Лето в музее

Мы имели в виду отдохнуть с неделю, провести несколько серий магнитных определений на пункте экспедиции Циглера - Фиала и направиться в дальнейший путь. Прежде всего пройти к островам Белой Земли, лежащим в 70 километрах на восток от острова Рудольфа.

Белую Землю впервые увидел и нанес на карту Ф. Нансен, заканчивая вместе с X. Иогансеном неимоверно тяжелый путь по льдам Центральной Арктики.

Это была первая, смелая, но хорошо рассчитанная попытка использовать дрейф ледяного покрова океана для того, чтобы проникнуть в неисследованные районы. Расчеты Нансена в основном оправдались. Но скоро он понял, что дрейф идет значительно южнее, чем предполагалось, и не сможет занести корабль в район полюса. Убедившись за полтора года дрейфа, что корабль прочен и никакой серьезной опасности для участников экспедиции не предвидится, Нансен, хотя и не без колебаний, решил оставить корабль и с одним спутником - он выбрал лейтенанта Иогансена - попытаться достичь полюса.

Он справедливо учитывал, что никто из его предшественников, стремившихся к полюсу, не имел столь близкой исходной базы, какую представлял "Фрам", находившийся тогда на широте 84^°05^' и долготе 101^°35^' восточной.

Однако путь по торосистым льдам Центральной Арктики оказался более трудным, чем рассчитывал Нансен. Израсходовав более половины продовольствия и, главное, времени на достижение рекордной для того периода широты 86^° 14^', путники были вынуждены повернуть к югу с расчетом (учитывая направленный на запад дрейф льда) выйти на острова Земли Франца-Иосифа, находившейся на юго-западе.

Преодолевая невероятные трудности, не раз рискуя жизнью, они достигли этой цели.

Подходя к Земле Франца-Иосифа с северо-востока, они и обнаружили ранее неизвестные острова Белой Земли и отметили их на карте. Крайне измученные, стремясь до наступления зимы пройти как можно дальше на юг, к мысу Флора, где, по их сведениям, могла находиться английская экспедиция Джексона, они не имели возможности обследовать острова. С тех пор там никто не был.

Как хотелось нам с Володей туда попасть, пошатать по этой таинственной Белой Земле! Мы рассчитывали далее пойти к югу вдоль берега острова Греэм-Белл, тоже, по существу, неизученного, повторить магнитные определения, сделанные мною на одном из пунктов северного побережья Земли Вильчека, пересечь Австрийский пролив и вернуться домой, проходя между островами, лежащими вдоль его западной стороны.

Таковы были наши планы. Но мы еще не знали, что уже наступило знаменитое потепление Арктики тридцатых годов, что лето начнется раньше, что раньше зашевелится лед в проливах и, покрывшись сетью трещин, распадется на отдельные ледяные поля, разделенные широкими разводьями. Подходя к острову Рудольфа, мы уже видели открытое море на западе - оно было совсем близко к бухте Теплиц. Теперь мы заметили движение льда в самой бухте. Того же следовало ожидать и с восточной стороны острова.

Конечно, можно идти и по дрейфующим ледяным полям, как делали наши предшественники, оставившие свои следы на этой земле, мы сами уже чуть-чуть попробовали это - на протяжении нескольких километров - осенью прошлого года.

Но где взять лодку? Нужен каяк - байдарка легкая и прочная. Ни одна из имевшихся на станции двух шлюпок для этого не годилась.

Володя видел на Чукотке подобные байдарки, сделанные из моржовых шкур на деревянном каркасе, и мог бы сконструировать нечто подобное. Но шкура пока что облекала тело моржа, который нам еще не попался.

Медведей здесь было сколько угодно. И до нашего прихода четверо обитателей острова набили их около двух десятков, а с нами вместе еще более десяти - их шкуры, колеблемые ветром, висели на тросах, натянутых между строениями.

А вот моржей не было. На острове вообще не было моржовых лежбищ. Оставалось надеяться на то, что зверь случайно окажется в бухте Теплиц.

Он действительно появился здесь - уже в конце лета. Его занесло в бухту на одной из больших льдин. Крупный старый морж. Володя пристрелил его.

Мы сняли с него шкуру и разделали тушу, запасая мясо для собак.

Шкуру-то мы добыли, но был уже август и вскоре всем нам предстояло покинуть остров Рудольфа на корабле. Так и не ступили мы на Белую Землю.

Но и здесь, на Рудольфе, дел хватало. Нужно было помочь маленькому коллективу этой полярной станции и в наблюдениях, и во всех хозяйственных делах.

Я вновь и вновь повторял магнитные измерения, чтобы избежать ошибки от возмущения магнитного поля во время бурь, измерил буссолью магнитное склонение в нескольких окрестных точках, чтобы иметь представление о пространственных неоднородностях поля, а выполнив все это, занялся обследованием острова.

