«Даем тебе три часа, как начальство распорядилось, и ни минутой больше, - говорит пилот Александр Егорович. - Будем наблюдать за тобой в бинокль. Если замешкаешься, сигналим красной ракетой».
«Аннушка» приземлилась у северо-западного отрога массива Центральный Вольтат, у подножия горы Циммерман. Утро выдалось безветренное, спокойное. На севере было ясно, ледяная равнина сверкала под солнцем, но на юге над горами собирались облака. И спокойствие было какое-то настороженное, словно в предчувствии, в ожидании урагана.
От места посадки до озера Унтер-Зее километров семь, не меньше. Идти туда слишком далеко, за три часа не обернешься. Остается осмотреть ближайшие склоны гор. Здесь тоже есть немало интересного. Немецкая экспедиция установила, что гора Циммерман от границы со льдом до высоты почти в 300 метров покрыта моренами. На аэрофотоснимках ледниковые осадки выглядели светло-серыми и хорошо выделялись на фоне темных скал. Немцы предполагали, что эти цветовые различия связаны с изменением густоты растительного покрова: обилием лишайников в верхней части склона (темная окраска) и отсутствием их внизу, на ледниковых валунах (светлые тона). Такая смелая идея возникла у немецких исследователей, поскольку они не вели наземных наблюдений в горах. Нам же хорошо известно, что лишайники на Земле Королевы Мод нигде не образуют густых поселений. Значит, причина изменения окраски кроется в чем-то другом. Может быть, сейчас мне удастся ее установить?
От самолета до подножия горы около километра. Чтобы сэкономить время, я устремляюсь вперед на повышенной скорости. Но не тут-то было. Хотя ледник идет под уклон, быстро двигаться по нему затруднительно, приходится балансировать, чтобы не потерять равновесие. Поверхность льда неровная, сплошь в бугорках и ячеях. Она похожа на рябь, которую порой можно видеть на песчаных дюнах. Солнце и ветер - ваятели этого причудливого ледяного микрорельефа.
Хождение по льду - занятие вообще не слишком удобное, по такому же - сущее наказание. Резиновые сапоги для этого не особенно подходящая обувь. Раза два я поскальзываюсь и падаю на спину. Летчики, если они действительно наблюдают в окуляры восьмикратного бинокля, конечно, отпускают на мой счет иронические замечания.
Подобные бесснежные ледяные площадки широко развиты в горах Антарктиды. Это и есть так называемые поля голубого льда, которые в свое время некоторые исследователи отождествляли с замерзшими озерами. Конечно, это было ошибкой. Никакой воды здесь никогда не было.
Ученые уже упоминавшейся норвежско-британско-шведской экспедиции, изучавшие образцы голубого льда в западной части Земли Королевы Мод, нашли, что лед, находящийся сейчас на поверхности, образовался на значительной глубине. Участник этого интернационального коллектива, шведский гляциолог Вальтер Шютт наблюдал, как облака, перевалив через вершину одного из горных массивов, с большой скоростью устремлялись вниз к ледяным полям, но тут же рассеивались в результате нагревания воздушной массы, связанного с ее опусканием. Это были своеобразные антарктические фёны (Фён - сухой ветер, дующий с гор). Сильные турбулентные ветры, сопровождающие эти нисходящие потоки, не только не давали накапливаться новому снегу, но и уносили старый, выпавший в спокойную погоду. Кроме того, за счет испарения, весьма значительного в сухом воздухе, поверхность ледяных полей также несла потери. Коллега Вальтера Шютта англичанин Чарльз Свизенбенк - кстати, он однажды перезимовал у нас на Новолазаревской - установил, что на одном из ледяных полей поверхность льда понизилась за год почти на полметра. Значит, среди заснеженных просторов Антарктиды, где происходит преимущественное накопление осадков, поля голубого льда - локальные участки, несущие потери. Для гляциологов их изучение представляет большой интерес.
