Барьер отважный (Бардин Владимир Игоревич)

Родился в 1934 г. Кандидат геогра-фических наук. Старший научный сотрудник Института географии АН СССР. Член редколлегий сборников "Полярный круг" и "На суше и на море". Участник шести антарктических экспедиций. Автор нескольких книг, многих научных и научно- популярных статей, очерков и рассказов.

Воспоминания

Ледник Зыкова и мыс Буромского

На карте Восточной Антарктиды, у самой береговой черты, можно отыскать два названия: ледник Зыкова и мыс Буромского. Об истории их появления я и хочу рассказать.

1957 год особенный для науки. В наиболее труднодоступные районы, к полюсам Земли, отправились экспедиции проводить исследования по Международной геофизической программе. Ученые многих стран согласовали свои планы, объединили усилия. И для меня тот год стал особенным - я тогда впервые попал в Антарктиду. Эта экспедиция определила мою судьбу.

Нашу небольшую географическую группу возглавлял известный ученый профессор Константин Марков, ныне академик. Экспедиция изучала побережье Антарктиды. Самолеты АН-2, базирующиеся на борту дизель-электрохода "Лена", выполняли аэрофотосъемку. А географы занимались дешифрированием снимков, подготавливали материал для новых географических карт: старые карты побережья были неточны.

Наш корабль, трюмы которого были заполнены грузами для зимовщиков, запоздал с приходом в Антарктиду. Припай - береговой морской лед, на который удобнее всего разгружаться, - разрушился, но так или иначе разгрузиться было необходимо.

Много лет прошло с тех пор. Минувшее отступило далеко назад. Листаю пожелтевшие страницы дневника, и тогдашние переживания снова захлестывают меня.

Последние часы разгрузки дизель-электрохода 'Лена' у ледяного барьера. На втором плане бригада третьего трюма грузит на сани бочки

Мне 22 года. Нас несколько таких ребят, которым посчастливилось студентами попасть в Антарктиду. Не беда, что мы всего лишь практиканты, не получаем зарплаты. Наоборот, мы чувствуем себя в долгу за то, что нас взяли в такую экспедицию.

Начало февраля 1957 года. Эти дни запомнились на всю жизнь. Вот мои старые дневниковые записи:

"...Четвертый день "Лена" ищет место для выгрузки. Наконец швартуемся к ледяному барьеру в трех километрах к западу от Мирного. Место малоудобное, но лучшего нет. Барьер высотой до пятнадцати метров. Стрела крана еле достает до его края. Кое-где видны трещины, нависают ледяные карнизы. Часть карнизов подорвали взрывами, но другие пришлось сохранить, иначе груз невозможно подавать с корабля.

На одном из таких карнизов, нависших над морем на полтора-два метра, против четвертого трюма начала работать наша бригада: бригадир - главный механик Евгений Желтовский, трое моряков и я. Карниз состоит не изо льда, а из довольно рыхлого слоистого фирна: лом уходит внутрь, как в масло. Если он рухнет, не сдобровать: и высоко, и вода ледяная. А в воде под обрывом часто выныривают хищные косатки: кормятся отбросами с камбуза.

Странная настороженность овладевает, когда находишься на карнизе. Подходишь к самому краю, когда нужно принять груз и отцепить его от стрелы. Чувствуешь, что вмиг все может оборваться. Весь собираешься, словно готовясь к прыжку, даже говорить начинаешь почему-то тихо, почти шепотом. Из-за этого постоянного напряжения устаешь не так физически, как морально. Но вот проходит время, приближается конец двенадцатичасовой смены, и на лицах работающих на барьере появляются улыбки. Темп разгрузки ускоряется. Один за другим подходят тракторы с волокушами - плоскими металлическими санями на прицепе. Трактор останавливается поодаль, а волокушу на тросе подают к краю барьера. Тут мы складываем на нее грузы, поданные краном из трюма.

Последний час нашей смены. Слышатся шутки, вроде бы и усталость пропала. Становишься беспечным, забываешь о возможном обвале. Немного в стороне от нас, метрах в двухстах, с треском рушится в воду небольшой карниз, но это уже никого не настораживает. Мы кончаем смену. Нам полагается 12 часов отдыха. Последние нагруженные нами сани уходят от карниза.

