Берданка Нялымтыси (Симченко Юрий Борисович)

Родился в 1935 г. Кандидат исторических наук. Старший научный сотрудник Института этнографии имени Н. Н. Миклухо-Маклая АН СССР. Член редколлегии сборника "Полярный круг". Участник ряда экспедиций в различные районы Крайнего Севера. Автор трех научно-художественных книг, многих научных, научно-популярных и художественных статей, очерков, рассказов. Живет в Москве.

На нарте Нялымтыси были прикреплены с двух сторон карабин и берданка. Нялымтыси снял берданку. Она была завернута в зимнюю оленью шкуру, пропитанную гусиным жиром, и обмотана ремнем. Старик немного повозился, развязывая узлы, сматывая ремень и разворачивая шкуру. Ружье было совсем новенькое, лишь ничтожные царапины виднелись на ложе. Металл ствола, затвора, спускового крючка, предохранительной скобы тускло блестел, как и в тот день, когда Нялымтыси взял берданку в свои руки первый раз.

- Вот смотри, Моу-нямы (Земля-мать), - зашептал старик, - совсем новое священное Живое тебе отдаю.

Старик называл мысленно эту берданку Живое.

- Почему так это? - спрашивал старик Землю. - Мое тело уже совсем старое, кости только сами себя поднимают. Баба моя тоже умирать время дошла. А священное Живое - век молодое.

Старик открыл наполовину затвор и увидел, как из патронника вылезло желтое тело нестрелянного патрона.

- Почему так? - шептал старик. - Священное Живое столько же живет, сколько я, сколько моя баба, а молодое. Почему мы стареем? Почему сила от нас уходит? Почему?

В горле старика уже жила песня. Он пел ее пока без слов, по пятидесятилетней привычке. По пятидесятилетней привычке перед ним возникло лицо русского Агаппия со светлой бородищей и глазами, которые нганасаны называли "китаракы" - подобные дыму.

...Пятьдесят лет назад Нялымтыси, его мать и отец, брат его матери с женой и ребятишками, мать и отец его матери вышли на низ реки Нямыэ, между горлами больших рек Тари и Энкаху. У них были всего два чума. Дедушка с бабушкой, отец с матерью и Нялымтыси жили в одном чуме. Брат матери с семьей - в другом. У брата матери было пятеро маленьких ребятишек. Только Нялымтыси был один взрослый парень на стойбище. Дел у Нялымтыси хватало. Его отец, брат его матери и он - всего трое мужиков кормили всех.

- Балта (все), - сказал дед, когда аргиш вышел на высокий берег Нямыэ. - Здесь будем.

Сперва на той стороне, пока дикий олень не пройдет, потом обратно сюда вернемся, чтобы снова дикого осенью встретить.

Дикие олени весной уходят на берег Таймыра, к Северному Ледовитому. Олень - основа нганасанской жизни. Два раза в году дикий пересекает людские дороги: весной и осенью. Весной бесчисленные стада идут на север, в тундру; там у них появляется молодняк. Осенью возвращаются они на юг. Два раза в год посылала Моу-нямы (Земля-мать) нганасанам еду. Ее надо было запасти на весь год. От этого зависела вся жизнь нганасан. Мальчишки с пяти лет учились бросать аркан - маут, владеть фонка - копьем, плавать на юркой нгондуй - лодочке. Оленя добывали главным образом на воде. Когда олень плыл по реке, его догоняли на лодке и закалывали копьем. Мужчиной считали лишь того, кто добыл хотя бы одного дикого оленя.

На стойбище дед извел всех. Вечная забота о еде, о благополучии своих людей не давала ему спать. Чумы стояли в низине. С той стороны, откуда должны были прийти дикие олени, их не было видно. На высоком берегу, поросшем тальником, дед сидел и днем и ночью, вглядываясь слезящимися глазами вдаль. Он почти не ел. Мать Нялымтыси ходила к нему, приносила то кусочек вяленого мяса, то свежую рыбу, пойманную парнем. Иногда дед приходил ночью отдохнуть, будил Нялымтыси и посылал его на берег.