Взяв буссоль, наган и плитку шоколада, я уходил на лыжах на весь день, чтобы попасть на мыс Габермана или мыс Бро-рок. Поднимаясь на ледяной купол, обходил вогнутый склон ледника в месте его выхода с берега в море. Здесь, на перегибе ледовой массы, уже издали были видны многочисленные трещины. Выше по склону они также иногда попадались. Осторожно приближаясь к краю трещины, я заглядывал вниз - на несколько десятков метров вглубь были видны изогнутые, изломанные ее стены. Иногда приходилось пересекать трещины по снежным мостам. Не имея представления об элементарных приемах слалома, скатывался с крутых склонов верхом на палке.

Лишь двадцать лет спустя я понял, что по неопытности нарушал все основные правила альпинизма. В 1949-1951 годах, уже в сорокалетнем возрасте, мне пришлось работать в Эльб-русской научно-исследовательской экспедиции Академии наук. И здесь, на склонах и у вершин Эльбруса, Александр Михайлович Сидоренко, Николай Афанасьевич Гусак, опытные мастера альпинизма, втолковали мне эти правила - показали, как надо и как нельзя ходить по ледникам, научили простейшим приемам спуска на лыжах по крутым склонам.

Но, видимо, мне везло и никаких происшествий со мной не приключилось.

Дважды я осторожно спускался по круто спадающим ущельям к береговой кромке у подножия мыса Бророк в надежде найти могилу Седова.

2 марта 1914 года Линник и Пустотный остановились на ночлег в проливе на льду в нескольких километрах к юго-востоку от этого мыса. Седов, которого они в последние дни везли на нартах в спальном мешке, был в очень тяжелом состоянии. Только временами он приходил в сознание. Скалы острова Рудольфа были близки. Они уже хорошо просматривались, и матросы надеялись добраться до северного берега бухты Теплиц, где рассчитывали найти продовольствие и керосин среди имущества прежних экспедиций.

Но 3 марта началась пурга, продолжавшаяся три дня. Скорчившись в тесной палатке, Линник и Пустотный непрерывно жгли примус, чтобы как-то согреть своего командира. 5 марта его не стало. 6-го, когда окончилась пурга, они, напрягая последние силы, поволокли нарты с телом Седова на север - в бухту Теплиц.

Выйдя на западный берег острова Рудольфа, увидели, что бухта свободна ото льда и вдоль берега к ее северной стороне им не пройти. Долг не позволил им бросить тело командира, а подняться с ним на ледник и пересечь остров не хватало сил. Тогда они решили похоронить Седова здесь, на берегу, и идти обратно на юг - в бухту Тихую, где стоял "Святой Фока".

Согласно описанию матросов, считалось, что могила Седова находится у подножия мыса Бророк.

Я тщательно осматривал каждый квадратный метр берега, но могилы не обнаружил. Я не знал тогда, что она была в нескольких километрах севернее - под обрывом мыса Аук. Летом 1937 года полярники станции на острове Рудольфа нашли там древко с обрывком русского флага и несколько вещей, несомненно принадлежавших Г. Я. Седову. Линник и Пустотный немного ошиблись в описании места. Это можно было понять. Можно было и мне сообразить, что только от мыса Аук, но не от Бророка открывается вид на бухту Теплиц, только здесь Линник и Пустотный могли увидеть, что ледяного покрова в бухте нет.

Так у этого мрачного берега закончился путь Г. Я. Седова, начальника первой русской экспедиции к Северному полюсу.

А несколько позже - 13 апреля этого же года - штурман другой русской экспедиции В. И. Альбанов покинул шхуну "Святая Анна", которая уже второй год дрейфовала в Ледовитом океане и находилась в это время в 120 километрах к северу от острова Рудольфа. Целью экспедиции, организованной и руководимой смелым русским моряком Г. Л. Брусиловым, было пройти Северо-Восточным проходом.

Однако осенью 1912 года в Карском море, у западных берегов Ямала, ледяные поля зажали корабль. Выписывая много - численные петли и зигзаги, дрейф упорно вел шхуну на север примерно вдоль 75^° в. д. Через год - осенью 1913 года - ее пронесло мимо Земли Франца-Иосифа - восточнее, в 100-150 километрах.

В начале 1914 года, обогнув Землю Франца-Иосифа, дрейф повернул к северо-западу.

К этому времени весь состав экспедиции был измучен многомесячным пребыванием на тесном судне. Многие болели цингой.

Тогда штурман Альбанов решил отправиться пешком по льду на юг, с тем чтобы выйти на остров Рудольфа. К нему присоединились 10 матросов. 13 человек во главе с Брусиловым - в том числе одна женщина, фельдшер,- остались на корабле. Альбанов и его спутники готовились к походу три месяца - сами сделали из подручных материалов нарты и парусиновые байдарки-каяки. Казалось, что до острова Рудольфа дойти будет не так трудно - он лежал немногим более 100 километров к югу. Но людям, уже больным, приходилось с огромным трудом пробиваться через гряды торосов, волоча за собой тяжелые нарты, часто переправляться через разводья. Неожиданно для них ускорившийся дрейф все время относил их к западу. Долготу они могли определять лишь с большим приближением. Эти определения опираются на точные данные о времени, а часы их были сверены в последний раз около двух лет тому назад. Совершенно измученные и потерявшие надежду найти острова Земли Франца-Иосифа, через два месяца после ухода с корабля они вышли на крайнюю юго-западную оконечность архипелага - на мыс Мэри Гармсуорт. Они имели при себе в это время всего 2 килограмма сухарей, 200 граммов сушеного мяса и 1 килограмм соли - на всех одиннадцать человек. Отдохнув на земле, набрав яиц на птичьих базарах и настреляв птиц, они двинулись дальше - на восток, к мысу Флора, где находились постройки и кое-какое имушество прежних экспедиций.

