Открытие станции

Недалеко от палаток на снегу темнели ящики, мешки, бочки, канистры, лыжи, сани-нарты, буры, вехи, штанги, метеобудка, лебедка и другое экспедиционное оборудование.

Продукты мы уложили в «продовольственную» палатку, превращенную в естественный рефрижератор. Поскольку всем пятерым жить нам стало тесно в КАПШе, Троицкий и Корякин, не имевшие постоянной «прописки» на станции, вынуждены были переселиться в «рефрижератор», где еще имелась и «жилплощадь».

Постепенно весь разбросанный вокруг груз мы собрали в определенные места.

Рано утром 24 июня 1965 года Слава Маркин выбрал на снежной равнине подходящую площадку и начал оснащать ее различными метеорологическими приборами. Делал он это так, словно украшал для детей новогоднюю елку. На душе стало даже приятнее, когда недалеко от палаточного лагеря начали появляться разные установки: актинометрическая стрела, градиентные мачты, осадкомер, гелиограф. На грубо сколоченных самодельных ножках поднялась на два метра метеобудка - щедрый дар начальника баренцбургской Аэрологической научно-исследовательской обсерватории Юрия Панина.

Я смотрю на раскрасневшееся лицо своего коллеги. Он взволнован. Славу можно понять: сейчас он узнает температуру и влажность воздуха, атмосферное давление, силу и направление ветра. Станет известен приход солнечного тепла на поверхность ледникового плато.

- Что обещаешь на завтра, хозяин погоды? - не без ехидства спрашивает Корякин Маркина.

Наш «метеобог» оглядывается по сторонам, долго смотрит на небо, а потом почти уверенно произносит:

- Снегопад, сильный ветер, поземку, переходящую в метель.

- Спасибо тебе, друг, за такой прогноз, век его не забуду! - не то в шутку, не то всерьез благодарит Володя и добавляет: - Лучше постарайся сделать так, чтобы их не было.

Володя Михалев приступил к ручному бурению термометрической скважины. С помощью товарищей он постепенно наращивает одну штангу за другой. Когда дюралевая плеть вытаскивается на поверхность для чистки бурового стакана, она выглядит весьма внушительно, изгибаясь под собственной тяжестью огромной дугой. К концу суток Володя измеряет в скважине неизвестную пока температуру верхней толщи ледника, или, как говорят гляциологи, его активного слоя.

...Каждый год триллионы тонн снега выпадают из атмосферы на поверхность пашей планеты. Ежегодно в северном полушарии сезонный снежный покров устанавливается на огромной площади, почти равной 80 миллионам квадратных километров, а в южном - на территории, вдвое меньшей.

Снег рождается в облаках, то есть там, где относительная влажность воздуха достигает 100 процентов. Чем выше температура воздуха, при которой появляются на свет бесчисленные разновидности снежинок, тем больше их размеры. При температурах, близких к нулю градусов, обычно наблюдаются крупные хлопья, которые образуются в результате смерзания отдельных маленьких снежинок. Са­мые же мелкие снежинки возникают при низких температурах.

Но вот атмосферные кристаллы отложились на поверхности ледника и образовали на нем снежный покров. И здесь температуры воздуха продолжают заметно влиять на его плотность и строение. Более высокие способствуют тому, что кристаллики смерзаются между собой, создавая весьма монолитный пласт, в то время как при низких температурах снег представляет рыхлый слой. Ветер легко может поднять его в воздух и перенести с одного места на другое, разрушив по пути ажурные лучистые снежинки и превратив их в мелкие обломки. Чем сильнее ветер, тем больше снега «сдерет» он с поверхности, тем плотнее его «упакует». Но частицы снега не могут бесконечно путешествовать: они или тесно прижмутся друг к другу и застынут в виде твердого сугроба, или, в конце концов, испарятся. За несколько часов ветер «вырезает» особенно твердые снежные гребни - заструги, нога человека не в состоянии продавить их.

Проходит зима, и весенние лучи солнца все выше поднимаются над горизонтом. Они пытаются растопить снег, накопившийся в холодное время года. Но снег начинает таять только тогда, когда теплый воздух сможет нагреть его до нулевой температуры. Поскольку на таяние расходуется очень большое количество тепла, воздух в многоснежных районах земного шара прогревается медленнее и его температура продолжает долго оставаться относительно низкой. Вот почему в полярных областях и на высоких отметках гор любого географического пояса не хватает скупого летнего тепла для того, чтобы растопить в короткое время весь снег, выпавший зимой.

Оставшийся после сезона таяния (или, как говорят гляциологи, перелетовавший) снег превращается под влиянием поверхностного таяния и замерзания воды, просочившейся внутрь толщи, а также других физических процессов, в фирн (Фирн - переходная стадия между снегом и льдом). На протяжении многих лет накапливаются и под давлением вышележащих пластов спрессовываются огромные массы фирнового снега. Постепенно они превращаются в лед. Так образуется ледник. Чтобы он существовал, необходимо преобладание твердых атмосферных осадков над их таянием и испарением.