- Не спи, не спи, - ворчал старик. - Во сне можно и жизнь прожить. Наяву ничего не останется. Иди, мой маленький!

После таких ласковых слов деда Нялымтыси не хотелось ругаться даже в душе. Он брал копье и шел на берег.

Олени появились днем. Еще утром заволновались собаки, и отец с братом матери привязали их внутри чумов. На стойбище собралось стадо своих ездовых оленей. Все олешки пришли к чумам, но смотрели они не на людей. Смотрели они в сторону берега. Там где-то, через реку, еще невидимые, шли их дикие братья.

- Дямолой (беда), - заворчал дед. - Теперь почуяли. Сами свободы захотели. Теперь их далеко гнать надо.

Брат матери молча встал, ушел в свой чум и вскоре вышел оттуда с маутом и ружьем.

- Гони за дальнюю речку, - посоветовал дед. - Там ее перейди. Мелкая речка - перейти можно. Оленей за сопку веди.

На стойбище остались два добытчика - Нялымтыси и его отец.

- Ты, парень, колоть диких будешь. Твой отец добытых подбирать будет ниже по реке.

- Правильно говорит барба (вождь), - немного иронически произнес, ни к кому не обращаясь, отец. Он взял лодку и потащил ее по мху к излучине ниже по течению.

У нганасан не принято разговаривать зятю с тестем и тещей. Говорят они друг о друге как о людях посторонних.

- Пойдем, нюо (парень), - велел дед и заковылял к берегу.

Первые дикие никак не шли в воду. Они то приближались к воде и нюхали воздух, задрав морды, то снова возвращались в тундру. Почуять людей звери не могли: ветер был от них.

Дед тихонько шептал, обращаясь к камням, торчавшим на оленьей переправе:

- Вы, дети Земли-матери! Вы, Фалакойка (каменные идолы), рождающиеся из ее тела, помогайте нам. Прильните к матери своей, просите ее - пусть посылает оленей к нам. Здесь пусть идут олени. Пусть идут они, как ходили всегда при матерях наших. Мы вам, дети Земли-матери, богатый пай дадим. Вашу долю дадим. Кормить вас будем. Вкусный жир давать будем. Мы глаза- то оленей назад матери-Земле отдадим. Пусть опять оленей рожает...

Наконец первый бык сошел в воду и поплыл, шесть других пошли за ним.

- Са, - тихо выдохнул дед. - Пусть уходят. Пусть другим дорогу откроют.

Прекрасные звери пересекали реку плотной кучкой. Они приплыли точно к тому месту, где сидел со стариком Нялымтыси, вышли на берег и спокойной трусцой пошли в сторону ледяного моря, в сторону устья могучей реки.

- Няга (хорошо), - сказал удовлетворенно дед. - Теперь смотри - другие придут, их добывать будем.

Других пришло много. Четыре раза выскакивал из засады Нялымтыси и кидался в нгондуй. Четыре раза вниз уплывали туши заколотых диких. Олени шли плотными стадами с небольшими перерывами. Нялымтыси приготовился уже в пятый раз бежать к берегу, когда его остановил человеческий окрик, доносившийся с реки. Дед побледнел, обшаривая подслеповатыми глазами все вокруг. С реки опять донесся крик. Плывшие уже посередине реки олени повернули обратно. Из-за низкой косы показался небольшой плот. На нем два человека. Не нганасаны по одежде. Русские.

В тундре принято сначала помочь человеку, а потом уже тешить свое любопытство.

Мать Нялымтыси издалека увидела, что идут чужие люди, и, когда Нялымтыси и старик с пришельцами приблизились к чумам, в котле уже кипел травяной отвар с последней щепотью чая, рыба была разделана на низеньком столике, кусок свежего оленьего мяса лежал на доске возле очага.

