Таежная встреча (Сушкина Анна Петровна)

Родилась в 1907 году в Москве. Окончила 1-й МГУ, по специальности гидробиолог, кандидат биологических наук. Со студенческих лет (с 1926 года) многократно работала на Севере, занимаясь гидробиологией, ихтиологией, геоботаникой. Участник знаменитой челюскинской эпопеи. Опубликовала большое количество научных работ, но предлагаемый рассказ - первый литературный опыт. В настоящее время готовит серию рассказов о своих путевых впечатлениях и встречах.

Рассказ

Рассказ

Работа окончена. Привожу в порядок материалы и оборудование, упаковываю ящик. Последнюю ночь нахожусь в маленькой рыбацкой землянке у гостеприимного старика татарина. Три недели пробыла здесь я. Работала на заболоченных лесных озерах, выясняя их рыбохозяйственную ценность, по левому берегу Иртыша в Тобольском районе. В то время, в 1931 году, это были глухие, почти необитаемые места.

На рассвете разбудил меня Аваспак - молодой, веселый татарин, мой неизменный помощник в течение этих трех недель. Он должен протащить мою лодку по "резке" - канаве, прорезанной через болото, до следующего озера, откуда я уже одна по таежной речке доберусь до населенных пунктов.

Тепло распрощалась с хозяином и получила от него на дорогу двух небольших карасей. Последнее время сильные ветры мешали рыбной ловле, хлеб давно кончился, и мы ели только полупровяленную, полупротухшую костлявую рыбешку и пили чай с жиром - диета голодная и не слишком вкусная, так что караси эти были ценным подарком и знаком большого внимания.

Быстро погрузили все снаряжение на мою легкую долбленую лодочку, сели в нее и понеслись к устью канавки. С беспокойством я думала об этой канавке: сюда я волокла по ней лодку одна, утопая в болоте, проваливаясь в трясину, тогда как лодка поминутно застревала в густой торфяной массе, которой заплыла канавка. Шесть километров шла чуть не целые сутки. Высказываю свои опасения Аваспаку, но он только лукаво улыбается:

- Два часа пройдем! - И, заметив мою недоверчивую мину, приба-вил: - Я лодка тащить буду, а ты бегом бежать - не поспеешь!

- Как же так?

- А вот увидишь!

Я не стала больше расспрашивать, но с интересом ждала, что будет дальше.

Мы вошли в канавку и быстро миновали широкое кольцо берез вокруг озера. Перед нами расстилалось болото. Канавка, "достигавшая вначале двух метров в ширину, вскоре сузилась и стала мелкой. Мы пристали к берегу. Аваспак подошел к небольшой заросли осоки, поискал там что-то и вытащил... пару широких охотничьих лыж! Так вот в чем заключался его секрет!

Приладив бечеву к лодке: один конец к носу, другой - к середине борта, чтобы можно было управлять лодкой, он надел лыжи и предложил мне оставаться в лодке. Но я не решилась загружать ее и пошла пешком.

Аваспак сказал правду: он скользил по зыбунам на лыжах с такой скоростью, что я едва поспевала за ним, поминутно проваливаясь выше колена. Он только поглядывал на меня да посмеивался, блестя белыми зубами.

На некотором расстоянии от канавки болото было покрыто кочками, достигавшими иногда огромных размеров, сливавшимися в плоские холмы высотой до метра и диаметром в несколько метров, а иногда образующими гряды. Перебираясь с кочки на кочку, идти было гораздо легче, и я скоро обогнала Аваспака, оставив его далеко позади.

Теперь я могла остановиться и немного отдышаться. Припекало солнце, жужжали слепни. Далеко за горизонт уходила волнистая равнина, местами беловато-зеленая, местами буроватая или розовая в зависимости от окраски болотных мхов. Там и сям торчали на ней чахлые болотные сосенки, а вдали виднелся небольшой островок леса - примерно на середине нашего пути. Я двинулась дальше, держа ружье наготове в надежде вспугнуть куропатку.

