Северный полюс - Москва (Сузюмов Евгений Матвеевич)

Родился в 1908 г. Заместитель начальника отдела морских экспедиций АН СССР. Член бюро секции писателей-маринистов Союза писателей СССР. Член редколлегии сборника "Полярный круг". Участник многих полярных экспедиций и плаваний. Автор девяти книг и около ста научных и научно-популярных работ и очерков. Работает над темой "История морских и полярных экспедиций".

Воспоминания

Полеты на дрейфующие льды

Недавно повстречался я с одним товарищем по Арктике. Как всегда, начались воспоминания о полетах на дрейфующие льды.

- Мы хорошо знаем почти о всех выдающихся полетах довоенного времени, - сказал мой друг. - История сохранила имена Ричарда Бэрда, достигшего Северного полюса в 1926 году, М. В. Водопьянова, совершившего первую посадку на лед в 1937 году... Трансполярные перелеты В. П. Чкалова и М. М. Громова через полюс в США. Но все это были полеты с Большой земли. А известен ли вам пилот, долетевший без посадки от Северного полюса до Москвы?

- Не только знаю, но и сам был участником того полета, - ответил я. - Однако в практике полярной авиации то был всего лишь обычный рейс...

- Называйте его, как хотите, - обычным, рядовым, но это был все же исторический рейс.

И вот у меня в руках старые блокноты с заметками и записями, сделанными более тридцати лет назад. Торопливые карандашные строки, занесенные на бумагу в палатках на льду или в кабине самолета, воскрешают в памяти богатую событиями ледовую эпопею 1949 года, завершающий ее этап - прыжок от Северного полюса на подмосковный аэродром.

Итак, очередная высокоширотная экспедиция "Север-4" завершила работы в приполюсном районе. Три группы ученых - их возглавляли М. М. Сомов, А. Ф. Трёшников и П. А. Гордиенко - на самолетах - летающих лабораториях сделали десятки посадок на льды. В течение полутора месяцев здесь не было смены дня и ночи - над "макушкой" планеты сиял дневной свет. Время суток мы различали только по солнцу на голубом небосводе: если оно посылало свои лучи в дверь палатки, значит, был полдень; если же пыталось попасть в палатку через окно, значит, приближалась полночь.

В середине мая на поверхности ледяных полей появились озера талой воды. А с побережья материка - из Диксона, Тикси, с мыса Шмидта - шли радиограммы: аэродромы стали "раскисать". И поэтому один за другим уходили на юг самолеты, увозя людей, приборы, палатки и прочее оборудование. На самой северной базе экспедиции - большом ледяном поле на восемьдесят девятом градусе северной широты, в непосредственной близости к полюсу,- оставалась только наша штабная палатка.

16 мая - последний день в ледовом лагере.

Отрывается от взлетной полосы, уходит в воздух тяжело груженная машина П. П. Москаленко. На льдине остаются два самолета - Ф. А. Шатрова и В. Н. Задкова. Наш веселый спутник - мохнатый пес Сигнал проявляет явное беспокойство. Еще в первые дни экспедиции кто-то из летчиков прихватил его в аэропорту Амдерма и доставил на льдину. Пес исправно нес сторожевую службу и честным трудом зарабатывал себе пропитание. Кличку свою он получил за необыкновенно тонкий слух: самым первым, раньше кого-либо из людей, улавливал звук подлетающего самолета и с радостным лаем несся на посадочную полосу. Теперь собака беспокойно металась по ледяному полю, подхватывая выброшенные из палатки куски хлеба, мясные кости, унося их и закапывая в снег под торосами. Видимо, пес решил, что люди собираются бросить его одного здесь, на льдине, и вот спешил создать себе продовольственные склады.

Закончена погрузка самолета Шатрова. Воздух содрогнулся от сильного рева - механики начали прогревать моторы. Последним неторопливо подходит к стремянке командир самолета Шатров. Он всегда выделялся крупной фигурой и в своей меховой полярной одежде выглядел прямо-таки великаном.