Поднимаешь голову, замечаешь наконец, какая красота вокруг: малино-вые краски антарктического заката разлились на полгоризонта, айсберг поблизости светится изнутри зеленовато-голубоватым огнем, а в его подводной части видны темные пещеры.

Довольные, мы шагаем по трапу на корабль. Навстречу наша смена. Лица сменщиков хмуры, заспанны, им до веселья еще далеко. Подбадриваем товарищей, желаем удачи.

3 февраля 1957 г. Барьер удерживается. Пурга, затруднявшая накануне работу, прекратилась. Тяжелым влажным снегом покрыто все кругом. Снег лежит на палубе, на оснастке, придавая кораблю нарядный облик. Небо прояснилось. Работается весело. Но меня все же не оставляет чувство опасности. Проходит 4 часа, перерыв. Полчаса отдыха. Встречаю своего руководителя. Он идет получать резиновые сапоги. На палубе слякоть - ботинки профессора размокли. В кладовой выдает ему обувь гидрограф Николай Буромский. У него выразительная внешность: рыжая борода, запавшие усталые глаза. Ему лет 35. Оригинальный человек этот Буромский: всегда корректный, предупредительный, но с какой-то немного кислой улыбкой. И настроен пессимистически, любит поворчать, пожаловаться на стесненные жилищные условия, редко кого похвалит, чаще отмечает недостатки. Но сейчас и он доволен. Сегодня Буромского не узнать: кислое выражение исчезло. Все поздравляют его, похлопывают его по плечам, называют счастливчиком. У него праздник: утром получил радиограмму - семье выделили отдельную квартиру!

Вместе с Буромским на барьере у третьего трюма работает мой сверстник, курсант Ленинградского высшего инженерного морского училища имени адмирала С. О. Макарова Евгений Зыков, немногословный, спокойный, основательный. Курсантов в экспедиции несколько человек, и все связаны тесной дружбой. Все за одного, один за всех! И я тянусь к их группе - Женя Зыков как бы цементирует нас своим твердым, взрослым характером. Еще в их бригаду входит геофизик Игорь Гончаров - шумный, веселый, за словом в карман не полезет. Он заражает своим настроением всю бригаду. А вот ремонтный механик Иван Анисимов неразговорчив. Из гидрографов работает в этой бригаде Анатолий Дадашев. У него типично восточная внешность и такой же темперамент. Бригадир Роман Книжник тоже гидрограф. Он постарше нас и кажется мне загадочным. Два месяца с ним на корабле, а ничего сказать про него не могу.

Друг мой Владлен Измайлов, также курсант ЛВИМУ, внизу, в трюме, стропит грузы. Там обстановка мрачная: темновато, сыро, остро попахивает бензином. Небо видно из трюма, как со дна колодца, а у нас на барьере море света.

Смена подходит к концу. Работы остается на три часа. Из трюма сейчас идут в основном бревна - строительный материал зимовщикам. В Антарктиде он на вес золота. Впрочем, здесь все одинаково ценно: все привозное. Вот наш трюм почти пуст. Стрела подает на барьер связку тонких металлических труб. Принимаем трубы, цепляем всю связку за трос. Трактор оттащит их от края барьера волоком.

Наш бригадир Желтовский стоит рядом со мной в пуховой куртке, застегнутой на все пуговицы. Он поднимает руку в рукавице, делает знак трактористу: можно оттягивать трубы. Тракторист трогает. Трубы заскользили, оставляя за собой ржавые полосы. Как это Желтовский может работать в пуховике? Мне и в обычном ватнике не холодно. Жарко и стоящим рядом матросам. Один в брезентовой робе нараспашку, щеголяет своей тельняшкой.

Солнце скрылось на юге за ледяным куполом. На океан, на лед ложатся длинные сиреневые тени. Антарктический полярный день на исходе. А в небе над морем белесая, почти бесцветная бахрома чуть колеблется, как под легким ветром. Полярное сияние! Вижу его впервые. Думал, оно выглядит эффектнее.

