НОВОСТИ    БИБЛИОТЕКА    ССЫЛКИ    О САЙТЕ


предыдущая главасодержаниеследующая глава

Жальчиночка (Христофоров Владимир Георгиевич)

Христофоров Владимир Георгиевич

Родился в 1941 г. Журналист, член Союза журналистов СССР. Собственный корреспондент окружной газеты "Советская Чукотка". Автор книги повестей и рассказов "Лагуна Предательская". Работает над повестью об Олеге Куваеве. Живет в пос. Эгвекинот Магаданской обл.

Рассказ


Помыкался Матвей Бабкин по разным организациям да учреждениям, плюнул и пошел на мусоровозку. Работа не ахти какая, зато сразу комнатку дали. Шофер он, правда, был неважный - учился и сдавал на права так, между прочим. Никогда его не тянуло к "железкам". Сызмала Бабкин торчал там, где столярничали да плотничали. По узорам научился различать породы деревьев. Радовался, если в руки попадался крепкий, будто литой, чурбачок. Вертел его и так и этак: прикидывал, соображал, что бы из него сотворить. Шершавая доска могла вдруг привидеться ему в стружечном дыму теплой и глянцевой на ощупь, словно только что вынутый из печи, смазанный яичным желтком каравай хлеба.

А об инструменте- тот, что по дереву,- и говорить нечего! Было у Матвея три топора. Так, без всякой нужды мог он вроде бы равнодушно перекинуть какой-нибудь с руки на руку, тронуть подушечками пальцев лезвие, острое, точно бритва, а потом раздумчиво произнести вслух, словно сдаваясь после долгого спора: "Ухватистый, чего уж там".

В хозяйственный магазин Матвей заруливал чуть ли не каждый день. Перебирал на полках стамески, ножи для рубанков, шпингалеты, всякие задвижки, бруски, молотки... Критиковал дорогие столярные наборы (мол, "жидковаты"), как-то громко похвалил стеклянные дверные ручки. А вообще похвалы дождаться от Бабкина было трудно. По воскресеньям Матвея тянуло в мебельный отдел магазина. Молоденькие продавщицы весь день с содроганием посматривали на дверь, ожидая визита "начальника помоек" - так между собой они прозвали Бабкина. Матвей деловито входил, озабоченно оглядывал весь магазин, а потом, будто вспомнив что-то, шагал туда, где громоздились шифоньеры, столы, серванты. Скоро начинался разговор, в который постепенно втягивались и продавцы, и покупатели, оказавшиеся рядом.

- Во! - тыкал Матвей в деревянную полированную кровать. - Видал, угол аж с-мясом выковыряли. Куда же ты смотрел, подлец, когда грузил? А чего это такое? Ай-ай-ай! - почти обрадованно качал головой Бабкин и приглашал всех в свидетели. - Глядите, гвоздем не иначе шваркнул.

Кого он имел в виду, понять было невозможно. Но в сознании Матвея этот "некто" выплавился во вполне конкретный образ: этакий детина в ватнике на голое тело, кепочке-восьмиклинке, с волосатыми, заплывшими ручищами и обязательной поллитровкой в кармане.

Комнатенка была "четыре на два" в старом, барачного типа доме, на окраине большого северного поселка. И то ладно: какой ни есть, а все же свой угол. На старой работе не обещали по крайней мере в ближайшие полтора-два года. А Матвея нежданно-негаданно угораздило жениться. Жить-то где-то надо, вот он и сел на мусоровозку.

Вообще сбить Бабкина на женитьбу было трудно. Он из тугодумов, не скор на быстрые решения. А тут нашло на него какое-то чудное состояние.

Познакомились они на танцах в Доме культуры. Матвей только сшил себе новый пиджак и потому не отказывался от удовольствия "погарцевать" на виду у местных девчат. С пиджаком этим, правда, вышла небольшая накладочка. Причиной этому был неисправный телевизор в общежитии. Изображение в нем вытягивалось по вертикали, и оттого у всех женщин на экране оказывались непомерно длинными талии, а у мужчин - пиджаки по колено. Приняв это за последний крик моды, Бабкин переругался со всеми в ателье, но настоял на своем фасоне. У многих пиджак вызывал улыбку, а Матвей втайне гордился своим клетчатым "клифтом".