Ледники не только медленно движутся, но начинают способствовать тому, что климат изменяется в сторону, благоприятствующую их развитию. Установлено, что лед «живет» внутри ледников необычайно долго. Одна и та же его частичка может существовать сотни и тысячи лет и, в конце концов, растаять или испариться.

«Конечно, я не одинок, когда испытываю благоговейный трепет при виде первых снежинок, падающих на землю мягким белым дождем,- пишет в первой главе своей книги «В мире льда» крупный американский ученый-гляциолог Джеймс Дайсон.- Они воскрешают в моей памяти все, что я знаю об их удивительном происхождении и их влиянии на мир, в котором мы живем. Вероятно, ни одно атмосферное явление не вызывает таких противоположных чувств, как снег. Ребенку, стремительно несущемуся с горы на санках, он доставляет огромное удовольствие, а те, кому приходится очищать дороги от снега, проклинают его, на чем свет стоит. Но каковы бы ни были наши чувства, снег из года в год появляется в определенное время». ...Если Володя Михалев занимается тем, что выясняет, каким путем накапливающийся на поверхности ледника снег превращается в лед, то в мои задачи входит изучение снежного покрова в первый год его «жизни»: сколько осадков выпало на ледник, какие структурные, физические и другие особенности наблюдаются в разрезах сезонного снежного покрова.

Как и Маркин, свои первые шаги на станции я начинаю с организации площадки - снегомерной. Забуриваю на ней десять специальных вех - реек. Ежедневно с их помощью буду определять «поведение» уровня поверхности ледника. Каждое утро теперь буду спешить на эту опытную площадку, чтобы обойти все рейки и измерить их высоту над ледником. Если высота реек станет уменьшаться, значит, растет толщина снежного покрова, и наоборот. В конце лета я подсчитаю количество оставшегося на поверхности плато снега и только тогда смогу сделать вывод о том, как интенсивно питается ледник. Ураганные ветры и метели не могут служить оправданием для пропуска наблюдений.

Беру с собой маленький полевой дневник, карандаши, набор всевозможных лопат, весовой снегомер-плотномер, складную линейку, лупу и отправляюсь рыть свой первый шурф, причем рыть там, где этого еще никто не делал, где вообще неизвестны запасы снега. Сколько же его здесь, в центре области питания крупного ледникового узла? Для того чтобы это выяснить, необходимо добраться до прошлогодней летней поверхности ледника, то есть «пройти» через весь слой снежного покрова, отложенного здесь прошедшей зимой и называемого поэтому сезонным. В зависимости от того или иного района, где находится ледник (его географических, орографических и климатических особенностей), толщина сезонного снега может быть самой различной: от нескольких сантиметров до нескольких метров. Сколько же нам придется рыть? Логично было думать, что не один десяток сантиметров. Но даже если эта цифра достигнет нескольких метров, все равно надо копать, копать для того, чтобы изучать и познавать. Такая уж наша работа!

Быстро стали расти белые маленькие холмики с двух сторон шурфа. Приятно «работать» с таким снегом - в меру плотным, не содержащим еще талой воды. Достаточно нескольких ударов лопатой, чтобы большие куски снежной «породы» один за другим покинули привычное место и оказались снова на поверхности...

Минут через тридцать к бровке шурфа подошли мои товарищи. Шурф вырыт на глубину более двух метров. «Нащупываю» нужный мне уровень, выше которого начал откладываться сезонный снег, и приглашаю для контроля «классика» по снегу и льду Володю Михалева. Наши точки зрения совпадают полностью.

Несложный расчет дает возможность установить суммарную величину осадков, выпавших на ледяном плато Ломоносова за последний сезон 1964/65 года. В пересчете на воду их набралось немало: 1200 миллиметров. В то же время на побережье Ис-фьорда, находящегося на 1000 метров ниже нашей станции, количество осадков в три раза меньше. Таким образом, получается, что по мере увеличения высоты ледника Норденшельда от его конца до вершины плато Ломоносова он получает дополнительное питание от 80 до 100 миллиметров осадков в среднем на каждые 100 метров. Это известное всем географам увеличение количества осадков с высотой связано с тем, что температура воздуха по мере подъема понижается, а осадков выпадает и сохраняется больше.

Теперь каждые пять дней я буду «заглядывать» внутрь снежной толщи, чтобы наблюдать за изменением строения верхних слоев снега и фирна.

Итак, станция, которой на своем первом «ученом совете» мы даем собственное имя - «Ледниковое плато Ломоносова», приступила к выполнению программы гляциоклиматических работ.

На третий день Троицкий, Корякин и Михалев ушли в первый снегомерный маршрут. Их путь проходил по юго-восточному склону плато в сторону крупного ледяного потока Негри, спускающегося на восточное побережье острова. Мои товарищи отправились в ледниковый район, где топографические карты были бессильны им помочь - на этом месте находилось «белое пятно».

Снегосъемщики смогли пройти лишь 11 километров: дальше не пустил ледопад - хаотический лабиринт огромных непроходимых трещин. Несмотря на то, что не удалось достичь восточного побережья острова, собранный материал дал очень многое. К востоку от ледораздела плато Ломоносова было обнаружено резкое увеличение накопления снега, что указывало на преобладание здесь ветров, несущих влагу на восточную окраину острова Западный Шпицберген.

