Самолет идет точно на север, навстречу чистой воде.
- «Фудзи» уже вышел из Фримантла, - говорит мне один из японцев с удивительно ровными, выступающими вперед зубами. - Через неделю будет здесь.
- Скучаете по дому? - спрашиваю я. Этот вопрос, очевидно, можно было и не задавать.
- Да, да! - кивает головой японец.
- Из какого вы города? - снова интересуюсь я.
- Токио, Токио! - не без гордости произносит японец и ослепительно улыбается.
Токио, Токио... Этот удивительный гигант, где на центральных перекрестках вывешиваются таблички с числом ежедневных жертв уличного движения: «За вчерашний день 245 раненых, 8 убитых». Грозное предупреждение пешеходам и водителям!
Я помню нескончаемые улицы Токио, то тихие и зеленые, то вдруг сменяющиеся шумными деловыми и увеселительными центрами с праздничной пляской рекламных огней по вечерам. Как-то утром, чуть светало, я отправился на известный в Токио рыбный рынок, куда, мне говорили, свозят только что пойманную рыбу и тут же продают ее владельцам закусочных, ресторанов и магазинов. Таксист, дежуривший у гостиницы, отвез меня к воротам рынка.
На рынке было, однако, пусто. Оказывается, в воскресный день здесь не торгуют. Так я и не увидел этого красочного зрелища - рыночной набережной, заваленной рыбами всевозможных видов и размеров, - о котором мне столько говорили. Тогда я отправился пешком по городу. Город еще спал, и только посреди мостовых зябко умывались кошки. В каналах, прорезающих город в районе рынка, маслянисто поблескивала вода. Стойкий рыбный запах насыщал влажный густой воздух. Изредка с тележками пробегали подметальщики улиц, собирая сор и бумажки. Этот район Токио был почти целиком одноэтажный, состоящий в основном из жилых деревянных построек, и выглядел он бедно и уныло. Первое впечатление о Токио как о городе процветающем не подтверждалось. Идя по окраине Токио, я видел, что этот одиннадцатимиллионный организм живет сложной, порой болезненной жизнью.
Уже совсем рассвело, когда я вышел на центральные улицы. На серых каменных ступеньках огромного универсального магазина фирмы «Митсукоши» спал пожилой японец. Подле стояли аккуратно сложенные ботинки. А ведь днем, когда шумная красочная толпа потечет по улицам, и в голову не придет, что здесь находят приют бездомные.
В другой раз, проходя по вечернему Шинзуку, одному из увеселительных центров города, вместе с переводчицей «Интуриста», я с удивлением взирал на огромные игровые залы, на фронтонах которых подергивалась неоновая надпись «Починко». Залы были наполнены табачным дымом и беспрестанно сменяющимися игроками.
«Починко» - это, как известно, нечто вроде механического бильярда, игра, о которой непременно упоминают все, кто был в Японии. По сути, это своеобразная рулетка, выигрыш в которой не зависит от искусства игрока. Только в отличие от обычной рулетки, где играют и следят за игрой многие, здесь человек находится один на один с машиной, то проглатывающей, то выплевывающей металлические шарики.
Среди обычной публики, заходящей в «Починко» на минуту (проиграть 50-100 иен - обычная цена партии шариков), обращали на себя внимание подолгу простаивающие у аппаратов худощавые японцы, очевидно «профессиональные» игроки, играющие до последнего.
«Удивительно тупая игра, - думал я. - Жди, когда шарик западет в нужное отверстие. Ни уму ни сердцу. И откуда берутся эти толпы людей, заполняющие огромные залы с рядами автоматов? Кто вообще выдумал это идиотское занятие?»
Однако этот выдумщик был, очевидно, неглуп. Он тонко учел потребность многих отвлечься, сыграть «на счастье». «Починко» обрела твердую почву. Играют в нее миллионы. Механический бильярд, этакая игрушка для взрослых, стал гораздо популярнее других умных игр.
Я тоже решил испытать свое счастье.
- Можно? - спросил я у своей спутницы. Она неуверенно кивнула, и мы вошли в «Починко».
Довольно быстро проиграв первую партию шариков, я купил вторую. И тут мне стало везти. Уже карманы мои обвисли под тяжестью металла, но я играл снова и снова, надеясь набрать количество, необходимое для какого-нибудь крупного выигрыша. Пользуясь тем, что рядом было несколько свободных автоматов, я стал играть на них поочередно, предложив, таким образом, «свою систему» игры.
Моя спутница, тоже охваченная азартом, помогала мне. Так с переменным успехом игра продолжалась довольно долго. Мы забыли, что теряем драгоценное время, которое могли бы потратить на осмотр города. Мы забыли обо всем. Мы играли в самую идиотскую игру на свете.
Когда наши выигрыши вновь стали неуклонно таять, я усилием воли остановил себя и свою спутницу, подошел к месту, где выдавались выигрыши, и обменял горсть никелированных шариков на положенный скромный приз - маленькую шоколадку, чем мог хотя бы отчасти вознаградить труд моей добровольной помощницы.
- Вы играете в «Починко»? - спрашиваю я японца, который, продолжая улыбаться, всматривается в бегущие под нами поля льда, разбитые паутиной трещин.
- «Починко»? - удивленно переспрашивает он. - Конечно, играю. Нет, не выигрывал. Приеду - непременно выиграю, - смеется он, показывая удивительные, словно фарфоровые, зубы.
- Не останавливались ли вы в отеле Маринучи? - теперь неожиданно для меня спрашивает японец. И тут же добавляет: - Не удивляйтесь, одна моя знакомая девушка служит там.
- Нет, мы жили в «Нью-Отани».
