Восемь страниц дневника (Михаленко Константин Фомич)

Родился в Москве в 1920 году. По профессии пилот, окончил Харьковское военно-авиационное училище. Во время войны совершил более 900 боевых вылетов, удостоен звания Героя Советского Союза. После войны более двадцати лет работал в полярной авиации. Участвовал в организации и снабжении научных дрейфующих станций "Северный полюс", начиная с СП-3 и кончая СП-18. В 1957-1958 гг. возглавлял морской авиаотряд Советской Антарктической экспедиции. С 1958 года публикует в периодической печати рассказы и очерки о работе полярной авиации и ее людях. Автор сборника рассказов "Ледовая разведка", повести "Четвертый разворот", книг для детей "Горячее сердце", "От края до края" и книги "Служу небу". В настоящее время работает над повестью "Минувшее лето" и книгой "В Арктике и Антарктиде".

Репортаж кистью и пером

Репортаж кистью и пером

Согласитесь, не каждый, кого хвалил учитель рисования, стал художником. Меня не хвалили. Художником быть я не думал, да и не стал им. Но рисовать любил, и эту любовь сохранил до сих пор.

Не близок путь мальчишки от мечты стать летчиком до настоящего самолета. Кажется, я прошел его весь: планерная школа, аэроклуб, военное авиационное училище и, конечно, назначение в полк. Летчик!..

В войну мне пришлось летать на По-2. Бывший учебный самолет, по необходимости превращенный в ночной бомбардировщик, быстро завоевал симпатии фронта своей неприхотливостью к аэродромам, к условиям погоды и большой точностью бомбометания. Действительно, мы вылетали почти в любую погоду и на такие цели, которые другой авиации были просто не под силу.

Ночной полет во фронтовых условиях весьма ограничивает возможности визуальной ориентировки. Поэтому для успешного выполнения боевых заданий необходимо было безукоризненное знание района полетов, а это достигалось лишь изучением карты. Вот тут-то и пригодилось мое увлечение рисованием.

Помню, вместе со своим звеном я был откомандирован в штаб 16-й воздушной армии для выполнения связной работы. Мне пришлось летать с заместителем командующего генералом А. С. Виноградовым. Первое время, как полагается, он вызывал меня вечером в штаб и давал задание на предстоящий день, чтобы к утру успеть проложить на карте маршруты и рассчитать навигационные элементы. Но так как полеты были только визуальными, а время прибытия на тот или иной аэродром, указанный в задании, не имело никакого значения, то я пренебрегал этими предварительными расчетами, занимаясь ими непосредственно в полете, а время, необходимое для подготовки, использовал для дальнейшего изучения карты, вычерчивая ее на память по нескольку раз.

Как-то на третий или четвертый день полетов с Виноградовым он поинтересовался:

- Ты почему не пользуешься картой?

- Она мне не нужна.

- Летал когда-либо здесь? - догадался Виноградов. - Или родом из этих мест?

- Ни то ни другое. Просто знаю район.

- На память? И не нужна карта?!

- Да. На память. И карта не нужна.

Виноградов не скрыл удивления. После этого разговора он перестал вызывать меня по вечерам. А еще через несколько дней, когда Виноградов, видимо, окончательно убедился в моем умении ориентироваться без карты, наше предполетное общение напоминало скорее разговор пассажира с шофером такси. Виноградов приходил на аэродром, садился в самолет и коротко бросал:

- Поехали к Дзусову.

- Есть! - отвечал я. Взлетал и направлял самолет к деревушке Н., что близ города Ч. Там стоял истребительный корпус, которым командовал генерал-майор И. М. Дзусов.

В таких полетах прошел месяц моей командировки. Как-то вечером, когда мы остались вдвоем в отведенной комнате на одном из армейских аэродромов, Виноградов задал странный вопрос:

- А не послать ли тебя к штурмовикам или к истребителям?

- Зачем?- спросил я и тут же добавил: - Хотя ни на одном из этих самолетов я не летаю, переучусь с великим удовольствием!

- Ишь чего захотел! - усмехнулся Виноградов. - Нет, дружок, не за этим хочу послать тебя. За другим: научил бы их так ориентироваться.

