На вертолете и шлюпке к ледникам

Каждое утро я продолжал сообщать в Баренцбург сведения о погоде в районе Ню-Олесунна и каждый раз настойчиво просил ускорить присылку вертолетов, чтобы забросить нас на плато Хольтедаля. Наконец на третий день спавший поселок проснулся от рева моторов. Мы бросились к месту посадки, но нас ждала неудача. Вертолетчики направлялись к ленинградским геологам. Зато Троицкий и Корякин смогли воспользоваться этой оказией, чтобы улететь в Баренцбург, а оттуда уже уйти в маршрут.

Ню-Олесунн

На другой день после отъезда двух гляциологов в Ню-Олесунн пожаловал незваный циклон, принесший резкое ухудшение погоды: сильный ветер, морось и низкую облачность. И вот, когда никто из нас не ожидал, что вертолеты могут прибыть сюда, они словно назло природе вдруг появились над Королевским заливом. Из окна флагманской машины приветливо машет Василий Фурсов. Через минуту он уже на земле, и мы жмем его руку.

- У вас все готово? - спрашивает командир.

- Все! - отвечаю я.- Вот только груз лежит на площади у Дома Амундсена.

Фурсов, не дослушав меня, тут же полез в кабину вертолета. Быстро заработали лопасти еще не успевшего остыть двигателя, и в одно мгновение машина взмыла в воздух. Когда мы прибежали на центральную площадь поселка, Фурсов уже по-хозяйски разглядывал наше имущество, прикидывая, сколько понадобится сделать рейсов ему и командиру второго вертолета Льву Власову, чтобы забросить гляциологическое «добро» на ледник.

Вместе с летчиками идем в наш дом, забираем рюкзаки и приборы. Оглядев комнаты, в которых мы жили, борт­механик не удержался от возгласа:

- Ну и хоромы отхватили гляциологи на земле - не то, что на леднике!

- А мы, между прочим, дорогой товарищ, их и не хватали - нам так дали,- парировал Володя Михалев,- а на леднике нас вполне устраивает КАПШ!

В первый полет, хотя он и рекогносцировочный, берем довольно много груза да еще садимся вдвоем с Михалевым. Место второго (правого) пилота рядом с Фурсовым временно занимает опытный летчик Лев Николаевич Власов. Его машина остается в Ню-Олесунне на случай возможного ЧП, чтобы оказать немедленную помощь.

В считанные минуты переносимся по диагонали через фьорд, и вот уже под нами не холодная вода залива, а изборожденная тысячами трещин и промоин загрязненная голубовато-сероватая поверхность широкого языка Королевского ледника. Бесчисленные потоки талых речушек и ручьев стремительно скатываются со льда в пропасти и залив. Вертолет продолжает набирать высоту. Справа от нас остались выстроившиеся друг за другом массивные горы-близнецы Три Короны - Свеа, Нора и Дана. Влево уходит вытянутое между острых гор узкое ледниковое пла­то Исаксена, где в 1934 году работал Ханс Альман.

Вот и Хольтедальфонна! Сверху поверхность ледникового плато напоминает отбеленную накрахмаленную простыню. Дальние склоны гор медленно начинают затягиваться непрозрачной темно-серой вуалью - там, по всей вероятности, уже идет сильный снег с дождем. Подножия ближних гор, окаймляющих плато, тонут в грязных лохмотьях рваного тумана. Торчащие из него отдельные вершины напоминают сказочные замки и башни, словно висящие в небе. Погода ухудшается. Где-то уже рядом должна находиться и наша цель - ледораздел плато. Определить с воздуха место, где будет создана станция гляциологов, всегда представляет сложную задачу. На узенькой вертикальной лесенке, на которой обычно стоит бортмеханик за спиной правого пилота, сейчас маячит высокая худощавая фигура Володи Михалева. По просьбе Фурсова он должен показать ему нужную нам точку. Вот Володя что-то кричит летчикам, усиленно жестикулируя левой рукой: видно, обнаружил искомое место!

Начинаем быстро снижаться. Белое полотно снежной пустыни приближается к иллюминатору с кинематографической быстротой. Неожиданно раздается громкий хлопок выстрела. Вертолет резко ложится на левый борт, и я замечаю на слепящей глаза однообразной белизне поверхности плато Хольтедаля взрыв дымовой шашки. С ее помощью летчик определяет направление ветра и уточняет маневр посадки. Прежде здесь еще никто не опускался на летательных аппаратах, никто не знает толщину и плотность снежного покрова, ориентировку и расположение замаскированных снегом коварных трещин. Отсутствие этих важных сведений должно беспокоить летчиков. Корпус машины начинает дрожать и вибрировать все сильнее и сильнее,- значит, зависаем над ледником и через несколько секунд мягкие колеса коснутся его поверхности. Но что такое? Какая-то неведомая сила накрывает нас полупрозрачным колпаком. Мгновение - и он приподымается, а затем вновь опускается. Ну, конечно же, это туман, предательски подкравшийся сюда, решил, видимо, затеять неуместную сейчас игру «в кошки-мышки». Длинная рука Снежной королевы дотянулась и до плато Хольтедаля, стараясь не пустить в свои владения гляциологов. Резким движением рычагов Фурсов стремительно бросает тяжелую машину вверх и вырывается из навязчивых объятий небольшого облака, плывущего но самому ледоразделу.