По верхушкам кочек, путаясь в ногах, стлались заросли Кассандры и карликовой березы с блестящими, круглыми листочками; кустики андромеды серебрились пушистой подкладкой своих кожистых листочков; тонким кружевом оплетала кочки клюква; попадались и приземистые кустики морошки с зелеными еще, но уже съедобными ягодами. А заросли багульника наполняли воздух своеобразным, пряным ароматом, столь знакомым всем северным путешественникам. О, этот запах, запах северных болот, сколько с ним связано чудесных воспоминаний о далеких путешествиях под незаходящим солнцем, о непуганых зверях и птицах, не боящихся человека, а с любопытством провожающих непонятное для них существо, о непередаваемой прелести дальних странствий, когда в тебе пробуждается голос далеких, диких предков! Мышцы напрягаются, походка становится по-звериному легкой и упругой, зрение и обоняние обостряются до крайней степени, ты сливаешься с окружающей природой, и вся жизнь ее, понятная до мелочей, становится твоей единственной жизнью, а город со всеми плюсами и минусами культурной жизни кажется странным полузабытым сном...

"Фррр!"- с шумом сорвалась куропатка из-под самых ног, перепугав меня. Я сразу спустилась с облаков на землю. Схватилась за ружье, да где уж тут! Вот размечталась!.. А какой бы обед был!.. И с еще большей остротой почувствовала голод после двухнедельной диеты. Хорошо еще, что Аваспак не видел, вот издевался бы над горе-охотником!

Сделав небольшую передышку, пошла дальше. Засинела на горизонте полоса тайги - это уже за озерком. Вот и рыбацкая избушка виднеется: "резка" расширилась, мы сели в лодку и поплыли.

Через четверть часа выехали на озеро, пристали к избушке, вытащили и перевернули лодку. Отсюда Аваспак пойдет обратно, а я поработаю на озере, переночую и завтра чуть свет двинусь дальше. Разожгли железную печурку в избушке, Аваспак сварил наших двух карасей - последний запас пищи! Хорошая есть поговорка у татар: "Есть - пополам, и нет- пополам". Сейчас это "нет - пополам" давало себя чувствовать.

Разделив по-братски уху и черный сухарь весьма сомнительной чистоты, который Аваспак нашел в своем кармане, мы решили, что не плохо бы еще столько же, но что делать? Аваспак прилег отдохнуть, а я занялась приготовлениями к работе на озере.

Часа через полтора мы дружески распрощались.

Аваспак скользил по зыбунам на лыжах (рисунки автора)

- Приходи к нам опять, - Говорил он, - первый такой баба видел: сильный, храбрый, рыбак хороший; старик говорил - хороший баба, пускай живет с нами.

Сознаюсь, мне очень приятно было слышать этот непосредственный комплимент. Я оставила Аваспаку адрес, звала заходить, когда будет в Тобольске. И действительно, и он и старик несколько раз навещали потом меня.

Он двинулся обратно вдоль канавки, неся лыжи. Некоторое время я следила за его коренастой фигурой, пробирающейся по кочкам, затем принялась за работу. Перевернула и спустила на воду лодку, погрузила в нее инструмент и банки, расположив их так, чтобы было удобно работать, и, взявшись за кормовое весло, отправилась брать пробы в заранее намеченных местах.

Я люблю легкие, стройные долбленки: они, как пирога Гайаваты, делают любой поворот, бесшумно скользят среди зарослей, послушные самому незаметному движению весла или даже просто палки.

Но работать на них не слишком удобно, и для этого нужен большой навык: достаточно одного неосторожного движения - и лодка перевернется, исследователь примет ванну, а все его оборудование окажется на дне озера. Работая на таких лодочках, я всегда привязываю буйки к инструментам на случай неожиданной аварии.

Довольно легко приспособиться брать гидрохимические пробы и план-ктон - мельчайшие организмы, населяющие толщу воды. Но вот при взятии дночерпателем проб грунта приходится идти на всякие ухищрения, поскольку прибор тяжелый. Когда в лодке находятся два человека, обычно один берет грунт, а второй перевешивается за противоположный борт. В момент появления дночерпателя над поверхностью воды второй должен быстро отклониться внутрь лодки, иначе он немедленно летит в воду, за ним его товарищ и все, что было в лодке.

Для работы в одиночку я придумала следующий способ: беру пробу с носа или с кормы, усаживаясь при этом верхом на лодку, опустив ноги в воду; Дночерпатель с грунтом я не поднимаю в лодку, а произвожу всю промывку за бортом, что и чище и удобнее. В холодное время можно и не опускать ноги за борт, но это уже далеко не так удобно.