- Ешьте, - только и сказала она, увидев запавшие глаза незнакомцев, сожженные солнцем щеки и тощие шеи.

Те не поняли по-нганасански, но за еду принялись остервенело. Все смотрели на них молча. Ребятишки, прижавшись друг к другу, сидели кучкой и шепотом комментировали то, как два русских великана глотают мясо и рыбу и пьют настой травки.

По-русски говорил только дед.

- Меня тебя не знал, - начал он первый, когда мужики поели.

- Меня-то тебя тоже не знал, - отозвался светловолосый детина.

На таком языке говорили русские и нганасаны лет триста. Фразу эту можно перевести следующим образом: "Я тебя что-то не знаю. - Я тебя тоже".

- Откуда пришел?

- Дудинка-место пришел.

- Так, дрова-место ходил?

- Нет. Лодка держал. Порог, камень-место лодка-то ломал. Думал пешком воротить. Сила откуда будет? Дородно-то будет вниз идти. Там, быват, самодин чум держит. Помогать будет.

- Тэти, тэти (правильно, правильно), - закивал головой дед. - Так есть... Теперь, какой лопоть, монатка какой держать есть ли?

- Откуда? - огорченно махнул рукой светловолосый. - Все монатка терял, тонул. Собаки-то тоже тонул. Теперь пешком ходить. Вот только лопоть - одежда, да два топора, берданка. Патронов, однако, только два.

Светловолосый развернул тряпки, и Нялымтыси увидел чудо из дерева и металла. Тускло, зловеще поблескивали ствол, затвор, спусковой крючок и предохранительная скоба. На ложе не было ни царапинки.

- Сало давать надо, - дед кивнул на берданку.

- Дородно, - улыбнулся парнище.

- Тебя дело-то какой искай? - продолжал дед.

- Однако песец добывать.

- Теперя-то как будет?

- Не знаю.

Все помолчали. Дед коротко рассказал по-своему: "В лодке шли. Хотели пасти на песца ставить к зиме. На камнях-порогах разбились. Теперь ничего нет. Вверх по реке без еды не пошли бы. Думают - мы поможем".

Молчавшая все время мать матери Нялымтыси вытащила изо рта трубку и произнесла:

- Пусть живут.

Решение было принято. Гостей оставили в чуме одних - пусть отдохнут.

- Живи, - перевел дед и заулыбался.

Нялымтыси стал учиться говорить по-русски у Агаппия - светловолосого русского. Учился быстро. Второй мужик - Матвей - был молчун. Оба всем нравились. Они были сделаны как из железа. Целыми днями Агаппий и Матвей, а с ними и Нялымтыси таскали бревна по речке - ставили пасти. Они вбивали в землю колья. Получался загон, открытый с одной стороны. Сверху над загоном-коробом прилаживалось бревно на насторожке. Когда песец полезет за привадой, насторожка свалит на него бревно.

- Учись, учись, - говорил Агаппий парню, - сам будешь зверя ло-вить, деньги зарабатывать. Ружье себе купишь...

Ружье представлялось Нялымтыси недосягаемым счастьем. Ружья были только у отца и брата матери. У обоих одинаковые, длинные, высотой почти с Нялымтыси. На конце - восемь граней. Отец когда-то шутя говорил, что каждая грань - отметка небожителей - нгуо. Он так и говорил, когда брал ружье в руки: "Моу-нямы дебе - Земли-матери след, Коу-нямы дебе - Солнца-матери след, Кичеда-нямы дебе - Луны-матери след, Ту-нямы дебе - Огня-матери след, Сырада-нямы дебе - матери Подземного Льда след, Дяйбангуо дебе - Сироты-бога след и мана-дебе - мой след". В это ружье надо было всыпать из костяной мерки вспыхивающую золу - порох, забить крепко шкурку и заложить пулю. Потом на трубочку, приделанную снаружи, надо было класть капсе - капсюль. Нялымтыси думал, что название этот крошечный блестящий рыбий глаз получил от долганского слова "капсе" - вести: медный рыбий глазок говорил золе, когда ей загораться.?