Но вот наконец и подножие горы. На границе с горным склоном, в ложбине, цепочка пятен гладкого темного льда. Они не имеют ничего общего с бугристой голубоватой поверхностью материкового ледника. Скорее всего под этим льдом действительно находится вода. Такие маленькие озера обычны на контакте с нагревающимися на солнце горными породами. Немало их встречалось в районе горы Инзель. Я пытаюсь пробить лед геологическим молотком - более подходящего инструмента у меня нет, - но тщетно. В разгаре лета это было бы несложно. Но сейчас конец февраля. По антарктическим понятиям, это уж самое преддверье зимы, и в горах таяние прекратилось. К тому же у меня совсем нет времени. Переход от самолета занял почти пятнадцать минут. Обратно с нагруженным рюкзаком путь займет не меньше. Значит, нужно вычесть тридцать минут из отведенных мне трех часов. Сейчас мне предстоит подъем. Часа два можно будет идти вверх, а за оставшиеся полчаса спуститься обратно.
Я достаю из рюкзака старенький, видавший виды барометр-анероид. Чудо, что этот хрупкий прибор до сих пор цел. В горах без него не обойтись. По изменению давления я всегда могу узнать, на сколько метров поднялся. Хорошо бы добраться до верхней границы ледниковых отложений. Сколько мне нужно пройти, я не знаю, но перепад высот будет не больше 300 метров. Это как раз две пирамиды Хеопса, поставленные одна на другую.
Сравнение с пирамидой приходит мне в голову не случайно. После одной из первых антарктических экспедиций мы плыли на Родину через Суэцкий канал. Отсюда было недалеко до Каира, и, конечно, многие загорелись желанием увидеть пирамиды. Попав с экскурсией к знаменитым памятникам древности, мы стали свидетелями странного зрелища - бега на вершину пирамиды. Немолодой уже египтянин обернулся в оба конца минут за десять, не более. Вспомнив об этом, я решительно направляюсь наверх.
Подъем не сложен. Мешают только нагромождения валунов, вытянутые в виде валов вдоль склона. Высотой они не больше пяти метров, но достаточно круты, и, когда я карабкаюсь на них, валуны под ногой ползут вниз, увлекая вышележащие камни. Я расчищаю геологическим молотком склон такой гряды и вижу, что под валунами и песком находится лед. Эти морены наиболее молодые. Их возраст исчисляется тысячелетиями или первыми десятками тысяч лет. За это время остатки ледника, захороненные под чехлом обломков, еще не успели исчезнуть. И валуны здесь почти все светло-серые, невыветренные. И нигде не видно ни единого пятнышка лишайников.
Остановившись, я делаю первую запись в полевом дневнике. Заношу туда все сведения о рельефе моренных гряд, размерах валунов, их форме. Потом снимаю показания барометра. Давление упало почти на 5 миллиметров; значит, уже больше 50 метров подъема позади. Покончив с записями, отбираю пробы. 100 штук гальки для петрографических определений. Обычно этот вид анализа делается прямо на месте без отбора материала. Просматривая с помощью лупы сколы гальки, оценивают процентное содержание различных пород в морене. С собой забирают лишь сомнительную гальку, определить которую сразу не удалось. Но я не имею возможности тратить время на диагностику и забираю всю сотню. К тому же это вернее. На Новолазаревской я проконсультируюсь с главным геологом. Он лучше всех знает местные породы, и возможные ошибки будут исключены.
Еще один мешочек я заполняю мелкоземом - смесью наиболее мелких частиц, которые удается наскрести в промежутке между галькой и валунами. Изучение этого образца будет выполняться уже специалистами-минералогами в лаборатории. Пройдя через серию сит, подвергнувшись специальной водной обработке, мелкозем будет разделен на фракции от крупного песка и гравия до самых тонких глинистых частиц, размером меньше одной сотой миллиметра. Затем во фракциях будут определяться минералы. В зависимости от размеров частиц для этого используются различные методы и приборы. К примеру, для диагностирования глин приходится прибегать к помощи рентгеновской установки и электронного микроскопа.
Минералогическое изучение рыхлых отложений Антарктиды имеет не только чисто научный интерес. Не исключено, что в этих пробах будут обнаружены повышенные концентрации ценных минералов. Главный геолог настроен в этом отношении оптимистично. В своей брошюре он подчеркивает, что в Антарктиде можно ожидать открытия месторождений золота и алмазов типа знаменитых южноафриканских. Ведь Антарктида, по современным представлениям, осколок гигантского древнего континента Гондваны, в состав которого, кроме того, входили Африка, Южная Америка, Австралия и полуостров Индостан.
С гряды на гряду, стараясь не сбавлять скорости, я поднимаюсь все выше и выше. Когда я начинал подъем, было прохладно, зато сейчас жарища.
