Август месяц - охота на моржей (Пасенюк Леонид Михайлович)

Родился в 1926 г. Писатель, член Союза писателей СССР. Автор около 20 книг в жанре беллетристики, историко-биографического и путевого очерка. Много ездит по стране, главным образом по Дальнему Востоку и Северо-Востоку. Живет в Краснодаре.

Промысел моржей начался! Правда, добыть их здесь, на острове Врангеля, нужно совсем немного: всего двадцать зверей для чукчей и эскимосов. Мясо нужно и людям, и ездовым собакам, и для приманки песцов. Шкурами моржей обтягивают промысловые байдары, полосы моржовой кожи идут на лини для гарпунов, на обвязку деревянных сочленений в тех же байдарах, в нартах. Поэтому в Арктике без охоты на моржей не обойтись. Хотя вообще бить моржей у нас в стране запрещено. И в последние годы результаты этого запрета уже сказываются: моржовые стада растут, на лежбищах у берегов Чукотки порою становится тесновато, зверь этот заплывает уже и на Камчатку...

У нас есть разрешение добыть два десятка моржей. У нас, говорю я, но я-то здесь человек посторонний, приезжий, хотя и имею определенные журналистские полномочия. Я уже давно уговариваю бригадира охотников чукчу Сергея Чайвына взять меня на промысел. Он вроде бы прямо и не возражает, однако и желанием не горит... поэтому и получается, что я еще сплю, а охотники уже в море. И все же пришел день, когда я подстерег их и они без меня не ушли. На мне семь одежек (если не больше): и мои собственные, и моего квартирного хозяина - кажется, тепло, но море не внушает доверия. Слишком уж оно зябкое и на вид, и на ощупь. Накануне был сильный ветер, но зыби нет. Видимо, ей не дают разгуляться ледовые поля. А если бы ходила волна - плоскодонной байдаре несдобровать. Вообще, если с байдарой что-нибудь произойдет, на суше не скоро хватятся, так как охотники обычно уходят в море надолго - на сутки и больше.

А моржей нет. Напрасно Чайвын и его помощник (еще и друг детства) Ульвелькот обшаривают биноклями горизонт, забитый льдом. Пусто. Ни одного зверя.

Плывут, роятся над льдами радуги. Это так непривычно для меня, будто я не в Арктике, а где-нибудь на Кубани и только что прошел теплый грибной дождь. Арктику принято "расцвечивать" опахалами северного сияния. Но нет, время сияний не пришло. А радуги - вот они!

Возникают химеры из истончившегося льда, немощной кожицей пульсирует днище байдары из хорошо, до прозрачности выделанной моржовой шкуры, и опасно-притягательную идиллию всего этого рвет на клочки и пускает по ветру лишь тарахтенье мотора.

Торчком поднявшись из воды, плотно прижав ласты вдоль груди, словно опущенные в провинности руки, этакими пай-мальчиками смотрят на нас глянцевито-фарфоровые лахтаки. Однако нам не нужны лахтаки. Нам нужны моржи. А моржей нет.

Возвращаемся ни с чем.

Мне почему-то кажется, что эту неудачу чукчи как-то связывают с моим присутствием в байдаре. А что, если они вообще не возьмут меня теперь в море? Конечно, суеверий теперь у них поубавилось, они почти исчезли. Но все же...

Мне зябко не только от стужи, но и от этих мыслей. Поэтому даже прочный, надежный берег меня не радует.

Полярные маки уже вянут, опускают желтые головки. Сиреневые заплатки камнеломок, словно с неба упавшие в тундру, совсем редки. Дело идет к зиме, хотя еще только шестое августа...

Сергей Чайвын явно не настроен вести со мной продолжительные беседы (или мне так кажется?). Мои угощения на него не действуют, да и чем я могу его угостить? Вот свежего чеснока жена прислала, но Чайвын почему-то чеснок не любит. Крепкого чая не пьет. Не падок и на спиртное, разве так, иногда, для настроения...