Часть группы шла пешком по берегу, часть - с Альбано-вым морем, вдоль берега на каяках. И вот на этом, казалось бы самом легком, участке перехода измученные люди стали умирать один за другим. До мыса Флора добрались только двое - Альбанов и матрос Конрад.

Здесь-то их и подобрала осиротевшая экспедиция Седова, возвращавшаяся на "Святом Фоке" на Большую Землю. Так закончилась и эта смелая и столь же бедно снаряженная русская экспедиция. Что было дальше со "Святой Анной", никому неизвестно.

...По мере таяния снега на темном каменистом берегу бухты Теплиц постепенно показывались на свет остатки построек, ящики, какие-то истлевшие ткани. Это были следы нескольких иностранных экспедиций, начинавших отсюда свой путь к полюсу.

Вот легкий, связанный из тонких, побелевших от времени деревянных брусьев каркас большой палатки, в которой зимой 1899-1900 года жила итальянская экспедиция герцога Абруццкого. Он снарядил экспедицию за свой счет и сам ее возглавлял. Хорошая, построенная в Норвегии шхуна, которую итальянцы назвали "Stella Polare", в июне 1899 года пришла в Архангельск, где на борт взяли часть продовольствия и 121 собаку. Экспедиция собиралась базироваться на Земле Пе-термана, которую усмотрели к северу от острова Рудольфа и обозначили на карте еще Пайер и Вайпрехт. Не найдя этой земли, шхуна вошла сюда, в бухту Теплиц.

Итальянцы рассчитывали жить на судне, но уже в сентябре 1899 года льды повредили шхуну и затащили ее на отмель у берега.

Тогда экспедиция и построила эту большую палатку. Внутри нее были расположены две меньшие. В общем изоляция оказалась неплохой, и с помощью небольших печурок удавалось поддерживать тепло в этом жилье.

Зимой герцог отморозил пальцы на руке, и поэтому партию, вышедшую на полюс, возглавил капитан Каньи. С ним шел большой караван - десять человек с тринадцатью нартами, в которые была запряжена сотня собак. Две группы по три человека в каждой были вспомогательными - они должны были пройти часть пути и вернуться домой. Одна из них действительно вернулась. Другая в составе лейтенанта Кверини, машиниста Стеккена и альпиниста Олльера пропала без вести на обратном пути.

Каньи с тремя спутниками упорно продвигался на север. Но путь был очень труден. Теперь мы знаем, что в полосе между 84 и 87^° широты в связи со структурой морских течений торошение льда происходит особенно сильно. Огромные валы торосов преградили путь Нансену на широте 86^°. Они же заставили отступить и Каньи. Все же, напрягая все силы, он прошел на несколько миль севернее, чем Нансен, достигнув 25 апреля 1900 года широты 86^°34^'. В то время это считалось очень важным, да и действительно, в какой-то степени отражало уровень выносливости людей и всей организации экспедиции.

Два месяца потребовалось группе Каньи, чтобы добраться обратно - сначала до небольшого острова Оммани, что к юго-западу от острова Рудольфа, а затем и до бухты Теплиц. Дрейф все время очень быстро относил их к западу. Хотя они, в отличие от Альбанова, могли достаточно точно следить за долготой, но физически не успевали преодолевать этот снос. Еще немного - и они вообще не вышли бы на Землю Франца-Иосифа.

Летом 1900 года итальянцы починили корабль и вернулись на родину.

Мы осматриваем остов итальянской палатки, какие-то обломки, обрывки ткани, ящики.

Нам было понятно, сколько мужества, выдержки, силы воли и спортивного азарта проявили те, кто выходил отсюда в неведомый тогда Ледовитый океан. Они твердо знали одно - что путь будет неимоверно тяжел, что каждая его миля грозит смертью и что многие обратно не вернутся и никто не узнает об их участи, что помощи ждать неоткуда. Они не рассчитывали, да и не могли проводить там, в океане, сколько-нибудь серьезные исследования. Главное было - достичь полюса...

Недалеко от каркаса палатки итальянцев виден низенький барак экспедиции Циглера - Фиала. О ней уже упоминалось раньше. Это была вторая экспедиция, снаряженная на средства американского миллионера Циглера. И здесь была ее основная база.

Несмотря на печальный опыт герцога Абруццкого, Фиала в конце лета 1903 года также поставил свое парусно-моторное судно "America" у берега бухты Теплиц. Осенью оно вмерзло в лед. Но ближайший сильный шторм привел в движение ледяной покров и корабль, сжатый льдами, едва уцелел. Тогда американцы спешно выгрузили все свое имущество на берег и сколотили вот этот барак. И вовремя, так как в период одного из следующих штормов корабль исчез.