Пока я провела все намеченные работы, наступил вечер. Небо заволокло тучами, стояла зловещая тишина, озеро было совершенно гладким и казалось матовым. Я понеслась к избушке, прислушиваясь к шелесту воды о борта и наслаждаясь быстротой движения по глади озера.

Быстро перенесла все имущество в избушку, опять вытащила на берег и перевернула лодку, приготовила все для завтрашнего путешествия и вышла на берег посидеть перед сном. Смеркалось. Тихо лежало озерко, обрамленное с одной стороны болотом, с другой - лесом. Пихты нависали над водой, высоко поднимая свои остроконечные вершины. Никаких следов человека, кроме этой затерянной избушки. Ближайшие люди - рыбаки-татары на большом озере, откуда я сегодня пришла, с одной стороны, и поселок, куда я поеду завтра, в двадцати пяти километрах по прямой линии - с другой. И этот поселок в свою очередь находится далеко от города, среди глухой тайги.

Легкая долбленка послушна любому движению весла

А я здесь одна, совершенно одна. Никто на свете не знает, где я сейчас нахожусь. Но чувства одиночества не было. Наоборот, пришло ощущение, что ты составляешь с окружающей природой одно нераздельное, гармоническое целое.

Вот далеко где-то возник ветерок, и зашумели деревья, легко заплескалась вода в озере у моих ног. Закрыв глаза, я старалась различить "голоса" отдельных деревьев: кедр со своими длинными иглами издает под ветром высокий, серебристый звон, пихта гудит низко и ровно, береза бьется и трепещет. Ветер усиливался, донося то запах смолы из леса, то запах багульника с болота. Я задумалась, отдавшись очарованию этих звуков, запахов, всей суровой прелести северной природы, этому чудесному ощущению одиночества... И вдруг резкий звук выстрела заставил меня вздрогнуть, сразу разрушил все очарование. Значит, рядом есть люди, значит, придут ночевать в избушку. А кому здесь быть сейчас? Рыбаков на озере нет, покос еще не начинался, охотнику нечего делать так далеко, когда звери - олени, лоси, даже медведи - подходят к самой деревне. Доброму человеку здесь ни к чему быть...

Напряженно вглядывалась я в смутный вечерний полумрак. Зловещим казался мне шум ветра, в плеске волн чудились всплески от весла. Но кругом все было так же, как и несколько минут назад, только исчезло спокойствие внутри меня. Я ушла в избушку и быстро легла не раздеваясь, положив на всякий случай рядом ружье и топор, оставив на поясе нож.

Тогда я была еще новичком в сибирской тайге. После я привыкла, что человека в лесу не нужно бояться, и смело выходила на костер. Всегда меня встречали приветливым словом, предлагали разделить с ними их ужин; иногда, правда, отпускали грубоватую шутку, но это выходило так просто, по-хорошему, совсем не обидно.

Некоторое время я прислушивалась к мрачному свисту ветра, к шуму тайги и волн и начавшегося дождя, а потом задремала. Не знаю, что разбудило меня, но, проснувшись, я услышала журчание воды и характерный стук весла о борт лодки.

Я насторожилась, стараясь угадать по звукам, что происходит на берегу. Вот лодка причалила к берегу, и кто-то, ворча вполголоса, начал выгружать вещи. Очевидно, приехал один человек. Вот он подошел к избушке, но не вошел, а осторожно прислонил к стене какой-то металлический предмет - должно быть, ружье - и бросил к порогу что-то, по-видимому небольшое и мягкое, - уж не добыча ли? Всадил в бревно, лежавшее около дома, топор. Потом опять направился к лодке, а оттуда - к вешалам, устроенным здесь же, на берегу. И долго возился там, верно развешивая сетки. Вытащил на берег и перевернул лодку, не переставая ворчать. Затем начал колоть дрова. "Значит, будет еду варить",- промелькнуло в моей голодной голове.

Наконец шаги его направились к двери... Он широко, решительным, хозяйским движением распахнул ее, и на пороге в призрачном свете летней северной ночи показался старик, лесной богатырь.

Чтобы проникнуть в избушку, ему пришлось согнуться чуть ли не пополам. Длинные волосы копной лежали на голове, лицо бее заросло, по груди разметалась широкая борода. Я замерла в своем углу... Он не разглядел меня в темноте, чиркнул раза два спичкой, но она не зажигалась - ругнулся и спросил высоким, удивительно молодым голосом:

- А ну, кто тут домовничит!? Отзовись!