Внезапно характер склона меняется. Нагромождения светло-серых валунов остаются позади. Подъем становится более ровным. Валуны вокруг не такие светлые, местами их покрывают коричневые корки пустынного загара. Идти теперь можно увереннее, нога не соскальзывает на неровностях, льда под валунами нет.
Я отмечаю эту резкую перемену, делаю очередные записи в дневнике. Ледниковые отложения, на которые я сейчас ступил, имеют уже достаточно солидный возраст. Когда-то они были такими же, как лежащие ниже. Но с тех пор прошло много времени, десятки, а может быть, и сотни тысяч лет. И облик морен изменился. Ледяное ядро вытаяло, гряды осели, и потеряли резкость очертаний, валуны выветрились, кое-где на их поверхности видны ячеистые формы и темные пятна лишайников.
Я снова наполняю мешочки очередной порцией гальки и песка. Ведь это отложения совсем другой стадии оледенения, и будет интересно, чем отличается их состав от состава молодых морен, лежащих у подножия. Уложив образцы в рюкзак, я устремляюсь дальше вверх. Нельзя терять ни минуты. Ведь, судя по показаниям моего высотомера, я не преодолел еще и половины подъема.
Хорошо бы сбросить куртку и бежать налегке, но тогда на обратном пути я рискую потратить много времени на ее поиски. Интересно, наблюдают ли за мной летчики? Скорее всего моя сгорбленная под рюкзаком фигурка затерялась среди этого моря валунов, затопившего гору. Зато мне отлично видна наша «Аннушка» - оранжевая стрекоза, прилепившаяся далеко внизу на сверкающем льду.
Но вот местность вокруг снова меняется. Склон устилает множество мелких обломков. Среди них, как изваяния, возвышаются большие глыбы и валуны. Поверхность их испещрена крупными ячеями, нишами, карнизами. Сочетания этих форм то создают причудливые абстракции, то принимают очертания людей и животных. Вокруг меня простирается вверх по склону удивительный вернисаж каменных скульптур, созданных природой. Немного фантазии, и каменные изваяния оживают, наполняются плотью и кровью. Вон та круглая глыба на пригорке - вылитая голова начальника нашего отряда. Те же сжатые губы, сверлящие глаза. Кажется, вот-вот раздастся грозный окрик: «Нет здесь никаких озер. Нечего мне мозги вкручивать». Под этим пристальным взглядом я невольно еще больше увеличиваю темп. Но, обернувшись через минуту, вижу, что в другом ракурсе эта скульптура выглядит совсем по-иному. Теперь на меня смотрит искривленная в хитрой усмешке физиономия главного геолога. В полуоткрытом рту поблескивают золотые коронки. Я не удивлюсь, если сейчас прозвучит его ворчливый голос: «Эх, знали бы в институте, как профессор здесь мается».
Засмотревшись, я спотыкаюсь и падаю. Рюкзак задевает за острый край близлежащей глыбы. Внутри него что-то хлюпает и раздается звон разбитого стекла. Сомнений быть не может: мой анероид приказал долго жить!
Нет, так дальше не пойдет. Больше я уже не оборачиваюсь на этот треклятый валун. Ведь я единственная живая душа в этом музее каменных изваяний, и немудрено, что в голову лезет всякая чертовщина. Теперь я внимательно смотрю под ноги.
Среди устилающих склон мелких обломков нередко попадаются отполированные камни правильной трехгранной формы. Это так называемые ветрогранники. Сколько же понадобилось времени, чтобы ветер придал им такую совершенную форму! О древности окружающих меня камней свидетельствует и темная окраска большинства валунов. Подобно тому как металл со временем съедает ржа, так и поверхность валунов становится рыхлой, от нее легко можно отломить корочку, а отдельные части прямо крошатся в руках. Здесь же в нишах часто можно встретить лишайники, а в углублениях под камнями - гнездовья снежных буревестников. Встревоженные появлением незнакомца, они все чаще, как белоснежные стрелы, пересекают мой путь.
Этот окружающий меня паноптикум каменных фигур, утопающие в собственных обломках глыбы - остатки наиболее древних ледниковых отложений. Понадобились не тысячи, даже не сотни тысяч, а, скорее всего миллионы лет, чтобы из свежих нагромождений ледниковых валунов произошел такой своеобразный ландшафт.
