Дом на острове

На уступах скалистых сопок острова Онгул сложе­ны бочки, различное снаряжение, стоят машины и чуть дальше в глубине виднеются ярко-красные домики. За зиму вокруг домиков образовались большие надувы снега. Сейчас снег тает, и повсюду струятся ручейки.

Сани въезжают на берег и вскоре останавливаются. На высокой металлической мачте, установленной перед станцией, развеваются рядом два флага. Белый с крас­ным солнцем посередине и алый с серпом и молотом. Нас встречают остальные сотрудники станции в пестрой одежде. Краски яркие, контрастно проступающие в не­обыкновенно прозрачном антарктическом воздухе на фоне коричневых скал, снега и синего-синего неба.

Павла Кононовича сажают в свежеокрашенный крас­ный колесный автомобиль и провозят ровно десять мет­ров до парадного входа. Это, очевидно, выражение особого почтения. Кстати, этот десятиметровый уча­сток - единственный на острове, где такая машина мо­жет проехать. Вокруг заносы снега и уступы скал. Воз­можно, машина завезена сюда специально для приемов? Во всяком случае, здесь, в стране вездеходов и самоле­тов, она выглядит забавной игрушкой.

Такими трубами соединены дома японской станции

Мы входим в проем гофрированной металлической трубы в рост человека. Такими трубами соединены все основные сооружения станции, так что она представ­ляет как бы один большой дом. На выстланном решет­ками полу трубы аккуратно сложены ящики и пакеты, кое-какое экспедиционное снаряжение. Пройдя около пятнадцати метров по трубе, мы сворачиваем, следуя приветливым жестам японцев, и, поднявшись на не­сколько ступенек, попадаем в кают-компанию - она же салон, столовая. Назвать можно по-разному, мы не знаем, как это именуется по-японски. На каждой стан­ции есть такое самое людное помещение, где собирают­ся все на обед, для просмотра кинофильма, празднич­ного вечера и просто так, посидеть в свободное время. Большая комната освещена яркими лампами дневного света. Так что в длинную и тягостную полярную ночь здесь «светло как днем». Вдоль широкой стены против входа - стеллажи, уставленные книгами с яркими цветными корешками. Кое-где со стен глядят журналь­ные фотографии: улыбающиеся японки в национальной одежде, полуобнаженные европейские красавицы. Сбоку в комнату вдается небольшая стойка с напитками. В центре широкий стол, вокруг которого легкие мягкие кресла. В углу из-за перегородки, где развешаны разно­образные кухонные принадлежности, выглядывает по­вар в белоснежной одежде.

Присаживаемся, осматриваемся. Вокруг улыбчивые, располагающие лица японцев. На стол ставятся боль­шие четырехгранные бутылки виски и маленькие в спе­циальной упаковке баночки, на которых написано: «Одна чашечка саке». Саке, как известно, - японская рисовая водка. Она сладковата на вкус, обычно пьется слегка подогретой и, на наш взгляд, по крепости больше напоминает вино. Начинается неторопливая беседа. Ве­дется она частично на ломаном английском, частично жестами. Японцы, так же как и мы, не очень хорошо знают английский, запас слов у нас характерный для всех начинающих, но именно потому мы легко пони­маем друг друга.

Доктор Муто и Павел Кононович

Доктор Муто коротко говорит что-то. Японцы встают и согласно кивают головами. Это тост за встречу с нами. Мы отвечаем тем же и осторожно тянем сладковатое саке.

- Долетели хорошо? - вежливо осведомляются японцы.

- Прекрасно!

- Не видно ли чистой воды на севере?

- Нет, в пределах видимости только лед.

Японцы о чем-то быстро совещаются, затем доктор Муто говорит, что они были бы очень обязаны нам, если у нас представится возможность сделать ледовую раз­ведку для «Фидзи» с помощью нашего самолета. Павел Кононович отвечает, что, конечно, мы рады будем по­мочь японским коллегам. Японцы благодарно кивают головами.

- За научные успехи японской антарктической экс­педиции! - провозглашает наш начальник, поднимая бокал саке. Японцы благодарно кивают головами.

- Сколько зимовщиков на вашей станции? - инте­ресуюсь я.

- Нас восемнадцать, - отвечает заместитель док­тора Муто, тридцатипятилетний симпатичный японец-метеоролог. Он уже второй раз зимует на Севе. По­том добавляет, обведя взглядом присутствующих: - В основном молодежь.

- Кто же здесь самый старший?

Он усмехается и говорит, кивая на мою с проседью бороду:

- Судя по бороде, вы?!

Японцы вежливо смеются. Разговор становится не­принужденным.

Входят задержавшиеся у самолета летчики. Они за­крепляли его на случай внезапной пурги. Мы передаем японцам гостинцы: свежие овощи, фрукты, красную икру. Несколько бутылок водки ставят на стол наши летчики.

Японцы аплодируют.

Откупориваем бутылки. Белоснежный повар подно­сит какую-то закуску, которая смотрится очень красиво, хотя и непривычна на вкус.

- Консервы, - извиняющимся тоном говорит он. Видно, что японцам эта еда порядком надоела.

Японцы пьют очень умеренно, отпивая из рюмки ма­ленькими глотками, и все время посматривают на своего начальника, словно спрашивая разрешения. Док­тор Муто и есть самый старший на станции. Ему пять­десят шесть лет. Он медик. Редкий случай, когда на­чальник станции - врач. Недавно он вырезал у одного из зимовщиков пресловутый аппендикс (самая распро­страненная операция в Антарктиде).

