Глоток чистой воды (Минутко Игорь Александрович)

Родился в 1931 г. Писатель, член Союза писателей СССР. Автор пятнадцати книг - сборников рассказов и повестей. Живет в Москве.

В аэропорту его встретил референт министра, молодой вежливый человек с тихим голосом, в безукоризненном сером костюме, у референта была легкая, стремительная походка; желтые тупоносые ботинки на толстой подошве еле слышно поскрипывали.

- Прошу, Дмитрий Павлович, - сказал референт, распахивая дверцу машины.

- Мы сразу в министерство? - спросил Себастьянов, взглянув в зеркальце: там отражалось спокойное, замкнутое лицо референта.

- Вас примет заместитель министра Тихон Николаевич в одиннадцать тридцать,- ответил референт. - Впереди более двух часов свободного времени. Я думаю, вам надо устроиться. Номер забронирован в гостинице "Россия". Поезд в Мурманск отходит в час ночи. Вечер у вас свободен. Могу предложить билет в театр.

Себастьянов не нашелся, что ответить, и промолчал.

Был июнь, влажно блестело шоссе после утреннего дождя. Подмосковные леса по бокам дороги сверкали молодой листвой; о смотровое стекло ударилась маленькая бабочка с бледно-голубыми крылышками и прилипла, намертво распятая. Шофер включил "дворник" - распятие исчезло...

Начался город. Себастьянов жадно смотрел в окно: пестрые толпы на тротуарах, вереница витрин...

"Как давно я тут не был! - подумал он. - Шесть лет... Или семь?"

- Ведь вы, Дмитрий Павлович, москвич, - нарушил молчание референт. - Приятно приехать в родной город после столь долгого отсутствия.

"Мысли, что ли, он мои читает?"

- Я был москвичом, - сказал Себастьянов резко. И чтобы смягчить резкость, добавил: - Мать умерла, теперь здесь из родных никого нет.

- Я знаю, - тихо сказал референт; сочувствие прозвучало в его голосе...

В гостиничном номере, пока Дмитрий Павлович распаковывал чемодан, раскладывая вещи по кровати и дивану, референт удобно устроился в кресле, закинув ногу на ногу, и наблюдал за всем происходящим.

- Розовая однотонная рубашка очень подойдет к вашему костюму, вот к этому галстуку. - Референт щелкнул замками "дипломата". - Прошу: черный, с крупным белым горохом. И модно, и не кричаще. - Взглянул на часы, продолжал дружественно: - На туалет вам минут пятнадцать-двадцать хватит? А я пока с вашего разрешения... - Он взял розовую рубашку и мятые брюки - пойду к горничной.

"Ну и парень-паренек"... - подумал Дмитрий Павлович, раздеваясь.

Через пятнадцать минут он вышел из ванной. Референт сидел в кресле, закинув ногу на ногу. На спинке другого кресла висела отглаженная розовая рубашка, на диване лежали отглаженные брюки.

- Прекрасно, Дмитрий Павлович, - сказал референт. - В нашем распоряжении полтора часа. И если разрешите, я сам завяжу вам галстук. Сейчас в моде большие узлы. Позавтракаем на двенадцатом этаже.

Они поднялись вверх на быстром, бесшумном лифте, оказались в переполненном, гудящем голосам буфете, прошли к пустому столику у окна, на котором стояла табличка "Служебный", сели. Референт повернул табличку к стене, и сейчас же к ним подошла молоденькая официантка.

Завтрак был вкусен, в меру легок, с налетом пикантности. Допивая черный ароматный кофе, референт сказал:

- Я хочу вам, Дмитрий Павлович, дать два совета. Если не возражаете.

- Ну что вы, что вы! Польщен, Александр... простите (в аэропорту референт представился, но Себастьянов тут же забыл и имя, и отчество, и, тем более, фамилию).

- Александр Степанович Лаженин, - бесстрастно сказал референт. - Так вот. Первый совет. Не отказывайтесь от предложения министерства. Вроде бы нет никакого продвижения вверх. На строительстве Режской ТЭЦ вы работаете главным инженером, на строительстве Иманской вам предлагают ту же должность. Но Иманская - атомная станция! Передний край нашей энергетики. Притом на далеком Севере. - Щеки Лаженина чуть-чуть порозовели. - Стройка под постоянным контролем министерства, все время на виду. Великолепное поле деятельности для вас, Дмитрий Павлович, для таких динамичных натур, как вы. Есть где проявить себя.

- Почему вы решили, что я - динамичная натура? - спросил Дмитрий Павлович, все больше раздражаясь.

- Я знаком с вашим личным делом.

- Ах вот как... Прекрасно. - Себастьянову стало немного не по себе. - Ну а какой же второй совет, Александр Степанович?

- Я рекомендую вам на вопросы нашего зама, Тихона Николаевича, отвечать по возможности кратко: "Да". "Нет". Он не любит длиннот. Таков его стиль. - Референт коротко улыбнулся. - Зам о вас тоже все знает.