- Нет, не хочу, - сразу помрачнел я. - Это долгая работа.

- Как погляжу, ты не так уж много работаешь! К полетам не гото-вишься, в полете не пользуешься картой. И что удивительно - мы с тобой ни разу не блуждали! Интересно, как это у тебя получается?

- Не знаю. Видимо, память так уж устроена.

- Да-а, - неудовлетворенно протянул генерал. - Значит, не хочешь помочь товарищам, не желаешь расставаться со своим секретом?

- Да нет у меня никакого секрета! - погорячился я. - Просто надо мною работать.

Не знаю, поверил ли мне Виноградов, но этот разговор больше не возобновлялся, а вскоре я улетел в свой полк. И там, выполняя самые сложные боевые задания, я не раз убеждался, как важно уметь держать в памяти весь район боевых действий, как ценна для летчика-ночника зрительная память.

Может быть, это она, зрительная память, натолкнула меня на мысль заняться живописью.

Еще в годы войны я начал делать кое-какие зарисовки, карандашные наброски и акварельные миниатюры. Кое-что из этого материала вошло в рукописную книгу "История 45-го гвардейского Краснознаменного ордена Суворова Варшавского авиационного полка", что-то храню до сих пор. Но настоящее увлечение живописью пришло гораздо позже, когда я уже работал в полярной авиации.

Многие летчики довольно часто увлекаются изобразительным искусством. И это не удивительно, ведь им дано видеть то, что не выпадает на долю людей других профессий, - Землю во всей ее шири и красоте. В полярной авиации серьезно увлекались живописью В. Масленников, М. Ступишин, И. Мурик, Е. Ерилов. Постепенно к ним присоединился и я. Но если быть точным до конца, мое приобщение произошло с помощью Евгения Ерилова, радиста нашего экипажа. Дело в том, что Женя в ту пору занимался в Институте народного творчества. Как известно, любое учение требует немало сил и времени, а уж рисунок и живопись - особенно. Поэтому Ерилов использовал любую свободную минуту для выполнения учебных рисунков, этюдов, набросков.

Помню, то лето мы базировались на мысе Шмидта, откуда выполняли ледовую разведку. В Чукотском море обстановка была благоприятной для судоходства, и корабли не очень обременяли нас просьбами о разведке.

Любое безделье хуже самой тяжелой работы. Мы изнывали от скуки и с тоской поглядывали на море, где не было видно ни одной льдинки. Как я завидовал в те дни Ерилову! У него была интереснейшая работа, для которой явно не хватало времени. Видимо, Женя понял мое состояние и предложил:

- Пошли на этюды!

- А толку?..

- Пригодятся. Дерзай, Фомич!

И я "дерзнул"; Так появился этюд нависшего над морем мыса Рыркарпий. В гостинице Ерилов предложил нарисовать натюрморт, составленный из подвернувшихся под руку предметов, и несколько набросков шахматистов нашего экипажа.

- Вполне достаточно, - сказал Ерилов, разглядывая мои работы. - По возращении в Москву напишешь заявление.

- Это куда же? - рассмеялся я, ожидая розыгрыш.

- В наш институт,- серьезно ответил Женя.

Так с легкой руки Евгения Ерилова я вновь стал студентом. Сразу и окончательно пропало свободное время и появилась приятная обязанность - Рисовать, рисовать!

Хочу оговориться, институт так и не был закончен. Не знаю, прав ли я был тогда или нет, но иначе поступить не мог.