Поднявшись сюда от подножия горы по сменяющим друг друга осадкам разного возраста, я наглядно убедился в могуществе его величества Времени, способного видоизменять и превращать в песок каменные монолиты. И снова я беру партию образцов.
Теперь дойти бы до того места, где валуны исчезнут, установить границу, выше который ледник не поднимался. Выяснить, почему же ледниковые осадки так резко отличаются по цвету от вышележащих скал. И тут я вспоминаю об отведенных мне трех часах. Увлекшись, я перестал следить за временем, а оно почти истекло. Конечно, нужно было бы задержаться хотя бы на час, но я дал слово.
И все же я решаю пройти еще немного вперед. Может быть, удастся сэкономить минут десять за счет ускоренного спуска. Подгибая колени, чтобы шаг стал крупнее, я продолжаю лезть вверх по склону. Со стороны это выглядит, наверное, очень забавно, но мне самому уже не до шуток. Я задыхаюсь, по спине сбегают струйки пота. Соль, выступившая на лбу, пощипывает кожу. Вдобавок отяжелевший рюкзак ограничивает свободу действий. «Надо успеть дойти до конца, - уговариваю я себя. - Ведь почти наверняка больше никогда в жизни мне не удастся здесь побывать. А как я буду жалеть потом, что не поднялся».
Я еще несколько увеличиваю темп. Но, пожалуй, это предел. В студенческие годы я занимался лыжным спортом. На осенних тренировках мы много бегали по размокшим от дождей перекопанным огородам, преодолевали скользкие склоны оврагов, но выше, чем на склон Москвы-реки у Ленинских гор, мне взбегать не приходилось. Тренировались мы в легких костюмах, удобной обуви. А здесь я бегу с мешком за плечами, в утепленных резиновых сапогах и ватной куртке. К тому же я, как говорят спортсмены, уже давно потерял форму.
А валуны все тянутся и тянутся вверх по склону, и кажется, нет конца этим каменным руинам.
Я вспоминаю, как несколько лет назад в Средней Азии, в живописной долине вблизи озера Иссык-Куль мне показали одинокую могилу у подножия крутой и высокой сопки. Необычна история похороненного там юноши. Он поспорил с товарищами, что взбежит на вершину и спустится обратно за какие-то считанные минуты. Говорят, что он выиграл это пари, только тут же свалился замертво.
Я останавливаюсь. Теперь без анероида я не знаю, на какую высоту поднялся. Очевидно, не меньше 250 метров над подножием. Далеко внизу, у самолета, зависает дымный след сигнальной ракеты. Вспышки против света не видно, а звук выстрела сюда не достигает. Время, отпущенное мне, вышло полностью. Теперь от летчиков непременно будет взбучка.
Нет, сейчас мне не добежать до верха. Значит, надо будет вернуться сюда еще раз, к массиву Вольтат, на этот удивительный склон и, конечно, к загадочным озерам. Пусть это случится не скоро, через два, три года, через пять лет, наконец, но это просто необходимо.
Я отбираю последнюю пробу песка и гальки, фотографирую открывшуюся мне сверху панораму гор и ледников и отдельно телеобъективом так и оставшиеся не исследованными озера. Они лежат чуть в стороне под километровым обрывом горы Циммерман. Теперь я твердо убежден, что там, под их темным льдом, вода. Я готов спорить об этом даже с самим начальником отряда, хотя ничем хорошим для меня, я знаю, это не кончится. Но, как говорили древние: «Платон мне друг, но истина дороже» (Год спустя советские исследователи побывали в районе озера Унтер-Зее. Подо льдом они обнаружили водоем глубиной более 70 метров).
Спуск с горы занимает не больше получаса. Вот тут пригодился опыт лыжных тренировок. На пятках я соскальзывал с крутых склонов, поднимая за собой облака пыли. Думаю, что по антарктическим горам еще никто не прыгал так странно и нелепо.
На льду меня уже ждали летчики.
- Ты что это так разогнался? Как бочка, под гору катишься. Расшибешься, а нам потом красней перед начальством, - выговаривает мне Александр Егорович.
Я покачиваюсь на гудящих ногах и бессмысленно улыбаюсь.
Чертыхаясь, летчики стаскивают с меня рюкзак и ведут к самолету. О том, что я опоздал почти на сорок минут, никто не говорит.