Пришла официантка со счетом. Дмитрий Павлович полез было в карман за бумажником, но референт опередил его, подав девушке три рубля и быстро получив сдачи двадцать копеек.

В гостиничном номере референт сказал:

- С вас, Дмитрий Павлович, семь семьдесят. Рубль сорок завтрак, пять тридцать галстук, рубль - глажение рубашки и брюк.

Оторопелый Себастьянов протянул референту две бумажки - пятерку и три рубля.

- Одну минуту. - Референт порылся в кошельке и положил на стол тридцать копеек. - Вот сдача.

- Далеко пойдете, Александр Степанович, - сказал Себастьянов.

- Надеюсь, - жестковато ответил Лаженин.

- Сколько вам лет, Саша?

- Двадцать четыре, - услышал он спокойный ответ референта.

В двадцать девять минут двенадцатого они вошли в приемную заместителя министра. Им навстречу поднялась миловидная пожилая женщина с толстой золотой цепочкой на шее и в седом парике.

- Добрый день, Дмитрий Павлович. Тихон Николаевич ждет вас.

Референт легонько сжал Себастьянову локоть:

- Я подожду вас. Ни пуха!

"К черту", - хотел было в сердцах ответить Себастьянов, но тут секретарша приоткрыла первую дубовую дверь:

- Прошу вас, Дмитрий Павлович!

У заместителя министра Себастьянов пробыл двадцать пять минут. В приемной, как только он вышел из кабинета, его встретил референт. Лаженин быстро поднялся со стула, заспешил навстречу.

- Вы приняли предложение? - спросил он.

- Принял.

- Поздравляю! - Крепкое рукопожатие. - Я не сомневался, что вы согласитесь. Отказываться от такой перспективы? Билет в спальном вагоне я вам закажу... Или вы хотите задержаться в Москве?

- Нет.

- Прекрасно! Значит, поезд в час ночи с Ленинградского вокзала. Я с билетом заезжаю за вами в гостиницу в двенадцать часов.

- Договорились, Саша.

Легкая, стремительная походка. Еле слышное поскрипывание желтых тупоносых ботинок. Что-то железное, твердое в спине. И еще, оказывается, у Лаженина большие оттопыренные уши - торчат в стороны розовыми тарелочками.

"Загадочный мальчик. Что-то ему от меня надо... Итак, целый день в Москве. Побродить что ли по маршрутам детства?" - раздумывал Себастьянов.

Но ничего из этого не вышло. Вместо своего переулка он нашел пустырь, обнесенный забором. Уцелели только две старые липы. Он их узнал: липы росли в их дворе, возле котельной. Котельной уже не существовало, к липам не подойдешь - забор. Здесь умерла мама, а он даже не смог приехать на похороны. Нет, не надо воспоминаний. На душе было неспокойно: то ли от разговора с заместителем министра, то ли от неудавшейся встречи с прошлым.

С заместителем министра они разговаривали через огромный письменный стол.

- Вы знакомы с нашим предложением, Дмитрий Павлович?

- Да.

- Режская ТЭЦ вот-вот полностью войдет в строй, не так ли?

- Да.

- Мы знаем, что на Режской ТЭЦ дела идут неплохо, в значительной мере благодаря вашей деятельности.

- Спасибо, Тихон Николаевич.

- Сколько вам лет, Дмитрий Павлович?

- Тридцать семь.

- Тридцать семь... Пушкинский возраст. Лучшие годы жизни, не так ли? Мы предлагаем вам должность главного инженера на Иманской атомной не случайно. Сейчас там тяжело, почти прорыв. Срываются все сроки пуска первого блока. Какая-то ерунда с отводным каналом. Из-за него все неприятности. И позиция у начальника строительства, товарища Захарова, весьма расплывчатая. В общем надо разобраться на месте. И мы просим вас прежде всего заняться этим локальным участком работ - отводным каналом.

- Если я окончательно приму предложение министерства.

- Естественно. Кстати, Дмитрий Павлович, в вас я почувствовал твердую линию. Там это и требуется. И вообще... С нас спросят выполнение задания, пуск первого блока в установленные сроки. Такова конкретная задача. Все остальное... Цветочки, василечки - для нас с вами больше эмоции.

- Я вас не совсем понимаю, Тихон Николаевич.

- Мне отсюда тоже не все видно. Так вы принимаете наше предложение?

- Дайте неделю-две на ознакомление.

- Очень разумно. Другого ответа от вас не ждал. Поезжайте, осмотритесь...

Себастьянов смотрел на пустырь, образовавшийся на месте переулка. Перед ним открылась хаотическая картина стройки: вырытый котлован, еще не убранные кучи кирпича и обрубков балок старых домов; от котельни, оказывается, осталась одна стена с рваными краями; земля их бывшего двора была вздыблена, разъята; бело, как кости, торчали искалеченные корни деревьев. Молодые рабочие в ярких металлических касках монтировали строительный кран. Кругом грохотало, ухало.