- Сигнал, на посадку!- поднимает он руку и показывает собаке на раскрытый люк.

Пес радостно взвизгивает, лезет в самолет. Лапы его скользят, срываются с перекладин стремянки. Шатров подхватывает пса и кидает его в люк. Поджав хвост, Сигнал исчезает среди тюков и ящиков, будто опасаясь, как бы не вздумали выбросить его обратно на льдину.

Теперь остается подготовить машину Задкова под номером "Н-419" - четырехмоторный гигант тина Пе-8.

Интересна судьба этой машины. В первые годы войны была она в авиации дальнего действия (АДД). Темными ночами поднималась она в воздух и несла в фашистские тылы полный груз бомб. Потом, когда появились новые, более совершенные тяжелые бомбардировщики, самолеты Пе-8 списали с вооружения. А после войны летчики полярной авиации - среди них было немало служивших в частях АДД и летавших на самолетах Пе-8 - раскопали где-то на тыловой базе старый бомбардировщик, отремонтировали его, вернули к жизни, приспособив к полетам в Арктике. В нашей экспедиции Пе-8 показал себя незаменимым работягой. На этой машине экипаж Василия Никифоровича Задкова совершал регулярные рейсы из Тикси и с других береговых баз на лед океана, подвозя горючее для заправки самолетов. В любую погоду Задков водил самолеты на расстояние две тысячи километров и мастерски сажал свою многотонную громадину на дрейфующие льды.

В полярной авиации, так уже повелось, экипажи подбирались по складу характера командира: у Ивана Ивановича Черевичного оказывались шутники и весельчаки; у Михаила Алексеевича Титлова - люди с уравновешенным характером; у Ильи Павловича Мазурука - люди решительные, высоко ставившие авторитет своего командира, а у Василия Никифоровича Задкова собрались летчики степенные, неторопливые, с редкой выдержкой. Таковы были второй пилот Георгий Самохин - богатырь, скупой на слова; штурман Николай Зубов - небольшого роста, круглолицый, никогда не унывающий; бортрадист Олег Куксин - неутомимый "снайпер эфира"; старший механик Иван Максимович Коротаев - великий мастер по части техники, заботливый хозяин всевозможных механизмов; второй механик Володя Водопьянов - сын знаменитого летчика, многому научившийся у своих старших товарищей.

А про Василия Никифоровича Задкова, возглавлявшего экипаж, высокого, широкоплечего человека с крупными чертами лица, достаточно сказать одной фразой: за многие годы работы в Арктике у него не было ни одной аварии.

План эвакуации экспедиции "Север-4" разрабатывал ее главный штурман Герой Советского Союза А. П. Штепенко. В штабной палатке на льду он долго возился с линейкой и циркулем над картой, испещрил листы бумаги колонками цифр: были тут километры, часы, тонны бензина.

Наконец, надев полушубок, Александр Павлович свернул карты и листы с цифрами, вылез из палатки.

- Куда вы? - поинтересовался я.

- К Задкову. Разговор есть, - уклончиво ответил главный штурман и неожиданно хитро подмигнул.

Через полчаса Штепенко и Задков стояли перед руководителем экспедиции - начальником Главсевморпути А. А. Кузнецовым.

- Есть интересное предложение. Просим утвердить...

- Давайте сначала послушаем, - отозвался тот.

- Предлагаю изменить задание Задкову на последний полет,- начал Штепенко. - По плану он должен лететь с нашей льдины в Москву с посадками на Диксоне и в Архангельске. Но мы подсчитали, проверили: самолет способен лететь без посадки до столицы через Северный полюс. Расстояние тут четыре тысячи двести километров, а чтобы нам хватило бензина, возьмем с собой в кабину еще несколько бочек в дополнение к запасам в самолетных баках.

- Но у вас уже выработаны ресурсы моторов, - усомнился Кузнецов. - Можем ли мы так рисковать?