Сделав несколько кругов над этим местом, вновь идем на посадку, и опять непонятно откуда взявшийся туман обволакивает все вокруг. Приходится еще раз поспешно ретироваться. Неприятная воздушная игра «в кошки-мышки» продолжается. В такой погодной ситуации командир вертолета имеет полное право принять решение вернуться в Ню-Олесунн.

Не один раз приходилось нам летать с Василием Федоровичем Фурсовым на Шпицбергене, и всегда поражался я его исключительной выдержкой, настойчивостью, мастерством, мужеством, его чувством ответственности за порученное дело независимо от того, сложное задание или простое. Хотя, откровенно говоря, любой полет над фьордами, горами и ледниками архипелага не совсем правильно укладывать в понятие «простой»! Василий влюблен в свою рискованную профессию. Про таких людей обычно говорят: «Летает смело, красиво и надежно!» Еще в Баренцбурге он как-то разоткровенничался:

- Знаешь, чем мне нравится работать на вертолете?

Летаю низко, неторопливо, могу любоваться природой - все хорошо видно из кабины. Если есть необходимость - почти всегда можно сесть. А вот скажи, какое получаешь удовольствие, летая на реактивном самолете? Носишься над облаками, словно заводной, с большой высоты ничего толком не увидишь, что делается на земле-матушке, да еще подай тебе обязательно солидный аэродром, чтобы сесть!..

Вот и теперь Фурсов, конечно же, знает, как важно нам поскорее попасть на ледник. Поэтому пилот целеустремленно, но не бесшабашно продолжает борьбу с коварными силами природы, упорно «перескакивает» с одного места на другое, пока наконец не выбирает наиболее удачный момент для посадки.

Привычным рывком бортмеханик открывает дверь и ловко спрыгивает с подножки вертолета, висящего в метре от поверхности ледника. В тот же миг человек проваливается в рыхлый снег почти до пояса - верный сигнал пилоту о невозможности садиться в этом гиблом месте. Механик выбирается из снежного «капкана» и уходит в сторону. Пройдя метров 100, он останавливается и вдруг на­чинает очень энергично топать ногами. Издали его занятие напоминает зажигательный африканский танец. Лишь убедившись в надежности «площадки», наш расторопный механик разводит руки в стороны, изображая букву «Т». Получив «добро» на посадку, Фурсов осторожно подводит свою семитонную «стрекозу» вплотную к одиноко стоящему на леднике человеку и аккуратно прижимает ее к поверхности. Колеса плавно, но глубоко продырявливают рыхлый, сильно насыщенный талой водой снег и тонут в нем до самого верха. Тогда пилот слегка приподнимает передние «ноги» вертолета, и механик подкладывает под них специально захваченный для этого деревянный трап. Вздыбленная машина вскоре принимает горизонтальное положение. Но чтобы ненароком не упасть набок и не провалить огромной тяжестью возможно находящийся в этом месте снежный «мост», Фурсов не выключает двигатель, и лопасти продолжают резать со свистом воздух.

Командир знаками показывает, чтобы мы быстрее разгружали вертолет - необходимо сделать сюда еще один рейс сразу двумя машинами, а погода ждать не будет. В пожарном порядке выбрасываем на снег палатку, продукты, рацию, спальные мешки и приборы - все необходимое для того, чтобы можно было жить и работать на леднике, если вертолеты не смогут вернуться. Арктика остается Арктикой и в наши дни, она по-прежнему изменчива, коварна и даже зла по отношению к человеку, который не хочет считаться с ее повадками.

Аврал окончен. Бортмеханик последним садится в вертолет, захлопывая за собой дверь, когда длинные усы-лопасти уже выпрямились от сильного вращения винта. Тупорылый, с виду неуклюжий МИ-4 словно ожил - задрожал, затем слегка пошевелился, едва заметно, чуточку лениво приподнял передние колеса и снова опустил их в снежную борозду. Постепенно нараставший шум двигателя достиг апогея. Машину будто охватил болезненный озноб - она стала покачиваться из стороны в сторону, как уставший путник. Потом неторопливо, совсем по-деловому легко вытащила наружу свои растопыренные ноги и полетела вперед, едва не касаясь ледника широким округлым носом. Десятки раз видел я, как взлетают вертолеты, но, как мальчишка, готов еще и еще раз любоваться этим зрелищем.

По просьбе Фурсова я вместе с Володей Михалевым принялся вытаптывать площадки для обоих вертолетов. Незаметно прошел час нашего «топтания» - снег уплотнился, осел, и наши ноги почти уже не проваливались. Во время этой необычной работы нам удалось «нащупать» несколько узких трещин, секущих плато даже в самой верхней его части. Но вот снова донесся далекий прерывистый гул - приближались вертолеты. Туман тем временем немного откочевал в сторону, затаясь недалеко, под крутым склоном горы.