- О, модерн, очень дорого.
«Нью-Отани» - семнадцатиэтажный модерн с вращающейся башней-рестораном наверху. За час - один оборот, так же как у нас на Останкинской телевизионной башне. Построен «Нью-Отани» сравнительно недавно, к началу Олимпийских игр в Токио, и назван по фамилии владельца, бывшего спортсмена, разбогатевшего на продаже металлического лома.
Самоотворяющиеся двери, кондиционированный воздух, улыбающиеся японские девушки в кимоно у лифтов, магазины, кафе и рестораны и, наконец, сад с цветными китайскими фонариками и плавательным бассейном.
- Да, «Нью-Отани» - дорогое удовольствие, - соглашаюсь я с японцем.
Он смотрит в иллюминатор и делает пометки карандашом на карте. В 90 километрах к северу от станции начинается битый лед. Видны темно-сиреневые участки воды - полыньи. Можно возвращаться. Обстановка для «Фудзи» вполне благоприятная.
- Это для нас рождественский подарок! - говорят японцы.
- Разве вы отмечаете рождество? - спрашиваю я.
- О, да, - кивает белозубый японец.
Удивительное смешение национальных и европейских обычаев наблюдается в современной Японии. И не сразу все укладывается в голове. С одной стороны, европеизированная и американизированная «модерновая» Япония, с другой - страна старинных обычаев, страна синтоизма, буддизма и множества других религий.
Я вспоминаю небольшой город Тенри - один из современных религиозных центров Японии, обитатели которого исповедуют свою особую религию тенри, возникшую всего лишь в 1838 году. Большинство населения города и учащиеся ежедневно посещают огромный вместительный храм. Мы тоже, как гости, вошли туда, оставив свою обувь на деревянных ступенях. Молящиеся все в одинаковых одеждах (символ того, что все равны перед богом) сидели, подобрав по-восточному ноги, на полу. Священнослужители ударяли в огромные висящие в глубине барабаны. Гулкий звук плыл под сводами, и молящиеся в такт особыми, ритуальными движениями рук исполняли жесты молитвы.
Конечно, нам было странно видеть современных молодых японцев, на первый взгляд так одержимо верующих, и захотелось поговорить с ними. Это оказалось очень просто, так как один из факультетов местного университета был филологический и там имелась группа студентов, изучающих русский язык. Одна из девушек владела им совершенно свободно. Оказалось, что мать ее русская, родом из нашего Приморья. Эта девушка рассказала, что среди студентов верующих в прямом смысле этого слова почти нет. Обряды выполняются из уважения к обычаям, а также в связи с тем, что сам университет существует на средства храма.
- Мне очень хочется увидеть Советский Союз. Возможно, если я буду отлично заниматься и если симбасира одобрит, меня пошлют к вам учиться, - сказала она на прощание.
Вечером мы были на приеме у главы религиозной общины города - симбасиры. Пожилой японец, который, как нам говорили, считается здесь почти земным богом, по-европейски пожимал руки участникам конгресса. Банкет протекал в традиционном японском стиле. Мы сидели вокруг маленьких жаровен на полу, а миниатюрные японки в кимоно вежливо хозяйничали, подкладывая кусочки жаркого и ароматичных кореньев в наши тарелки. Вечер вылился в своеобразный самодеятельный концерт. Участники разных стран исполняли свои национальные песни. Алексей Федорович Трешников, директор Института Арктики и Антарктики, блистательно спел «Есть на Волге утес». А в конце заиграли вальс «Гаснущие свечи», известный нам по английскому фильму «Мост Ватерлоо» с Вивьен Ли, и все, поднявшись, образовали один большой хоровод...
А под крылом уже снова домики Севы. Полет окончен. Через полчаса мы ужинаем вместе с японцами. Обстановка теперь совсем непринужденная, мы едим и разговариваем, как старые знакомые. Доктор Муто, которого летчики угостили «аэровиски» - своим фирменным напитком, - часто смеется и, обняв главного геолога, что-то рассказывает ему по-японски. Главный геолог поминутно кивает головой и вторит ему хриплым испуганным смехом.
- Да вы, оказывается, скрывали, что знаете японский, - кричу я через стол профессору.
Он благодушно грозит мне пальцем.
После ужина смотрим фильм о самураях с участием великолепного, хорошо известного у нас актера Тосиро Мифунэ. Самураи на экране рубят воздух короткими японскими мечами. Показывают чудеса ловкости и храбрости. Завоевывают пленительных, несколько флегматичных японок. А в кают-компании все время раздается смех доктора Муто, растолковывающего главному геологу события на экране.
Но вот зажигается свет, фильм о самураях кончился. Уже поздно, пора располагаться на ночевку.
Маегойя, с которым нам завтра предстоит лететь в горы, помещает меня с геологом Женей в уютном чистом складе, где хранится экспедиционное снаряжение. Склад не отапливается, но в спальных мешках с вкладышами холод не страшен.
На нас смотрят с полок самые разнообразные предметы: ящики с мылом, жевательной резинкой, обувь и разнообразная одежда - все в броской фирменной упаковке.
Женя, человек в высшей степени обстоятельный, вдумчивый, снимает очки, близоруко оглядывается, куда бы их положить, потом, встретившись со мной взглядом, говорит наставительно: «Спи, завтра рано лететь!» - и уходит с головой в объемистый спальный мешок на собачьем меху.
Сквозь щель в неплотно притворенной двери виден вдали на припае наш маленький оранжевый самолетик. Алые стены домов, стекла, на которых играют лучи низкого ночного солнца, серебрящийся, словно бархатистый, снег и голубоватые айсберги. Удивительный антарктический пейзаж!