"Два охотника" (Владимир Иванов)

Иванов Владимир Леонидович. Родился в 1932 году. Кандидат геолого-минералогических наук, заместитель директора Всесоюзного научно-исследовательского института геологии и минеральных ресурсов Мирового океана по научной работе. Участник ряда геологических экспедиций в Арктику. Автор большого количества научных работ и двух научно-художественных книг, в том числе книги о Новосибирских островах "Архипелаг двух морей" (М., "Мысль", 1979). Живет в Ленинграде.

Сегодня о людях Арктики говорят и пишут много. В первую очередь, естественно, о тех, кто находится на переднем крае научно-технического прогресса. Внимательный читатель может узнать поименно экипажи атомных ледоколов. Пишут о полярниках дрейфующих станций, об авиаторах, о нефтяниках и шахтерах Заполярья... Об охотниках пишут редко. Не потому, что это не интересно. Просто "объект" для журналиста малодоступен: на борт атомного ледокола попасть намного легче, чем, скажем, на любой из Новосибирских островов, с которыми нет регулярного транспортного сообщения.

Арктика

Допустим, вам посчастливилось купить в подарок жене шкурку белого песца. Невесомый мех как бы перетекает из руки в руку, вы любуетесь им, но вряд ли задумываетесь, кто, где и при каких обстоятельствах добыл эту шкурку.

Я работал на Новосибирских островах в составе геологической экспедиции и профессионально с охотниками не был связан. Но в Арктике каждая, даже случайная, встреча перерастает в дружеское общение. Возможно, в этом одна из причин стократ описанной притягательности Севера...

1

Остров Бельковский вытянут по меридиану на шестьдесят километров и напоминает корабль, обращенный форштевнем на север. До ближайшей точки на материке - триста километров через море Лаптевых, до соседнего острова, Котельного, километров двадцать - двадцать пять через пролив Заря. Литератор прошлого назвал бы остров Бельковский необитаемым. Сейчас это выражение вышло из употребления, но на 530 квадратных километрах острова нам пока действительно не встретилось ни единого человека.

Мы вели геологический маршрут вдоль восточного берега. Остров словно вырезан острым ножом из сплошного массива, как кусок из пирога: поверхность острова плоская, а берега обрывистые, скальные. Только здесь геолог может увидеть разрез коренных пород, и мы двигались вдоль подножия скал где по пляжу, где по льду, а местами прямо по мелкой воде. С обрывов срывались гнездящиеся там кайры и носились над нами, широко раскрывая клювы. От их пронзительных голосов к середине дня начала болеть голова. В какой-то момент среди чаячьих криков я различил как бы лай собак, но, зная, что остров необитаем, подумал, что это птицы. А потом, с трудом обогнув "непропуск" - скалу, вертикально уходящую в воду, - мы увидели небольшую лагуну с плавающими льдинами. У края воды несколько человек за веревки, как бурлаки у Репина, тащили на берег какую-то огромную темную тушу. Наверху, у кромки обрыва, бесновались на цепи несколько ездовых собак.

- Дядя Коля, охотник здешний, моржа подстрелил, - сказал кто-то из моих спутников.

Морж, вытащенный на берег, представлял собой ни с чем не сообразную, непривычную для глаза гору мяса. Я думал, что это уникальное создание природы убивать запрещено.

- Промысловая охота вправду запрещается, - сказал дядя Коля позже, когда мы пили чай у него в избе. - Нам, охотникам, которые зарегистрированные, разрешают. На приваду, "пасти" - песцовые ловушки заряжать. Собачек кормить. Упряжка зимой оленя за три дня съедает, не набегаешься за оленями. А здесь тонна мяса сразу. Разрешают нам убивать. Мы ведь лишнего не убьем, зачем?

Избушка, временное пристанище семейства дяди Коли, стоит на самом краю обрыва, на ветру. Снаружи это не дом даже, а "тордох", засыпанный землей. Сверху все поросло мохом, зеленой травкой. Издалека посмотришь - не то жилье, не то старый, слежавшийся стог сена. Внутри же неожиданно чисто, стенки сплошь завешаны ситцем, постели белые, чайная посуда блестит... В маленьком, как банном, оконце мелко вибрирует под ветром кусок стекла, закрепленный гвоздиками. Таких избушек на острове около десятка.