Скоро на наши «вертодромы» опустились машины Фурсова и Власова. Они доставили третьего сотрудника станции - Славу Маркина и весь остальной груз.

Летчики не могли долго задерживаться - неприятный туман опять облизывал своим мягким светло-серым языком недалекие подступы к плато - Снежная королева готовилась начать новую осаду нашего лагеря. Летчики направились к своим ярко-красным машинам. Вдруг Лев Власов обернулся и крикнул:

- Все-таки, когда вы станете вызывать нас из Баренцбурга, учитывайте погоду, а то при такой, как сегодня, можем вас и не найти.

- Не пугай ты, Лев, людей раньше времени! Все будет нормально - найдем их и доставим, как надо, в лучшем виде! - весело перебил своего товарища Василий Фурсов, а затем добавил: - А вообще-то, друзья, старайтесь «сделать» погоду получше!

Едва стих шум растворившихся на горизонте вертолетов, как мы быстро очутились во власти мутного тумана. В момент исчезла видимость, посыпался мелкий холодный дождик вперемежку со снегом, резко усилились порывы ветра со стороны моря. Все это заставило нас ускорить монтаж полюбившейся палатки КАПШ и печки с трубами. Когда же приятное тепло и музыка, пойманная «Спидолой», распространились под куполом нашего шатрового дома, настроение вмиг улучшилось и мы даже запели тут же сочиненную песенку на мотив «Трех поросят»: «Нам не страшен дождь и снег, дождь и снег, дождь и снег»!

Прошло немного времени, и мне удалось связаться с радиоцентром «Баренцбург». Дежуривший там оператор Юра Игнатьев с удовольствием сообщил, что слышит нас на «четверку».

На другой день неподалеку от лагеря мы принялись сооружать гляциоклиматическую станцию: сначала поднялась на двухметровые «ножки» метеобудка, потом раски­нула широкие плечи актинометрическая стрела, оживили белую целину снегомерные рейки, забуренные в фирн, градиентные мачты, осадкомер, гелиограф и другие приборы. Станция «Ледниковое плато Хольтедаля» приступила к работе...

Несколько суток туман держал нас словно взаперти, не давая возможности уйти в дальние маршруты, во время которых мы собирались измерить величину накопившегося за последнюю зиму снега и определить положение фирновой границы.

Наконец удалось воспользоваться небольшим улучшением погоды и отправиться на восточный склон плато. Идем туда, где горизонтали на крупномасштабной топографической карте вдруг прерываются и тонкие синие ниточки линий сменяются пунктиром. Идем туда, где сохранилось типичное «белое пятно» - сохранилось, видимо, потому, что во время проведения аэрофотосъемки над этим районом была облачность. Вот почему так получилось, что нашей маленькой экспедиции предстояло во второй половине XX века пройти по неведомым землям.

Все трое на горных лыжах. Без них и шага не ступишь - проваливаешься ниже колена. Иду головным, в моей руке начало стометрового провода. На другом его конце Маркин. Идущий с ним рядом Михалев напоминает сейчас дрессировщика. Только у него вместо хлыста и пики длинный снегомерный щуп с делениями. Наш «снежный командир» все время начеку - внимательно следит за движением своих товарищей, «связанных» проводом. Каждый мой «неверный» шаг тут же корректируется Володей: «Возьми влево, еще левей, прямо, чуть-чуть правее, так держи». Это делается для того, чтобы не искажался продольный створ снегомерной съемки, который должен проходить по прямой от места станции до его восточного «угла». Каждые 100 метров остановка: Михалев измеряет толщину снега, протыкая его своим алюминиевым щупом. Определить границу между сезонным снегом и фирном не очень просто, но Михалев имеет огромный навык подобных работ на Полярном Урале и Кавказе, причем делает это легко, несмотря на то что вся верхняя толща ледника пропитана талой водой. Каждые полкилометра вырываем шурфы, чтобы определить плотность снежного покрова и выявить запасы зимней влаги.

Спуск с плато незаметен. Его самая высокая часть меньше всего напоминает собой горную вершину, у которой крутые склоны. Здесь, наоборот, они, как правило, очень пологие, иногда волнообразные. Когда я оглядываюсь назад, на моих товарищей, то часто они исчезают из поля зрения, «пропадая» в ложбинах, заключенных между двумя ледниковыми холмами. Справа и слева по мере нашего продвижения возникают до этого невидимые горы с оледенелыми боками. Километров через шесть мы сделали первое географическое открытие, а вернее сказать, поправку: ледник Урас спускается в направлении, противоположном указанному на топографической карте.

Вскоре впереди показался крутой спуск, за которым открывалась равнина с разлившимися по ледяной поверхности голубыми озерами. Здесь, на высоте 620 метров над уровнем моря, мы отмечаем фирновую границу восточного склона плато Хольтедаля. Дальше уже нет снега и фирна - там зона так называемого ледяного питания. Заканчиваем свой маршрут, определяем в последний, 85-й раз толщину снега, лежащего пятнами на голом льду,- всего несколько сантиметров.