Надо было только оттянуть вверх железку - ее называли палец - и нажать внизу на крюк. Иногда у пальца было мало силы - ружье не стреляло. А иногда палец бил крепко, точно - и тогда ружье рождало смерть.

И отец, и брат матери очень дорожили своими ружьями. Свое оружие в руки чужому никто не давал: талан - удача пропасть может. Нялымтыси своего ножа и копья тоже никогда никому не давал. У него и не просили. Не просил и он.

Русские мужики были крепче камня. Они ладили пасти и ловили рыбу. На стойбище невода не было. Рыбу добывали пущальнями - короткими сетками. Агаппий и Матвей распустили на нитки кули и связали невод. Вязать помогал и дед, и отец, и брат матери.

Рыбы добывали много. Не успевали вешала ставить, чтобы вялить ее. В чумах пахло вкусным рыбьим жиром. Мужики и вялили рыбу, и коптили, и в яму закладывали - квасить для привады. У готовых уже пастей выкладывали рыбу: приучали песцовые выводки возле ловушек держаться.

Нганасаны работали меньше, чем русские, а с ног валились. Молчаливый Мотька распустил между делом плавниковые бревна на доски и играючи сделал лодочки - ветки.

Когда выпал снег, дикий пошел обратно, к лесу. Надо было и людям идти вслед дикому.

- Ну, с богом, - говорил Агаппий, помогая собирать аргиш, усаживая поудобнее в санки бабку с дедом, ребятишек. Чумы были сложены, еда увязана на многих грузовых нартах. Подаренные Матвеем ветки везли на отдельных больших санях. На стойбище остался только новый чум - жилье Матвея и Агаппия. Нюки - покрышки для чума - им сделали женщины. Чум поставили перед самым отъездом. Теперь русские останутся одни. Они будут ловить песца. Оружия у них - два топора да берданка с двумя патронами.

- Вместе поедем, - убеждал дед.

- Нет, родимец, - возражал Агаппий, - дома-то семья ждет. Не промыслю - голодом мои насидятся... Ты не забудь,- в который раз повторял он, - к нам торговых людей пришли. Как зима через середку перейдет, так и посылай. Спроси там у долган, когда, мол, март будет. Тогда и посылай...

Март наступил нескоро. Нялымтыси давно уже договорился с Иннокен-тием Поротовым, торговым долганом, о поездке.

- Ну а если их там не будет? - спросил Иннокентий. - Зря оленей своих гонять буду?

- Я тебе своих оленей отдам, - угрюмо сказал Нялымтыси...

Дым они увидали издалека. Мужики были живы. Первым выбежал Агаппий, за ним - Матвей.

- Нялымка, родимый ты мой,- хлопотал Агаппий в чуме, угощая приезжих мясом и рыбой, - вот удружил! Век помнить будем.

Собрались в один день. Агаппий отсчитал песцов торговому человеку - плату за провоз до станка Дудинка. Дорогой груз промышленников повезли на санях. Песцов добыли много - стоило сидеть всю зиму в тундре. Чум сложили аккуратно, Агаппий велел женщинам спасибо передать.

Вместе ехали до долганского станка Аксеново. Оттуда - каждый к себе: Агаппий с Мотькой - в Дудинку, Нялымтыси - к себе на стойбище, на реку Абаму.

- Спаси тебя Христос, - сказал Агаппий, обнял парня и три раза поцеловал его в щеки. Колючая бородища заставила нганасана поежиться. - Чем тебя благодарить и не знаю. Вот, бери, однако.

Мужик протянул Нялымтыси берданку - длинный сверток в промасленной гусиным жиром шкуре.

Нялымтыси не поверил. Голова парня кружилась. Сердце било изнутри, словно грудь разорвать хотело. Нялымтыси смотрел в серые глаза Агаппия, и ему казалось, что он глядит в небо.