Приличная погода, море лежит накатанной фольгой, и где-то неподалеку ревут моржи, и я нашел наконец точки соприкосновения с Чайвыном, так на тебе - испортился мотор! Еще день томлюсь и досадую.

Иван Петрович Ульвелькот, единственный наш моторист, от нечего делать сидит под байдарой и наперегонки с детьми бросает по воде камешки - чей дальше пролетит и больше "блинов" выбьет. Есть в нем это вот забавное мальчишество. С Чайвыном они одногодки, обоим где-то под пятьдесят, но Ульвелькот хрупок и сухощав, как подросток. Чайвын куда представительнее, шире в кости. Может, ему так и положено - все же бригадир.

Чуть позже Ульвелькот занялся на берегу устройством сеточки. В воду он не полез, а занес край сетки на длинном шесте и так закрепил. К утру попадутся несколько чахлых черных бычков, а то и треска. На рыбу, впрочем, здесь особенно рассчитывать не приходится.

Хоть я и стремлюсь участвовать в охоте на моржей (мне важно и понаблюдать ее, и всерьез заняться фотосъемкой), нет-нет да и лезут в голову мысли о том, что байдара слишком легка - легка для такого дела. Вельбот, конечно, надежнее. И все же в душе я доволен, что выйду в море именно на байдаре - как эскимосы в старину (про мотор умолчим).

В ночь на девятое наконец стук в дверь.

- Давай, Леонид, собирайся, - говорит Чайвын, и от этих его слов мир Распахивается передо мной как-то сразу и внове в непривычном сочетании линий, звуков и красок. Значит, все в порядке? Значит, живем?

Но в море на нас вдруг наваливается туман. Вокруг сырая и липкая тьма. Ничегошеньки не видно. Не мудрено врезаться в дрейфующую льдину. Мелко трясусь в такт хлопкам кожаного днища байдары по ершистой волне. Переживаю: неужели и сегодня не встретим моржей?

Сзади на буксире новая маленькая байдара, которую можно назвать вспомогательной, для локальных маневров и операций на промысле. На руле там сидит "Сердитый чукча Анкарахтин", как я его называю, бывший милиционер. У него непонятная, не вызывающаяся обстоятельствами суровость на лице, ни следа улыбки или привета... Блестит черная глянцевитая камлейка, сшитая из двух плащей-болоний: вероятно, это удобно, ткань плотная, ветер не берет. Раньше камлейки шили из выделанных моржовых кишок - но сколько мороки!

Пора и почаевать - все равно туман. Да и продрогли уже все. Пристаем к ближайшей льдине, которая помассивнее, и выскакиваем размяться; сидеть в байдаре неудобно - постоянно в чуть согнутом положении. Спина затекает и ноет. Поэтому взбираюсь на торосы с резвостью, на какую в другое время вряд ли решился бы, и даже не прочь покувыркаться.

В байдаре есть и подростки: два сына Чайвына, приучающихся к промыслу, и Гриша Каургин. Грише 17 лет, и, хотя, как он сам сказал, его фамилия в переводе значит "хулиган", он добродушный и любознательный паренек.

Шумит в байдаре примус, и вот, удобно расположившись, глотаем крутой кипяток, предварительно перекусив кусочками сала. Заодно я попробовал отварной моржатины из чьих-то старых запасов - мясо было жестким, несоленым и поэтому показалось невкусным; впрочем, если сравнить с лахтачьим, оно действительно грубовато.