Это произошло после возвращения из Антарктической экспедиции. Заканчивался учебный год, и я принес все свои работы, сделанные за время экспедиций, в учебную часть. Работы были разные: пейзажи Италии, Южной Африки, Новой Зеландии, Австралии, Египта, но большая часть их была посвящена Антарктиде. Я был в полной уверенности, что для зачета работ за курс, учитывая отдаленность и необычность натуры, будет достаточно лишь предъявить их. Не тут-то было! Учебная часть не признает исключений, как я ни пытался доказать, что, например, пейзаж, сделанный в Мирном, неповторим, что не схожу я туда завтра, не попаду и через год, что это Антарктида, что это совсем в другом полушарии!.. Учебная часть требовала определенного количества работ, предусмотренного программой. А эти работы для меня были не просто количеством - это была частица виденного и пережитого. Это был труд, который уже не принадлежал мне лично, а должен был стать достоянием моих товарищей, которые приступили к подготовке к следующей экспедиции: помимо опыта полетов, приобретенного в Антарктиде, я должен был показать им хотя бы отдельные кусочки ее, чтобы по ним они могли составить какое-то единое суждение, чтобы они увидели Антарктиду такой, какой увидел ее я. Вот хотя бы этот остров, открытый нашей экспедицией, или барьер Росса, что открылся нам с борта "Оби".

Барьер Росса

Художник-профессионал из меня не получился. Мне пришлось закрыть за собой дверь деканата. Навсегда. Но изобразительное искусство уже полностью завладело мной и стало необходимостью. Куда бы ни забрасывала меня счастливая судьба пилота, повсюду я наводил сюжеты для путевого альбома - увиденные кусочки нашей прекрасной Земли. Зачем я это делал? Ответить можно лишь вопросом: а зачем ведут дневники? Дневников я никогда не вел.

Остров, открытый нашей экспедицией

Теперь, в век телефона, телевизора и прочих достижений цивилизации, мы все реже ощущаем теплоту дружеского общения. Но когда выпадают такие минуты, как мы смакуем их! Бывает, что я извлекаю из шкафа заветный альбом и, перелистывая его страницы, вспоминаю молодость, кипучие дела прошлых лет. Ведь в любом рисунке каждый из моих друзей узнает что-то близкое, знакомое, памятное ему одному. И тогда звучит нескончаемое "А помнишь?"...

Помню. Это Антарктида. Это страницы моего своеобразного дневника.

От Кейптауна "Обь" спускалась все дальше к югу, преодолевая неистовые штормы сороковых широт. Эти "ревущие" широты запомнились и без зарисовок в альбоме. Не только грохотом беснующихся водяных валов и дико пляшущей под ногами палубой, а еще постоянными авралами, когда лопались стальные ленты-стяжки, крепящие палубные грузы, а железные тракторные сани угрожающе продвигались к фюзеляжам наших самолетов, закрепленных над плотно задраенными трюмами. Запомнились натруженные руки матросов и ученых экспедиции, которые несли постоянную вахту на палубах, окатываемые ледяными волнами и пронизываемые ураганным ветром; воспаленные бессонницей глаза капитана И. Мана, сутками не покидавшего мостик, и бледно-зеленое лицо старпома Н. Свиридова, который совершенно не переносил качку, но вместе с матросами находился на палубе, среди беснующейся стихии. Только вахта его была нескончаемой. Такая уж должность - старпом.

Море Дейвиса. Первый айсберг

А когда "Обь" вошла в ледовый пояс Антарктиды, запомнилась тишина. Она была особенной. Было слышно, как скрежетали льдины по стальным бортам корабля, как в глубине трюмов натужно урчали дизели, сбрасывая на вал винта тысячи лошадиных сил, и как от этих усилий машин мелко дрожала под ногами палуба. И все же это была тишина, и мы наслаждались ею.

Наша экспедиция в Антарктиду по счету была третьей и одновременно второй морской. В первой морской был такой же, как наш, авиационный отряд под командованием Ильи Павловича Мазурука, но получилось так, что мы не успели встретиться с вернувшимися товарищами, не успели разрешить все вопросы. Правда, в нашем отряде были участники первой экспедиции - штурман М. М. Кириллов и бортмеханик М. И. Чагин. Они поделились с нами опытом эксплуатации самолетов и особенностями навигации в Антарктиде. Но нам, трем пилотам авиаотряда, этого было мало. У нас возникали десятки вопросов, на которые нам никто не мог ответить. Как жаль, что мне не довелось перед отплытием встретиться с Мазуруком!..