Только две древние липы безмятежно возвышались над стройкой - два нежных зеленых облака, пронизанных солнцем. Но Дмитрий Павлович видел - липы тоже обречены: к ним уже подошли рельсы, по которым будет ходить строительный кран, и рельсы пойдут дальше, вдоль всего котлована будущего огромного дома...

В номере гостиницы Себастьянов разделся, лег в постель и сразу заснул. Проснулся он от стука в дверь.

- Пять минут первого, Дмитрий Павлович, - весело сказал Лаженин, входя в комнату. - Вот билет, а вот... - Щелкнули замки "дипломата", и на столе появился великолепный термос с блестящим покрытием. - Японский, - заворковал Лаженин. - Входит полтора литра. Вам на северах в мотаниях по промплощадке очень даже пригодится. Горячий чай или кофе. Примите, Дмитрий Павлович, как презент в честь нашего знакомства. И не смейте отказываться, - предупредил он протестующий жест Себастьянова.

"Чем я заслужил подарок?" - подумал Себастьянов, спросил:

- А все-таки, сколько я вам должен, Саша?

- Что за счеты, Дмитрий Павлович! Сосчитаемся! - запротестовал референт. - Где ваш чемодан?

Уже в лифте Лаженин продолжил разговор:

- Надеюсь, мы еще увидимся. Ведь я диссертацию пишу на материале Иманской станции. И в разработке проекта принимал участие. Я тогда в НИИ обретался. Я там, на промплощадке, бывал не единожды!.. - Все это было сказано быстро, без особого выражения, на одном дыхании. - Я вам, Дмитрий Павлович, подробно напишу.

Себастьянов не успел ответить: дверцы разошлись в стороны, и лифт исторгнул их в галдящую толпу иностранцев.

Далее все произошло в убыстренном темпе: дорога на Ленинградский вокзал, толпа на перроне, особый, волнующий запах поездов, рельсов, шпал, пропитанных машинным маслом, - запах странствий... Напутственные, ничего не значащие слова референта, дружеское рукопожатие.

В первые дни на новом месте Себастьянов виделся с начальником управления строительства Захаровым мельком. Познакомились, очень кратко поговорили. Захаров на своей машине отвез Себастьянова в гостиницу. Посидели немного в уютном номере, окно которого выходило прямо в сосновый низкорослый лес, где тускло блестело озеро, а еще дальше вздымалась сопка, казавшаяся голубоватой, покурили.

- Давайте так, Дмитрий Павлович, - сказал Захаров. У него был грубый, простуженный голос, обветренное лицо с резкими, тоже грубыми чертами; все было крупно: нос, массивный подбородок, высокий, с двумя глубокими морщинами лоб. "Лет сорок с небольшим",- подумал Себастьянов. - Давайте так: несколько дней - вам на ознакомление, а потом поговорим подробно. И об отводном канале отдельно. Мне уже звонили из министерства. В том смысле, что вы этот участок работы возьмете под свой непосредственный контроль. - Захаров глубоко затянулся табачным дымом, помедлил. - Если останетесь у нас.

Стояли последние дни июня, и погода поразила Себастьянова: он приготовился встретить здесь, за полярным кругом, холод, ветры, чуть ли не снег. А была жара, ослепительное солнце, кругами ходящее по небу. Все вокруг буйно зеленело; в сосновом лесу, который со всех сторон окружал поселок Северный, расстилались большие ковры голубики и черники; из окна своего номера он слышал возбужденные голоса купальщиков и плеск воды. Плыли над землей колдовские белые ночи, и Дмитрий Павлович плохо спал.

Промплощадка, где шло сооружение атомной электростанции, находилась в 20 километрах от поселка энергетиков и строителей. Уже несколько дней Дмитрий Павлович ездил туда мимо прозрачных тихих озер, сопок, покрытых лесом, мимо гигантских валунов, принесенных ледником, мимо плешин пожарищ и вырубок, ярко-лиловых от зарослей иван-чая. Но все эти картины, быстро мелькавшие за окном машины, не вторгались в сознание Себастьянова. Его мысли были сосредоточены на гигантской стройке, в проблемы и сложности которой он вникал все больше. Его захватило это строительство, ему нравились люди, работающие здесь. Каждое утро он с волнением вглядывался в исполинские контуры реакторного цеха - там должно забиться атомное сердце первого блока... Уже шли последние отделочные работы в зале главного щита управления. Все упиралось в сооружение отводного канала - в него будет идти сброс воды, охлаждающей паропроводы турбины и реакторов.

Себастьянов уже понял, как ему казалось, причины того, почему сооружение отводного канала законсервировано. Каждый раз он подъезжал к тому месту, где остановились работы, - над глубоким рвом замерла стрела шагающего экскаватора. Себастьянов смотрел на пронзительно-голубую полосу озера, которое начиналось невдалеке, метрах в пятидесяти от экскаватора, на гряду высоких сосен, поднявшихся на левом берегу, - стволы их тепло, медно светились на солнце.