- Молодец, вот молодец, - приговаривал дядя Коля, имея в виду убитого моржа, - сам приплыл куда следует, по заказу. А то на мысе Северном убьешь его, а как привезешь? Зимой, конечно, по снегу на нартах можно целую тушу увезти, а летом как? Правда, рановато он попался. (Дело было в августе.) Мясо как бы пахнуть не начало. А то зимой его оттаивать в избе, такая вонища!.. Лучше всего бить в сентябре, а если после сентября - быстро замерзает, не успеешь разделать. Опять, ежели разделал, надо сразу увозить, а то белый медведь все куски перетаскает. Кусище - втроем на нарту не поднимешь, а он берет в зубы и тащит. Конечно, с цельной замерзшей тушей медведь ничего не сделает, да и сам ты что сделаешь? Она как баба чугунная: ни столкнуть, ни разрубить...

Позже, познакомившись с дядей Колей ближе, мы поняли, что в тот первый день он был необычно разговорчив по сравнению с всегдашней его сдержанной манерой. Мы узнали, что шкура моржа пуленепробиваема, уязвимы только несколько точек на голове. Поэтому бить его лучше на берегу: в воде раненый морж обычно уходит. Мертвый тонет, но через несколько часов всплывает. Если ветер нагонный, обязательно будет на берегу, никуда не денется. Вот и этот то же самое...

- Довольны? - спросил кто-то из нас.

- Делов-то, - ответил дядя Коля. - Не в морже дело. Я доволен, что вы мне встретились. Год почти что живого человека не видел. Ну, семья не в счет...

Семья дяди Коли - молодая жена-якутка и двое сыновей, шести и четырнадцати лет. У обоих интересная внешность: якутские, от матери, черты, а волосы светлые, в отца.

Дяде Коле шестьдесят пять лет (я думал - сорок). Пятнадцать лет уже здесь, до этого никогда на Севере не бывал, приехал подработать перед пенсией, а получилось, что начал жизнь по второму кругу. На материке остались взрослые дети. Старший сын уж не полковник ли теперь? Здесь эти двое, и еще средний в Тикси, в интернате, и еще один "на подходе". На материке бабы рожают мало, а нацию поддерживать надо, нет?..

При этих словах хозяйка, засмущавшись, махнула рукой и вышла в сени. Старший парнишка слушал разговор, глядя на нас во все глаза, а маленький независимо сидел у порога и тяжелым охотничьим ножом вырубал из куска доски правило - нехитрое устройство, на котором растягивают и сушат песцовую шкурку.

- Работяга, - сказал дядя Коля. - Помощник. И этот, длинный, тоже.

- Как тебя зовут? - спросил я маленького.

- Геннадий Николаевич.

- А папу?

- Николай Васильевич.

- А мамку как?

- Женщина...

Хозяйка и хозяин не знали, чем нас только угостить, а мы, хотя и были голодны, вели себя сдержанно, памятуя о том, что "Гастронома" на Новосибирском архипелаге нет.

- Может, вам оставить чего-нибудь: соли, сахару? - спросил я.

- Нет, не надо ничего. Завез я прошлый год нормально, до навигации хватит, - отвечал дядя Коля. - Вот если бы подарили вы мне батарейки круглые для этого вот аппарата. - На гвозде, вбитом в стену, висел черный приемник "ВЭФ". - Я бы хоть знал, что на белом свете делается. Как с ним хорошо, слов нету! Питание кончилось, молчит, с апреля ни гу-гу. Без связи-то плохо.

Мы привыкли называть связью двустороннюю коммуникацию: прием - передача. Дяде Коле достаточно было того, что он слышал мир. Его не мог слышать ни один человек в мире, какая бы необходимость в этом ни возникла. Моим товарищам и мне осознать это было труднее всего: согласно незыблемым правилам нашей экспедиционной службы, в любой момент должно быть точно известно, где находится каждый человек и чем он занят. Невыход на связь в течение суток против установленного контрольного срока рассматривается как ЧП, начинаются поиски...

- Не страшно зимой, дядя Коля?

- Я ведь не один. Баба у меня местная, из охотничьей фамилии. Я у нее много чего перенял. Ребята те вообще другой жизни и не видели, приспособились к этим островам, сами как песцы...

Славка, наш студент, спросил важным тоном:

- Скажите, я не мог бы приобрести у вас одну - две шкурки?

- У меня ведь не магазин, сынок. Было бы, я бы тебе так дал. Сейчас лето, все песцы давно сданы.

- И много вы сдаете?

- Прошлый год был не самый песцовый, так зверюшек сто пятьдесят, думаю, сдал...

- Ого! - сказал студент, вспомнив коммерческую стоимость песца и умножив ее в уме на сто пятьдесят.