На танцах он всегда слегка навеселе впрямую рассматривал девушек, приглашая их, непременно выделывал левой ногой короткий, энергичный росчерк. Потом смело заводил житейский разговор о работе, погоде, родителях...

И вот как-то задержались глаза Матвея на маленькой девчушке-черноглазке, робко выглядывавшей из-за колонны. Приглянулась она ему. Румянец во всю щеку, челочка словно край вороного крыла, а сквозь густющие ресницы два блестящих уголька. Росточек невелик, а фигурка ладная.

Бабкин взмахнул полами своего "клифта", шаркнул штиблетом:

- Не откажите, дело прошлое...

И нашло на Матвея удивительное затмение - с тех пор, когда у нее среди танца вдруг вырвалось:

- Отдохни, запалился, поди...

Тут надо сказать: если уж Матвей начинал кружиться в вальсе, то кружился до изнеможения - так, он считал, надо танцевать. Другие партнерши загорались, приходили в какое-то исступление, хохотали до слез. А эта пожалела: "Отдохни, запалился, поди..." Так говорили в деревне, где родился Бабкин.

- Откуда будете?

- Местная, - ответила черноглазка.

- Это же как же понять? - удивился Матвей. - Рождение тутышнее, что ли?

Она кивнула:

- Наш род спокон века тут. Поречане мы. Селенье выше по реке стоит.

- Ишь ты!- чему-то восхитился Бабкин.- А звать-величать, извиняйте?

- Марина.

- Глянь-ка ты! - опять удивился Матвей.

Они стали встречаться. Однажды, завидев высоко в небе стаю гусей, она, протянув ладони вверх, нараспев произнесла:

 - Гуси, гуси, лебедушки, 
 Молодые молодушки, 
 Уроните мне по перышку...

- Откуда тебе это известно? - в который уже раз удивился Бабкин.

- Одна моя бабушка русаночка, а другая-то чукчаночка... - улыбнулась черноглазка. - Я помню, бабка любила выпевать про Владимира Красное Солнышко, про Добрыню и Марину-чернокнижницу. А еще про княжеску гридню, кирпищатый пол да косящато окно...

Бабкин тогда враз и решил:

- Маринушка, свет мой! Вот что я скажу тебе. Ты только слушай серьезно, вникай. Это не просто вот так, с бухты-барахты. А... сама знаешь, Бабкины - народ не такой, чтоб там чего или как.- Он покрутил пальцем над головой. - Нету у нас такого, нету! В общем... - и он, набрав воздуха в легкие, рубанул рукой, - в общем давай-ка сообща жить. Со мной не пропадешь. Человек я мастеровой...

Она ничего не ответила, а медленно побрела по мокрым камушкам, маленькая, с травинкой в уголочке губ. И привиделась тут она Матвею в цветастом сарафане, с тяжелой косой, возле березоньки...

- Знаешь, как у нас невест зовут? Жальчиночками.

- Это почему?

- Значит, чтоб жалела она своего мужа, обшивала его, гостинцы дарила.

- А ведь надо еще любить того человека, - сказала она робко.

- Ну а... - Матвей хотел было спросить, люб ли он ей, но не посмел и брякнул: - Пока можно и без всякого пожить. Как два хороших человека. А... а там, как говорят, слюбимся...

Недаром в деревне Бабкина прозвали Ухватом. Если уж за что ухватился - цепями не отдерешь. Уговорил. Но расписаться пока не расписывались. Марине не хватало трех месяцев до совершеннолетия. В педучилище, где она училась, сперва не догадывались об их сговоре, пока не стали они жить в комнате "четыре на два".