Барак стоял с открытыми дверями и окнами, и набившийся за десятилетия снег образовал ледник, заполнявший теперь более половины помещения.

Мы залезали внутрь и с интересом рассматривали жилье своих предшественников. Здесь можно было обнаружить коридор, несколько небольших комнаток - в них, видимо, размещались руководители экспедиции - и общие помещения. Дом был явно мал, тесен и неудобен для многочисленного состава экспедиции, но во всем остальном она была снаряжена очень богато. Чего только там не было! Мы нашли даже маленький типографский станок, на котором печатался небольшим тиражом журнал экспедиции,- до более простой стенгазеты американцы не додумались. И флаги. Множество небольших американских флагов. Мы вырубили изо льда одну пачку, в которой было несколько дюжин, а таких пачек было много. Видимо, Фиала подготовился к открытию множества неведомых земель.

Взяв один из флагов на память, я подарил его в 1945 году своему тогдашнему коллеге - начальнику метеорологической службы США доктору Рейхельдерферу, который приехал сразу после войны с визитом к нам в Советский Союз. Он с волнением и признательностью принял этот подарок. Совсем недавно он, уже глубокий старик, написал мне, что передал флаг в один из музеев США. Вероятно, этот флаг был единственным из числа всех бывших в экспедиции Фиала, который в конце концов нашел достойное применение.

Запасы продовольствия находились в ящиках, уложенных в штабеля и просто разбросанных вокруг. Нашли несколько растрепанных книжек. До сих пор у меня хранится руководство по практической астрономии, принадлежавшее одному из ученых экспедиции, Петерсу, с его подписью,

Два года провела экспедиция на Земле Франца-Иосифа. Ее отряды во главе с учеными Петерсом и Портером ходили по всему архипелагу и значительно пополнили его карту. В бухте Теплиц проводилась широкая программа метеорологических и магнитных наблюдений. Но основная цель - покорение полюса - не была достигнута. Как мне кажется, для этого даже не было предпринято сколько-нибудь серьезных попыток.

Видимо, не хватило у ее участников силы воли и мужества, чтобы выйти в Ледовитый океан. Тяжелобольной Седов с двумя матросами, имея одну упряжку собак, прошел около 300 километров от острова Гукера до острова Рудольфа, и только смерть помешала ему идти дальше. Капитан Каньи ушел с острова Рудольфа в океан на север почти на 500 километров. Неоднократные же выходы Фиала со многими упряжками собак и пони, при обилии всего, что требовала техника походов того времени, заканчивались у первых же торосистых гряд, не далее чем в 20-30 километрах от бухты Теплиц.

Многие экспедиции оставили здесь свои следы. В сущности, это музей. Музей, экспонаты которого рассказывают о гонках к полюсу в конце девятнадцатого - начале двадцатого столетий. Его еще предстоит прибрать, привести в порядок.

Тогда я не знал, что всего через четыре года и мне доведется участвовать в создании последних экспонатов этого музея, демонстрирующих окончательное завоевание Северного полюса советскими людьми. Об этом, естественно, я не мог думать. А вот об Ане думал все больше и серьезнее. И это были не просто размышления парня, угревшегося на летнем солнышке и не очень загруженного работой.

Я решил на ней жениться. Твердо решил. И частенько представлял себе будущую нашу совместную жизнь.

И как-то мне пришла в голову мысль, не лишенная здравого смысла. Я-то решил, а она? Ей-то я ничего не говорил. Я здесь, а она в Ленинграде, где около нее безусловно крутится достаточно молодых людей. Что делать?

В уютной и теплой единственной жилой комнате нашего домика (были еще кухня и сени) Костя Расщепкин ведет очередной сеанс связи с бухтой Тихой. Ярко светит солнце, в окне привычный черно-белый пейзаж. Костя, глядя в журнал, отбивает ключом свои точки и тире. Я быстро пишу и сую ему под локоть листок с текстом: "Ленинград А. В. Гнедич тчк Отвечай немедленно зпт определенно согласна ли быть моей женой тчк Евгений".

Он прочел, обернулся и уставился на меня, рука осталась на ключе, и передатчик непрерывно пищал.

- Ты что?

- Работай, Костя, знай свое дело.

Покрутив головой, Костя передал - не вести же со мной дискуссию во время сеанса связи.

Сейчас телеграммы, сунутые в трансмиттер, многократно сжимаются, кратко пискнув, выстреливаются в эфир и, перескакивая из автомата в автомат, только в конечном почтовом отделении среди тысяч других приобретают вид общепонятного текста. Никому нет дела до их содержания.

Тогда было не так. Мое категорическое предложение пошло по цепочке полярных станций с севера на юг. Оно было передано в бухту Тихую, потом на мыс Желания, затем на Маточкин Шар, далее на остров Диксон и только оттуда в Архангельск, где попало в огромный поток телеграмм на пути в Ленинград.