Японцы приглашают нас осмотреть станцию. Обхо­дим отдельные павильоны, где располагаются специа­листы по изучению ионосферы, земного магнетизма и полярных сияний, метеорологи. Видно, как прекрасно снабжена станция новейшими, в том числе электронны­ми, научными приборами. Везде работают самописцы. Буквопечатающие машины снимают в нужное время показания приборов. Японскому метеорологу совсем не требуется каждый срок выходить на метеоплощадку, а наблюдатели наших станций вынуждены совершать та­кие иногда малоприятные прогулки по нескольку раз в день. Восхищение вызывает японская радиорубка. За полукруглым пультом, напоминающим пульт атом­ного реактора в миниатюре, сидит улыбающийся япо­нец. По оснащенности новейшей научной аппаратурой японская станция, очевидно, самая передовая в Антарк­тиде.

Заглядываем и в жилые помещения. Здесь все по-японски миниатюрно. Похожие на вагонные купе, от­деленные тонкими перегородками спаленки для каждо­го. Сквозь неплотно занавешенные двери видны фотографии красавиц, помещенные в головах над большими, очевидно, очень теплыми одеялами. Постели неприбраны. Японцы смущенно улыбаются.

- Беспорядок, - сокрушенно разводит один из них руками.

Такие комнатки походят на теплые, уютные берлоги, где, наверное, недурно зимовать. Здесь у каждого свой интимный уголок со своими личными порядками, воз­можно, недоступный для остальных. Что ж, на зимов­ке много значит иметь свой неприкосновенный угол.

От многих привычных вещей в Антарктиде японцам пришлось, конечно, отказаться. На полу нет тоненьких желтоватых циновок. И спят японцы, конечно же, не на полу. Обувь, входя в помещение, не снимают. Да и национальной японской одежды здесь не увидишь. Не для холодной Антарктиды она. Впрочем, и в самой Японии, как мы убедились, в кимоно мужчины ходят не так уж часто. Это только нас, иностранцев, приехавших на конгресс, приветливые и заботливые японские женщи­ны наряжали в кимоно. (Очевидно, для полноты ощу­щений.) Потом сами же они с нескрываемым удивле­нием, по-детски хихикая, глядели на рослых русских, которым явно малы были миниатюрные халаты. Здесь, на Севе, другая, антарктическая Япония. Здесь носят теплые меховые и синтетические куртки с капюшонами, красной и синей обшивкой наруису. Столь же яркие штаны и большие оранжевые многослойные бутсы, в которых, очевидно, самые лютые морозы нипочем.

И даже здесь, в Антарктиде, чувствуешь, что япон­цы сохранили свои лучшие традиционные качества: вос­питанность, точность, гостеприимство.

Возвращаемся снова в кают-компанию. За это вре­мя белоснежный повар подготовил уже кое-что посолиднее. Японцы включают радиолу. И комнату наполняют звуки старинного нашего романса «Выхожу один я на дорогу». Мы благодарно слушаем. Японцы улыбаются. У них есть и другие записи русской музыки, а многие наши песни они хорошо знают. В библиотеке станции имеются книги Толстого, Достоевского. И, наверное, совсем не случайно, что Акира Куросава, режиссер мно­гих известных у нас фильмов, ставя «Идиота» по рома­ну Достоевского, перенес действие в Японию. Очевидно, эти чисто русские характеры убедительны и для японцев.

- Чокнемся! - смеется, прерывая мои размышле­ния, японец-метеоролог и протягивает свой бокал. - Чокнемся! - снова повторяет он, смакуя это такое звонкое и непривычное слово. Со стен улыбаются кра­савицы. Поблескивает саке в бокалах.

- За науку, за нашу дружбу! - говорим мы.

Зимующий на станции биолог, тот самый, у которого доктор Муто вырезал аппендикс, притащил маленький ящик с крохотной зеленью, выращенной им в местной оранжерее гидропонным способом. Это уже истинный деликатес - собственные антарктические овощи. Биолог отрывает несколько растений, отпивает глоток водки и торжественно отправляет травку в рот, показывая, что ею хорошо закусывать, и предлагая последовать его примеру. Нас не надо упрашивать. По вкусу эта трав­ка что-то среднее между редиской и редькой и, очевид­но, сродни каким-то грузинским травам.

Удивительно простые и располагающие лица у япон­цев. Да, мы, конечно, знали о хваленой японской веж­ливости, по поводу которой даже рассказывают анек­доты. Но только ли в этом дело? Действительно, япон­цы чрезмерно часто (для нас это очень непривычно!) улыбаются. Но улыбка, как известно, улыбке рознь и может нести самые различные оттенки, от застенчиво­сти и доброты до хитрости и скрытой злобы. Улыбка японских полярников обезоруживающе приветлива. Нет, тут дело не только в традиционной вежливости и вос­питании. Просто мы симпатизируем друг другу. Нам интересно познакомиться с ними, а для них мы первые гости за долгую однообразную зимовку. Конечно, все это искренне, тем более что в Антарктиде вообще редко кривят душой. Ведь Антарктида - континент мира и дружбы. Континент, где никогда не было войн, где от­сутствуют недоверие и подозрительность. Какой пример для других материков!

Незаметно прошло несколько часов на японской станции. Мы познакомили японцев с планами работы в горах Ямато. Пригласили с собой японского специа­листа.

Однако прежде нужно сдержать данное японцам слово - провести ледовую разведку для ледокола «Фудзи», и наша «Аннушка» вместе с тремя японскими наблюдателями снова поднимается в воздух. Я сопро­вождаю японцев.