Все бы ничего, но жальчиночка оказалась на редкость пугливой и диковатой. Когда Бабкин пытался притянуть ее к себе, обнять - вся вдруг замирала, тихо и настойчиво отстраняла его руки. Так они и жили некоторое время. Матвей не сердился: может, думал он, у их него народа так принято...

В восемнадцать тридцать Матвей подруливал к дому. Здесь его уже поджидала она. Перегнувшись, он открывал ей дверцу. Потом начинался объезд поселка. У каждого большого дома по десять минут. Интересно смотреть на людей, выбегавших из подъездов с мусорными ведрами: почему-то у многих был перепуганный вид. Сигнал мусоровозки чаще всего заставал хозяев врасплох. Представьте, отдыхают себе люди после работы: кто ужинает, кто у телевизора, кто гостей принимает, кто собирается в кино - и вдруг: пи-и-и, пи-и-и-и. Начинается легкий переполох: кому выносить, что надеть, как бы успеть...

В ненастные дни, когда не хочется лишний раз выбегать на улицу, она раскрывала учебник, а Матвей - затрепанную вконец книжку рассказов своего земляка Шукшина. Так и сидят они весь вечер, посматривают изредка друг на друга, размышляют, мечтают...

А когда они расписались и у них все окончательно наладилось, вошла в Матвея неизъяснимая тоска. Оттого ли, что теперь больше не поджидала она его возле дома, а готовила еду, прибиралась, листала тетрадки; оттого ли, что чаще вспоминалась ему родная смусовская столярка... А давеча Бабкин говорил с начальником СМУ, Фед Федычем, - мусор он как раз из дому вынес.

- Как работенка? - спросил. - Шофер, я вижу, ты неважный - вон все крыльцо разворотил. Возвращайся. Столяра нам сейчас во как нужны. - Он чиркнул ребром ладони по горлу. - С осени начнем панельное строительство.

Матвей загорелся, но не подал виду, только зачем-то покрутил баранку.

- Дак я, Фед Федыч, с большим, можно сказать, удовольствием. А квартира? У меня ж семья как-никак. Сами понимаете, куда с имя?

- А что, уж и ребенок есть?

- Да пока нет. Но оно ведь дело такое... - туманно намекнул Бабкин на возможное прибавление в семействе.

- Квартиры теперь у нас будут. Потерпеть надо.

"Хм, панельное строительство, - не спеша размышлял Матвей, сворачи-вая мимоходом очередное крыльцо деревянного дома. - Это дело! Это, считай, каждый месяц по домине. Видать, город затеяли образовывать".

И он снова вспомнил столярку, полную теплого стружечного дыма вперемешку с крепким запахом дядисашиных самокруток из присланного домашнего самосада. В нем медленно росла и поднималась к горлу злость на все окружающее-мусоровозку, людей с помойными ведрами, мокрую погоду. Однако, вспомнив жальчиночку, Бабкин сразу приутих и поглядел на часы: скоро ли домой.

"Эх, пережить еще год, а там - отпуск. Поедут к нему в деревню, на Алтай. То-то будет потеха, когда услышит бабка от "басурманки" родные старинные слова. Погоди, как же она намедни сказывала: "Полонили они полоняночку, молоду Настасью Митриевну. Со тым со младенцем со двухмесячным..." Чудно, однако же!

...Ах да, панельное строительство!"

Он вздрагивал от грохота пустых бутылок, вываливаемых с мусором, выходил размяться. А уж если Матвей выходит, то не миновать "базара".

- Опять воды налили. А мне за полив улиц помоями прокол в талоне, штраф!

Но больше всего возмущала его "преступная расточительность граждан северян".

- Во! Зажрались! Хлеб уже выкидывают... Да где это на Руси было видно, чтоб так с хлебушком-то...

Хлеб ты, хлебушек!

...Пока Бабкин жил с матерью, еще куда ни шло - перебивались. А вот уж когда угодила она за полмешка картошки в тюрьму - впрямь невмоготу сделалось.

