В 4 часа утра с японской точностью нас будит Маегойя. Вылезать из спального мешка мучительно не хочется, но летчики уже греют самолет.
На скользком льду в горах Ямато
На этот раз я лечу на другой нашей «Аннушке». Александр Егорович, ее первый пилот, уже пожилой, высокого роста летчик с лукаво-простодушным лицом. Все распоряжения он отдает словно полушутя, но экипаж хорошо знает, что он хочет, и понимает его с полуслова.
Когда я подхожу к самолету, нагруженный спальным мешком и громоздкой широкопленочной кинокамерой, с которой я уже какой год не расстаюсь в Антарктиде, Александр Егорович, оглядывая меня, говорит с укоризной:
- Опять ты эту шарманку захватил. И не стыдно?
- Стыдно, - отвечаю я.
Такая откровенная сдача позиций его несколько обескураживает.
Александр Егорович - в прошлом военный летчик. Когда-то он летал на тяжелых бомбардировщиках на южных направлениях. Да и сам он родом с юга, с берегов Азовского моря, из Ейска. В его авиаполку была примета - никогда не фотографироваться перед вылетом. Зная это, я, не задерживаясь, проношу кинокамеру в самолет.
Вскоре мы взлетаем. В машине нас, пассажиров, четверо: Маегойя, главный геолог, геолог Женя и я. Остальные на другом самолете, с Виктором.
От станции Сева до гор Ямато около трехсот километров. Сначала летим вдоль береговых нунатаков (Нунатак - одиночная скала или горная вершина, поднимающаяся над поверхностью льда) в глубь залива Лютцов-Хольм. Морской лед внизу вблизи скал потемнел, и на нем видны отдельные проталины. Местами на поверхности льда, как крохотные запятые, разбросаны тушки тюленей. Лето!
Нунатак - одинокая гора в ледяной пустыне
Мы пролетаем над местом, где в залив впадает огромный ледник - грандиозная, наполненная трещинами ледяная река. Такие ледники, где лед из внутренних частей материка сравнительно быстро поступает по подледной долине к берегу, называются в Антарктиде выводными. Александр Егорович меняет курс, и мы начинаем подниматься все выше и выше к югу вдоль ледяного потолка. Это у летчиков называется «лезть на купол». Видимость отличная. Александр Егорович передает управление второму пилоту и выходит к нам.
- Нет, - говорит он, - не поеду больше в Антарктиду. И чего в ней хорошего нашли? Лед один, и солнце не греет. Лучше вот приезжайте на следующий год ко мне в Ейск, будем вишневый сад сажать.
Часа через полтора Александр Егорович объявляет, что появились «какие-то захудалые горушки». Действительно, впереди, словно вырастая изо льда, показываются и все увеличиваются в размерах цепи зубчатых гор. Это и есть горы Ямато. Ряд крупных массивов окаймлен обширными полями ледниковых валунов. Отдельные мелкие горки еле-еле высовываются из-подо льда, словно головки птенцов, только что проклюнувших скорлупу.
Начинаем выбирать место для посадки. Вниз сбрасывается дымовая шашка, чтобы определить направление ветра.
- Вот к этой бы горе, а, Александр Егорович? - молит главный геолог.
Земля, точнее - лед, совсем близко. Итак, первая посадка. Раньше сюда, очевидно, никто и никогда не садился. Подбираю под себя ноги и устраиваюсь поудобнее. Не тут-то было. Из кабины высовывается второй пилот и показывает два пальца - это означает команду: «Двое в хвост». Очевидно, летчик опасается, что при посадке самолет может ткнуться носом.
- Быстрее, быстрее, - теребит нас главный геолог. Вскакиваем и перебегаем назад вдвоем с Женей.
Самолет медленно снижается. Делает вираж, один, другой, и только тогда заходит на посадку.
Александр Егорович не новичок в Антарктиде, но работу его всегда отличает аккуратность и осторожность. Он никогда не сажает машину прямо с ходу, как это может сделать иной молодой. Может быть, он думает, что молодому летчику в случае чего это сойдет с рук. У того все впереди, и на ошибках, как известно, учатся. Разбить же машину ему - «на старости лет позора не оберешься». К тому же Александр Егорович последний год в воздухе. Сразу же после Антарктиды он уходит на пенсию. Конечно, последний раз надо летать особенно осторожно.
Но вот лыжи самолета коснулись льда. Самолет, громыхая и, подскакивая на неровностях, пробегает около сотни метров и останавливается. Летчики первыми выскакивают на лед и сразу же специальным чехлом закрывают мотор, чтобы не застыл. Через минуту и мы в полном параде, с рюкзаками за спиной и молотками в руках сходим на лед.
Хотя высота и невелика, всего полторы тысячи метров, но нам после теплого берега здесь непривычно холодно. К тому же дует резкий, обжигающий ветер.
- Шарманку свою оставь, замерзнет! - кивает на мою кинокамеру Александр Егорович, но я обреченно вешаю аппарат на шею.