Можно и дальше трогать, пора, тем более что и туман поднялся. Правда, солнца нет, оно где-то за высокой облачностью. Гамма красок приглушена, вода переливается зеркально-оливковыми блестками, изредка в ней отражается зелень проплывающих льдин. И тут мне показали на двух моржей, к которым предстоит подкрасться. Они мирно спят на уютной льдине и не чуют беды. Возможно, им снятся богатые донные угодья, где раз ковырнешь клыком - ив оседающей мути вдруг забелеют несметные залежи вкусных, имеющих свойство таять на языке моллюсков. Нужно только пошелушить их в ластах, чтобы облетел жесткий панцирь. Да и с панцирем ничего, съедобно. Вооруженные тяжелыми клыками, они не боятся хищников, не страшен им и белый медведь... Одни на все море, на весь океан, на всю необъятную арктическую тишь, опрокинувшуюся над миром (мотор мы заглушили, и теперь байдара скользит, подгоняемая лишь осторожными гребками весел)...

Щелканье затвора фотоаппарата отдает чуть ли не громом в ушах.

Моржи нас заметили, но им еще предстоит разобраться в природе внезапно возникших ощущений, оценить непривычную ситуацию. Скорее всего, они впервые видят некоего бесшумно скользящего по воде зверя со многими шевелящимися головами. Самец неспешно привстает на передних ластах, как бы водружая на постаменте льдины свою исполинскую белоклыкастую мощь, усиленную отражением. Его подруга лишь слегка приподымает голову - беспокойство пока не коснулось ее, да и зачем беспокоиться, имея грозного мужа??

От неожиданного выстрела голова моржа рушится, словно ее подсекли. Казавшаяся такой пассивной подруга тут же с шумом падает в воду. Но вскоре выныривает, взволнованно мыча и порыкивая, толкает льдину, а может, и самого моржа. Он скользит по наклонному льду и камнем идет на дно.

Неудача не то что раздосадовала, а как бы даже немного ошеломила нас. Казалось, такая верная добыча - ведь и попадание с первого раза! Правда, я все же успел немного поснимать.

Попадаются еще звери, стадо голов в шесть. Куда-то плывут, от нас держатся на приличном расстоянии. Однако различаю умилительную парочку - моржиху с детенышем на спине. Моржиха ныряет - и малыш с нею вместе, словно приклеенный. Говорят, что ласты моржонка подобны присоскам. Сделает он усилие, сведет мышцы - и на ластах, пришлепнутых к спине или к теплому животу матери, образуется подобие вакуума. Может, и верно это. Во всяком случае на спине матери он держится как искусный наездник, которого не так-то просто вышибить из седла. Но вот когда моржиха забирается на льдину, малыш чаще всего падает в воду: не держит вакуум, не так уж крепки эти "присоски".

Примерно к полудню подходит еще одна байдара - из соседней бригады. Бригадиры сообща высмотрели в бинокли залежку моржей на дальних льдинах. Их темные скуластые лица лоснятся в предвкушении удачи.

Куда приятнее охотиться вместе. В случае несчастья всегда можно прийти на помощь друг другу. Да и совместные чаи вкуснее.

Я не сразу даже в бинокль вижу моржей, столь явственных для охотников-чукчей, и лишь за грядой торосистых нагромождений в глаза мне бьют синее- синее море, бирюзовый и зеленый лед, белый-белый снег, а на нем сплошь темно-бурые, иногда с краснотой пятна моржовых залежек. Вот такая брошена пестрая палитра посреди Чукотского моря...

В байдаре соседей, слегка подпрыгивая, запел что-то такое озорной чукча - дядя Коля Шампанский.

- Почему Шампанский? - спрашиваю у Гриши Каургина.

- А вы послушайте, какую он песенку поет, всегда почти одну и ту же, - смеется Гриша. - "Гоп, гоп, пароход идет, шампанское везет, гоп, гоп, гоп!" Вот и зовем мы его теперь "дядей Колей Шампанским".