Дмитрий Павлович с нетерпением ждал разговора с Захаровым об отводном канале. Начальник управления строительства пригласил его к себе в пятницу, в конце рабочего дня.

- Располагайтесь, Дмитрий Павлович.

Они сидели не за массивным письменным столом, а у журнального столика, на котором были разложены чертежи, какие-то папки и документы.

- Итак, отводной канал, - заговорил начальник управления строительства. - Очевидно, вы уже разобрались в положении дел.

Себастьянов промолчал.

- И все-таки я уточню эту тяжкую ситуацию. - Захаров провел рукой по хрустящей кальке с темно-фиолетовыми линиями и пунктирами. - Вот, прошу. - Они оба склонились над чертежом. - Первый блок уже, как вам известно, готовый. И отводной канал... Вот здесь мы остановили работы, в 70 метрах от озера Ясное... Небольшая информация. Когда проектанты были здесь, произошло настоящее сражение. Между ними и главным образом местными людьми, причастными к строительству нашей станции. Я, между прочим, местный. Столкнулись две точки зрения. Проектанты предложили...- Захаров помедлил, похоже, подавил в себе что-то - оригинальный, смелый и, безусловно, экономически выгодный вариант. Использовать в качестве участка отводного канала озеро Ясное. Смотрите. От станции до озера Имана три километра триста метров. Такова должна быть длина отводного канала по первоначальному проекту. И это была идея проектантов из московского института. На пути канала, чуть в сторону, - озеро Ясное. Вы его видели?

- Видел, - сказал Себастьянов.

- Озеро имеет форму вытянутой дуги. Длина его два километра сто семь метров, ширина от пятидесяти до четырехсот метров. Проектанты предложили не тянуть канал вдоль озера Ясное, как предполагалось вначале, а возле станции ввести его в озеро... Конечно, грандиозный довод - экономия средств, необходимых почти на два километра прокладки канала. - Захаров внимательно посмотрел на Себастьянова; Дмитрий Павлович опять промолчал...- А затем вывести канал из озера Ясное - всего сто тридцать метров - в озеро Имана. Вот расчеты и доводы проектантов. - Захаров протянул Себастьянову папку.

Себастьянов внимательно просмотрел документацию.

Под многими расчетами и чертежами среди прочих стояла подпись - А. Лаженин.

- Что же, все весьма убедительно, - сказал он, начиная испытывать непонятное беспокойство. - А какие же доводы у противников этого варианта отводного канала?

- Единственное! - Захаров вдруг встал и быстро заходил по кабинету. - Озеро Ясное. Его нельзя губить!

- Губить? - удивился Себастьянов.

- Именно, Дмитрий Павлович. Губить... Озеро Ясное - уникальное. Ведь вся система озер у нас едина, они все между собой сообщаются. А Ясное - замкнутое, его питают только родники. В этом озере редчайшая вода. Вы ее не пробовали?

- Нет.

- Она и целебна, и совершенно удивительна на вкус. Озеро Ясное - это тайна и загадка природы. Гордость наших мест, о нем в народе песни поются... И вот, если мы превратим эту северную жемчужину в отводной канал, разомкнем наше Ясное, вольем его в единую озерную систему, мы своими руками погубим... - Валерий Иванович поискал нужное слово, не нашел его, безнадежно махнул рукой.

- И что же делать? - растерянно спросил Себастьянов. - Ведь это не выход - законсервировать сооружение канала на полпути.

- Да, не выход, - жестко сказал Захаров. - И поэтому вы здесь. Превращайте Ясное в отводной канал. Действительно, с точки зрения экономии средств... немалых средств - это... - Он зло усмехнулся, - гениальное решение. Но я, своими руками, не могу. Вы поймите: я не один. Спасти Ясное пытались многие люди, прежде всего, повторяю, местные. Те, с кем мне здесь жить и работать. А вы, уж простите, Дмитрий Павлович, вы - человек у нас временный: построите Иманскую атомную и уедете из нашего Заполярья. Вам легче. Вот и приступайте... Вернее, завершайте.

Теперь Валерий Иванович Захаров стоял перед Себастьяновым, его обветренное лицо было похоже на застывшую бронзу.

- Только вы меня, Дмитрий Павлович, не упрощайте... Я не какой-нибудь прожектер, и тем более не страус, прячущий от опасности голову в песок. Я законсервировал сооружение отводного канала у самой трагической черты в надежде, что министерство ответит...

- На что? - быстро перебил Себастьянов.

- Прежде чем вы приступите к убийству озера Ясное, - опять жестко, непримиримо сказал Захаров, - познакомьтесь, пожалуйста, и повнимательнее, с проектом нашего прораба Тавриева. Вот он уж истинный фанатик идеи спасения озера. Инженер, умница. Он и его единомышленники разработали свой вариант прокладки отводного канала. Конечно, ничего принципиально нового там нет. Они решали единственную задачу - экономия средств везде, где только можно: на метре грунта, на полтонне железобетона... И по расчетам, расходы удалось сократить на сорок один процент. Вернее, удалось бы... Господи! Они каждую копейку считали, включив сюда бесплатные субботники на сооружение канала. И уверяю вас, на эти субботники вышел бы весь поселок. Проект послали в министерство. Ответа не последовало. Вернее, ответ есть - приехали вы. Потом уже был звонок.