Во время захода "Оби" в Кейптаун, где был взят небольшой груз, я внимательно наблюдал за погрузкой его в трюмы и прикидывал величину выноса стрелы за борт корабля. По моим расчетам, выходило, что АН-2 не вписывается в эту величину. Но летал же отряд Ильи Павловича!

Свои сомнения я высказал бортмеханику Чагину.

- Эх, только бы эти заботы нам! - засмеялся он. - Самолеты будут спущены за борт и будут летать со льда. Все очень просто. Это надо увидеть только разок.

Но у меня как раз и не было этого раза!..

Потом, уже в Антарктиде, когда мы приступили к работе, действительно спуск и подъем самолета на борт корабля занимали в общей сложности не более пяти минут. А если спуск и подъем самолетов выпадали на вахты второго помощника Олега Воденко или старпома Николая Свиридова, то эта операция могла уложиться в полторы-две минуты.

А пока позади остался ледовый пояс Антарктиды, который "Обь" форсировала вот уже несколько дней, и впереди появилась полоса чистой воды. Необыкновенной! Спокойной, чуть тронутой рябью мелких волн. И первый айсберг на этой воде незнакомого нам моря Дейвиса. Ну как тут не взяться за альбом!

Казалось, это спокойное море и тишина предвещают самые благоприятные условия для нашей будущей работы - для полетов и плавания корабля, но так только казалось. Мы еще не знали, что Антарктида может преподнести сюрприз в виде лютого шторма, когда его совсем не ждешь и когда вокруг все так же спокойно и безмятежно.

В такую же ясную, тихую погоду "Обь" подошла к Мирному, врубилась в припай. Вскоре началась разгрузка.

Ширина припая в этом месте оказалась тридцать километров, но из-за трещин во льду и промоин путь транспортировки грузов увеличивался до сорока двух километров. "Миряне" еще до подхода "Оби" сделали множество промеров толщины льда и подобрали этот хотя и кружной, но более безопасный путь от корабля к обсерватории.

На "Оби" начались трудные полусуточные вахты по разгрузке, а для нас, авиаторов, к этому прибавилась еще и сборка самолетов. Несмотря на постоянную усталость, всех захватил сумасшедший ритм работы, и мы уже потеряли счет времени. Что тогда - день или ночь, какое число, какие сутки длится наша работа, никого не интересовало. Счет шел на выгруженные тонны, собранные самолеты, на количество тракторо-саней, отправленных в Мирный.

'Обь' подошла к Мирному

Лишь на коротком пути от трапа до места сборки самолетов успевали полюбоваться необыкновенной игрой красок неба, которое может быть здесь от бледно-голубого до вишнево-красного или лимонно-желтого. А снег! Если говорят - снег белый, в Антарктиде это можно опровергнуть. Он может быть нежно-розовым, неоново-голубым и сине-фиолетовым. А уж коль ваш взор задержится на льдах близлежащих айсбергов, то при виде игры красок и света порой не верится, что это просто лед - одно из трех состояний обыкновенной воды, превращенной отрицательной температурой в каменную твердь. Кажется, что это действительно драгоценные камни, сверкающие в разломах бликами причудливой огранки.

Вообще, если бы у меня спросили, можно ли сравнить Антарктиду с Арктикой, я бы ответил - нет! Антарктида - это как другая планета. Все здесь не похоже на привычную нам Арктику и уж тем более на средние широты нашего северного полушария. Я не берусь научно обосновывать различия в климате, геологии, гляциологии и физике земли этих диаметрально противоположных районов планеты. Мои впечатления лишь зрительные, основанные на чувстве первого восприятия.

Итак, Арктика и Антарктида. Для удобства сравнения возьмем одинаковую весеннюю пору. В это время в Арктике преобладают спокойные серые пастельные тона, в Антарктиде же - буйство красок! Взять, например, обыкновенную тень на снегу. Какая она? В северных широтах - серая, серо-голубая. Та же тень в Антарктиде выглядит более ярко, насыщенно. Это не полутон, а яркий мазок голубизны, а то и ядовитой синевы берлинской лазури. А загляните в трещины, которыми изобилуют здешние ледники! Кажется, будто они сами излучают какой-то таинственный ультрамариновый свет, как вот эта трещина на леднике близ наблюдаемого астропункта на берегу Отса.