Занятная подобралась в той байдаре публика. Особенно интересен бригадир Василий Рольтыргин - худощавый черный парень с усиками. Он доводится сыном знатному здешнему оленеводу Тымклину, да и сам еще недавно пас оленей. В старших пастухах ходил. Оленей здесь пасут лишь в разгар гнездовой поры белых гусей, чтобы гнезда не топтали. Да и гусиные яйца, как оказалось, олени едят за милую душу. Но в последних числах июля их отпускают на все четыре стороны - до осени, до выборочного убоя на мясо. А осенью разыскивают по всему острову и сгоняют в кораль близ единственного здесь села Ушаковского.

Пока же оленевод Рольтыргин охотится на моржей. В отличие от материковых чукчей, которые делятся на береговых, предпочтительно занимающихся промыслом морского зверя, и оленных, пасущих стада, здешние чукчи, островные, можно сказать, универсалы. Они одинаково уверенно управляются в тундре с оленями и промышляют лахтака, нерпу или моржа среди студеных льдин.

Ой-ой-ой, сколько лежит на льдинах моржей! Где парочка, а где сразу сотня. Многие спят, хотя над льдинами, особенно после первых выстрелов, повисает прерывистый нескончаемый рык: гар-гар-гар-гар-гар!

Стрельба со смежных льдин, с довольно близкого расстояния. Звери недоумевают, они застигнуты врасплох, потом скопом бросаются в воду. В воздухе пахнет азартом удачи и тревогой.

Вовсю рассиялось солнце. Краски моря яростно плещутся, в глазах от них резь.

Большая группа моржей подплыла к нашей льдине, причем вынырнули они у ее края внезапно, сразу выплеснулись из воды их морщинистоглазые, усатые и клыкастые морды. Льдина не очень устойчива, и они могли бы ее, поднатужась, перевернуть, как это делают иногда косатки, и мы понимаем это, кричим, пугаем, отбиваемся крепкими снежками. Моржи отступают, погружаются в воду, чтобы снова и снова повторить атаку. А затем все враз уплывают к другой льдине. Не могу разобраться, было ли это с их стороны безобидное любопытство или самая прямая угроза.

Видно, мне во всем здесь, на острове, суждено постичь полный комплекс разнообразных острых ощущений (месяцем раньше я повстречался с белым медведем и, увы, улепетывал от него во все лопатки, тогда как он улепетывал от меня; пожалуй, друг друга немножко не поняли). Так вот, кажется, все уже позади, отстрелялись, два или три зверя лежат на льдине, остается только их разделать. Прыгаем в байдару, куда-то плывем - и тут глохнет мотор. Не проходит и минуты, как я замечайте светло-оливковой толще воды тупую морду, затем другую помельче и размазанные по цвету, голубовато-табачные тела моржей: самки и детеныша. Сразу я ничего не могу понять, легкий шок, а потом кричу - наверное, дурным голосом: "Моржи! Моржи!!" Тотчас они с шумом выныривают совсем впритык к борту: огромная моржиха и рядом с ней годовалый отпрыск - впрочем, изрядный уже детинушка.

Мое беспокойство вполне объяснимо: не думаю, что моржиха настроена миролюбиво. Да и с чего бы? Но все же не успеваю как следует испугаться - возможно, потому, что свято верю в эти мгновения в ловкость и сметливость промысловиков-чукчей.

Между тем усатая морда несколько секунд торчит настолько близко от меня, что я могу тронуть ее рукой, схватить, так сказать, за усы (сам не решился, да и другим не советую). Отпихиваемся веслами, гарпунами, прикладами карабинов - стрелять уже нельзя, не позволяет расстояние, тут остается лишь "врукопашную"...

Я так и не уразумел, что моржиху отпугнуло: то ли наша сумбурная реакция, то ли вдруг заработавший мотор. Не успела байдара проскользнуть чуть дальше, как мотор глохнет, и снова, на этот раз еще более неожиданно, всплывает моржиха. Сцена повторяется в том же составе действующих лиц, с той же режиссурой его величества случая и с теми же беспорядочными шумовыми эффектами. Право же, не могу сказать, чем бы все это кончилось, не затарахти наш чертов мотор. На нервы этой парочки (считая детеныша, демонстрирующего завидную синхронность со всеми движениями матери) треск мотора и, по-видимому, вращение винта действуют неотразимо. Звери исчезают в пучине, будто их и не было.