Дорога от деревни до школы нескорая - через перевал, мимо речки, по лесу. В животе пусто, а все примечалось: нечаянный всплеск рыбины, серебряный узор паутины, неумелый полет птенца, тугие колпачки грибов-боровичков, тянущаяся к солнцу трава осока, жужжание шмеля, дождевая туча над перевалом, солнечные пятна на сыром мху... И ни с того ни с сего брызнут вдруг мальчишеские слезы - красотища-то кругом какая! Так вдруг жалко себя станет. Жить хотелось...

Один только раз Матвей наелся досыта. Это когда вернулась из тюрьмы мать. Вернулась с гостинцем - огромным кульком настоящих глазированных пряников. Наелся до того, что, когда встал, сделал шаг, покачнулся и грохнулся от резкой боли в животе. Заворот кишок получился...

- Сделаю я что-то завтра, - сказал вслух Бабкин, хитро прищурившись и значительно подняв указательный палец. - Сделаю!

С утра он отправился на берег, покопался в завалах плавника, выбрал с десяток досок-коротышей. Напевая, достал топор, пилу, рубанок. Выпрямил старые гвозди. Работал и радовался оттого, что все ему удавалось, все было послушно его мастеровым рукам. На стук приплелся лохматый пес. Постоял, жмурясь от солнца, понюхал стружки и осторожно лег рядом, положив голову на вытянутые теплые лапы. Понравился, стало быть, ему Бабкин.

К обеду Матвей смастерил плотный высокий ящик. Крышку прикрепил на двух шарнирах из старого ремня. Подумал и приколотил с боков две ручки. Потом сбегал домой за сверлом и наделал снизу отверстий - для вентиляции. Затем взял кусок угля и старательно вывел сбоку два слова: "ДЛЯ ХЛЕБА". А немного поразмыслив, поставил в конце три жирных восклицательных знака.

Ящик он установил в коридоре своего дома, у выхода, а с жильцами провел беседу. Через неделю, когда ящик наполнился хлебными кусками, отвез его в соседний совхоз, который имел несколько лошадей, коров, свиней и сотню- другую кур-несушек. Заведующий фермой пожал руку Бабкину:

- Молодец! А ведь это идея, парень. Если со всего поселка, скажем, а?

В последующие дни Матвей смастерил еще шесть хлебных ящиков и развез их по домам. Потом совхоз раздобыл на горторговских складах емкие алюминиевые бачки - и дело пошло.

А Бабкин опять заскучал, затосковал. Вначале он сработал Марине туалетный столик под красное дерево - с овальным зеркалом, четырьмя выдвижными ящиками. Потом замыслил шифоньер, но вовремя сообразил - не войдет. А вот качалку надо соорудить. Сделав качалку, заодно сбил стульчик с отверстием посередине и низенький столик к нему.

- Парнишка появится, недосуг будет, - веско сказал он Марине.;- Соседка сказывала - девочка.

- Парнишка, помяни мое слово, парнишка, - успокоил Матвей.

- Все одно - дитятко.

- Одно, да не одно,- возразил Бабкин.- Ты вот думай, что будет парнишка, он и будет. Поняла? Такое поверье есть.

- Думать-то, однако ж, поздно...

- Будь спокойная, я раньше думал...

- А пошто мне не сказывал? Я б тоже думала.

- Хм! Дак оно вишь, как получается... - Не придумав более ясных слов, Матвей задумчиво поскреб затылок.

- Ладно, побалалайничали языком - будет. Садись исть - простынет.

- Ох-хо-хо!- вздохнул Бабкин.- Как ты только со своим языком ребятишек воспитывать будешь. Так же и будут балалайничать, глядя на тебя.

- А у меня по русскому языку, между прочим, все пятерки, - не обиделась Марина. - Это я только дома, по привычке...