- Вы сами знаете, что моторы имеют ресурсы сверх нормы, наш Иван Максимович дает гарантию. На его слова положиться можно, - неторопливо произнес Задков.

- Такого полета Северный полюс - Москва без посадки еще ни разу не было. Пе-8 не подведет. На этих машинах в годы войны я не раз летал с Водопьяновым бомбить гитлеровцев, - поддержал Штепенко.

И после короткого раздумья Кузнецов произнес:

- Согласен, готовьтесь к полету...

Надо ли говорить, как был обрадован я, когда в полетном листе среди участников прочитал и свою фамилию: "Сузюмов Е. М. - помощник начальника экспедиции по оперативной части"!

До отлета остаются считанные минуты. По-хозяйски обходим опустевшее ледяное поле: не забыто ли что? Нет, все необходимое взято. Вот только десятки порожних бочек валяются около заправочного пункта - не везти же их по воздуху на материк? Общими усилиями быстро выкладываем из красных бочек большую пятиконечную звезду в центре белого поля.

Прощальным взглядом окидываю гостеприимную льдину. Удачный выбор сделал месяц назад Иван Черевичный. Он отыскал недалеко от полюса хорошую льдину. Длина ее почти два километра. От других полей она отделена высокими грядами торосов. Прожили мы на этой льдине двадцать пять дней, и ни разу она не подвела нас. Понимали мы, конечно, что под нами только два метра голубого льда, а под ним - толща студеных океанских вод. И все-таки так обжились, что казалась эта льдина нам надежнее самой твердой земли.

И вот пора в обратный путь. Первым взлетает Шатров: он должен контролировать с воздуха взлет Задкова.

Бегу, проваливаясь в рыхлом снегу, к своему самолету. Что же все-таки взять на память? Вытаскиваю из снега один из красных флажков, что ограничивают взлетную полосу. Они уже не нужны: самолеты здесь больше садиться не будут. Затем подхватываю пустое ведро, зачерпываю им легкий девственно-чистый снег с поверхности льдины и осторожно ставлю в кабину самолета. Машина не отапливается, снег не растает до самой Москвы.

Колеса гигантской металлической птицы долго катят по взлетной полосе. Оглушительно ревут моторы, кажется, вот-вот захлебнутся от напряжения. Но в конце полосы, у гряды торосов, машина, послушная пилоту, отрывается от льда и начинает набирать высоту.

- Молодец, Василий! - восхищенно восклицает Штепенко. - Взлетел, как во Внукове.

Шатров заканчивает круг над опустевшей льдиной и, качнув на прощание крыльями, берет курс на юг - на Диксон. А Задков направляет свой самолет на север - к полюсу.

"18 часов 18 минут", - записываю в свой дневник время взлета.

Лететь в Пе-8 неудобно. В головной кабине пассажирских мест не предусмотрено. Весь фюзеляж занят бочками с бензином, экспедиционным грузом. Температура внутри самолета такая же, как и снаружи, - семнадцать-восемнадцать градусов ниже нуля. Меховая полярная одежда греет хорошо, но в тесном помещении нашим неуклюжим фигурам передвигаться трудно.

Кроме экипажа в самолете еще шесть человек: начальник экспедиции А. А. Кузнецов, главный штурман А. П. Штепенко, доктор географических наук В. X. Буйницкий, кинооператор М. А. Трояновский, инспектор связи Б. В. Рожков и я.

Сразу же после взлета каждый занялся своим делом: Буйницкий примостился у окна, разложил бланковую карту и наносит на ней ледовую обстановку по маршруту; Штепенко вместе с Зубовым "колдуют" у солнечного компаса, фиксируют его показания на полетной карте; Трояновский застыл с киноаппаратом у раскрытого люка. Идем над облаками. Сквозь темные окна разрывов просвечивают белые льды.