Перевожу дыхание.

Рольтыргин спрашивает не без ехидцы:

- Испугались маленько?

Лучше в подобных случаях соглашаться: да, мол, конечно, как тут не испугаться, тем самым свидетельствуя простоту натуры и скромность. Но я и впрямь переволновался больше других, чукчам все же привычнее: им не впервой.

- Хотя чего вам пугаться,- сам себе возражает Рольтыргин с той же ехидцей, - жизнь небось застрахована.

- Нет, не застрахована, - опрометчиво говорю я, тут же вспомнив, что как раз незадолго перед отъездом сюда пришли ко мне агенты Госстраха и объединенными усилиями уговорили подписать какую-то бумагу. Они так проникновенно убеждали меня в особо опасном характере моих путешествий, словно я по меньшей мере каждый день плаваю между Сциллой и Харибдой.

Впоследствии, впрочем, сам Ульвелькот, наш опытный моторист, признался мне, что и у него сердце екнуло. И рассказал несколько случаев, когда моржи цеплялись клыками за борт, норовя опрокинуть байдару; как однажды пробили днище вельбота - пришлось спасаться на льдине и чинить тот вельбот. Да многоё я уже и от других слышал об этом. В том числе и от П. Г. Никулина, автора оригинальной работы "Чукотский морж", опубликованной еще в 1940 году.

С Петром Георгиевичем (ныне покойным) я часто общался на Командо-рах, где он изучал ластоногих. Помню его рассказ о том, как в Беринговом проливе моржи напали на ветхий вельбот с охотниками и разбили его. Люди, правда, были спасены. Да и сам Петр Георгиевич попал в изрядную переделку. На моторный бот, в котором он находился, напало два стада моржей, насчитывающих до тысячи голов! Моржи плотно окружили маленькое суденышко, так что оно почти не двигалось с места - винт задевал за тела животных. Суденышко дрожало и подпрыгивало от толчков в днище. По образному выражению Петра Георгиевича, промысловики ощущали бот как щепку, брошенную в кипящую кашу. Можно понять их состояние! Бот получил пробоину в дубовой обшивке, образовалась течь. По счастью, удалось все же прорваться из окружения разъяренных и любопытствующих моржей к ближайшей льдине и тем спастись. Здесь уместно будет сказать, что в недавно переведенной у нас книге "Мир моржа" автор ее, английский натуралист Ричард Перри, довольно часто и с большим доверием ссылается именно на работу П. Г. Никулина "Чукотский морж". Советские ученые К. К. Чапский и П. Г. Никулин еще в 1936-1940 годах первые подняли голос в защиту моржей, предложив запретить их промысел. И частично он был запрещен уже тогда.

Тем временем бригада Рольтыргин а подбила моржа на воде. Взять такого Зверя труднее. Если убить его сразу, он тотчас утонет. Подранок обязательно вынырнет, чтобы набрать воздуха, и тут нужно быстро подплыть к нему и метнуть гарпун. Он насажен на легкое древко, к которому длинным узким ремешком привязан надутый мешок "пых-пых". Этот мешок сделан из цельной, нигде не порезанной нерпичьей шкуры - уж не знаю, каким образом изнутри убиралось то, что было собственно нерпой во плоти. Видимо, через горловое отверстие, которое, так же как и культяпки ластов, крепко-накрепко перехвачено ремешком. Надуешь - вот и готов "пых-пых"!

Теперь, сколько бы морж ни нырял, "пых-пых" обозначит, в каком именно месте он приблизительно вынырнет. Тут-то его и ждут, чтобы выстрелить еще раз в упор. И так до тех пор, пока он не утонет. Однако полностью затонуть моржу не даст "пых-пых". Зверя на ремешке буксируют к ближайшей льдине, втаскивают на нее и разделывают.