На каждой станции работали геофизики, в большинстве мои товарищи, вместе со мной проходившие подготовку к Международному полярному году и знавшие и меня, и Аню. Радисты также знали друг друга и дополняли служебную связь разговорами о всяких интересных происшествиях.

В общем, на следующий день об этой телеграмме узнал брат Ани - Игорь Гнедич, работавший, так же как и я, геофизиком на крайнем востоке Советской Арктики - в обсерватории Уэлен, что на берегу Берингова пролива.

Не будет преувеличением сказать, что вся наша Арктика замерла в ожидании ответа. Говорят, кое-где заключали пари.

Также по цепочке был передан ответ: "Заочно решать не могу тчк Приедешь обсудим тчк Аня".

Я и не ожидал другого. Для меня главное было - сделать заявку. Теперь можно и обождать. Теперь уже до моего приезда она никуда не денется.

Вся немногочисленная тогда Арктика знала об этих телеграммах. Знали и мои товарищи здесь, на Рудольфе, и те, что жили в бухте Тихой и на других полярных станциях. Те, кто были близко, иной раз дружески пошучивали, хлопая меня по плечу, но никто и нигде ни прямо, ни косвенно не сказал ничего грубого или обидного. Хорошие ребята были тогда в Арктике. Они и сейчас там такие же.

Из всего времени работы в Арктике этот период представляется мне как бы пребыванием в доме отдыха. Но не нужно думать, что мы уж вовсе бездельничали. Я повторял, как это и полагается, все вычисления, сделанные в походе, проложил на карте маршрут и привязал к нему всю местность просмотренной нами части архипелага. Еще и еще раз повторял наблюдения на магнитном пункте прежних экспедиций - чтобы избежать ошибки за счет возмущений магнитного поля, помогал Пете в метеорологических наблюдениях.

Филипп Иванович Балабин и Володя вели наблюдения за прилетом и поведением птиц, добывали экземпляры вновь появившихся на острове видов, обрабатывали шкурки для чучел, которые со временем пополнят музейные коллекции. Володя и единственный рабочий полярной станции Александр Павлович Соловьев, мастер на все руки,- повар, хлебопек, каюр и промышленник - обрабатывали шкуры нескольких десятков медведей, убитых зимой и весной. Медведи подходили и сейчас. Я их несколько раз фотографировал с близкого расстояния, а однажды попробовал осуществить свое давнее намерение - убить зверя из револьвера.

В истории нашей экспедиции уже был такой случай. В сумерках осенью прошлого года Володя убил медведя из нагана. Это был небольшой молодой зверь. Когда он, отбиваясь от собак, встал на дыбы, Володя подошел, почти обнял его (как оказалось позже - ее) и выстрелил из револьвера в ухо в упор. С тех пор мне не терпелось повторить такую операцию.

Как-то я заметил медведя, подходившего к станции по береговому припаю. При мне были и наган, и винтовка. Побежал навстречу. Приблизившись на 30-40 шагов, остановился и разглядел, что это здоровенный старый зверь, который, встав на задние ноги, будет много выше меня - до его ушей не дотянуться. В общем я струсил, отставил наган и выстрелил из винтовки.

Заревев, медведь осел на задние лапы - по-видимому, у него был поврежден позвоночник. Тут я осмелел и решил добить его из нагана. Подойдя на 5-6 метров, разрядил в голову все патроны, бывшие в барабане револьвера. Но пули скользили по крепким костям покатой лобной части черепа и только злили зверюгу. Плохо бы мне пришлось без винтовки.

На истершейся и местами порванной шкуре этого медведя сейчас кувыркается мой младший внук.

В начале лета мы ходили на птичьи базары, чтобы набрать яиц. Нужно было использовать небольшой период, когда яйца уже отложены в гнезда, но еще не насижены.

До гнезд кайр, люриков и чистиков добраться было практически невозможно - они примащивались на маленьких неровностях, уступах и в расщелинах вертикальных склонов. Но мы были вполне удовлетворены гнездами чаек, расположенных на горизонтальных площадках верхушек скал. Многие сотни птиц поднимали отчаянный галдеж и десятками пикировали на нас, защищая свои гнезда. Но мы не разбойничали и никогда не забирали всех яиц из гнезда, а лишь одно из двух-трех. Чайки невелики - размером тела не более сороки, но их яйца, зеленые, с серыми крапинками, не меньше куриных. Разумеется, чайки не ставили штампа с датой на каждом яйце, поэтому многие оказывались изрядно насиженными.

В конце лета, в августе, в водах Земли Франца-Иосифа первой появилась та же зверобойная шхуна "Смольный" с капитаном Апполоновым, которая прошлой осенью последней их покинула.

Иван Дмитриевич попросил Апполонова перевезти нас с Володей и весь состав полярной станции Ф. И. Балабина в бухту Тихую. По окончании Международного полярного года станцию на острове Рудольфа предполагалось временно законсервировать.