Себастьянов не успел ответить - Захаров нажал рычажок телефонного аппарата:

- Александр Миронович, сейчас Себастьянов будет у тебя. - Захаров повернулся к Дмитрию Павловичу. - Идите, он давно ждет. По коридору вторая дверь направо, шестая комната.

Тавриев встретил Себастьянова в дверях шестой комнаты. Это был плотный мужчина лет пятидесяти, с голубыми глазами на загорелом лице, обрамленном седеющей бородой. Быстрые, резкие движения, что-то нетерпеливое, проступающее во всем облике ("И затравленное", - подумал Себастьянов). В левой руке большой портфель, туго набитый.

- Здравствуйте, Дмитрий Павлович. ("Я уже его видел на промплощадке", - подумал Себастьянов.)

- Все здесь. - Тавриев взглянул на портфель. - Но у меня к вам предложение. Ведь вы не бывали на Ясном?

- Нет.

- Так вот что, давайте-ка махнем туда. У меня машина, палатка. С ночевкой. И спальный мешок для вас найдется. Там я все вам покажу... И растолкую. Наглядно будет.

- Что же... - Дмитрий Павлович несколько опешил от неожиданности. - Но вам такие хлопоты...

- Полноте, - нетерпеливо, радостно перебил Тавриев. - Вы в гостинице живете? - Он взглянул на часы. - Сейчас полседьмого. В восемь я за вами заеду.

И прораб Тавриев быстро, не оглядываясь, зашагал по коридору.

В гостинице Себастьянова ждало письмо.

Александр Степанович Лаженин писал:

"Дорогой Дмитрий Павлович!

Вы, конечно, уже познакомились с так называемым "проектом" Тавриева и иже с ним. Много не надо, чтобы разобраться в невежестве этих, с позволенья сказать, "энтузиастов". Я имею в виду экономическое невежество. Наше предложение дает колоссальный эффект в сбережении народных средств. Плюс фактор времени. Самой природой создан основной участок отводного канала. И вот находятся сомнительные романтики, которые под видом охраны окружающей среды готовы разбазаривать средства, с которыми у нас - не мне вам говорить - весьма и весьма напряженно.

О "проекте" Тавриева и КО я доложил в общих чертах Тихону Никола-евичу еще до вашего вызова в Москву. Тогда и возникла идея рекомендовать Вас в главные инженеры строительства Иманской АЭС вместо отозванного Башкирова (который был, к сожалению, сторонником "проекта" Тавриева или во всяком случае относился к нему благосклонно). Когда Вы были еще в пути, я, по поручению Тихона Николаевича, звонил Захарову по поводу вашего назначения, и, в частности, говорил с ним о том, что Вы займетесь завершением сооружения отводного канала согласно утвержденному проекту. Не скрою, разговор был не из легких и вообще позиция тов. Захарова в этой проблеме вызывает, мягко говоря, недоумение.

Теперь у нас надеются на энергичные действия нового главного инженера, на Вас, Дмитрий Павлович...

От себя скажу, что и я в Вас очень верю. Тем более что тема моей диссертации, над которой я сейчас работаю, - "Сооружение отводного канала на Иманской АЭС с использованием естественного водного бассейна", то есть озера Ясное. Я был бы Вам очень признателен, Дмитрий Павлович, если бы Вы согласились быть моим научным руководителем. А в дальнейшем можно подумать о совместной работе на этом богатейшем материале. В смысле публикации у меня в наших журналах и издательствах есть кой-какие связи.

Как Вы устроились на новом месте? Как Вам Заполярье? Кстати! Не за горами полярная ночь и прочие северные прелести. Вам необходимо подумать о теплой одежде. Есть ли у Вас дубленка? Если нет, могу достать французскую или, в худшем случае, болгарскую по сходной цене. Вы только черкните. И вообще - пишите!

Дружески - Ваш Саша"

""Мой Саша..." - подумал Себастьянов. - "Парень-паренек"..."

Он еще раз прочитал письмо.

"Так, так... Понятно. Собственно, что мне понятно?.."

В дверь постучали.

- Войдите! - вздрогнув, сказал Себастьянов.

В открытую дверь просунулась голова Тавриева.

- Вы готовы? Машина внизу.

У Тавриева был старенький, замызганный "Москвич" вишневого цвета; заднее сиденье было завалено спальными мешками, какими-то свертками, складными удочками.

Распахивая перед Себастьяновым дверцу, Тавриев сказал:

- Прошу! Мы с вами поедем в дальний край Ясного, там у лесника оставим машину и на лодке переплывем на другой берег, в сосновый бор. Знаю я там одно местечко.