Точно так все и происходит с тем моржом, которого загарпунили охотники Рольтыргина.

Мы тоже помогаем разделывать чужую добычу: ведь добыто несколько моржей и нужно успеть всех их разделать. Вышли на охоту часа в три утра, а сейчас уже больше пяти вечера. Неровен час - поднимется ветер, волна начнет заплескивать в низко осевшие, груженные мясом байдары. И я, и Сема Чайвын, и Гриша Каургин - все мы таскаем юзом по льду огромные моржовые окорока, грудинки, филейные части и бросаем их тем, кто стоит в байдаре на подхвате. Картина слишком кроваво-красочна, чтобы у меня возникло желание живописать ее во всех подробностях и с оттенками. А вот о том, как Сема на ходу уминает тут же отхваченный ножом шмат свежего сала (по привычке - без хлеба), почему не сказать? Лакомятся свежим салом и другие.

На обратном пути наш мотор окончательно выходит из строя, а запасного нет. Хорошо, что в паре с нами возвращается байдара Рольтыргина: она берет нас на буксир. Иначе куковать бы нам в открытом море неизвестно сколько времени, добираясь по-черепашьи на веслах. На моторе и то идем к берегу несколько часов. Уже телу невмоготу. Лавки в байдаре с наклоном, оттого что задран нос. И под каждую плотно навалено мясо, так что некуда девать ноги. Как избавления ждешь, когда же байдара пристанет к льдине, чтобы можно было расправить спину.

Но вот уже она, долгожданная бухта Сомнительная; спешат на берег жены охотников, зябко запахнув полы длинноватых пальто, пыхая на ходу дымом сигарет; бегут вприпрыжку дети. А ведь ночь, хоть и белая... Возвращение мужей с промысла - всегда праздник, тем более когда все живы и здоровы, а в байдарах доверху мяса...

Испытываю огромное удовлетворение: вписал еще одну интересную страницу в свою жизнь. Но что-то случилось с обратимой пленкой, поэтому снимал только на черно-белую.

Прикидываю, что в следующий раз надо будет побольше взять продуктов. Конечно, если будет необходимость, буду есть и сырое моржовое сало. Но лишняя пачка галет не помешает.

В последующие два дня сильный ветер, и охота откладывается. На третий день штормит уже вовсю, туманно, сыро. Ульвелькот говорил, что летом даже в такие вот дни (середина августа!) иногда снега насыпает до колен. Перелетные гуси волей-неволей садятся и жмутся к домам, где могут заодно подкрепиться на мусорных свалках.

Навещает меня раза два чукча Яков из бригады Рольтыргина. В байдаре он выглядел очень молодцевато: на мне столько амуниции было, а он в свитере и пиджаке, голова, стриженная ежиком, непокрыта, в глазах удаль и веселье.

Он любопытствует, знаком ли я с Юрием Рытхэу. Говорю, что почти незнаком - так, случайная встреча, беглый разговор...

- Я все его книги прочитал, - сообщает Яков. - Ничего так пишет. Мне вот что еще хотелось бы узнать: почему писатели, как только доведут до самого интересного места, пишут "конец". Почему конец?

- Да потому конец, - смеюсь я, - что нельзя же писать до бесконечности. Писатель берет из жизни своих героев какой-то узловой, характерный момент и кладет его в основу романа, повести или рассказа. И если уж он чего-нибудь не досказал, то, видимо, и без слов все понятно.

Может, кому и понятно, но Яков все же требует от писателя полной и недвусмысленной ясности.

Поскольку разговор о Рытхэу был продолжен, я вспомнил заодно, что лучше знаком с другим чукотским литератором - безвременно ушедшим из жизни молодым поэтом Виктором Кеулькутом. Вместе с Виктором я был участником Всесоюзного совещания молодых писателей в 1956 году. В те дни в "Огоньке" появилась фотография: Николай Тихонов, Сергей Михалков, Юрий Лаптев, а с ними и мы, тогдашняя молодежь, в том числе и Кеулькут.