До горных выходов, казалось, рукой подать, но мы бредем по скользкому неровному льду в своих не приспособленных для этого сапогах около часу. Лишь Маегойя в бутсах со специальной рифленой подошвой передвигается относительно свободно. Встречный ветер заставляет целиком запахиваться в капюшон, оставляя только дырочки для глаз.
Так, балансируя и иногда поддерживая друг друга, мы, в конце концов, подходим вплотную к скалам.
- Нет, это не работа, - говорит главный геолог, с облегчением ставя ногу на скальный выступ. - А вот ему хоть бы что, - сокрушенно кивает он в сторону «устойчивого» Маегойи.
Мы расползаемся по скалам. Что нас интересует?
Десятки интереснейших вопросов о геологическом строении и рельефе этих гор, мерзлоте, современных геохимических процессах и, наконец, о растительной и животной жизни в здешних, почти космических условиях.
Но пока идет лишь первый этап работы: тщательный отбор образцов и проб для последующего лабораторного изучения, строгая фиксация фактов.
Где-то еще на корабле я затерял перчатку. Это вдобавок к тому, что мои солнцезащитные очки оказались раздавленными. В толстых меховых варежках работать неудобно. Голые же руки стынут мгновенно. Шерстяные перчатки здесь очень нужны, но, сколько я помню по прежним экспедициям, мне ни разу не удалось довезти перчатки до Антарктиды. Правда, по опыту я знаю, что это не так уж страшно. Сначала только ужасно мерзнут кончики пальцев. В сухом антарктическом воздухе они быстро твердеют и становятся удивительно гладкими, словно полированными. Но стоит поработать на воздухе около часа, и пальцы в конце концов привыкают. Правда, на следующий день все повторяется сначала.
Отобрав образцы, поднимаю кинокамеру. Она начинает трещать, но почти сразу замирает. Очевидно, смазка на морозе загустела. Прав оказался Александр Егорович.
Через три часа все возвращаются к самолету.
Снова взлет, посадка, новые скалы - и так еще и еще.
Пока не все идет гладко. То самолет садится слишком далеко от гор, то подходы к ним чересчур сложны. К тому же ветер все усиливается. Как только выпрыгнешь из самолета, на тебя обрушивается упругий, колкий поток воздуха. Идешь боком, отворачиваясь от ветра и щуря глаза, но надо смотреть под ноги, как бы не попались трещины.
Часто перед скалами зияют впадины глубиной в десятки метров с крутыми бортами, так называемые выдувы. В таких местах доступ к скале затруднен. А обойти не всегда можно, да и времени жаль. Что делать, не возвращаться же? В этих случаях по крутому ледяному обрыву спускают вниз самого легкого представителя отряда, и он отбирает образцы. Самым легким при работе с геологами снова, уже какой год, считаюсь я: 70 килограммов. Сейчас спускает меня Женя, его собственный вес на 13 килограммов больше. Лучше бы это делал наш тяжеловес Миша, но он сейчас работает на самолете вместе с Виктором. У них самый легкий, очевидно, Пэпик. Делать нечего. Я обвязываюсь веревкой. Главный геолог, вконец устав, прилег около Жени прямо на снег и, тяжело дыша, молча глядит на меня снизу большими жалостными глазами. Взяв у Жени его молоток (мой молоток, с его точки зрения, никуда не годится) и прощально кивнув главному геологу, я начинаю спуск. Веревка тут же жестко схватывает меня со всех сторон, но, в конце концов, я все же благополучно сползаю вниз. Вот и скалы, я принимаюсь за работу. «Действительно, у Жени превосходный молоток, - думаю я. - Моим так не отобьешь!» Откалывая последний образец, я теряю равновесие и падаю. Молоток выскальзывает из рук, скатывается к подножию скалы и потом, красиво скользнув по льду, исчезает в трещине. Женя, вскрикнув, наблюдает сверху эту «жуткую» картину. У края обрыва показывается голова главного геолога. Следует томительная пауза. Потом Женя нехотя вытягивает меня наверх.
Молоток для геолога - главное, а порой единственное орудие труда, и настоящие геологи уделяют этому инструменту особое внимание. Так, перед работой молоток длительное время вымачивают, чтобы ручка не соскочила. Вес молотка, форма, длина ручки должны соответствовать силе, а то и характеру геолога. Не будет этого соответствия - и ручка переломится или образец отбить не удастся. Женя подавлен.
- Ничего, - утешаю я его как могу, - ледники скоро вынесут твой молоток к берегу.
- Когда?
- Это просто подсчитать. До берега километров двести. Лед здесь движется приблизительно пятьсот метров в год. Значит, ждать всего четыреста лет.
- Неужели ледники текут так медленно?
- Вот так медленно! Скорости самых больших альпийских ледников редко превышают сто метров в год, а здесь, в выводных ледниках, они достигают тысячи метров, а то и больше.