Я робко откликнулась.

- Э, да, никак, баба, а где же мужик-от твой?

- Мужика нет, я одна.

- Одна-а?! И не боиссе?

- А кого мне, тебя, что ли, пугаться? - вызывающе ответила я, стараясь шутливым тоном заглушить свой страх.

- Аль не страшной? Вот кака бородишша-то! - усмехнулся он. - Ну, ладно, неча лежать-то, вставай утку чистить!

Я послушно вскочила, несколько изумленная решительным приказом, боясь ослушаться своего "повелителя", но делая вид, что я ни чуточки не боюсь его.

- Огонек есть у тебя? Спички проклятушшие промокли - в воду обронил.

Я зажгла карманный фонарик, вызвав удивление "городской машинкой". Разыскала спички и подала их деду. Тот достал с полочки в углу избушки керосиновую лампочку без стекла, и избушка осветилась колеблющимся, слегка коптящим пламенем. Он вынул из котомки и кинул мне утку.

Кроме этой избушки, вокруг не было никаких следов человека

- Мешок под нарами достань - перья соберешь, да занеси дровы-то, а то дождем намочит.

Я принесла дрова, слазила под нары за мешком и принялась чистить утку, стараясь получше справиться с этим непривычным делом. Он молча разувался, медленно возясь с завязками от лаптей и внимательно разглядывая меня. Несмотря на некоторый страх, меня забавляла роль покорной хозяйки, в которой я неожиданно оказалась. Решила пустить в ход все свои таланты - надо признаться, весьма слабые в этой области. Ощипав утку, я опалила ее, выпотрошила, разрезала на куски и понесла на озеро мыть, захватив котелок и чайник. Вернувшись, разожгла печь, посолила суп, поставила все варить и присела у печки, подкладывая дрова.

Дед порылся в карманах и крякнул с досадой:

- Эх, табачок отсырел!

Я предложила ему папиросы, которые всегда беру в поездку "для завязывания хороших отношений". Подействовали они и в данном случае. Он с удовольствием закурил, приветливо глянул на меня и, помолчав, спросил:

- А скажи хоть, сама-то ты откулешна будешь, как тебя звать-величать?

Я назвалась, сказала, что из Москвы.

- Из самой Москвы?.. Дальняя!.. Пошто же в наши края залетела, шо тут делаешь?

Я начала рассказывать о своей работе, о значении рыбохозяйственного освоения озер и т. д. Он слушал очень внимательно, казалось, одобрительно кивал головой. Но вдруг заявил:

- Не дело все это.

- Как так? - Я даже обиделась: старалась объясняла - и вот результат.

- Не дело бабу на таку работу посылать.

- Да почему же?

- Да што уж тут, како ваше дело! - махнул он рукой. - Чуть ветер ли, зверь ли, вы- "а-а-а", да руками махать, да реветь. Да кака уж тут работа!

Я горячо вступилась в защиту оскорбленного женского достоинства. Он помалкивал, покачивая головой и безнадежно махая рукой. Исчерпав запас своего красноречия и не достигнув цели, я окончательно разобиделась, молча поставила на нары сварившуюся утку и ушла в свой угол. С одной стороны, я сделала это из вежливости, чтобы не напрашиваться на угощение, а с другой - обидно было за недоверие к нашим женским силам. Но вместе с тем, вдыхая запах пищи, думала: угостит или нет?

Обернувшись, увидела, что он добродушно посмеивается.

- Ну, чево ты? Или обиделась? Ведь не про тебя говорил, ты вон и у татаров гостила, и в лесу одна, и в лодке заместо мужика работаешь. Иди супу- то похлебай, оголодала, чай, у татаров-то.

Я не заставила повторять приглашение, достала ложку и подсела к котелку.

- Однако, девка, ложка-то у тебя подходяшша, артельна, - одобрил он мою внушительную деревянную ложку с толстой ручкой, подаренную рыбаком в дельте Волги.

- Хлеб бери, - продолжал он, доставая из берестяного короба хлеб и отрезая толстый ломоть. - У татаров-то, знать, забыла, какой и хлеб бывает. Завсегда оны без хлеба лето цельно на озере сидят - далеко до дому-то, дня два, однако, лодки-те "резкой" волокут.