Конечно же, в знакомых широтах мы замечаем смену красок в зависи-мости от состояния погоды, да и саму погоду можем предсказать по видимым приметам. В Антарктиде же... Погодите, ведь мы еще не знаем здешних примет и не можем, допустим, по цвету неба определить погоду. А может быть, именно цвет неба предвещает здесь что-либо необычное?

В тот день ничто не предвещало шторм. День был похож на предыдущий, на каждый из прочих дней, проведенных близ Мирного. Дул все тот же ветер, не меняя своего направления, так же светило безжалостное солнце, лучи которого обжигали кожу лица и рук с не меньшей жестокостью, чем это было бы где-нибудь в Сахаре. Пожалуй, даже более жестоко, с двойной силой - лучей самого солнца и не менее жгучих, отраженных от блестящей поверхности снега. Только в голубизну неба вдруг вплелся по горизонту желтоватый оттенок, да снег, утрамбованный постоянным ветром в причудливые волны застругов, неожиданно начал слегка куриться, постепенно превращаясь в поземку. Не прошло и часа, как все вокруг побелело и штормовой ветер густо замесил воздух со снегом. Он проникал всюду. Скрыл белой мутью грузы, оставленные под бортом "Оби", и наши самолеты. Прямо на глазах за кормой корабля начал крошиться недавний монолит припая, и вот уже чистая вода окружила "Обь" со всех сторон...

Астропункт на Берегу Отса

Запущены дизели. Корабль медленно движется, разыскивая на обломках льдин оставленные грузы. Вот показался наш краснокрылый ЯК-12, а чуть поодаль уже накренившийся на крыло АН-2. Зачем мы закрепили его за тракторные сани?! Они нависли над кромкой льдины и вот-вот соскользнут в пучину.

Усиленный динамиками, пересиливая вой шторма, над палубой гремит голос старпома Свиридова:

- Вахтенные! Штормтрап с правого борта!

Ему не слышен ответ боцмана Василия Сапронова, но он видит, как четко выполняются команды.

- Вахтенные! На лед!

Значительно позже мне доведется читать в отчетах о работе антарктических экспедиций: "Благодаря мужеству экипажа на борт были подняты самолеты, трактор, 10 саней и другие грузы". И все же один наш АН-2 не был поднят. Его утащили на дно моря железные тракторные хани. И некого винить. Никто не мог предвидеть этот шторм, а он окончился так же внезапно, как и налетел. И опять светит солнце, и за кормой голубеет освободившаяся ото льда вода. Лишь вдали, на вечернем рейде близ Мирного, виднеются величественные айсберги. Величественные и загадочные, как сфинксы. А в тесных каютах корабля, разбросав натруженные руки, спят вахтенные - моряки и ученые.

На рейде Мирного

После шторма ширина припая сократилась, путь к Мирному стал короче, и разгрузка пошла быстрее. Теперь наш авиаотряд все меньше бывает занят на разгрузке судов (на рейд Мирного пришел второй экспедиционный корабль "Кооперация"), и все больше времени уделяется основной работе. Экипаж Аркадия Карелина перевозит срочные грузы в Мирный, Михаил Каминский летает "штопать" прорехи предыдущей аэрофотосъемки и заодно облетывает радиогеодезическую систему, с помощью которой в дальнейшем будет производиться координирование аэрофотосъемки. Наш экипаж выполняет различные полеты по заданию "науки" - на Западный шельфовый ледник, на ледник Шеклтона, к горам Бар-Смит, где также необходимо выполнить какие-то срочные замеры, произвести какие-то не менее срочные исследования.

Довольно часто приходится бывать в Мирном. Тоща я иду к летчикам и надоедаю им расспросами, связанными с предстоящей работой, которая будет проходить к востоку от Мирного. Каковы там условия полетов, возможности для подхода корабля, каковы условия для посадок? Но в те края не летали и "старожилы".