...Быстро выехали из поселка Северный; началось бетонное шоссе, рассекающее болото с белыми островками отцветшей пушицы, с уныло торчащими из воды тощими одинокими сосенками.

Скоро свернули на боковую грунтовую дорогу. "Москвич" стало кидать на ухабах. По сторонам теперь был сосновый лес. Иногда близко подходило озеро, и видны были прозрачные волны, набегающие на каменистый берег.

"Странно, - думал Дмитрий Павлович, - девятый час вечера, а деревья освещены солнцем. Странно все. Зачем-то я согласился ехать..."

- Вы еще не успели присмотреться к здешним местам? - нарушил молчание Тавриев

- Не успел. Некогда. Да я, если говорить честно... - он быстро взглянул на суровый, четкий профиль прораба,- не очень-то большой любитель природы.

- Я здесь сразу после института. - Тавриев вроде бы не расслышал последних слов Себастьянова. - Скоро уже тридцать лет. И все не могу привыкнуть.

- К чему?

- К этой красоте. - Тавриев сбавил скорость. - Вы всмотритесь.

Себастьянов снисходительно улыбнулся и стал смотреть в окно.

Все чаще подходили к дороге озера, ртутно блестя сквозь четкую сетку деревьев. Между озерами шли низкорослые сосновые и еловые леса. Иногда леса карабкались на пологие холмы и отчетливо были рассечены гранитными грядами, огромными валунами самых причудливых форм - то были древние маршруты ледника. В окружающем мире преобладали три цвета: голубой - небо и озера; темно-зеленый - леса; серый - гранит, валуны, мхи. Меланхолический розовый цвет еще был разлит кругом, наверно от приближающейся вечерней зари. Впереди покачивалась плавная гряда гор, и они тоже были едва уловимо подкрашены розовым.

Дмитрий Павлович поймал себя на том, что не может оторвать взгляда от картин за окном машины. Он начал вдруг улавливать некую закономерность, замкнутый, как будто кем-то продуманный цикл: озера, леса, суровые каменные глыбы, покрытые мхом... В то же время в этой чередующейся закономерности была пластичная целостность, заключающая в себе гармонию, совершенство...

Он увидел в зеркальце, что Тавриев пристально, напряженно разглядывает его.

- У северной природы есть одно потрясающее свойство, - опять заговорил Тавриев. - Нет, лучше так... - Он остановил машину. - Давайте выйдем.

Как только Себастьянов ступил на влажный грунт дороги, вдохнул сырой лесной воздух, ощутил резкую свежесть, он словно оглох - казалось, плотная тишина поглотила его.

- Я вижу, вы почувствовали, - тихо заговорил Тавриев. - Еще совсем молодым, в первые дни пребывания здесь, я остро, пронзительно ощутил эту тишину, когда однажды отправился на рыбалку к далекому озеру. Теперь я знаю: свойство нашего северного края, может быть, одно из главных его свойств - молчание природы. Молчание лесов, гор, тундры, озер, снегов. Даже молчание рек на каменистых перекатах, молчание пурги и свиста ветра в горах. Все равно - молчание... - Тавриев посмотрел на Себастьянова, показалось тому, с сожалением. - Молчание, пока мы не вторгаемся в него грохотом строек, пока не нарушаем эту божественную тишину нашим индустриальным могуществом.

Себастьянов не знал, что ответить. В душе опять зародилось беспокойство.

- Простите, - сказал Тавриев, очевидно по-своему истолковав его молчание. - Поехали, тут уже близко.

Скоро они остановились у одинокой сторожки, над которой патриархально, древне вился дымок из трубы. С лаем выбежали к машине две пушистые лайки, но тут же узнали Тавриева, яростно закрутили хвостами.

Вышел к ним навстречу лесничий, крепкий старик в ватнике и высоких резиновых сапогах, с непокрытой седой головой, молча за руку поздоровался с приезжими.

- Он немой, - сказал Тавриев.

Взвалили вещи на плечи и по тропинке за лесником, который нес весла, спустились к озеру - оказывается, оно было рядом, метрах в ста от сторожки; у берега к затопленной мореной колоде были привязаны две лодки.

- Вот и наше Ясное,- сказал Тавриев.- Видите станцию? - Над водной гладью за вершинами сосен, далеко впереди, виднелась полосатая труба. Себастьянов узнал контуры реакторного цеха, который расстояние превращало в спичечный коробок, поставленный на ребро.

- Мы с вами на противоположном краю озера. А здесь, совсем рядом, предполагается... - Тавриев помолчал, - по их проекту вывести канал из Ясного в озеро Имана, отрезок всего в сто тридцать метров. Вы знаете.

- Да, знаю, - почему-то резко ответил Дмитрий Павлович.

Погрузили вещи в лодку, Тавриев сел на весла, протянул Себастьянову

ватник. - Накиньте. Будет прохладно.