Часы показывают ровно 19. Мы живем по московскому времени, хотя находимся на иркутском меридиане. До полюса еще три-четыре минуты полета. Сквозь разрывы в облаках виднеются большие пространства чистого неба. Солнце светит в правый борт. Облака постепенно растворяются в яркой синеве, и вот под крылом бегут уже ничем не закрытые белоснежные поля, прорезанные черными ломаными линиями разводий и темными гребнями торосов.

19 часов 05 минут. Самолет над Северным полюсом. Зубов торжественно опускает карандаш на карту и особенно тщательно выводит точку в центре схождения меридиональных линий. А Штепенко, следя за его движениями, поднимает руку. Задков понимающе кивает головой и начинает разворачивать самолет. Машина делает крен на левое крыло - белая равнина под нами сразу превращается в крутой склон.

С высоты двух тысяч метров прекрасно видно все вокруг. Безмолвная пустыня, кажется нам, погружена в вековой сон. Лед и только лед, ни кусочка земли, ни синих океанских вод. Обширные поля многолетнего пакового льда, длинные валы вздыбленных торосов, черные трещины разводий. И безграничная щедрость солнечного света.

Самолет выходит из разворота. Зубов с помощью Володи Водопьянова сбрасывает из люка буй с вымпелом. Красный флажок трепещет в воздухе и быстро уносится вниз. Задков поворачивает самолет на новый курс - теперь летим на юг. Вот, собственно, откуда надо считать начало рейса полюс - Москва.

Привожу выдержки из путевого дневника:

"19 часов 30 минут. Высота- 3000 метров, скорость - 235 километров, видимость - 20-30 километров, температура наружного воздуха - минус 19 градусов. Под самолетом сплошной лед. На языке гидрологов он называется "десятибалльным льдом с редкими разводьями".

Продолжаем лететь на юг по 58-му восточному меридиану. Наш радио-компас настроен на радиостанцию острова Рудольфа. Зубов на полетной карте проложил тонкую карандашную линию к этому острову.

- Не проще ли лететь по 37-му меридиану - меридиану Москвы? - интересуюсь я, расспрашивая штурманов.

Штепенко отрицательно качает головой:

- Мы проложили наш маршрут Северный полюс - Рудольф - Новая Земля - Архангельск - Москва, чтобы использовать для ориентации в полете как можно больше полярных радиостанций. Если же пойдем прямо на Москву, то вот, смотрите, придется лететь больше половины пути в стороне от радиостанций и радиомаяков. И тем осложнится работа наших пилотов.

Под нами начинают встречаться большие ровные поля серого цвета - это лед одногодичный. Садиться на него нельзя: тяжелый самолет сразу провалится. Вот ледяное поле параллельно курсу самолета прорезано широким разводьем. Уже многие километры тянется эта черная река в белых снежных берегах, и, подобно тому как в настоящую реку вливаются речушки и ручьи, так и к ней сбегаются узкие трещины.

Иван Максимыч сидит с наушниками у своего пульта, следит за показаниями приборов, за работой двигателей. По его лицу пробегает легкая тень. Старший механик подает сигнал глазами и пальцами Володе Водопьянову, и тот, открыв дверь из кабины, быстро ползет по узкому проходу в глубь крыла - к правым моторам.

"20 часов. Ландшафт под крыльями не меняется. В поле зрения те же белые ровные пространства с черными разводьями. Они тянутся в одном направлении: с севера на юг, параллельно курсу самолета. Лед сильно всторошен, ровных полей, пригодных для посадки самолета, почти не видно".

Куксин принял сводку погоды: в Москве плюс двадцать семь градусов, а у нас минус девятнадцать.

Самохин покидает место второго пилота, любезным жестом приглашает меня в кресло. И я сразу оказываюсь высоко - под прозрачным куполом пилотской кабины. Улучшается обзор. Вижу, как разводье под нами расширяется. По краям его серый молодой лед, а в середине - черная река незамерзшей воды. Видимость - до двадцати километров. Горизонт справа затянут молочно-белой дымкой.