В любом полете не расстаюсь с этюдником. Для работы использую каждую свободную минуту, любую возможность - то, что вижу сейчас, не увижу уже никогда. Это подстегивает, заставляет забывать усталость. Трудно передать чувство удовлетворенной радости, с которым я укладываю в папку готовые работы. Они для меня как маленькие оконца в мир неизведанный, в мир, который не дано видеть каждый день. И не потому, что это за тридевять земель. Можно и здесь, в Антарктиде, никогда не увидеть именно эту игру красок, это освещение, эти тени, не говоря уже об активной деятельности человека. Пройдет каких-либо два-три десятка лет, и вот этот, например, уголок Мирного изменится до неузнаваемости. А вообще если говорить лишь о зрительном восприятии окружающего нас мира, то все происходит гораздо быстрее. Высота солнца, его положение на небосводе или состояние атмосферы тут же изменяют и цветовую гамму всего видимого нами. Это закономерно для любой части света, для любой широты, но в Антарктиде все это более обострено, более выпячено и замечается более быстро то ли от необыкновенной прозрачности воздуха, то ли из-за чистоты тонов.

Уголок Мирного

Правда, в Антарктиде наблюдается и другое, обратное явление, кстати весьма редкое в Арктике, когда при тонком слое высоких облаков появляется молочное рассеянное освещение, метко названное полярниками "белой мглой". При этом прекрасно видны разноудаленные темные предметы, но они теряют реальную основу и кажутся как бы подвешенными в воздухе. Отсутствие видимого горизонта и этот белесый воздух, который, кажется, окутал все вокруг, делают невозможным визуальный полет. Странное явление: при достаточной видимости и яркости освещения пилотировать самолет приходится только по приборам, "вслепую"! Да что там самолет! Даже пешее передвижение весьма затруднено: предательский белый свет выравнивает все снежные заструги, прячет рытвины и ямы и пешеходу приходится передвигаться почти на ощупь.

Близ берегов Земли Адели

Другой постоянный погодный фактор - наличие сильных ветров, в основном днем, с купола ледника к морю, ночью - наоборот. Безусловно, речь идет лишь о прибрежных районах, которые изучала Вторая морская антарктическая экспедиция, от моря Дейвиса до моря Росса. Особенно сильные ветры наблюдались близ берегов Земли Адели, где была одна из стоянок "Оби", выбранная для работы нашего авиаотряда.

Стоит оговориться. По существующим инструкциям, любой тип самолета, в том числе и АН-2, может эксплуатироваться в пределах допустимых скоростей ветра как встречного, так и бокового. Выше такого предела (для АН-2, например, двадцать пять метров в секунду) полеты запрещены. А как быть, если скорость ветра в дни стоянки "Оби" у Земли Адели не отмечалась менее двадцати пяти метров в секунду? Не работать? Ждать улучшения погоды? Но у нас оставались считанные дни короткого антарктического лета. Что же делать?

И выход был найден: да простят нам досужие инспекторы Аэрофлота, в своих записях погоды в бортовых журналах мы просто отбрасывали первые двадцать метров. Таким образом, если запись в журнале гласит, что скорость ветра, например, двенадцать метров в секунду, не смущаясь, прибавляйте двадцать. Это и будут истинные условия погоды, при которой производились полеты.

Помимо ветров Земля Адели запомнилась и другим. Это было 1 февраля, в первый день последнего летнего месяца. Наш экипаж направился за двести километров от "Оби" для организации очередного астропункта на берегу Короля Георга, несколько восточнее Южного магнитного полюса Земли. Конечно же, мы не могли не воспользоваться такой редчайшей возможностью и не побывать в точке магнитного полюса! Местность совершенно свободна от снега - все сдувает сильнейший ветер. Самолет не держится даже на стояночном тормозе. Создается впечатление, что здесь не только магнитный полюс, но и полюс ветров!

Интересно ведут себя магнитные компасы: картушки вращаются непроизвольно в разные стороны, причем так резко меняется наклонение, что опасаешься за целость самих компасов. Навигация в этом и прилегающих районах возможна лишь по астрокомпасу - все магнитные и гиромагнитные приборы становятся абсолютно бесполезными.