Некоторое время ели молча; кончив, он отер ложку, убрал ее в короб и достал оттуда кружку и сахар. Как приятно было, утолив голод, пить горячий чай и слушать, как шумит тайга, плещет озеро и дождь стучит по крыше избушки. И дедушка уже казался совсем не страшным, присутствие его не тяготило, а, наоборот, придавало какой-то уют всей обстановке. Лицо его, показавшееся мне вначале таким неприветливым и суровым, дышало добродушием, из-под мохнатых, нависших бровей светились чистые, детские голубые глаза, окруженные лучистыми морщинками и глядевшие на весь мир со светлой доверчивостью и теплотой и вместе с тем с чуть заметным ласковым лукавством, как глаза врубелевского "Пана". "Какой это, должно быть, хороший человек, а я-то испугалась его", - подумала я. И словно в ответ на мои мысли он заговорил:

- Вот ты говоришь, нечего в лесу бояться. И верно, голубка, лесного человека не бойся, лесной человек никогда худа не сделает. Вот городские ваши - охальники, тех бояться надо. Да вот зверя, ежели встретится в недобрый час. А и зверь не тронет, только понимать надо, как подойти к нему.

Люблю я народишко лесной, мохнатой. И ты люби его, зверь понимает, николи не тронет, если ты с ним по-хорошему. Вот разве медведица, ежели с медвежатами, от ней лучше подальше... Ну да ведь и то скажи: всяка мать дите-то свое оберегает. Тут и обижаться нечего, в своем праве она.

И начал он рассказывать о тайге, о звере и птице лесной, о всех их повадках и привычках и о себе, как живет он в лесу всю жизнь со старухой своей да с двумя сыновьями.

- Сынова-те в колхоз тянут, ну и пускай идут, я не против, а мы-то с бабой никуда уж из лесу не пойдем. Век цельный кормил он нас и поил, нече уж под старость менять... Старуха-то у меня тожа, как ты, эдака же - одна на медведя хаживала, как молода была. А уж с малым зверем да с птахой сколь ласкова, да как вечерком выйдет, да покличет их, а оне из лесу к ней соберутся и лоскочут по-своему, и она с йима разговор ведет - от сколь любо глядеть.

Рассказал он еще о волчице, которую знает уже не один год. И она его знает, и не боится, и никогда не трогает. Говорил о синичках и о других мелких птичках и зверушках, которым он со старухой зимой сыплет корм у своего домика и которые приходят к ним на крылечко и "разговаривают" с ними.

Тихо, задушевно, плавно, как песня, лилась его речь, а светлые детские глаза сияли такой нежностью и любовью к природе, такой радостью и чистотой, такой глубокой и спокойной мудростью... Я сидела как зачарованная, неподвижно, не замечая, что у меня затекла нога, боясь сделать малейшее движение, чтобы не прервать чудный рассказ его. Недолгая летняя ночь пролетела, окошко побелело в предрассветных сумерках, когда он сразу оборвал свою речь.

- Однако заболтался я, голубка. А теперь - айда спать, эва, светат уж. Завтра я рано уйду - не пугайся. Што в котле останется - доедай, я ишшо достану, да, бывает, завтра и не заеду сюда.

Дедушка быстро улегся и заснул тихо, как ребенок. Я не сразу уснула, взволнованная его рассказами.

Когда я проснулась, солнышко уже светило ярко. Деда не было, а рядом со мной, на моих вещах, лежала большая краюха хлеба. Я была тронута его заботой чуть не до слез. Ведь человек этот совсем меня не знает, никогда не видал и не увидит больше, а делится со мной своими скудными запасами. Я была поражена. В дальнейшем я не один раз встречала таких людей в глухих уголках Сибири.

На стене висело его ружье. С полным доверием к неизвестному человеку оставил он ценную вещь: ему и в голову не пришло, что человек этот может взять и унести ее.

Мне хотелось хоть чем-нибудь ответить на такое отношение. Доев утку, я вымыла котелок, убрала избушку, наколола дров, начистила как следует ружье и привязала к нему весь свой запас папирос, спички. Больше я ничего не могла сделать...

Погрузив в лодку свое имущество, я приперла дверь избушки березовым бревнышком, уселась в лодку и оттолкнулась от берега.