Но Яков даже не слыхал о нем. И впрямь летит время: сколько лет уже минуло с той поры!

Идем на берег. Ульвелькот меняет в моторе кольца, чтобы не пришлось опять идти на буксире (в лучшем случае).

Как всегда, пустое ожидание томит. Впрочем, так ли уж меня жжет желание опять очутиться среди льдин и моржей Чукотского моря? Пожалуй, самое сильное мое желание - просто ходить по твердой земле, даже если рюкзак и тяжеловат. Чем тяжелее он, тем меньше страшат неожиданности. И все же предыдущий выход на промысел оставил в душе, как принято говорить, неизгладимое впечатление. Прежде всего эстетическое. Незабываема вычурная архитектура льдин: и готика, и ампир, и чуть ли не барокко. А встреча с первыми двумя моржами и недоумевающий рык осиротевшей моржихи - разве это не потрясло меня? Не добавило капельку грусти и сожаления в мое восприятие мира? Я, правда, только фотографировал, но не осуждаю ханжески и тех, кто стрелял. Все дело в том, во имя чего, с какой Целью стрелять. Ради собственного удовольствия здесь никто этим не занимается. А риск, опасность? Ведь она сидит в байдаре локоть в локоть с охотником. Вспомним хотя бы свидетельства П. Г. Никулина.

А вот слова известного исследователя Севера, первого "советского губернатора" острова Врангеля Г. А. Ушакова: "Человек, живущий охотой, должен иметь железный организм, верный глаз и сильную, твердую руку. Кроме привычки к тяжелому физическому труду, он должен иметь силу воли, часто идти на опасность. Наблюдательность, опыт и знание природных условий уменьшают опасность, но не уничтожают ее. Приходится бороться и с природой, и со зверем. Все это в одинаковой степени относится к жителю Чукотки или острова Врангеля, выходящему в открытое море на кожаной байдарке на самую опасную охоту в Арктике - на моржа". И заодно высказывание шведского путешественника Свена Йильсетера, автора переведенных у нас книг "Волна за волной" и "Остров за островом": "...моржа считают самым опасным из обитателей Ледовитого океана. Он, несомненно, убил гораздо больше людей, чем белый медведь".

Как видите, даже встреча с белым медведем, по мнению знатоков, не сулит охотнику столько опасности, как охота на моржа. Судите сами: когда вас отделяет от ледяной воды Чукотского моря только непрочная на вид выделанная кожа моржа (а живому моржу ничего не стоит боднуть ее клыками), - кожа, под которой с режущим шорохом скользят белые льдинки... и вы не умеете плавать... или даже если вы умеете плавать, вы даже олимпийский чемпион, но вы в трусах, затем в кальсонах, затем в одних брюках "дудочкой", в других с манжетами, затем в ватных замусоленных штанах, не говоря уже о свитерах, куртках и прочем, не говоря о плотно натянутых резиновых сапогах, - боюсь, что вам все равно далеко не проплыть. Вы пойдете на дно подобно моржу, которому пуля попала в шею.

Теперь мы знаем, что говорят относительно сугубой опасности охоты на моржей признанные авторитеты. То же самое подтверждаю и я на основании незначительного моего опыта. Но что скажет вон тот старый чукча, отец Гриши Каургина, которому осталось лишь сидеть на берегу, завистливо провожая взглядом уходящие на охоту байдары?

- Да ничего, если не растеряться, - спокойно ответил он.

Вот этой незамысловатой формуле в общем и следует верить. Что же касается непредвиденных случайностей, то мало ли чего не случается в нашей жизни! Да и потом охота на морского зверя с байдар теперь уже редкость, для этого снаряжаются ныне специальные зверобойные суда, они-то и ведут строго лимитированный промысел.