Обратный путь на станцию начинаем к утру в сопровождении дождя. Одежда быстро промокает, вода маленькими струйками просачивается на, спину и в сапоги, а лыжи вязнут. Снег прилипает большими кусками и не дает скользить, приходится шагать на лыжах, с трудом отрывая их. Но обо всем этом забываешь, как только вспоминаешь, что нам довелось увидеть маленький клочок Земли, который никто не видел...

Продолжением восточного маршрута стал западный. Он уходил в сторону Королевского ледника и Трех Корон. Прокладывать створ здесь оказалось намного сложнее: значительную часть времени приходилось двигаться в тумане, лишь изредка «подлавливая» ориентиры среди разорванных клубов. Но по мере спуска по ледниковому склону туман постепенно рассеивался, и теперь слева четко возвышались Тре Крунер, а справа открылось плато Исаксена. В середине ночи нам преградила путь широкая и глубокая ледниковая речка, перейти которую было невозможно. Здесь, вблизи 72-й точки снегомерной съемки, находилась граница зоны ледяного питания. Так мы узнали, что на западном склоне, обращенном к Гренландскому морю, снега меньше, чем на восточном, а положение фирновой границы несколько выше. Получалась картина, аналогичная той, что мы наблюдали в 1965 году на плато Ломоносова, где область наибольшего накопления снега также была нами отмечена на восточном склоне. Все это, бесспорно, представляет большой интерес для нас.

Мы не собирались рыть здесь глубокий шурф, а хотели лишь ограничиться несколькими метрами, а затем предполагали пробурить скважину. Но случилось непредвиденное: в скважину просочилась талая вода. Она приморозила опущенный на глубину 10 метров термозонд и штангу, державшую его. Чтобы спасти «прихваченный» холодом буровой инструмент, пришлось бить глубокий шурф. Так как «виновником» происшествия был Володя Михалев, он с рвением взялся за работу, желая искупить свою вину. Нет худа без добра: Володя смог получить из ледникового «нутра» интересные количественные данные о преобразовании снега в лед за последние годы...

На станции мы пробыли около двух недель. Мы не только ходили в маршруты, но и проводили метеорологические и актинометрические наблюдения, что позволило установить связь таяния снега со средними суточными температурами воздуха. Экспедиция смогла расширить познания о метеорологических и радиационных условиях и гляциологических особенностях крупного ледникового района Шпицбергена...

Вертолеты прилетели за нами так быстро, что мы даже не успели разобрать каркас КАПШ. Открылась боковая форточка пилотской кабины, и из нее показалось вечно улыбающееся бронзовое от загара и ветра лицо Василия Фурсова. Через минуту он уже стоял рядом с нами.

- Вот и нашли вас! Все в порядке, Максимыч! - обратился ко мне командир вертолета.- За погоду спасибо - видно, что постарались! Мы вас привезли, мы вас обязаны и вывезти - это закон летчиков.

Прежде чем расстаться с местом бывшей станции, совершаем вместе с авиаторами экскурсию к шурфу и фотографируемся на память, как принято у всех кочующих людей.

Вертолетчики делают прощальный круг над шурфом и берут курс на Конгс-фьорд...

Летом 1967 года мы снова в Ню-Олесунне. На этот раз попали сюда не по воздуху, а по морю. Вместе с нами и ленинградские геологи. Через несколько дней «колония» советских ученых увеличивается еще больше: прибывает экспедиция Геологического института Академии наук СССР во главе с Юрием Александровичем Лаврушиным, работавшим вместе с гляциологами на Шпицбергене в 1965 году. Вслед за московскими геологами в Конгс-фьорде появилась видавшая виды шлюпка под названием «Беда». Она гордо вошла в залив под флагом Шпицбергенской гляциологической экспедиции. Вели ее не прославленные мореходы-груманланы, а их очень далекие потомки, по профессии своей сухопутные люди, влюбленные в море, - Владимир Корякин и Леонид Троицкий. Об этом славном гляциологическом экипаже я скажу чуть позже.

...На другой день и без того нагруженная шлюпка Ял-6 берет на свой борт Володю Михалева и двух французских гляциологов - инженера Анри Жоффрэя, нашего знакомого по прошлогодним совместным исследованиям на ледни­ке Ловен, и ассистента Тони Ружа, студента Лионского университета. Несколько часов потребовалось им, чтобы пересечь неспокойный залив и войти в соседний Кросс-фьорд. Разгулявшиеся волны не раз пытались залить гляциологический «корабль». Наконец нашим «десантникам» удалось высадиться на берег недалеко от фронта ледника Четырнадцатого Июля.

Советские и французские гляциологи отправляются на ледник Четырнадцатого Июля.

Куда и для чего направилась эта маленькая советско-французская гляциологическая экспедиция? Ее участники решили повторить путь группы профессора Ханса Альмана, совершенный в 1934 году. Летом 1967 года трое молодых исследователей из СССР и Франции наметили подняться по леднику Четырнадцатого Июля на плато Исаксена, пройти его с севера на юг и спуститься по Королевскому леднику и нунатаку Оссиана Сарса к берегу Конгс-фьорда. Такой ледниковый «траверс» преследовал не спортивные цели, а был подсказан большим научным интересом. Нам хотелось выяснить, какие изменения произошли в питании ледникового плато Исаксена за прошедшие 33 года. В 1966 году французы работали немного к западу от этого района, а мы - к югу...