Как задумал Матвей, так и вышло - Марина родила парнишку. Тесно стало втроем. Барахлишком к тому времени кой-каким обросли: ванночки там всякие, колясочка... Север - дело известное. Картошку - ту ладно, в коридоре можно хранить, а кадушки под рыбу да капусту, шмутье-барахло - совсем девать некуда. И задумал Бабкин наискосок от дома соорудить свой домишко. Вообще на том месте сарай уже был. Издавна, видать, стоял. Ни то ни се - будто кто сверху нажал и слегка сдвинул. Пол земляной, оконце махонькое, всюду щели - собака пролезет. Одним словом, развалюха. Глядел на него, глядел Матвей да и сторговался с соседом-владельцем. Стал Бабкин владельцем частной собственности. Поговаривали, правда, что будут сносить все эти строения - под Дом пионеров. Но когда - никто точно не знал.

Когда совсем потеплело и стаял снег, он перво-наперво разобрал строение на части. Доски все оказались трухлявыми. Но все равно уложил их аккуратно в штабель на два поперечных бруса. На берегу выбрал восемь бревен - чтоб два венца вышло вместо фундамента. Но сначала вкопал столбы, скрепил их лиственничными брусьями. Лаги уложил прямо на землю. Непорядок, конечно, но "стакан" делать не стал: для домишка сойдет и так. Теперь чего? Знай обшивай досками до самой крыши, а там клади балку-матку и стели потолок. Тут-то и вышла первая загвоздка: где взять доски? Пошел Бабкин в горторг, а там на складах ящиков разных видимо-невидимо. Отобрал несколько мебельных. Древесина на них тесаная, подогнанная. Сперва хотел приколачивать доски встык, одна к другой, но, подумав, махнул сердито рукой - делать так делать! Особым фуганочком простругал с одного бока канавки, с другого - выступы соответственно. Получился добрый шпунт. Правда, пришлось обшивать сарай в три ряда - доски-то короткие. Намаялся, но вышло ладом. С востока оставил место под окно.

На все это ушла половина короткого северного лета. Бабкин осунулся и почернел. Шутка ли, семь часов на мусоровозке, сколько-то на сон, а остальное - на домишко. Марина, глядя на него, вздыхала, но при случае не отказывалась помочь: где доску подержать, где попилить вдвоем. Парнишка тем временем подрастал. Марина, однако, учебу не бросила, старалась всюду поспевать, оттого маленько тоже с лица сошла, глазищи одни остались.

А тут Федор Федорович опять заладил: иди да иди в столяры. Пошел бы

Матвей, тем более на первый случай вагончик ему обещали. Но заупрямился - видишь ли, домишко жалко бросать. "Как это так! Завсяко-просто - раз и бросил? Не пойдет. Ладно бы еще целый, а то даже и без окна". Мастерил он в ту пору оконную раму. Перед этим, правда, долго размышлял: какую? Подошло бы самое обыкновенное, волоковое окно: квадрат в стене и задвижка, как у них в деревне. Ну а если косящатое, то есть красное, - тут работать надо. Но пока делал косящатое, вспомнил о форточке - летом-то как без проветривание? Нужна форточка. Попотел вечер-другой и устроил настоящую фрамугу. Как в больших современных домах. Подогнал все это ладом, обшил наличником, навесил узкие створки ставней. Но тут же снял их и выпилил в каждой посередине два сердечка.

Лето тем временем катилось к исходу. Подули с моря мокрые ветры. Совсем запарился Матвей. А ведь еще не было пола. Вообще-то возни с ним, считай, никакой - сгодится и черновой: клади доски на лаги, подгоняй, забивай гвозди. Правда, плинтусы еще надо... Так бы и сделал Бабкин, не попадись ему на глаза ящики из-под апельсинов. Сделаны они были из ровных, красноватых, будто полированных плашек. Глянул он и ахнул - словно под паркет! Долго разглядывал узоры на древесине, но так и не мог определить породу - ящики были заграничные. Набрал он дощечек - одна к одной. И за субботу поверх чернового пола уложил паркет. Скрип-скрип! Как в приемной начальника СМУ.