Апполонов согласился, и мы спешно начали готовиться к отправке. Личное имущество было невелико, а неиспользованное продовольствие, горючее, основную аппаратуру, радиостанцию и сам домик нужно было подготовить к консервации так, чтобы он не превратился в подобие барака Фиала, а был готов в любое время принять новую смену.

В солнечный погожий день мы заметили на юго-западе шхуну, огибающую остров Карла-Александра. Она не могла подойти к берегу у самой станции - на протяжении полукилометра от берега поверхность воды была забита крупными льдинами, принесенными ветром. Поэтому Балабин послал меня встретить судно примерно в километре к западу от станции, где чистая вода подходила к припаю.

С волнением смотрел я на плавно приближающееся судно. Оттуда раздавались приветственные возгласы, гудела сирена, кто-то из промышленников узнал меня. Махали шапками. Вот забурлила вода у кормы - шхуна дала задний ход, чтобы погасить инерцию, и остановилась, покачиваясь на слабой волне, в 10-15 метрах. Между нами колыхалось несколько небольших льдин.

- Держи конец, парень, закрепишь на берегу.

Тонкий линь с грузом на конце полетел ко мне, Но не долетев, упал на одну из льдин.

- Погоди, еще раз брошу.

- Не надо - возьму.

Примерившись, прыгнул на одну льдину, потом на другую,- она резко накренилась, и с размаху я ухнул в воду. Отфыркиваясь, поплыл к шхуне. Уцепился за быстро сброшенный штормтрап и вскарабкался на борт. Смущенный такой нелепой встречи с первыми людьми, прибывшими с Большой Земли, обильно поливая палубу вытекающей из одежды водой, но стараясь показать, что все это дело плевое, я начал толковать капитану, как мы собираемся грузиться.

- Да ну тебя к лешему, сообразим. Ребята, тащи его вниз, переоденьте, пусть сушится.

С хохотом и прибаутками моряки потянули меня в кубрик, помогли скинуть одежду, дали полотенце.

- Держи - глотни и запей,- кто-то протянул стакан спирту и стакан с водой.

Но тут я не оправдал ожидания - вылил спирт на себя и начал крепко растираться.

- Ты что добро портишь!

- Ничего, он правильно делает, давай еще. Сто грамм тебе хватит?

- Хватит.

Протянули еще полстакана. Выпив и одев чье-то сухое белье, я завалился на койку и крепко уснул. Погрузка прошла без меня.

Приятно было после продолжительного отсутствия вернуться домой и встретиться с товарищами в бухте Тихой. Начались взаимные рассказы.

Иван Дмитриевич поручил мне сделать доклад о работе, проделанной в походе и на острове Рудольфа. Я узнал, что и другие наши сотрудники - Леоныч, Иван Дмитриевич с Шольцем и даже Б. Ф. Архангельский - выходили на полевые работы. Леонид Иванович обследовал птичьи базары на нескольких соседних островах, собрал образцы мхов и иной скудной растительности. Борис Федорович провел контрольный прием нескольких радиостанций на льду вдали от островов, чтобы установить, не влияют ли местные условия - рельеф, горные породы - на прием радиоволн разных диапазонов. Шольцу необходимо было установить степень идентичности подмеченного им в бухте Тихой "океанского" характера суточных вариаций градиента электрического поля в атмосфере тому, что наблюдается на льду вдали от островов.

Иван Дмитриевич принимал участие в некоторых походах и, естественно, не мог не сопровождать Шольца, чувствуя за него особую ответственность.

Надо сказать, что нам было интересно следить за изменениями и развитием взглядов немецкого ученого. Поначалу он, войдя в наш коллектив, полностью разделял его большие труды, маленькие радости и развлечения, но вместе с тем подчеркивал свою решительную непричастность к каким-либо политическим течениям и избегал разговоров на политические темы. Иван Дмитриевич предупредил всех, чтобы и мы ни в коем случае не пытались навязывать Шольцу свои взгляды.

Далее Шольца, видимо, всерьез заинтересовало положение науки в нашей стране, отношение Советской власти к науке и к ученым. Огромное уважение и доверие к науке и ее представителям, поддержка и помощь им со стороны партии и правительства, о чем он, по-видимому, слышал и раньше, но, скорее всего, считал просто коммунистической пропагандой - все это конкретно проявлялось на его глазах. Он понимал, конечно, что Папанин не только начальник полярной станции, но значительный уже и в ту пору партийный работник и государственный деятель. Иоахим все чаще стал сам затрагивать вопросы политического характера, интересовался государственным руководством экономикой страны, планированием народного хозяйства, развитием науки.

И вот в этот процесс постепенного политического воспитания Шольца ворвался фашистский переворот и захват власти Гитлером в Германии. Никто не мешал Иоахиму слушать немецкие радиостанции, и, естественно, он жадно внимал всем известиям со своей родины.

Радиоволны разносили геббельсовскую пропаганду по всему миру: Германия вновь становится сильной державой, порван унижавший ее Версальский договор, разворачиваются какие-то грандиозные работы, создается армия - и все это в интересах простых людей! Шольц был патриотом Германии и не мог видеть отсюда того, что там действительно происходило.