Малозаметны глазу, но весьма ощутимы происходящие внизу передвижки льдов, вызванные течениями и атмосферными процессами. Поля движутся, разрываются, хаотически нагромождаются друг на друга. И вот наглядные следы этих титанических процессов под крыльями самолета: черные разводья, торосы, ледяные валы...

Начинает немного покалывать в сердце. Видимо, сказываются высота, напряженный физический труд последнего дня и бессонная ночь.

Удивительна выдержка Задкова и его экипажа: сегодня утром они пролетели две тысячи километров из Тикси до ледовой базы, а теперь им надо преодолеть еще добрых четыре тысячи километров. Откинувшись на левое сиденье, Задков спокойно, без видимого напряжения держит штурвал, изредка переговариваясь со штурманом и механиком.

"20 часов 28 минут. Курс прежний, высота - 3000, скорость - 240. Впереди мутно-серая стена. "Пересекаем холодный фронт", - поясняет Штепенко. Какое решение примет Задков: обходить его или набирать высоту?"

На кресло второго пилота возвратился Самохин, пришлось мне уступить законное его место. Но жалеть не приходится: летим теперь над сплошными облаками, смотреть нечего.

Как приятно выпить горячего чая и пожевать толстый, только что снятый с горячей сковороды бифштекс, когда внутри машины минус пятнадцать градусов. Да, здорово выручают всех нас в экспедиции жидкий газ и походные плитки.

"22 часа 40 минут. Летим все время над слоисто-кучевыми облаками. Подходим к острову Рудольфа.

22 часа 48 минут. Рудольф закрыт облаками. Только кое-где сквозь них проступают черные утесы. Редкостное зрелище! Внизу, как морские волны, всхолмленные облака, окрашенные низким солнцем в нежно-золотистые тона.

22 часа 50 минут. Задков меняет курс, ведет самолет к соседнему острову Гогенлоэ. Облака расступились, и перед нашими взорами во всей своей красе гористый островок с ледяными склонами. Трояновский хватается за свой киноаппарат, ловит островок в объектив.

23. 00. Задков повертывает штурвал - самолет накренивается и ложится на курс 150.

23. 03. Под самолетом плотные облака без единого разрыва. Но Штепенко и Зубов каким-то особым чутьем узнают, какой именно остров архипелага Земля Франца-Иосифа проходит сейчас под нами, и тотчас показывают этот остров на карте.

Задков не покидает кресла первого пилота. Всего четверть часа тратит он на то, чтобы выпить стакан чаю и подкрепиться бутербродами.

23. 11. Далеко впереди, слева по курсу, в облачном разрыве белоснежная вершина горы...

23. 15. Подходим ближе. Это большой остров. Он лежит километрах в десяти в стороне от нашего курса. Среди сверкающих льдов чернеют горные вершины. В центре острова подымается высокий ледяной купол. "Остров Ла-Ронсьер", - показывает на карте Зубов.

23. 22. Под левым крылом самолета проплывает новый остров. Навстречу нам бегут редкие облака, сквозь них просматриваются ледяные обрывы, черные кручи с пятнами снега, горные хребты, покрытые снегом и льдом, спускающийся к морю ледник. У подножия гор плещутся светло-синие волны.

- А это Земля Вильчека, пожалуй, самый большой остров архипелага, - добавляет Штепенко.

23. 37. И справа и слева сквозь облачные разрывы проходят новые острова с заснеженными вершинами. По черным ребрам склонов острова легко отличить от айсбергов. Проливы между островами забиты крупным и мелкобитым льдом.

23. 38. Задков снова меняет курс. Самолет делает небольшой крен на правое крыло. Стрелка компаса занимает положение 190, а потом возвращается на 170. По-прежнему высота - 3000, скорость - 240... По кабине разносится запах жареного мяса. Штурман Зубов выступает теперь в роли повара, он готовит ужин на газовой плите.