Лесник оттолкнул лодку, помахал им рукой. Поплыли.

Стал отодвигаться берег, на котором стеной стояли высокие, стройные сосны. Под килем лодки невнятно лопотала вода. Свежий, острый ветерок, летевший в лицо, пахнул рыбой. Стало холодно, и Себастьянов на все пуговицы застегнул ватник. Дышалось ему легко, полной грудью, и вдруг он поймал себя на мысли, что, пожалуй, никогда в его жизни, заполненной работой и сутолокой, не было вот этого: первозданности молчаливого мира природы, одиночества на пустынном озере, розового северного неба над головой. Беспредельность, глубина, несуетность.

"Боже мой, как хорошо! - подумал Себастьянов и почувствовал, что спазм сжимает горло. - Да что это со мной? Что происходит?.."

- Сегодня, Дмитрий Павлович,- заговорил Тавриев,- я скажу вам совсем немного. Вот сейчас скажу... А так мы просто проведем вечер и ночь на Ясном, у костра, будем варить уху, я вас угощу чаем, который получается только из воды Ясного. Сегодня я вам хочу сказать следующее: превращать это уникальное озеро в часть отводного канала безнравственно!

- Почему?

- В результате сообщения с другими озерами оно потеряет свою уникальность, вы понимаете. - И Себастьянов почувствовал дрожь в голосе Тавриева. - Останется только видимость озера. Единственная в своем роде вода навсегда исчезнет, облысеют берега, сосны погибнут, потому что вода опустится до общего уровня. И эти древние сосны тоже уникальны: озеро и сосновый бор - единство. Природа миллионы лет трудилась над созданием этого чуда, а мы с вами в два рабочих месяца покончим... А! - Тавриев закашлялся. - Безнравственность тут двойная. Ведь мы, вторгшись в жизнь Ясного, не только погубим его, но и кощунственно надругаемся над самой идеей строительства атомных электростанций!

- Я вас не понимаю...

- Чего же тут понимать... - В голосе Тавриева была теперь непримиримость. - Ведь впервые мы нашли формулу строительства электростанций, которая не разрушает окружающую природу. Везде мы говорим и пишем: "Атомные электростанции - это ясное небо, чистые воды, нетронутые ландшафты". Это так и есть! Если бы мы по старой привычке не гнались за сиюминутной прибылью, если бы не думали о завтрашней премии, если бы кто-то не пекся о своем продвижении по служебной лестнице...

- Или не помышлял о диссертации, - усмехнулся Себастьянов.

- Простите, не понял.

- Это я так...

- Что же, - гневно продолжал Тавриев, - давайте губить Ясное ради ближайших планов и выгод! Только и на знамени нашем, с которым мы шагаем по лесам и весям, давайте напишем: "После нас хоть потоп!" По крайней мере будет честно.

Себастьянов молчал. Журчала под килем лодки вода. Пара уток пролетела низко над озером, свистя крыльями.

Солнце село, и зыбко, расплывчато все было кругом.

- Простите, - сказал Тавриев. - Сегодня больше не буду. Я вас привез сюда еще вот почему... Чтобы вы почувствовали то, что и другие чувствовали, когда попадали на Ясное. Нам всем строительство атомной станции необходимо, но нам также необходимо хотя бы раз в году побывать на таком озере, побыть один на один с природой, вглядеться в ее молчаливое, но всегда прекрасное лицо, почувствовать свою слитность с землей, с небом, с шумом деревьев под ночным ветром, ощутить себя нерасторжимой частицей природы - праматери всего живого.

Вечер и ночь Дмитрий Павлович Себастьянов провел на берегу Ясного, у костра, в обществе ставшего молчаливым и сосредоточенным Тавриева.

Только в начале их отдыха на озере Тавриев, набрав для чая воду в коте-лок, сказал:

- Раньше в церкви верующие получали святую воду. Вот и я хочу вас причастить глотком свежей воды из Ясного. Наивно, но я надеюсь, что таким образом обращу вас в свою веру. Отпейте! - И он протянул Севастьянову котелок.

Вода была обжигающе холодна, в ней ощущался еле уловимый аромат живицы, чего-то еще такого же удивительно бодрящего. "Вот она, живая вода русских сказок", - подумал Себастьянов.

...Плыла над озером Ясным светлая северная ночь. Солнце, скрытое за грядой сосен, так и не зашло. Над гладью озера возник туман, поплыл рваной пеленой. Еще сильнее запахло землей, хвоей, чем-то первозданным, что не мог точным словом определить Себастьянов, но понял: это запахи того прекрасного мира, который он, человек, может легко разрушить. Уничтожить озеро Ясное, эти свечи-сосны, с таким трудом выросшие на каменистой почве, - разве это не убийство матери-природы? Себастьянов устрашился обнаженной сути своих мыслей.