Пропаганда, и прежде всего ее псевдопатриотический, великогерманский аспект, явно действовала на него. Складывающаяся в стране ситуация, как ее представляла гитлеровская радиопропаганда, начинала ему нравиться. Он понимал также всю глубину противоречий между коммунизмом и фашизмом, всю глубину пропасти, разделившей сейчас наши страны. Это было ему неприятно. Он всячески старался показать, что, несмотря ни на что, он наш друг и товарищ в этом маленьком мирке обсерватории.

И опять же мы, следуя советам Ивана Дмитриевича, хотя и не скрывали своего отрицательного мнения о фашизме, никак не персонифицировали его в Иоахиме, поддерживали с ним прежние дружеские отношения.

Так было до прихода корабля. За нами пришел "Таймыр" - прославленный ледокольный пароход, прошедший еще в 1913-1915 годах вместе с однотипным судном "Вайгач" Северо-Восточный проход - нынешний Северный морской путь - с востока на запад в экспедиции Вилькицкого.

Мы с радостью читали письма родных и товарищей, газеты и журналы, с удовольствием предвкушали возвращение на Большую Землю. Все, за исключением Шольца.

Просмотрев кипу присланных ему немецких газет и журналов и огромное число писем от друзей и знакомых, он в течение суток совершенно изменился.

Вместо скрытого удовлетворения его лицо выражало полное недоумение и растерянность. Он начинал, только еще начинал понимать, что происходит в Германии в действительности.

"Оставайся, Иоахим, у нас, жену тебе найдем (Шольц не был женат), вот такую дивчину",- Папанин обрисовывал руками формы, которые должны были соблазнить немца. Шутки шутками, но Иван Дмитриевич всерьез советовал ему остаться в Советском Союзе. Он брал на себя все связанные с этим хлопоты. Шольц заколебался.

Он колебался и в Ленинграде, куда мы прибыли, чтобы отчитаться в Арктическом институте. И наконец решил: "Я должен поехать домой и повидать мать. Попробую уговорить ее переехать сюда. Если она согласится, то обязательно вернусь в СССР с нею. Если нет - пока не могу сказать, как поступлю." Так он сказал Ивану Дмитриевичу.

Папанин признал его решение вполне резонным. Шольц уехал.

Одно за другим Арктический институт слал письма Шольцу в Потсдамскую обсерваторию, что под Берлином, с просьбой прислать статью о результатах исследований на Земле Франца-Иосифа для напечатания в Трудах института. Примерно через год рукопись пришла, без всякого письма. А потом, в 1935 или 1936 году, не помню точно, в Арктический институт пришла краткая открытка от имени того самого Wisentschaftliche Geselschaft, которое в свое время просило предоставить немецкому ученому место для работы на Земле Франца-Иосифа. Ее содержание я помню хорошо:

"Сообщаем Вам, что д-р Иоахим Шольц умер в результате увечий, полученных им на Земле Франца-Иосифа".

Вот так.

Вспоминаю еще один день - 10 мая 1945 года. Вчера я был в Берлине, в Берлине еще горящем, дымящемся. Объятия, поцелуи, веселый шум, стрельба в воздух из всех видов оружия.

Вот он, Рейхстаг, на колоннах которого пишут, по праву пишут, свои имена наши солдаты и офицеры. Вот здание канцелярии, огромный кабинет Гитлера со знаменитым глобусом в углу. Не буду продолжать. День Победы в Берлине описан крупнейшими нашими писателями, и не мне добавлять что-нибудь к этому.

А сегодня нахожусь в Потсдаме, в известной всему миру Потсдамской геофизической обсерватории. Мне, начальнику Гидрометеорологической службы Советской Армии, надлежит как можно скорее восстановить работу метеорологических станций на занятой нашими войсками территории Германии. Это нужно и для наших частей, и для функционирования германской экономики. Нам же придется помогать ее восстановлению.

Здесь центр немецкой Wetterdienste - службы погоды. В зале собраны перепуганные, растерянные сотрудники обсерватории во главе с директором - престарелым профессором Зюрингом. Конечно, не все. Кто-то уже успел убежать - в зону оккупации западных войск или вообще куда глаза глядят.

Объясняю, что бояться им нечего. Мы будем выявлять и наказывать только военных преступников, а никого другого не обидим. Предлагаю работать вместе с нашей воинской метеорологической службой. Объясняю, какая наша часть позаботится о снабжении их продовольствием. Все согласны, все кивают головами.

- Господин директор, не знаете ли, где находится аппаратура наших Одесской и Керченской метеорологических обсерваторий, увезенная гитлеровскими войсками?

- Нет, нет, не знаю.

Через несколько часов жалкие остатки этой аппаратуры наши ребята нашли в одном из складов. Ну ладно, это мелочь.

Теперь нужно прояснить судьбу Шольца.

- Есть здесь господин Альбрехт? - Это друг и коллега Шольца, о котором я знаю по рассказам Иоахима.

- Я здесь,- подходит человек лет сорока с рукой на перевязи.

- Ранены?

- Ранен, в последние дни боев, был мобилизован в ополчение.