23.43. Через облачные разрывы видны только морские льды. Архипелаг Земля Франца-Иосифа пройден. Впереди над линией горизонта поднимается мутная пелена.

24.00 16 мая - 00.00 17 мая. Наступление нового дня не отмечено ничем необычным. Под нами плывут густые облака, напоминающие снежные поля. Они надежно скрывают от наших глаз все, что там, внизу, на поверхности Ледовитого океана".

Проходит еще час полета. Задков держит курс на Новую Землю. Радист Куксин не знает ни минуты покоя. Он принимает сводки погоды, ловит сигналы радиомаяков, вместе со штурманами берет пеленги. Максимыч не покидает места у пульта. Мерно гудят моторы. Солнце играет в сверкающих дисках, образованных вихревым движением винтов, непрерывной струйкой бежит бензин к двигателям из баков по тонким трубопроводам. Приборы на щитке показывают нормальное давление, нормальную температуру... Хотя оснований для беспокойства нет, но старший механик не спускает глаз с приборов, не снимает наушников.

Задков, передав управление самолетом Самохину, потягивается, расправляет плечи (насколько позволяет тесная кабина). Надо же малость размяться, разогнать кровь в застывших ногах. Наш командир с наслаждением пьет крепкий кофе, заботливо приготовленный штурманом Зубовым.

А под крылом та же бесконечная равнина плотных серо-белых облаков. Изредка сквозь просветы виднеется океан. Поверхность его пестрит мелкими льдинами. "Мелкобитый пятибалльный лед", - заносит в свой блокнот Буйницкий.

Высокие широты Арктики пройдены. Мы вступаем в другую океаниче-скую область, и характер ландшафта здесь другой.

"01.18. Переходим на слепой полет.

01.23. Все глубже врезаемся в облачную муть. Видимый мир, окружающий нас, сразу сужается на несколько метров. Мерный, баюкающий шум моторов переходит в ноющий. Противный звук все время на одной высокой ноте. Самохин подает знак Максимычу. Тот тянет за рычаг - стрелка альтиметра ползет вверх. И сразу оглушительно заревели моторы. В ушах до боли натянулись барабанные перепонки. За две минуты мы поднялись на 750 метров. На высоте 3800 метров стрелка задрожала и остановилась, а потом вновь поползла вверх: 3850... 3880... 3900... 3950... 4000... 4050...

01.27. Максимыч снова потянул за рычаг, и стрелка альтиметра остановилась. Идем на высоте 4050 метров, скорость - 250 километров, температура - минус 19°. Дышать становится трудно.

01.32. Снизились на 100 метров. Самолет зарывается все дальше и дальше в мутную липкую массу, кажется, ей конца нет...

02.00. Идем на высоте 3850. Положение без перемен.

02.10. Впереди показалась светлая полоса. Мчимся к спасительному просвету.

02.12. Под самолетом клубятся нагромождения туч пепельного цвета. Но впереди ширится "окно" ясного лазурного неба. Над головой плывут рваные белые облака. На душе сразу становится веселее".

Ворота в голубой, пронизанный солнцем мир все шире раскрываются перед нами. Расходятся в стороны, уходят назад нагромождения серых облаков. И лучи солнца все ярче светят нам сквозь облака, хотя самого светила не видно.

"02.21. Борьба с мраком закончилась. Самолет вырвался в широкий мир, залитый солнцем. Прямо-таки купаемся в море света. Высота - 3900, скорость - 220.

02.30. Но радость эта оказалась недолгой. Впереди возникла новая мрачная облачная стена.

02.32. Самохин решает пройти под облаками, начинает постепенно сни-жать высоту полета. Через пять минут мы идем на высоте 3500 в свободном воздушном пространстве между двумя слоями облаков.

03.20. Полет длится уже девять часов".