- Ну ты что, дураша, - сказал Агаппий хрипло. - Чего уж тут... Бери вот... Ну бывай, что ли.

- Поспешай, Агашка, будет валандаться, - пробасил Матвей, с нарты наблюдая эту картину.

- Ну бывай,- еще раз сказал Агаппий, потер лицо закостенелой ладонью, шумно сморкнулся и сунул Нялымтыси берданку в руки.

Нялымтыси казалось, что он уже плывет в небе, которому нет конца. Глаза смотрели вверх, в синеву. Песня уже вырвалась из груди. Она еще не имела слов и только заставляла горло парня звенеть переливами. Парень знал - слова придут. Скоро придут. Это будут особенные слова, которые не забудутся, как слова обычной песни. Парень знал, что эти слова будут жить в нем вечно и будут приходить, если ему суждено еще испытать счастье.

И вот пришли первые слова:

- И-и-э-эх, Моу-нями имидима (Земля-мать - мать матери моей)! Смотри на сына вышедших когда-то из оленьей шкуры! Кто я, ходящий по земле? Твоим детям родня, всемогущим небожителям. Разве слабый сломает руками гору? Разве слабый пробьет камень рукой? Разве можно убить взглядом сильного? Сильный не тот, на ком мяса много. Сильный тот, кого не достать. Дямада - медведь сильный мясом своим. Но сильнее дямада орел - лынхы будет. Сильнее дямада кула - ворон будет. Сильнее его ловящий пестрых мышей лунь будет. Все они едят дямада - медведя тело, когда душа из него в Бодырбо-Моу (Земля Мертвых) уходит. Но не может их, крылатых, съесть могучий дямада - медведь. И человек не может поразить их, недоступных. Я теперь равен нгуро (небожителям). Я теперь могу посылать сильных в Бодырбо-Моу (Земля Мертвых). Вот рука моя, вот берданка - койко (идол). Священное Живое - это. Это - сила и чудо, а я повелевающий этим. Имя ему "берданка". Бер-дан-ка - так называет себя священное Живое.

Слушай меня, Земля-мать! Этот палец вверх поднимаю. Слышишь, он говорит: "Бер"? Это слово священное. Этот палец вверх смотрит, прямо в небо смотрит. Слушай теперь, слушай! Слышишь - шорох сначала? Потом будто волк лязгнул зубами? Это тоже слово священное - "дан". Священное Живое само его сказало. Это - середина действия будет. Это - как женщина тебя любит: согласна, "да" говорит, но еще твоя не стала. Это - священное Живое согласно тебя слушать, тебе подчиниться. "Дан" говорит и свое лоно открывает. Вот смотри, какое у священного Живого лоно. Если смотреть сквозь него на солнце - ослепит оно тебя. Слепит оно, в глаза бьет.

Теперь последнее слово скажет священное Живое, себя назовет. Вперед двигай железный палец, пусть в лоно уйдет медное тело. Последнее страшное слово пришло - "ка". Теперь священное Живое себя назвало: "Бер-дан-ка!"

Вот моя рука. Вот берданка. Это - часть моей руки, это - часть сердца моего, часть души моей. Стал я небожителям подобен. Воля моя может сильных недоступных в Землю Мертвых посылать. Слушай, Нямы, рожденный людьми, подобен твоим детям стал...

Нялымтыси еще долго лежал на нарте и прислушивался к тому, как в нем затихают слова песни. Он сел на нарте, поднял хорей, и олени сразу же пустились размашистым бегом...

- Уга! - обрадовался дед, увидев берданку, - четома-няга нганаса (четырежды хороший человек)! Ну-ка, дай посмотреть.

Он долго вертел в руках ружье.

- Ты смотри, - говорил он, отрывая руку от промерзшего ствола, - уже само кусает. Злое. Сильное. Это - идол. Он нам удачу давать будет.

