенный сном, засыпает на несколько часов у обочины дороги. Когда я проснулся, почти везде вновь образовался лед. Очаг давно погас, но газовая лампа горела. Зажег примус и поставил подогреть кофе.

Кругом та же тишина. Луна бросает последний блик на ледяную гладь озера. Холод пробирает до костей. Ни малейшего дуновения ветерка; тысячи звезд, исчезая, обещают, что день будет погожим.

Вновь принимаюсь за работу и, проверяя каждую деталь, перебираю в уме, что может помешать успешному испытанию буера. Как будто все в порядке... Конечно, не обойтись без проб, отладки, но это дело практики. Больше всего опасаюсь за мачту: выдержит ли она испытание?

Я снова вздремнул. Уже совсем рассвело, и ноздри щекочет запах кофе с молоком. В печке играет огонь - уж не сама ли она растопилась? Ведь Алена в комнате нет, он. вероятно, пошел за снегом. Воспользовавшись его отсутствием, украдкой выпиваю вторую порцию дымящегося пойла. Ведь всякий труд заслуживает вознаграждения!

Ветра все еще нет вопреки предсказаниям синоптиков, утверждавших, что в марте он дует постоянно. Но поскольку предстоит еще немало работы по сборке буера, мне эти синоптические казусы даже на руку.

День выдался отличный, мороз не более 15°, так что можно работать в одном пуловере, без рукавиц, если только время от времени подставлять пальцы под косые лучи солнца.

Поперечина уже прикреплена к корпусу, полозья на месте, руль отрегулирован. Буер почти готов, остается мачта. Поднимаем ее, ставим вертикально на гнездо и убеждаемся, что она не соответствует его диаметру, слишком велика. Подвела-таки эта мачта! Острым как бритва охотничьим ножом стесываем ее нижний конец, стружки летят на снег. Через час мачта готова, а на левой ладони у меня глубокий порез... Ничего, зато мачта поставлена!

Водруженный на мачту, парус придает буеру парадный вид, но ветер по-прежнему отсутствует... Вместе с Аленом стаскиваем буер на середину озера, чтобы проверить скольжение. Непостижимо, как легко и мягко он преодолевает неровности. Чтобы испытать его маневренность, убираю парус и прицепляю буер к снегоходу, на который садится Ален. И вот мы, круто разворачиваясь, описываем огромные восьмерки, чуть не касаясь деревьев, опушенных снегом, и вновь уносимся к сверкающему льду на середину озера.

Буер прекрасно слушается руля, и я, словно водный лыжник, заставляю его сойти со следа снегохода и проложить другой след рядом.

Без паруса буер похож на странное насекомое, на водяного паука, который ловко скользит по поверхности пруда.

До вечера еще далеко. Как некогда моряки, застигнутые штилем, мы отданы на волю ветра. Но экватор далеко!..