- Да нет, не "ого", - возразил охотник, словно прочитав его мысли. - У нас ведь не по той цене принимают, по какой тебе продают. Теперь вычти припас, продукты, завоз с материка. Позапрошлый год всего тридцать зверюшек взял: лемминг ушел куда-то к лешему, и песец за ним подался, так половины расходов не покрыл. Полгода, считай, в долг жил. Конечно, денежку заработать здесь можно, но и поломаться за нее требуется, ох, как требуется...

Песец не боится человека, особенно летом. Двигаясь по тундре маршрутом, вы не раз в течение дня услышите визгливый лай и увидите самих зверьков, выглядывающих из-за сухих бугров - байджарахов. Если встали лагерем на несколько дней, то на вашей помойке обязательно появится песец и будет хватать объедки чуть ли не из рук повара. Летний песец похож на шакала и повадкой, одновременно нахальной и трусливой, и обличьем. Мех у него летом жидкий, неровный, непонятно какого цвета.

Зимний песец уже не шарит по помойкам. Увидеть его теперь трудно, он как бы понимает, что шкура его приобрела ценность, и не хочет подвергать ее риску. Завидев человека, он уходит затяжным галопом, стелясь над неровностями рельефа. Его шкура словно фосфоресцирует на фоне сумерек.

Песец не привык бояться человека, потому что человек непосредственно на песца не охотится, он ловит песца при помощи "пастей".

Что такое "пасть"? Из вбитых в землю колышков или обрезков доски делается узкий длинный коридорчик, над которым настораживается тяжелое бревно. В заднем конце коридора к примитивному спусковому механизму привязывается кусок моржового или оленьего мяса. Стоит песцу потянуть за приманку, бревно срывается и накрывает зверька. Конструкция эта безотказна и не претерпела изменений в течение веков. Для изготовления ее требуется только топор.

"Пастей" песец тоже не боится. Их ставят на возвышенных, заметных точках рельефа, на берегу моря или реки, чтобы не замело снегом и легче было их искать. На этих же сухих возвышенностях песцы делают свои норы, и новорожденный щенок, едва выбравшись на свет, уже видит это безобидное (летом!) сооружение и привыкает воспринимать его как часть пейзажа.

На берегу моря, где много плавника, "пасти" сделаны капитально, изящно, из доброго дерева. В глубину тундры лес тащить трудно, и там ловушка строится кое-как, вместо бревна - какая-нибудь жердь, к концу которой для тяжести привязывается камень или большой кусок дерна.

- Главное, - говорит дядя Коля, - это чтобы бревно было тяжелое. А то, бывает, его прижмет, а он живой, снег под ним тает. Да он еще обмочится, шкура примерзнет к снегу, не оторвешь. Какой это будет песец? Третий сорт...

Наследники дяди Коли и вожак собачьей упряжки

"Владения" дяди Коли в тот год, когда мы с ним встретились, составляли 530 квадратных километров, или 53 тысячи гектаров, - весь остров Бельковский. Вернее, остров был разделен пополам: западный берег - дяде Коле, восточный - Гере Шарикову по прозвищу Гера Сынок, но он почему-то на Бельковский не приехал. Кто распределяет угодья? Сами охотники раз в году собираются, словно дипломаты, над картой, а потом приезжает охотовед, по-местному "пушник", и ратифицирует соглашение.

Сколько лет этому полуразрушенному зимовью?

Так вот, на территории, контролируемой каждым охотником, примерно от ста до двухсот "пастей". Представим себе рабочий день того же дяди Коли во время охотничьего сезона, если слово "день" можно применить к бесконечной полярной ночи. Ночь. Никакой связи с внешним миром. Безмолвие. Единственные звуки - это голоса ветра и лай твоих собственных собак. Темнота, но не полная, снег создает как бы слабое освещение, часто светит луна. Иногда пурга. Мороз 25, 30, 40 градусов. Единственный оазис жизни - твоя избушка, где печка и свет керосиновой лампы. В этой обстановке нужно обслужить "пасти", находящиеся в зоне досягаемости избушки. Что значит обслужить? Зарядить приманкой, насторожить. Но настороженное бревно может уронить сильный ветер. Или севшая на него тяжелая полярная сова. Или глупые олени, которые бредут, не глядя под ноги. Или "пасть" разворотит белый медведь. Если песец попал в ловушку, оставлять его надолго нельзя, чтобы не съел его тот же медведь или собственные родственники. Иными словами, "пасти" нужно объезжать как можно чаще.

Плавник - основное топливо жителей побережья

Дядя Коля работает по неписаному, но безоговорочно соблюдаемому напряженнейшему "сетевому графику". Единственное его транспортное средство - нарта, влекомая восьмеркой мощных лохматых псов, каждый из которых съедает в период работы поболее килограмма мяса в сутки. Мясо - это морж или олень, которого еще надо выследить и убить. Добытых песцов нужно ободрать, шкурки обработать... Скучать некогда.