Наблюдая работу экипажа, еще и еще раз удивляюсь выдержке людей. Если учесть их вчерашний перелет из Тикси на ледовую базу, то в течение суток они находятся в полете 18 часов, а на лицах нет и тени усталости. Голоса бодры, движения четки, уверенны. Задков подремал немного, не сходя с кресла. Он изредка открывал глаза, поглядывая на приборы. Затем свежий и бодрый, словно после глубокого продолжительного сна, снова берется за штурвал. Высота - 3000, скорость - 215. Полет продолжается над бесконечной равниной снежно-белых облаков. Солнечные лучи по левому борту самолета.

Подходим к Новой Земле. Куксин успел связаться с несколькими радиостанциями - взять сводки, погоду, пеленги. Сведения малоутешительные. Над западным побережьем Новой Земли проходит грозовой фронт, а мы сейчас над восточной частью Баренцева моря. Водная равнина здесь, серо-зеленая, покрытая крупной рябью волн, неспокойна. Льдины исчезли, только кое-где небольшими белыми пятнами мелькают их осколки.

Полет на юг начат от девяностого градуса северной широты. Сейчас пересекаем семьдесят третью параллель. Слева по курсу скоро должен показаться западный берег южного острова Новая Земля. Задков ведет самолет по радиоприводу на Малые Кармакулы. Оттуда повернем на Архангельск. Но Арктика беспощадно вносит свои поправки в наши навигационные расчеты. Никакой Новой Земли - ни Малых Кармакул, ни полуострова Гусиная Земля - мы не увидели. Более того, оказались вынужденными стремительно удирать прочь от этих мест со скоростью, какую только могли развить наши четыре мотора.

Серьезным противником встал на нашем пути тот самый грозовой фронт, который упоминался в сводке, принятой радистом. Казалось, от самой воды на много километров поднялась стена темных туч, закрывая добрую половину неба. Она надвигалась на нас, клубясь, извиваясь, озаряемая непрерывными вспышками молний. Беспокойно задвигался в своем кресле Задков, посматривая на штурманов. Штепенко и Зубов подошли к командиру.

- Дело дрянь! - с досадой махнул рукой Зубов. - Отступать надо...

- Да, не пробьемся. Опасно лезть в огонь, - согласился Задков.

- Может быть, проскочим? - с надеждой спросил Самохин.

- Нет, - покачал головой Штепенко. - Придется поднимать машину еще тысячи на две, а на такой высоте долго не продержимся, кислородных приборов нет...

- И на бреющий переходить нельзя, - продолжал Зубов. - Хлещет дождь, видимости нет. В берег врежемся, а то и в волны...

- Лететь под грозовой тучей нельзя, видите, какие молнии из нее бьют! Будем обходить, - решает Задков. - Но куда?

- Обход с северо-востока, может быть, и короче, но тогда мы можем угодить в центр циклона. Только на запад, - решительно произносит Зубов, показывая Задкову карту.

- Грозовой фронт тянется километров на полтораста, - сказал Штепенко, - надо уходить на запад, в море. Оттуда сумеем проскочить к Архангельску.

Задков тем временем закладывал плавный вираж, и наша стальная птица послушно описывала над облаками полукруг. Задков экономил время и бензин, не отрываясь далеко от грозной огнедышащей стены. Через иллюминаторы левого борта машины были видны косматые зловещие тучи. Они то выбрасывали черные протуберанцы, то извергали из своих недр ослепительное пламя молний. Все это неслось в сумасшедшей пляске. Правее и правее отходила стрелка компаса, все более к западу отворачивал штурвал пилот.

Куксин, сняв наушники, безнадежно разводит руками, вытирая вспотевший лоб. Треск грозовых разрядов заглушает все звуки в эфире. Связь временно прервана.

Несколько раз в грозовой стене намечались просветы, сине-черные тучи сменялись мягкими белыми облаками. Тогда Задков брал левее, пытался прорваться сквозь облака. Но снова на нашем пути возникали то серые, то темно-синие тучи, и снова пилоту приходилось отступать на запад.