Было все по словам деда. Патронов, правда, к берданке достать не уда-лось: торговые люди из ближних станков подались с пушниной в Дудинку, а у соседей ни у кого не было такой ценности.

- Ничего, - говорил дед. - Мы и копье еще в руках держим. Берданку надо для большого дела хранить. Заяц, куропатка, песец, олень - это все мало для такой сильной берданки. Это мы и так добудем - копьем или петлей.

Но об удаче дед говорил правильно. Берданка принесла удачу. Подаренные ветки обменяли на двадцать стельных важенок. Во время отела не пропал ни один пыжик. Ни один олень не ушел с дикими. В петли на зайцев попали два песца. Дикого весной Нялымтыси добыл столько, сколько ни один охотник на памяти деда не добыл. Неводом, что оставили русские мужики Агашка и Мотька, наловили рыбы на две зимы. Линного гуся тем же неводом поймали столько, что на пять семей хватит. И Соуку из рода Нгамтусуо обещал отдать Нялымтыси свою дочь Сяйбамяку. Вот какой талан принесла берданка...

Нялымтыси въехал на холм перед стойбищем рода Нгамтусуо и долго сидел на нартах, глядя на место, где жила любимая. От стойбища сначала побежали две собачки, залаяли. На собачий лай из чумов вышли люди. Стали смотреть. Узнали. Разошлись по чумам. А вдоль цепочки санок около одного чума металась маленькая фигурка - Сяйбамяку, комся - любимая. Девушка заходила в один чум, выходила, снова заходила. Махнула даже рукой, прежде чем уйти. Затем карапуз выскочил из чума и побежал в сторону Нялымтыси. Сяйбамяку выбежала вслед и перехватила мальчишку. Нялымтыси понял - его любимец, братишка невесты, не выдержал и побежал встречать.

Для приличия Нялымтыси надо было бы подождать еще, но парень не мог более медлить. Он содрал с себя бакари, сокуй и пошел к чуму суженой. Словно какая-то сила остановила Нялымтыси на половине пути. Он бегом вернулся к нарте и вынул из чехла берданку и кинулся вперед. В чуме, видно, ждали Нялымтыси попозже. Он услышал, как будущая его теща растерянно проговорила:

- Вот, пришел уже...

Он услышал сквозь нюки, как женщины спешно отвязали пологи - меховые мешки, отделявшие каждую половину чума. Нялымтыси слышал, как в свой полог залезли его будущий тесть Соуку и мать невесты, как они затащили туда братишку Сяйбамяку.

- Кто пришел, нямы (мать)?.. Кто это пришел, идеа (отец)?.. Кто пришел, коту (сестра)?.. - настойчиво спрашивал мальчишка, пока с него снимали одежду.

По разговору Нялымтыси понял, на какой стороне чума его невеста. Он пошел к ее половине. Шорохи стихли. Парень стал поднимать нюк.

Он не ошибся. С этого края снег был отгребен от нюка. Ему была прорыта в снегу дорога. Это невеста сделала. Парень подлез под нюк, втянул туда берданку, пошарил рукой в темноте и наткнулся на Сяйбамяку!

- Это ты пришел, Нялымтыси? - внезапно закричал с половины родителей мальчишка. - Чего молчишь?.. Коту, если к тебе пришел другой парень, я скажу Нялымтыси!

С половины родителей послышался сдавленный смех. Мать Сяйбамяку была на редкость смешливой.

- Это ты, Нялымтыси? - не унимался малец.

По старинному закону Нялымтыси не мог издать ни звука.

- Это Сиге - людоед пришел, - попытался его напугать отец.

- Сиге! - завопил малый на все стойбище. - Где мой нож?! Я прогоню тебя, Сиге! Уходи! Сестра, сейчас я прогоню Сиге!

- Са, са (тихо, тихо), - всполошилась мать, - это не Сиге.

- Это Нялымтыси?

- Он пришел, - сквозь смех простонала наконец его мать.