Скучать некогда зимой, думал я, а летом? Как убить время летом? Мы пригласили дядю Колю проехать с нами на мыс Северный на два дня.

- Нет, - заговорил дядя Коля с каким-то даже испугом. Два дня потерять никак не возможно. Считай, "пастей" сколько надо успеть отремонтировать до холодов, а то потом ни колышек не вобьешь, ни бревна от земли не оторвешь. Да избушки починить, да дров около каждой заготовить...

Дров на берегах острова было много. Плавник, драгоценный дар моря. Но его нужно было снизу, с пляжа, поднять наверх к зимовью, напилить, наколоть. Рядом с избушкой стояли обычные деревенские козлы, и земля вокруг них усыпана была оранжевым слоем опилок.

- Мы ведь как живем - на полном самообслуживании. За тебя побеспокоиться некому. Сам себе и начпрод, и управдом, и прокурор...

Известный полярник Н. В. Пинегин писал об охотниках с Новосибирских островов: "...необходимость быть готовым к чрезвычайным лишениям и трудностям, непрерывной день за днем, без малейшего отдыха, работе, в результате чего промыслы на островах поставлены в условия пополнения кадров не людьми средней силы и работоспособности, но отмеченными или особенной настойчивостью, или склонностью к кочевой, полной увлекательности и опасностей жизни". Внешне дядя Коля отнюдь не производит впечатления человека такого типа. Он похож на пожилого крестьянина, выполняющего привычную работу. Ощущает ли он себя Робинзоном? Не знаю. А его сыновья?

Генка, присев на корточки, чтото делал невдалеке от зимовья. Я подошел и увидел между кочками сооружение из палочек - комнату с окном и дверью. В стакан с водой было поставлено несколько стебельков тундровых цветов - букет, рядом лежали игрушки: поплавки от сетей, выброшенные морем, и среди них самая лучшая, самая красивая вещь, тоже подарок моря - розовый пластиковый пузырек из-под какого-то заграничного крема.

- Я здесь живу! - сказал Генка и посмотрел с вызовом: верят или нет? Ему хотелось играть.

2

Охотник Гера Шариков, по прозвищу Сынок, в отличие от дяди Коли представитель "романтической школы".

Легенды про охотника Геру с Котельного я слышал задолго до того, как попал на остров. Рассказывали, что Гера - культурный человек, офицер, уволенный в запас (по другой версии - бывший летчик гражданской авиации), добровольно обрекший себя на многолетнее одиночество. Гера - на все руки. Строитель! Механик! Восстановил списанный и брошенный какой-то экспедицией вездеход и теперь ездит по островам на собственном гусеничном транспорте. Стреляя с едущего на полной скорости вездехода, выбивает из убегающего стада любого оленя, на ваш выбор! Гера не знает несчастливых сезонов, денег у него чуть ли не миллион, по крайней мере в старом масштабе цен!

Встретились мы в самом конце сезона, на Балыктахе. Балыктах (в переводе "рыбная река", официальное прежнее название - Царева река) - единственное на Новосибирских островах рыбное место. Причем рыба здесь ловится не какая-нибудь, а розовый голец, родной брат семги, не уступающий ей ни в чем. Об этой рыбе упоминают все авторы, пишущие о Новосибирских островах:

Академик Паллас, 1818 год: "Порода семги, называемая няркою".

А. Е. Фигурин, спутник П. Ф. Анжу, 1823 год: "Пеструшка краснобрюхая (порода семги)".

Ал. Соколов, 1849 год: "Зубатка".

Любые экспедиции и группы людей, работающие на островах, в силу таинственного стечения обстоятельств обязательно оказываются у устья Балыктаха. Если смотреть с вертолета, вездеходные и тракторные следы со всех сторон сходятся сюда, как железнодорожные линии на карте сбегаются к городу.

Чистым, морозным вечером, в сентябре, мы на веслах спускались к устью Балыктаха. Солнце садилось справа, и по слабо рябившей воде вспыхивали тысячи красноватых искр. Вдруг я заметил, как две-три-четыре искры словно сливаются в одну, будто капли ртути, а потом на срезе всплеснувшей у лодки небольшой волны увидел, что это серый комочек льда, как маленькая медуза. И тогда услышал легкое шуршание, которое до этого я принимал за шум сухой травы под ветром, а еще через полчаса мы уже веслом разгребали дорогу в застывающей кашице: Балыктах встал.