Дух захватывало от такого неистовства природы. Ведь мы привыкли наблюдать грозу из одной точки где-то внизу, на земной поверхности. А здесь зрители находились в воздушном океане, там же, где неслись грозовые тучи, и молнии сверкали и рассыпались не над головой, а где-то внизу.

Грозовой фронт оборвался неожиданно. Первый солнечный луч робко скользнул в пилотскую кабину с юго-востока. Потом полился уже поток яркого света. Сквозь разрывы облаков внизу показалась буро-серая земля.

- Остров Колгуев, - пояснил Зубов и протянул на карге от острова тонкую линию на Мезень.

На материк мы вышли через Чешскую губу. Часы показывали шесть утра, - значит, в полете уже полсуток.

Водные просторы остались позади. Внизу была пробуждающаяся от зимней спячки тундра. Виднелись темные плешины, буро-ржавые пятна сухих мхов, бесчисленное множество зеркальных, круглых, как блюдца, озер.

Еще пять часов продолжался полет, но этот участок маршрута уже не представлял интереса. Теперь наш самолет шел изведанной трассой: его экипаж пролетал здесь ранее не один десяток раз. Зато всем, кто был на борту, прибавилось работы - надо было пополнить баки бензином из запасных бочек, что лежали в фюзеляже.

Над Архангельском однообразие полета нарушило небольшое происшествие. Едва заблестела впереди широкая лента Северной Двины и показались пригороды "поморской столицы", как озабоченный Куксин позвал Задкова:

- Диспетчер аэропорта вызывает на микрофонную связь...

Задков надел наушники, приготовился слушать.

- Н-419, Н-419... - вызывал невидимый голос. - Продолжать полет запрещаю... Приказываю посадить машину. Аэропорт на Кегострове принять вас готов... Повторяю: полет на Москву запрещаю... Садитесь на Кегострове.

Задков вопросительно глянул на Кузнецова. Тот сказал радисту:

- Передайте Архангельску, полет продолжаем. Предупредите Москву о приеме Н-419. - И, уже обращаясь к экипажу, добавил: - Ничего не понимаю... Заявку в Москву на беспосадочный перелет мы дали, разрешение получили. Почему же Москва не предупредила Архангельск?

Итак, летим дальше.

Наконец последняя запись в моем путевом дневнике:

"17 мая 1949 года. 11 часов 15 минут. Первый беспосадочный полет Северный полюс - Москва завершен. Самолет находился в воздухе 17 часов 27 минут".

Ширококрылая громадная машина остановила свой бег на зеленом ковре свежей майской травы. Раскрылся люк, и мы впервые в этом году вдохнули знойный весенний воздух. Но еще теплее стала встреча с друзьями. Я вынес из самолета ведро со снегом, высоко поднял его:

- Получайте подарок от Северного полюса!..

Десятки рук подхватили ведро.

Самые крепкие объятия и горячие поздравления выпали, естественно, на долю Задкова.

Василий Никифорович смущенно улыбнулся:

- Ну какой там исторический перелет! Обычный рейс. - И обратился к механику Коротееву: - Правда ведь, Максимыч?

Огромный скачок совершила за истекшие годы авиационная техника. Неуклюжими и архаическими кажутся нам теперь тяжелые самолеты ТБ-3, доставившие за пятьдесят девять дней из Москвы на полюс экспедицию О. Ю. Шмидта "Север-1". И очень медленной, конечно, выглядит сейчас скорость 220 - 240 километров в час в сравнении с вихревыми скоростями современных сверхзвуковых лайнеров.

Северный полюс в наши дни стал обычным географическим пунктом, через который проходят международные авиалинии. Тем дороже нам память 0 первых шагах воздушного освоения высоких широт, о таких пионерных Рейсах, как рейс Героя Советского Союза Василия Никифоровича Задкова в мае 1949 года.?