Прежде чем участники экспедиции ступили на ледник, им пришлось тащить несколько километров по камням нарты, нагруженные буром, штангами, приборами, лыжами, палаткой, провиантом. Только в пути они обнаружили, что забыли взять в Ню-Олесунне запасной баллончик с газом для походной плитки. Но дороги назад уже не было - шлюпка качалась далеко в фьорде, держа курс на Баренцбург. Оставалось идти только вперед.

До самого вечера шли они по леднику Четырнадцатого Июля, на котором французы еще в прошлом году выставили снегомерные рейки на поперечном створе. После того как взяли по ним отсчеты, заночевали на морене, в трех километрах от конца ледника.

Проснулись под аккомпанемент дождя, но надо идти дальше. По мере подъема на вершину ледника горы впереди затягивались облаками, а снизу, за спиной гляциологов, надвигалась низкая облачность. Чем выше они поднимались, тем становилось прохладнее, и наконец дождь перешел в снег, появились снежные «болота» и закрытые снегом трещины, в которые не раз стремились «нырнуть» нарты.

К полуночи сделали остановку, чтобы отдохнуть и поесть.

- Что будем делать? - обратился к уставшим и промокшим товарищам Анри.- Останемся ночевать здесь или пойдем на перевал?

- Есть резон устроить ночлег на перевале - ведь тогда сэкономим целый день,- предложил Володя. Его поддержали Анри и Тони.

И снова они двинулись вверх, таща за собой нарты. Постепенно склон становился более пологим, что предвещало близость перевала. Почувствовав это, путники приободрились. Принялись даже гадать: сколько метров до вершины - 50 или 500? Но прошли уже полтора километра, а ее все нет и нет, хотя чувствовалось, что она рядом.

Лагерь разбили уже под утро. Втиснулись втроем в двухместную нейлоновую палатку и, чтобы быстрее согреться, влезли в спальные мешки.

Проснулись во второй половине дня. По аэрофотосним­кам определили свое местоположение и сделали наблюдения. Групна действительно находилась на перевале между ледниками Четырнадцатого Июля и Исаксена на высоте около 1000 метров. Плато лежало на 200 метров ниже. Здесь уже можно было встать на лыжи.

Несмотря на «визиты» тумана-облака, накрывавшего много раз гляциологов, они благополучно спустились на плато. На его поверхности легкий морозец успел образовать ледяную корку, которую ноги легко продавливали. Быстро поставили палатку - и за работу. Как часто случалось и прежде, день «поменяли» на ночь, благо на Шпицбергене еще не наступила пора сумерек. Спать же во время полярного дня абсолютно все равно когда - днем или ночью.

Работу начали с шурфа. Фирн показался на глубине двух метров. Это говорило о том, что за зиму здесь отложилась двухметровая толща сезонного снега. Затем со дна шурфа пробурили скважину и определили в ней температуры ледника до глубины 12,5 метра. Так удалось выяснить, что условия питания ледника на плато Исаксена и его температурный режим не претерпели существенных изменений со времени работ Ханса Альмана.

Очередная побудка произошла к вечеру 25 июля. Только тут трое гляциологов обнаружили, что находятся в районе трещин. И хотя видимости не было вокруг, требовалось идти дальше - приближалось контрольное время, назначенное Михалеву для выхода в эфир с берега Конгс-фьорда. Не очень разговорчивый Анри вдруг произнес: «Вени, види, вици». Но товарищи сразу же внесли поправку в это знаменитое изречение Юлия Цезаря, известившего сенат об одержанной им победе над Фарнаком («Пришел, увидел, победил»): «Какое уж здесь «види», когда такой туман, только «вени, вици»!

В шесть часов вечера гляциологи продолжили свой путь по плато на юг, надеясь лишь на помощь буссоли Шмалькальдера. Но от падения в трещины даже этот точный компас не мог уберечь людей. Поэтому то они сами, то нарты часто «повисали» над зловещими воронками пропастей. Вынужденные остановки тормозили продвижение вперед, срывали намеченный заранее путевой график. Мучала жажда. Чтобы иметь небольшой запас воды, каждый нес за пазухой и в карманах баночки со снегом, где он постепенно таял, растапливаемый теплом человека.

Стали появляться ручейки, и наконец открылись ледниковые трещины - снег исчез с поверхности. Неожиданно наткнулись на какое-то озеро. Долго пытались найти его «изображение» на прошлогоднем аэроснимке, но смогли обнаружить только подобие этого озера - настолько изменилась его конфигурация за один год. Но даже такой ориентир был очень ценен. Затем Михалев увидел горы, едва видневшиеся из-за тумана, и закричал:

- Вижу горы!

- О, Володя! У тебя очень хорошие глаза! - восклик­нул Анри Жоффрэй.

- Да нет! Просто у меня очень хорошие очки! - пошутил Михалев.