- Ну, если тысячи, то до берега молоток дойдет за двести лет, - уже успокаиваясь, говорит Женя.
У самолета нас торопит Александр Егорович:
Ветер усиливается
- Пора ноги уносить. В Молодежной опять пурга, как бы не застрять за границей. И горючего осталось кот наплакал.
- Едем, едем, - хрипит промерзший главный геолог.
Да, мы тоже изрядно устали. Даже Маегойя в своих специальных бутсах имеет далеко не блестящий вид. На первый день хватит.
Сваливаем рюкзаки с камнями в угол самолета.
- Золото нашли? - спрашивает Александр Егорович.
- Здесь почище, чем золото, будет, - отвечает главный геолог.
- Да ну, алмазы?
- Чарнокиты - те же породы, что и в Индии, на памятнике генералу Чарнока в Дели.
- Дорогие?
- При чем тут цена. Им цены нет! Свидетельствуют в пользу существования в прошлом единого материка Гондваны, - торжествует главный геолог. - Женя, покажи ему. Если будет себя хорошо вести, кусочек можно ему уделить.
Женя вынимает из рюкзака большой грязно-коричневого цвета образец. Александр Егорович с деланным интересом рассматривает его.
- Так у меня в Ейске на дороге таких сколько хочешь валяется, даже лучше. Нет, мне ваших чарнокитов не надо. - И, махнув рукой, он уходит в кабину.
- Далек от науки, - разочарованно говорит главный геолог.
Забегая вперед, надо сказать, что спустя некоторое время летчики всерьез заинтересовались нашей работой. Сами начали распознавать породы и постепенно заразились страстью коллекционировать камни. Одна из лучших коллекций была собрана Александром Егоровичем.
Скорее к самолету
Взлетаем.
Благодушное настроение приходит, когда возвращаешься с работы. Тело с непривычки поламывает, и клонит в сон. Время на обратном пути бежит незаметно. Вот уже внизу показались острова - значит, мы «спустились с купола». А Молодежная радирует дальнейшее ухудшение погоды, и мы решаем переждать на Севе.
Японцы даже не спрашивают, полетим ли мы дальше. Вероятно, они знают, что Молодежная не принимает, и сразу же везут нас на станцию.
А сегодня, 24 декабря, рождественский вечер. Мы снова в уютной кают-компании, только за время нашего почти пятнадцатичасового отсутствия здесь все преобразилось. С потолка наискось через комнату протянуты гирлянды украшений, а стена с книгами завешана флагами государств, участвующих в освоении Антарктики. Пэпик, тоже прилетевший с гор, по-детски радуется, увидев и свой, чехословацкий флаг. А ведь он сейчас единственный чех в Антарктиде.
Японцы сегодня удивительно торжественны и немного грустны. Они напевают свои японские песни, вполголоса, полузакрыв глаза. Это часто в такие вот вечера одолевают человека на зимовке светлые и странные воспоминания.
Радист из экипажа Виктора подыгрывает в такт песне на японском аккордеоне. Сакэ и виски в изобилии стоят на столе, но их почти не пьют. В этот особенный вечер хочется оставаться самим собой. И не стоит произносить пышные тосты. Хорошо просто посидеть, помечтать, погрустить. И только просветленные лица людей выражают сейчас их внутреннее состояние. Почти все собрались сейчас за столом, и лишь японский радист находится на связи с Молодежной. Но вот приходит и он с сообщением, что Молодежная вновь стала принимать.
Пора и честь знать. Японский метеоролог говорит, что лучше бы нам остаться переночевать: сильный встречный ветер и возможно ухудшение погоды. Но мы уже решили лететь.
Перед тем как расстаться, японцы включают магнитофон. Звучит удивительно знакомая музыка. Да это вальс «Гаснущие свечи», который, видно, очень любят в Японии. Кажется, вот постепенно одну за другой гасят свечи, и огней остается все меньше и меньше. Раскачиваясь в такт музыке, японцы, русские и один чех подхватывают волнующую мелодию...
Японцы провожают нас. В качестве сувениров нам вручают по японской чашечке с блюдцем, по баночке сакэ и кое-какие продукты. Вновь нас грузят в саночки и подвозят к самолету.
До свидания, гуд бай, до новой встречи!
- Оревуар, - говорит Виктор.
Слова заглушаются гулом мотора. И вот уже наш красный АН-6 взмывает в воздух и сразу, торопясь, не делая даже традиционного круга, уходит на восток. Пилот спешит. Из Молодежной сообщают - ветер пятнадцать метров в секунду, низовая метель, видимость 50 метров. Мы полулежим на своих спальных мешках, кутаясь в ватники. В иллюминатор уже никто не смотрит. Машину беспрестанно покачивает. Впереди, через проход в кабину, видна правая рука Виктора, крепко сжимающая штурвал. По его сложенным трубочкой губам я угадываю, что он насвистывает какую-то мелодию.