Но мы были уже у цели. Закончился последний в этом сезоне маршрут. Выбравшись на высокий берег, начали ставить палатку, кое-как выбрав ровное место среди поля термокарстового рельефа. Кругом расстилался прямо лунный пейзаж: огромные котловины, кратеры, бездонные провалы, россыпи конических бугров, похожих на термитники или непонятно чьи постройки. Кажется, что тут шли вулканические извержения, подвижки, катастрофические перестройки поверхности. А на самом деле все это медленно и беззвучно сделала мерзлота. Вспучивание - таяние - обрушение...

Легли спать, радуясь скорому возвращению домой. А ночью к палатке притарахтел вездеход. Свое первое появление Гера обставил так, как и приличествует "флибустьеру".

- Огорчен, клянусь честью, что вынужден был вас разбудить, - сказал он, входя, - но не мог дождаться утра, чтобы представиться. Много о вас наслышан. Возможно, и вы обо мне слыхали: иногда меня называют "король Новосибирских островов". Пустая, ничем не оправданная выдумка темного люда...

На нем была куртка, грязная настолько, что невозможно было угадать ее первоначальный цвет, а из-под куртки виднелся роскошный мохеровый свитер. Сочетание, очевидно, продуманное.

- Вы можете принимать Герку без опасений, - продолжал он, - это раньше я был вольный стрелок, а теперь - государственный человек, член профсоюза. Получаю оклад.

Из-за пазухи мой гость вытащил бутылку "Экстры".

- Откуда? - спросил я.

- Контакты, - засмеялся он. - Дамы наши островные Герку любят. Чисто платонически, клянусь жизнью, но любят. Еще меня, возможно вы слышали, называют Гера Сынок. Это за мою ласковость, доброту, уважение к людям.

Пришлось сервировать поздний ужин, чем бог послал. В тот раз Гера мне не понравился. Мне претит такая манера общения: сочетание нахальства с демонстративной доброжелательностью к вам, как бы интимностью, мешающей поставить человека на место.

Когда Гера выходил из палатки, я случайно посмотрел на его затылок и увидел седеющие волосы, сбившиеся в стариковские пучки, между пучками розовела кожа. Ему было за сорок.

Утром я увидел знаменитый вездеход - ветхое сооружение, собранное из случайных деталей. Я сказал, что Гера, возможно, единственный в стране обладатель собственного вездехода.

- Не в первый раз слышу, - ответил он без обычного актерства. - Прилетал уже из Тикси народный контроль, заявление проверяли. Говорят: "В нашей стране грузовые автомобили в частные руки не продаются". А я его и не покупал! Я горелую коробку в тундре нашел, полгода окалину шкрябал, потом два лета детали по всем свалкам собирал и с материка через авиаторов заказывал. Говорят: "Сдай!" А кому сдавать, кто ему хозяин?!

В дальнейшем я убедился, что легенды про Геру Сынка в основе справедливы, хотя и преувеличены не без помощи самого героя. А если отбросить шелуху, останется добрый человек, готовый бескорыстно прийти на помощь. Ну скажем, не совсем бескорыстно, а за похвалу или за возможность похвастаться. Ему действительно везло, но это была не "везуха" игрока, а удачливость мастера, знающего свое дело и не боящегося работы. Гера освоил досконально весь старинный "обряд" песцового промысла, при этом умея действовать и нетрадиционно, используя все возможности сегодняшнего дня. Когда Гера после многомесячного одиночного пребывания в тундре появляется в поселке, вокруг него сразу начинают виться "бичи": они неделями Живут за его счет, берут немалые деньги "на дорогу" ("С материка сразу же вышлю!"). Так что, думаю, представления о Теркиных миллионах тоже сильно преувеличены.

...Как-то мы заговорили о том, что охотники традиционно не любят ловить рыбу, считая эту работу скучной и лишенной азарта.

- А я люблю, - сказал Гера. - Эта работа тем хороша, что время быстрее проходит: пока сеть поставишь, пока проверишь...

Как убить время - главная забота. А до какого предела убивать, с какой целью и где грань между временем, которое нужно убить, и настоящей жизнью?

- Почему домой не едешь? - спросил я. - Заработал достаточно, до ста лет хватит...

Гера долго думал, потом ответил:

- Да как вам сказать?.. Гонорар, знаете ли, терять жалко...

Причина была, конечно, не в этом. Гера боялся расстаться не с заработками, а с привычной ролью романтической фигуры, рыцаря успеха и всеобщего любимца...

Фото И. С. Бондаренко и К. И. Белоусова