Теперь уже можно было спокойно определить свое местонахождение. Сориентировавшись, взяли правильное направление. Через некоторое время остались позади последние маленькие островки снега и дальше начинался оголенный лед. Лыжи пришлось положить на нарты. Был полдень 26 июля, когда Володя, Анри и Тони ступили на ледник Круне. Нарты с трудом удавалось сдерживать на сильном уклоне - то и дело они норовили «ускользнуть» вперед. В просветах облаков начали неторопливо появляться все новые и новые очертания гор, которые показались гляциологам незнакомыми. Решили подождать окончательного прояснения.

Наконец туман рассеялся еще немного и позволил взглянуть по сторонам. Наметанные глаза полевых исследователей быстро отыскали нужные им горные ориентиры. Когда сравнили их с аэроснимками, оказалось, что, пройдя 20 километров по ледникам, групна отклонилась от маршрута лишь на полтора километра и обошла маленький нунатак не справа, а слева. Пришлось вернуться к горе, окруженной льдом, и отсюда спускаться по крутому ледопаду. Тем временем туман окончательно исчез, и можно было выбирать более удобный путь. Нарты все время стремились наехать на веревки и ноги тех, кто шел впереди.

Позади осталось 20 часов непрерывной ходьбы. Очень хотелось устроить ночлег: шли, шатаясь от усталости, едва удерживая ноги на льду во время резкого спуска. Но о продолжительном отдыхе не могло быть и речи: торопились к радиостанции, которая лежала в укромном месте у подножия горы Оссиана Сарса. Там же «ожидали» путников небольшой склад провианта, пресная вода и баллон с газом. Все это мы заранее завезли сюда с Михалевым на нашей шлюпке.

Недалеко от конца ледника показались какие-то ползущие люди.

- Наверно, еще парочка «сумасшедших» лезет на ледник,- промолвил Володя.

«Сумасшедшими» на поверку оказались японские туристы, только недавно прибывшие в Ню-Олесунн. Любителей-гляциологов предупредили, чтобы они были поосторожнее - здесь много трещин.

Вот, наконец, и нижний край ледника. Взяли спальные мешки - и скорее к берегу фьорда. До него только два километра, но путники находились непрерывно на ногах уже 25 часов!

В этот день я тщательно проверил экспедиционную радиостанцию «РПМС», установленную в моей комнате на окраине Ню-Олесунна. Начиная с семнадцати часов надел наушники и начал прослушивать эфир. Но Михалев продолжал молчать. Наконец в семь вечера раздался тихий с хрипотцой голос:

- Здравствуй, дорогой «папочка»! Как меня слы­шишь? Это я, твой «блудный сын» Вова. Докладываю: у нас все в порядке, все здоровы. Высылай за нами плавучее средство! Мы падаем в мешки спать. Очередной срок радиосвязи в 23.00.

Я поздравил Михалева с успешным завершением похода и сообщил, что «Тайфун» ожидает нас уже у причала.

Спешно направляюсь к морякам и прошу «плавучее средство». Немедленно старший штурман Юрий Просвирнин спускает на воду видавшую виды шлюпку и уходит с матросами на другой берег.

Возвращаюсь в наш маленький домик и застаю там московских и ленинградских геологов и ботаников вместе с норвежцами, французами, бельгийцем, итальянцем. Наши соседи участвуют в наладке электронного оборудования на телеметрической станции. В два часа ночи появляется штурман с «Тайфуна» и рассказывает невеселую новость о том, что на их шлюпке сломался мотор и они вынуждены были вернуться на корабль без гляциологов.

Тут же вся наша интернациональная компания идет будить мэра Ню-Олесунна Юхана Скрадера. Он моментально собирается возглавить морской поход за гляциологами. Вскоре вместе с норвежцами и французами я отправляюсь на двух шлюпках на противоположную сторону фьорда, чтобы доставить Володю на теплоход, а Анри и Тони - в поселок.

Утром 27 июля 1967 года «Тайфун» покинул знаменитый Кингсбей. Мы с Володей Михалевым возвращались в Баренцбург.

Так закончился этот не совсем обычный гляциологический рейд по ледникам северо-западной части архипелага. Русский и два француза прошли по пути шведа Ханса Альмана, проложенному (если так позволительно говорить о леднике) свыше трех десятков лет назад. Эту работу мы рассматривали и как демонстрацию успешного сотрудничества между полярными исследователями Советского Союза и Франции.

Пока мы с Михалевым работали в районе Ню-Олесунна, наши моряки-гляциологи продолжали действовать самостоятельно на своей «Беде». В их задачу входило собрать как можно больше информации о ледниках, расположенных по западному побережью архипелага. Северо-западный маршрут Троицкий и Корякин закончили успешно да еще по пути успели помочь высадить советско-французский отряд на ледник Четырнадцатого Июля.

Когда мы вернулись в Баренцбург, «Беда» готовилась к своему новому походу. Теперь ей предстояло идти уже немного южнее - в залив Бельсунн, а из него через грозный пролив с ласковым женским именем Мария в Ван-Мейен-фьорд. Там в его северо-восточном «углу» находится небольшой поселок Свеагрува, недалеко от которого заканчивали движение несколько ледников. Именно туда и решили направиться наши два товарища.