И вдруг все потрясает глухой гул. Прямо из-под самых моих ног рушится край барьера. Желтовский, громко вскрикнув, уходит вниз на огромной глыбе. Глыба на глазах разваливается, фигура механика поворачивается и валится вниз головой. Ухает обвалившаяся в воду масса, поднимаются брызги, смешанные со снежной пылью. Корабль отбрасывает от барьера. Видно, как крупные волны с крошевом снега и льда расходятся в стороны. На мгновение устанавливается тишина, словно заложило барабанные перепонки. Я стою один на самом краю барьера. Смотрю направо. Еще мгновение назад там у третьего трюма шла разгрузка, слышались веселые возгласы. А сейчас пусто. На тросе над морем покачиваются сани, а на их краю, зацепившись за угловую балку, висит бригадир Книжник. Сани тяжелые, трос не такой уж прочный, натянут как струна, вот-вот лопнет. Поднимаю руки, кричу. Тракторист метрах в восьмидесяти от меня недоуменно выглядывает из кабины, еще не сообразив, что произошло. Однако, заметив мои знаки, включает скорость. Сани медленно выползают на край барьера. Близко передо мной перекошенное лицо Книжника - оно расползается в нелепую улыбку.

Барьер Отважных после катастрофы

А снизу, из хаоса ледяных обломков, доносятся крики: "Алё, алё!" Голос Желтовского. Вижу, на небольшой льдине двое. Один лежит, уткнувшись в снег, другой бегает вокруг, машет руками, потом нагибается над лежащим.

Кто-то плывет саженками к кораблю. Ему сбрасывают с борта конец со спасательным кругом.

Под самым обрывом на ледяной глыбе стоит еще один человек. Узнаю Игоря Гончарова. Он сохраняет завидное хладнокровие. В воде плавают бочки и какие-то темные предметы. В сумерках не разглядишь. Где-то там, среди ледяных обломков, наш бригадир.

Могила погибших товарищей (снимки участников 2-й Советской Антарктической экспедиции)

А с палубы корабля - крики; с мостика - хриплый, срывающийся голос капитана: "Где шлюпки? Где шлюпки?" А шлюпок нет, видно, моторы никак не заводятся.

"Алё, алё", - снова доносится слабеющий голос главного механика.

Мы стоим на барьере, а помочь ничем не можем. Не спрыгнешь же туда, вниз, с пятнадцатиметровой высоты. А спрыгнешь - тебя же нужно будет спасать.

Шлюпок все нет, но слышна сирена нашего катера "Пингвин". На нем гидрографы выполняли промерные работы. И сейчас, на счастье, он пришел только что из Мирного. Отшвартовался у борта "Лены". Катер подходит к тонущим, одного за другим их втаскивают на борт.

Проходит еще какое-то время. Появляются шлюпки. На веслах идут вдоль ледяного обрыва. Ищут, все ли подобраны. С корабля в рупор просят назвать наши фамилии. Надо выяснить, кто остался на барьере. Мы поочередно выкрикиваем. Наконец выясняется, что вместе с обвалившейся частью барьера в воду упало девять человек: трое из нашей бригады, шестеро из соседней. Там к моменту обвала как раз загружали сани трехсоткилограммовыми бочками...

И вот сообщают: все упавшие обнаружены, находятся на борту, но двое уже скончались - Евгений Зыков и Николай Буромский.

Не сразу до сознания доходит вся нелепость и непоправимость происшедшего.

У Зыкова перелом позвоночника. Смерть, очевидно, наступила мгновенно. Буромского убило бочкой. Желтовский получил повреждение таза, но уцелел. Не потонул, говорят, благодаря своей куртке на гагачьем пуху: она не сразу промокла, держала его на плаву наподобие спасательного пояса. В тяжелом положении Анисимов: сломано бедро, поврежден череп, пока он без сознания. Остальные отделались ушибами.

Последующие несколько дней словно слились в один. Все подавлены. Решается вопрос о дальнейшей разгрузке. "Лена" стоит на прежнем месте, уткнувшись носом в злополучный барьер. Гляциологи из Мирного, осмотрев его, дают заключение: выгрузка здесь слишком опасна. Но разгружаться надо, иначе нашим товарищам на зимовке придется туго.