Вот понаблюдать бы моржей на берегу! Никаких тебе переживаний. Правда, и на берегу моржи не зевают: один всегда бодрствует. Если решит, что кончилось его время, ударит клыками соседа, а сам тут же головой бряк и спит; продежурив, сколько положено, поступает точно так же и сосед. Таким вот образом и поставлена караульная служба на лежбище. Правда, тот же Никулин утверждает, что никаких "дежурств" лично он в скоплениях моржей не замечал, так как те достаточно уверены в своей силе, чтобы остерегаться чего-либо. Мнения здесь разные: сколько наблюдателей - почти столько же и мнений.

Есть погодка, исправен наконец и мотор. Опять мы в море. На этот раз одни.

Моржей находим нескоро, где-то уже в полдень натыкаемся на несколько льдин, сплошь усыпанных рыжими тушами. Стрельба их распугивает, льдины пустеют, и только на одной лежит неподвижный зверь. Подходим к ней впритык и по очереди прыгаем. Очень здесь скользко от моржовой мочи, все заледенело, поскользнуться и упасть в воду - дело мгновения. Потому-то так легко соскальзывают и убитые, расслабившиеся моржи.

Итак, пока еще морж лежит, мы поспешно прыгаем на изъеденно-рыхлые края льдины, и тут Гриша Каургин провалился! Он сразу погружается в подсвеченную бирюзой воду. У него испуганно-недоумевающие глаза: еще бы - неиспытанное ощущение! Бригадир Чайвын, ругаясь, хватается за ствол карабина, которого Гриша к счастью не выпустил, и мы сообща вытаскиваем паренька на льдину. Он мог окунуться быстрее и воистину с необратимыми последствиями, не окажись в воде зеленая закраина. Она-то и поддержала Гришу на секунду-другую.

Бригадир остается разделывать тушу, а меня тем временем приглашают прыгать в меньшую байдару, чтобы идти к следующей льдине: на ней и вокруг нее кишмя-кишат моржи, причем, похоже, чересчур воинственно настроенные.

- Да нет, - говорю я, поеживаясь, - уж лучше я вас поснимаю с этой вот точки, издали. У меня ведь телевик.

Короче говоря, впервые я спасовал - и недвусмысленно. Ибо я отнюдь не тот поэт, который, провалившись в Ледовитом океане в полынью и видя, как на него прыгают моржихи с моржатами, патетически воскликнул в своем стихотворном романе:

 Но я человек от природы не робкий. 
 К тому же бабы! Какой тут страх? 
 Я даже по-дружески хлопнул по попке 
 Одну меховую наяду в усах.

Возвращаемся с добычей. Поздно. Час ночи. Печку растапливать не имею ни малейшего желания. Зажигаю парочку таблеток сухого спирта и бросаю в кружку кипятка мясной бульонный кубик. Пью бульон не просто как живительную влагу, а как тонкое вино - мелкими глотками, замирая от наслаждения.

Падаю в постель и сплю без сновидений часов десять кряду.

Просыпаюсь с сознанием полной удачи и успешного завершения всех моих дел на острове. Главное - поснимал моржей вволю и на самую разную пленку. Но не только! Несколько раз был на величественно простирающемся в котловине между рыжими и голубыми горами гнездовье белых гусей. В обществе сов, казарок и канадских журавлей коротал на реке Мамонтовой волшебные мглисто-серебристые ночи. Пешком прошел от мыса Уэринга до мыса Блоссом - из конца в конец острова,- и на ночевках меня посреди июля дважды засыпало снегом. Общался с интересными, кое-что пережившими на своем веку людьми, и в их числе со смелыми охотниками на морского зверя - чукчами и эскимосами. Вовек не забыть мне теперь легкий, почти крылатый ход их байдар среди мерцающих зеленью и синевой льдин Чукотского моря!