С разрешения Володи Корякина я воспользовался любезно предоставленными им дневниковыми записями, чтобы постараться более правдиво показать все перипетии сложного прорыва через пролив Мария.

Август 1967 года выдался на Шпицбергене очень плохим: обильные дожди, сильные ветры, густые туманы, холодные дни, непрекращающиеся штормы. Надо было торопиться. Нагруженная до предела шлюпка медленно вспарывала зыбь залива Бельсунн. Вот уже показался остров Аксель, замыкавший с востока этот обширный залив. За ним начинался манивший к себе Ван-Мейен-фьорд. Проникнуть в него следовало через узкий пролив Мария.

В одно и то же время, четыре раза в сутки из Ван-Мейен-фьорда выливается и вливается по двум проливчикам кубический километр морской воды. В проливе Мария, находящемся на юг от острова Аксель, скорость приливо-отливных течений, по-видимому, была почти такая же, как у шлюпки. По таблицам приливов-отливов Корякин определил наиболее подходящее время прорыва в момент смены течений. Карты не могли дать все необходимые мореплавателям сведения. Больше всего беспокоили грозные стоячие волны, образующиеся в результате смены приливо-отливных течений. По опыту, накопленному в прежних пла­ваниях на «Беде», гляциологи знали, что эти волны очень опасные.

В экипаже двое. Оба они - Корякин и Троицкий - совмещали функции и капитана, и механика, и штурмана, и моториста, и матроса. И хотя не было на маленьком Ял-6 обычной корабельной атмосферы, каждый час смена на руле сопровождается командами «Вахту сдал» и «Вахту принял».

Вот наступает время идти на руль Корякину. С носа, где он был впередсмотрящим, Володя пробирается по ящи­кам и канистрам, прикрытым брезентом, на корму, по дороге откачивая ручной помпой накопившуюся воду и пе­ремешивая в канистре бензин с маслом. Потом вместе с Троицким он уточняет по карте положение шлюпки, вы­сматривает береговые ориентиры и опасности, грозящие по курсу. Гул мотора затрудняет переговоры, и приходится прибегать к привычным жестам. Например, кивок головы означает согласие, а легкое прикосновение к плечу - внимание. За время совместных работ оба гляциолога хорошо научились понимать друг друга. Их роднит общая радость, общая неудача и общая работа.

«Вахту сдал»,- произносит Троицкий. «Вахту принял»,- вторит ему Корякин и занимает место около руля. Его же друг на час становится впередсмотрящим. Сдав­ший вахту идет не отдыхать, а работать. Вот он поднял ладонь - значит, заметил, какую-то опасность. Затем последовало легкое покачивание ладони - следует повернуть немного влево. Рядом с бортом проплывает разбитый ящик, издали похожий на гребень скалы. Пока все идет хорошо, да и небо, ветер и море всячески хотят «помочь» гляциологам. Сейчас оба они до предела внимательны - нельзя допустить даже малейшей оплошности или ошибки. Уже после похода Володя рассказывал, что непривычно четко воспринимал все окружающее.

Неожиданно навстречу гляциологам вышла шлюпка. Это были норвежцы - первые люди, которых удалось увидеть за три недели работы в августе. Заглушены моторы, и шлюпки замирают рядом. После традиционных приветствий краткий обмен новостями. Норвежские геологи интересуются: «Знают ли русские о сильном волнении в проливе Мария и время высокой воды?» Удовлетворившись положительным ответом, задают новый вопрос: «Зачем вам нужны ледники у Свеагрувы?» Корякин весело смеется: «Там зарыта собака!» Любящие и понимающие шутку норвежцы громко хохочут. На прощание молодые геологи предупреждают Троицкого и Корякина, что им придется трудно, но шлюпка должна выдержать волну.

Серо-синие тучи постепенно стали редеть, и среди них открылись куски голубого неба, а вскоре над фьордом с одного гористого берега на другой перекинулась яркая радуга. Всплыло много фукусов и медуз. Все это указывало на улучшение погоды. Вскоре шлюпка вошла в полосу ровной зыби - пологой и спокойной. Плавание напоминало движение лифта: вверх-вниз. Даже дыхание слегка перехватывало. В бинокль хорошо видно, что на берегу волны беснуются вовсю. О подходе сейчас к нему не может быть и речи. За проливом зыби не будет - ее «погасит» остров Аксель.

Вход в пролив Мария загораживала громада мыса Мид-терхук, нависшая над морем. Гладкий полукилометровый обрыв, кроваво-красный в солнечных лучах, спускался в ярко-синее море, казалось, из белых пушистых облаков. По мере приближения к нему отчетливее вырисовывались белая кайма прибоя, разбивавшегося у самого подножия, и сочные зеленые пятна мхов на каменистых кручах. «Беда» продолжала настойчиво продвигаться вдоль обрыва Мид-терхука, и до огромных всплесков валов-волн, казалось, можно дотянуться рукой.