Остается использовать для грузовых работ шлюпки. Грузим баллоны с ацетиленом. По десятку в одну лодку. Всего же перевезти таким образом нужно около тысячи штук. На мысе Хмары у Мирного выгружаемся на низкие прибрежные скалы. Дальше идет крутой подъем к станции. Сюда мы затаскиваем баллоны, стараясь не стукать их о камни.

В перерыве развели на скале небольшой костер из обломков деревянной тары. Стояли молча вокруг, завороженно смотрели на огонь. К вечеру похолодало, усилился ветер. Началась поземка. Барьер "задымил". Шлейфы снега протянулись от его края, как длинные распущенные волосы. Над морем ветер терял силу, снежинки оседали в темную воду.

На другой день приспособили к выгрузке понтоны. В трюмах осталось несколько сот бочек с горючим. "Пингвин" и моторные лодки буксировали груженые понтоны к небольшому скалистому острову близ Мирного. Берег острова низок, удобен для выгрузки. Настилаем доски, начинаем катать бочки.

В минуты отдыха от грустных мыслей отвлекают пингвины. Их тут целая колония, подвижных пингвинов Адели. Забавные создания, они то сидят, нахохлившись, то резвятся, ныряя в воду. Цепочкой спускаются своей тропинкой к берегу, смешно плюхаются в воду. Потом ловко выпрыгивают обратно на скалы, направляются к насиженным местам.

В глубине острова на нас пикирует пара поморников. Скоро выяснилось: они защищали свое чадо. Пушистый маленький комочек на длинных тонких лапках напомнил мне рисунок из любимой детской книги "Дети капитана Гранта".

На соседнем острове, всего в нескольких сотнях метров от нас, сооружаются могилы нашим товарищам.

Рабочие смены стали теперь короче, по восемь часов, и мы возвращаемся домой, на корабль, не такими усталыми, как прежде.

Узнаем о здоровье тех, кто пострадал при обвале. Дадашев встал, Желтовскому лучше. Анисимов по-прежнему в тяжелом состоянии, без сознания. При нем неотлучно дежурит врачи Наум Лукацкий и Владимир Константинов. Говорят, есть обнадеживающие признаки: во время консилиума Анисимов на мгновение пришел в себя, оглядел всех... и крепко выругался.

Тела погибших все эти дни находятся в нескольких километрах к югу от Мирного, на куполе, где царит вечный холод и откуда к нам, вниз, скатывается ледяной ветер.

...Вечером 12 февраля на острове состоялись похороны. Площадка и ниша, где хоронят полярников, обращены к западу и прикрыты нависающими скалами от ветров. Мы проходим мимо могил, прощаясь с товарищами.

Шлюпка везет нас обратно к кораблю вдоль самого, края ледяного барьера. Ветер срывает пену с волн, окатывает нас холодными солеными брызгами. Смотрю вокруг, словно другими глазами, и чувствую: эти дни не забудутся. Они переломные в моей жизни, в моем характере. И еще чувствую: с Антарктидой теперь связь тесная, кровная. Я уже не случайный здесь человек, я вернусь к этим далеким ледяным берегам..."

На этом можно прервать дневниковые записи.

Вот и все об этом событии. Место, где произошел обвал, стали называть барьером Отважных, а на карте Антарктиды появились имена Зыкова и Буромского.

Всякое случается в экспедициях, особенно такой сложной, как антарктическая. И наши зарубежные коллеги потеряли в Антарктиде немало товарищей. Общее число погибших на Южном континенте давно превысило сто человек. Почти никто не умирал здесь своей смертью. Всего предвидеть не удается. Иногда сознательно приходится идти на риск. Теперь, имея опыт, я это прекрасно понимаю.

С 1957 года не оставляло меня чувство, что я должен написать о своих погибших товарищах. Я снова и снова плавал в Антарктиду. Для них же та экспедиция осталась первой и последней.

Пытался я написать рассказ. Но даже доля выдумки, необходимой в этом жанре, показалась мне неуместной. Рассказ не получился, и я понял: правильнее всего будет ограничиться строками дневника.