Дверь сделал одностворчатую, с порогом, как полагается. А присев покурить на шершавые приступки, вспомнил о сенях. Как же без сенцев-то? Ведь занесет: зимы здесь, известно, пуржливые. Потом каждый раз корячься, откапывай. Но, сморгнув упавшую каплю дождя, поторопился заняться крышей. Сенцы подождут до следующего лета. Изловчился Матвей и все же сделал крышу: со стропилами, покатую, по чердаку разбросал мешка три опилок - для тепла; снаружи покрыл толем.

Внутри работал с подсветкой - темно стало. Работал, а сам ощущал вместе со строением резкие накаты предзимнего ветра. Мысленно определил место для печи. По диагонали от нее, как принято, - передний угол. Соорудил здесь стол и скамью. Вдоль глухой стены поставил верстак, набил гвозди для инструмента. Многое еще надо бы сделать - полки, табуретки, шкафчик... Но не стал. Потому что по-настоящему устал Матвей от домишка. Другим воскресным утром он приколотил над дверью охлупень - вырезанную из доски голову оленя - и сказал:

- Побег я, мать, в магазин, а ты закусь сваргань. Новоселье будем справлять - хватит!

- Поиграй с Максимкой, я пока все стаскаю в домишко. - Нагрузив сумки едой и посудой, она вышла из комнаты.

Бабкин затарахтел погремушкой перед сынишкиным носом, но вдруг бросился к двери и закричал:

- Погоди, Марина, погоди, говорю!

- Чего ты?

- Пойдем вместе.

- А Максимка?

- Мы мигом.

Прежде чем войти в дом, он так двинул ногой дверь, что та чуть не сорвалась с петель, крякнул и вдруг подхватил на руки супругу свою.

- Ой! - только и успела охнуть Марина.

- Чтоб все честь по чести, - выдохнул Бабкин и внес жену в комнату.

- А и тяжела ты, мать. Может, того, опять?..

- Глупый ты, Матвейка. - Она приложила руку к его губам. - Что я тебе, крольчиха...

Постояли с минуту и разом вспомнили о Максимке. Сходили за ним, завернули в тулуп и уложили на верстак.

Неторопливо выпили всю бутылку красного вина, поели отварной картошки с соленой кетой, закусили маринованными грибами.

- Ну, ладно, однако, на боковую пора, мне завтра рано, - сказал устало Матвей.

- И то правда, бери Максимку, а я со стола приберу.

- Ну, мать, ты тоже скажешь... Дом он и есть дом. Тут и первую ночь надо.

- Не чуди, Матвейка. Сына застудим - ночью, видать, заморозок ляжет.

- Да ему жарко в тулупище-то. А мы в кукуль залезем.

Она немного поспорила, посопротивлялась, но потом согласилась.

- ...А еще обошью снутри досками, под утеплитель, - сонным голосом пробормотал Матвей, - печь сруковожу, сенцы. А комнату верну мусоровоз- ной конторе... Надоело возить помои...

В середине ночи захныкал Максимка. Она проворно вылезла из мешка, прижала сынка к горячей груди, подошла к оконцу и, покачиваясь, тихонько запела:

 Чудо-чаделко-о, 
 Спи, мой ласковый. 
 Спи, мой маленький, 
 Мой родной. 
 Родна матушка, 
 Родна батюшка 
 Сберегут тебя, 
 Дорогой.

- Накинь хоть на себя, простынешь ведь... - пробормотал Бабкин.

- Хочешь пить, Матвейка? Погоди, морошки наведу тебе.

- Спи, жальчиночка. Обойдется...

Однако пил долго, медленно, смакуя сладко-кислый привкус тундровой малины. А сам думал о своей жальчиночке, о всей своей жизни.

предыдущая главасодержаниеследующая глава









© ANTARCTIC.SU, 2010-2020
При использовании материалов сайта активная ссылка обязательна:
http://antarctic.su/ 'Арктика и Антарктика'

Рейтинг@Mail.ru

Поможем с курсовой, контрольной, дипломной
1500+ квалифицированных специалистов готовы вам помочь