Когда по расчету до высокой воды оставалось 15 минут, Троицкого сменил Корякин. Прикинув время и расстояние, он дал полный газ. Шлюпка с сидевшим на ее носу Троицким устремилась на середину открывшегося пролива Мария... Корякин так записал потом в своем дневнике: «...если в нашем положении можно было чему-то радоваться, то я про себя порадовался тому, что со мной Леня, старый, испытанный товарищ. Что можно подарить другу на самой кромке, на грани? Только благодарность за готовность разделить испытание. Встал человек, передал руль, а с ним, может быть, и собственную судьбу... И как ни в чем не бывало неуклюже полез на нос и теперь невозмутимо поглядывает на море из-под нахлобученного капюшона штормовки, словно делится спокойствием и уверенностью. Знает меня как облупленного, знает, что я умею принимать решения и не умею быть спокойным...»

Вот уже совсем близко скалы Свартен, кипевшие в бурунной пене. Теперь уже полосы волнения перекрывали пролив целиком - продолжали действовать приливо-отливные течения на ровной поверхности зыби, равномерно вздымавшейся между скал. В этот момент силы природы и самое время были враждебны гляциологам - течение нарастало с каждой минутой, вместе с течением увеличивалась и опасность. Прямо по курсу вставали острые мечущиеся гребни - стоячие волны. Пролив клокотал, и волны били со всех сторон без жалости. На полном ходу шлюпка вошла в первую полосу стоячих волн. «Беду» подхватило мощным течением и поволокло вперед. Резкие броски следовали один за другим. Маленькая посудина ныряла то носом, то кормой, и Корякину оставалось только удерживать ее по курсу, выжимая из мотора все силы. От напряжения рулевому хотелось закрыть глаза, но нужно было видеть все, чтобы моментально увернуться от очередной угрозы.

Вторую полосу волнения миновали удачно, а вскоре стали уходить от течения. Сразу полегчало. Слева удалялись острые черные гребни скал Свартен. Теперь совсем близко берег Мидтерхука - от него несется отраженная волна. Володя разворачивает шлюпку кормой, и зеленоватый, весь в пузырьках пены гребень проносится с шипением под днищем, креня суденышко на борт. Уже не так опасно, но все-таки лучше отойти от берега. Наконец и последняя скала - Эрта, вылезающая из пены посреди пролива. Волны становятся потише, морская зыбь затихает, да и течение здесь обходит скалы стороной. Самое страшное теперь уже позади - рядом низкий мыс Мосенесет, около которого вода непривычно тихая, спокойная. Но вдруг снова начались резкие толчки, словно поехали по развороченной мостовой, снова румпель рвет из рук, снова порывы течения... Но это последнее испытание на «прочность» и людей, и их посудины.

Обогнув мыс, шлюпка скользит по невероятно гладкой воде. Теперь можно подойти к берегу и «отдышаться». Кое-как удается закрепить «Беду». Корякин и Троицкий с удовольствием ощущают под ногами твердую сушу, чувствуя ее надежность. Итак, пролив прошли всего за какие-то пять - десять минут, но разве их можно измерить на часах времени?! Впечатлений пока еще нет - давящая, каменная усталость. Сделали важное дело - прорвались в Ван-Мейен-фьорд. Пролив позади, впереди открывалась Свеагрува. Так закончился этот день, всего лишь один день из нескольких сотен дней, проведенных участниками нашей экспедиции на Шпицбергене...

В то время, когда Корякин и Троицкий прорывались в фьорд, мы с Михалевым высадились с вертолета на вершину системы ледников Грён-фьорд Восточный и Фрить-оф и находились на половине пути между Грён-фьордом и Ван-Мейен-фьордом. Каждый день я включал рацию, чтобы услышать Корякина, но так и не услышал его. Я ругал последними словами плохую радиостанцию «РПМС», пло­хого «радиооператора» Володю Корякина и плохие батареи, питающие его переносную радиостанцию. Уже позже, вернувшись на базу в Баренцбург, Володя признался мне, что, несмотря на какие-то неполадки рации, он ухитрился слышать мои вызовы с ледника. Хорошо, что московские геологи заметили идущую в Свеагруву «Беду» и передали мне по радио это счастливое известие.

Отвесные горы причудливой формы обрамляют фьорд.

Сейчас далеко за полночь. Воет сильный ветер, неся в воздухе тонны снега. На «наш» ледник, Грён-фьорд Восточный, зажагтый с двух сторон почти отвесными горами и спускающийся на север, в сторону Баренцбурга, мягко ложатся серые сумерки. Только что мы с Володей Михалевым вернулись в свой прекрасный «шатер», закончив снегомерную съемку. Греем руки и ноги около спасительной печурки, клянем непогоду, вспоминаем наших товарищей, находящихся сейчас километрах в 100 отсюда. Вероятно, они после очередного маршрута тоже вернулись в свое полотняное жилище и отогреваются у... примуса. Снежинки продолжают настойчиво стучаться в нашу палатку, но мы думаем совсем о другом: скоро закончатся наши работы и дней через десять вся экспедиция соберется вместе на базе в Баренцбурге, чтобы подготовиться к отъезду на родную землю, собрав свой третий гляциологический «урожай» на Шпицбергене.