- Что знаете о Шольце?

- Он уехал куда-то отсюда в 1934 году, с тех пор я его не видел.

- А мать?

- Умерла вскоре после его отъезда.

Все ясно. Погиб Иоахим в каком-нибудь концлагере. Сказалось на нем наше воспитание.

- Будете с нами работать?

- Буду.

Дальше он объясняет, над чем работал в последнее время и чем интересуется. Я знаю по его статьям, что он квалифицированный специалист.

Обманул он нас - убежал через полгода в западную зону оккупации. Потом скитался по разным странам. В 1969 году я случайно нашел его следы в Австралии, где он работал последние годы своей жизни в одной из лабораторий на очень скромном посту. В ГДР ему наверняка было бы много лучше.

Ну, а со мною что же было дальше - осенью 1933 года? Конечно, в первый же вечер после приезда я позвонил Ане, и вскоре мы встретились у одного из мостов через канал Грибоедова, где в аналогичных ситуациях встречались десятки тысяч подобных пар.

Не помню, было ли у меня приличное пальто вообще или просто я хотел пофорсить (хотя первые "хиппи", у которых я мог бы найти понимание, появились только через тридцать лет), но на мне была брезентовая куртка, та самая, которую я носил в походах и на работе на Земле Франца-Иосифа.

А примерно через три недели справили свадьбу. Она выглядела совсем не так, как принято сейчас. Не было никакого обширного, вообще никакого застолья, не было хлопанья пробок и криков "горько". В то время в среде нашей молодежи считалось, что брак - дело сугубо личное и выставлять его напоказ десяткам людей просто неприлично.

Зашел я за Аней в комнату в коммунальной квартире, где она жила со своей мамой (с нею мы уже познакомились и понравились друг другу), взял небольшой чемодан,- в котором уместились все ее вещи и приданое (не шутите - там была одна настоящая серебряная столовая ложка), и поехали мы на трамвае ко мне - в комнату площадью ровно восемь квадратных метров также в коммунальной квартире. Даже не пришло в голову такси взять (а они уже были), хотя деньги у меня (уже у нас) после зимовки имелись очень немалые,- просто не в обычае это для нас было. В этой комнате и прожили - очень хорошо прожили - около четырех лет.

А наука? Наука также не страдала. Уладив эти свои первоочередные дела, взялся за науку. Основным результатом наших с Виктором Сторожко работ были туго зажатые между хорошо выструганными досками кипы широких полос фотобумаги, на которой фиксировались вариации магнитного поля. И разные таблицы и записи, необходимые для их корректировки и использования.

Но это была лишь маленькая частица огромного материала, необходимого для исследования свойств переменного магнитного поля Земли. Для анализа надо было иметь данные всех обсерваторий. Поэтому эти ленты были сфотографированы на кинопленке и пошли по всем научным институтам мира, в обмен на подобные же материалы с их стороны. В сущности, ради этого и был организован Международный полярный год.

Получив полный набор всех материалов, многие ученые в различных странах в течение долгих лет проводили исследования, в результате которых выяснялся механизм колебаний магнитного поля, свойства магнитных бурь, их связь с явлениями на Солнце и многое другое. У нас этими исследованиями занялись мои старшие товарищи - А. П. Никольский, М. Е. Острекин, Н. В. Пушков, С. И. Исаев и многие другие. Меня такая работа не прельщала. Я занялся приведением в порядок и анализом тех измерений, которые сделал дополнительно по своей инициативе во время походов.

Астрономические измерения координат, и полуинструментальная съемка, проводимая в походах, позволили внести исправления в карту архипелага Земли Франца-Иосифа. После проверки в картографическом отделе Арктического института они были признаны заслуживающими внимания, и заведующий отделом профессор Константин Алексеевич Салищев (и ныне здравствующий) посоветовал подготовить статью для публикации в изданиях института. Это была моя первая полностью самостоятельная научная работа. На схемах были показаны изменения в очертаниях Земли Вильчека и других островов. Открытые нами островки Октябрята впервые заняли свое место на карте, перечень астрономических пунктов с описаниями мест их расположения должен был послужить дальнейшему изучению архипелага.

Магнитные определения послужили темой второй статьи. Они дали неплохое представление о магнитном поле этого района. Измерения склонения послужили для практических целей - в то время не только суда, но и самолеты ориентировались по магнитному компасу. Основной научный интерес представляло сопоставление данных наших измерений с измерениями, . проведенными предыдущими экспедициями. Они позволяли рассчитать "вековой ход"- постепенные изменения магнитного поля, по-разному протекающие в различных районах Земли.

Эту статью представил в печать мой руководитель еще по университету известный магнитолог профессор Николай Владимирович Розе.

Разумеется, я очень гордился этими статьями. Еще бы - нашел ("открыл!") какие-то острова, сравнил свои наблюдения с наблюдениями известных ученых. Визе и Федоров, Каньи и Федоров, Петере и Федоров - как же не гордиться этим!

А тут подошла весна 1934 года и вновь открылись дороги к берегам арктических морей, по следам великих путешественников, по нехоженым путям.