Хохотали все, кроме Нялымтыси и Сяйбамяку. Когда отсмеялись, то услышали, как веселятся люди в других чумах. Эти, видно, тоже обо всем знали.

Нялымтыси и Сяйбамяку еще долго пришлось лежать молча. Девушка гладила лицо Нялымтыси. Он положил берданку рядом и думал о том, почему у него только две руки, чтобы обнимать любимую.

- Почему ты так долго не шел? - еле слышно шептала Сяйбамяку.

Нялымтыси стал рассказывать.

- Вот, что у меня есть, - сказал он, когда дошла очередь до берданки.

- Ты любишь ее больше меня. Любишь, как женщину, - смеялась Сяйбамяку.

- Она красивая, - говорил Нялымтыси. - У нее на дереве такие же ямки, как у тебя вот здесь. Она красивая.

Сяйбамяку смеялась и обнимала его...

Всем на стойбище нужно было уже вставать. Однако никто не выходил из чумов. Много-много глаз сквозь дырочки в нюках разглядывали нарты Нялымтыси на холме. Все знали, что парень не оставил своей невесты. Надо было соблюсти старый закон, надо было дать ему уехать незамеченным.

В чуме Соуку творилось нечто невообразимое. Проснулся братишка Сяйбамяку. Он сразу же спросил, едва открыл глаза:

- Нялымтыси ушел?

Было слышно, как поперхнулся его отец, не зная, что ответить.

- Коту! - кричал мальчишка. - Нялымтыси ушел? Давай, просыпайся! Я знаю, что ты не спишь!

- Тише, - урезонивала мальчишку мать. - Твоя сестра еще спит...

- Пусти меня из чума, - требовал малый. - Мне надо.

Парень вылез из полога, вышел нагишом наружу и через минуту ворвался в чум возбужденный:

- Нямы,- орал он,- там санки Нялымтыси стоят! Он здесь! Он прячется! Он у сестры, наверное!

- Надо уходить, - шептал, прижав губы к уху любимой, Нялымтыси.

-- Как я останусь без тебя?

- Я тоже не могу без тебя...Пойдем со мной...

- Я боюсь, родители сердиться будут.

- Ничего, не будут. Пойдем.

- Пойдем, - кротко прошептала Сяйбамяку.

Нялымтыси вылез из-под нюка первый. Вытащил берданку. Следом вылезла Сяйбамяку. Собаки стали с лаем кружить вокруг молодых людей. Те побежали к нартам Нялымтыси. Олени, оставленные без присмотра, перевернули нарту и запутались в постромках. Нялымтыси быстро привел упряжку в порядок, пока невеста завязывала ремни на своих бакерях, приводила в порядок меховой комбинезон и парку.

- Ты ее так и не попробовал, - сказала она ревниво, показав Нялымтыси на берданку... - И жертвы Моу-нямы мы не принесли.

Он открыл затвор, вложил один из двух патронов, закрыл затвор, поднял ствол и нажал на спусковой крючок. Как по команде, из всех чумов выскочили люди и стали смотреть на парня с девушкой.

- Амты, Моу-нямы (это твоя доля, Земля-мать), - сказал парень, кладя стреляную гильзу на землю.

Они сели на нарты. Он поднял хорей, и олени разом рванули с места...

- Я говорил тебе, - радовался дед. - Эта берданка - койка. Видишь, какой талан у тебя. Такую девку без выкупа взял. Даром взял. Теперь ты берданку век жиром корми. Как идолов кормишь - так и ее корми.

...Нялымтыси кормил берданку жиром пятьдесят лет. Стрелять из нее так и не пришлось. Сначала патронов не было. Затем умер дядя, и ружье отдали Нялымтыси. Берданку жалко было пускать в дело. У Нялымтыси потом были и ружья, и карабины, и малокалиберки. Бессменной оставалась одна берданка.

Нялымтыси стал совсем старым. Ему всегда было спокойно, когда рядом находилась берданка, священное Живое, приносящее талан - удачу.