В этот же день по возвращении к "Оби", пока шла заправка самолета горючим для очередного полета, я закончил начатую ранее акварель с "Обью" и самолетом Каминского. Не раз меня спрашивали, каким образом удавалось работать акварелью в условиях низких температур Антарктиды? Просто. Большинство работ выполнялось либо в самолете, где достаточно тепло, либо на корабле. Но приходилось работать акварелью и непосредственно на пленэре - не было бы ветра. Хотя температуры воздуха и отрицательные, но настолько сильна солнечная радиация, что не дает застывать воде в сосуде и краскам на бумаге. Порой же выпадали такие дни, что впору даже загорать, и некоторым это удавалось.

Но у нас свободные минуты весьма редки. В авиаотряде, не считая ЯК-12, который почти непригоден для эксплуатации в условиях Антарктиды, у нас всего два самолета. Один постоянно занят аэрофотосъемкой, на второй возложена вся остальная работа: организация астропунктов, доставка разных научных отрядов и радиогеодезического оборудования для координации аэрофотосъемки, подвоз горючего для дозаправки обоих самолетов с целью уменьшения "пустых" перелетов. Словом, "загорать" нам не приходится, тем более что южнополярное лето быстро катится к концу и все короче становятся дни.

Позже, когда мы сможем оглянуться и оценить проделанную работу - аэрофотосъемку побережья на протяжении от сто пятого до сто шестьдесят шестого градуса восточной долготы на общей площади сорок две тысячи квадратных километров с организацией двадцать одного астропункта и подробное исследование этого участка побережья, тогда с трудом будет вериться, что все это сделано нами и в весьма сжатый срок - с 10 января по 10 февраля.

Несмотря на такую загруженность основной работой, я ухитрялся еще выкраивать минуты "для души", постепенно пополняя свой "антарктический дневник". Последняя его страница названа просто: "Астропункт на Берегу Отса". А память подсказывает, что к этой точке на безымянном леднике мы прорывались в густом снегопаде, когда с трудом различались лишь кончики крыльев, а внизу под нами проплывали невидимые скалистые горы, существование и высота которых в то время были известны лишь их создателю - природе.

Не записано на этой странице и то, что шторм успел продвинуться к "Оби" и разломил береговой припай на отдельные льдины, что "Обь", цепляясь ледовыми якорями за остатки льдины, служившей нам аэродромом, начала медленно дрейфовать в открытом море. А радист корабля, вспоминая все известные ругательства, кодированные международным языком цифр, требовал нашего немедленного возвращения, потому что льдина, за которую еще держалась "Обь", постепенно обламывалась и с каждой минутой оставалось все меньше шансов вернуться нам на корабль...

Да, обо всем этом не рассказано на странице дневника. На ней видна лишь суровая красота Антарктиды и угадывается спокойная работа астрономов - работа, без которой невозможно привязать отснятую аэрофотосъемкой часть побережья к строгим рамкам географических координат будущей карты.

Коротко о разном

Зоопарк-холодильник

В водном зоопарке "Морской мир" (Сан-Диего, штат Калифорния, США) содержатся около 250 пингвинов, доставленных сюда из Антарктиды около трех лет назад. Обычно продолжительность жизни этих птиц в неволе много меньше, так как пингвины очень страдают от непривычного для них тепла.

В этом зоопарке помещение для пингвинов площадью 14 X 16 м по существу представляет собой электрический холодильник, в котором поддерживается постоянно температура около - 1°С. Часть помещения занята двумя полузамерзшими бассейнами, а часть - покрытой льдом "сушей".

В "Морском мире" впервые удалось добиться размножения пингвинов в неволе. Существенную роль сыграла разработанная на научной основе система регулирования освещения: имитировались полярная ночь и полярный день. На самолете из Антарктиды было доставлено около 250 килограммов камней, из которых пингвины строят себе гнезда.

Первые 14 пингвинов Адели вылупились здесь из яиц в декабре 1977 - январе 1978 г. Ныне они уже взрослые.

Помимо 180 мелких пингвинов Адели в "Морском мире" содержатся 70 представителей более крупной породы - императорских.