"Мои прошлые четыре стройки, - думал он. - Могучая техника. Наступление на стихию. Премии и рапорты. Выполнение напряженных планов. Как же! Человек - победитель стихий, гордились мы. ...И это мы, люди. А ведь человек - венец творенья. Да, мы шли через жестокую необходимость, трудности и ошибки, считая, что земные богатства неисчерпаемы. Но теперь-то мы понимаем, что это не так. Мы движемся вперед, мы совершенствуемся, должны совершенствоваться, черт возьми, если мы не хотим себе зла. Должны становиться мудрее, главное, действительно человечнее! Хорошо сказал Тавриев: "Мы нашли формулу строительства электростанций, которая не разрушает окружающую среду". Не разрушает природу... - вот в чем человеч-ность, вот в чем истина!"

Горел костер, постреливали искрами поленья. Бледное пламя угадывалось при нереальном свете северной ночи. Себастьянов чувствовал жар костра на лице, вдыхал запах дыма, свежие ароматы озера, сосен, и никогда до этого он не ощущал такой близости, слитности с природой, с окружающим миром. Ощущения были так явственны, наполнены такой гармонией, что Себастьянов, казалось бы, уже не юноша, инженер, "технарь", начисто отрешенный от лирики, испытывал в эти минуты глубокое счастье.

На поверхности озера лежала голубая бабочка. Но странно, она не показалась Себастьянову распятой, как тогда, в Москве, на смотровом стекле машины. Ее крылья трепетали, вызывая еле заметные колебания упругой поверхности озера.

Никогда, никогда в жизни Себастьянова не было такой чудесной ночи...

- Александр Миронович, поднимайтесь! - позвал он спавшего Тавриева. - Раскрывайте свой портфель, показывайте...

Утром в понедельник Себастьянов вошел в кабинет начальника управления строительства АЭС, поздоровавшись, спросил:

- Валерий Иванович, вам известен такой молодой человек - Александр Степанович Лаженин?

Захаров недобро усмехнулся:

- Еще бы!

- Я познакомился со всеми разработками Тавриева и его коллег. В общем я убежден, что заместитель министра, Тихон Николаевич, мягко говоря, неполно информирован о варианте отводного канала, разработанного Тавриевым. Информирован, насколько я понимаю, Лажениным. Боюсь, что этот энергичный юноша преследует свои интересы.

- Я знаю, - сказал Захаров. - Ну и что же?

- Что? - Себастьянов внимательно взглянул на собеседника. - Я думаю, в генеральном плане нужно сделать поправку. - Он помолчал. Было заметно, что разговор волнует его. - Мы не тронем озера Ясное. Не имеем права. Но надо все обосновать. Уверен - в министерстве нас поймут.

- Может, и поймут. Ясно одно: сорвем все плановые сроки пуска первого блока - выговоров с занесением в личное дело нам с вами, Дмитрий Павлович, не миновать. Но их мы как-нибудь переживем, верно? Лаженин, да и не он один, так просто не сдастся, крови нам еще попортит. За наше дело крови не жалко. Важно, Дмитрий Павлович, другое. Как сказано у поэта, не помню какого: "Если будет Россия, значит, буду и я". Вот что важно.

- Да, вы правы. Надо только поумнее обосновать наше письмо в министерство. Чтоб там поняли: наш вариант - единственный, - сказал Себастьянов.

- Давайте не защищаться, а нападать. Наше-то дело святое. Отстоим озеро! - Захаров улыбнулся, нажал рычажок селектора. - Тавриев? Мироныч, двигай ко мне. И портфель свой знаменитый захвати. Мы ждем.

Коротко о разном

Инфракрасное излучение на службе исследователей

Инфракрасная техника прочно вошла в арсенал исследователей всевозможных специальностей. Любые вещества при температуре выше абсолютного нуля излучают в инфракрасном диапазоне электромагнитного спектра волны, которые зависят от характера поверхности и от ее температуры. Это излучение записывается с помощью прибора - радиометра. Инфракрасное изображение часто фиксирует предметы, которые невозможно сфотографировать обычным путем, например машины, спрятанные самым тщательным образом.

Установление местонахождения изучаемых объектов с использованием инфракрасного излучения успешно осуществляется в полярных и околополярных областях. С помощью инфракрасных лучей ученые распознают и разграничивают различные типы льдов, в том числе морской лед, покрытый снегом. Вода, которая находится подо льдом, передает через лед и через снежный покров часть своего тепла. В зависимости от толщины льда передается различное количество тепла, и по полученному инфракрасному изображению можно определить относительную толщину льда и топографические характеристики, позволяющие классифицировать льды.

Инфракрасные лучи приходят на помощь биологам- охотоведам при определении численности животных. Многие животные ведут себя ночью активнее, чем днем, и поэтому можно вести наблюдения ночью успешнее. Инфракрасное излучение, исходящее от теплого тела животного, улавливается прибором, и полученное изображение позволяет точнее определить численность животных. Так, например, относительно точно можно установить численность крупнейших обитателей Арктики - белых медведей. Положительный опыт такого рода проведен аляскинским биологом Дж. Бруксом.