Каждый новый день приносил экспедиции какие-то интересные и существенные находки. По мере сил и возможностей налаживался и наш скромный быт.

КАПШ по сравнению с обычной палаткой - крохотный «дворец». Дом, не имеющий отопления, не дом, а палатка - тем более. Поэтому, еще будучи в Баренцбурге, я попросил Володю Потапенко помочь соорудить походную печь для КАПШа. Через день мой заказ был уже выполнен. Из столитровой железной бочки наш «гляциоспутник» ухитрился сделать настоящую царь-печку. И вот теперь она держала экзамен на обогрев «снежных» людей, сидящих на огромном «холодильнике». С ее помощью мы были обеспечены минимумом необходимого тепла, на ней разогревали еду, она давала возможность сушить промокшую одежду и обувь и, наконец, удачно разрешила проблему питьевой и бытовой воды.

Все было просто: клади кусочек льда в ведро, стоящее около горячей печурки, и жди. Как растает - пей себе на здоровье без всяких ограничений да подбрасывай ледок раза два в день. Мне кажется, что все-таки лучше жить прямо на замороженной пресной воде, чем в раскаленных сыпучих песках Сахары!

Взятый из дома маленький транзисторный приемничек, к большому нашему огорчению, на Шпицбергене не работал. Имевшиеся у него лишь средние и длинные волны все время упорно молчали. Оставалась единственная надежда на радиостанцию «РПМС», работающую на коротких волнах. Пришлось долго крутить ручку настройки приемника, прежде чем далекий голос Москвы оказался в нашей палатке. Это было радостное событие. Среди непрерывного писка «морзянки», непонятных передач на чужих языках, каких-то радиотелефонных разговоров и душераздирающих звуков всевозможных джазов вдруг прорвался привычный голос Юрия Левитана, сообщавшего, что в Москве сегодня жаркий день. В целях экономии питания рации установили ежедневный радиочас, во время которого узнавали последние известия и даже ухитрялись слушать музыкальные передачи и репортажи Николая Озерова о футбольных матчах.

Только одну неделю мы прожили на станции все вместе.

За это время Троицкий, Корякин и Михалев успели выполнить намеченную программу исследований на плато. Теперь им предстояло отправиться в новый поход: сначала спуститься по леднику Норденшельда на побережье Ис-фьорда, а затем заняться изучением следов древнего оледенения на острове. После окончания этих работ наши товарищи должны были вновь вернуться на станцию, чтобы провести повторные маршрутные наблюдения на ледниковом плато Ломоносова и помочь мне в проходке глубокого шурфа.

Сани-нарты, сделанные Володей Михалевым, утонули в снегу: необходимый груз продолжал расти, утяжеляя хрупкое сооружение. Укладкой деловито руководил Володя Корякин.

- Слушай, Дик! - обратился к нему Маркин.- А вы свой возок с места-то сдвинете? Больно он громоздкий!

За Корякина ответил Троицкий:

- Вы нам только помогите дотащить нарты до ближайшего перевала, а дальше они должны под гору сами ехать, только удерживай, чтобы не убежали.

Итак, все мы впятером становимся на время ледниковыми бурлаками. Впрягаемся в нарты, на которых груза, по оценке Корякина, до 250 килограммов. Пытаемся идти на лыжах, но из этого ничего не получается - постромки, связывающие вас с санями, держат на месте, словно якоря. Глубокий снег, насыщенный талой водой, мешает очень сильно. Ноги непрерывно проваливаются до колена, а полозья зарываются настолько, что впереди нарт образуется настоящий снежный вал, который мы вынуждены тащить против своего желания. На наше счастье, резкий ветер дует хоть не в лицо, а в спину.

- С таким тормозищем будем пахать целые сутки,- ворчит Михалев.- Ладно бы имели силу бульдозера!

- Скоро должен начаться спуск,- успокаивает нас Троицкий, уже ходивший по этому маршруту.

Через каждые несколько метров тяжелого пути слышится зычная корякинская команда: «Раз-два взяли, еще взяли! Раз-два, сама пошла!» Правда, нарты от этого сами не идут. Трудно, но небезнадежно. Новое очередное усилие ледниковых бурлаков - и отвоевывается еще 20, еще 50, еще 100 метров. Частые недолгие остановки-передышки сменяются отчаянной борьбой за эти метры.

- Ничего себе спуск, Леонид Сергеевич! - в шутку замечаю я Троицкому во время краткого отдыха.

Но вскоре действительно начался более крутой спуск, и мы сразу же почувствовали некоторое облегчение.

Прошло совсем немного времени, как стала портиться погода. Резко усилившийся ветер принялся быстро сдирать с поверхности плато тонкую оледенелую корку и выдувать из-под нее недавно выпавший рыхлый снег. К поземке, шипевшей у самых ног тысячами тончайших белых змеек-струек, прибавилась еще и низовая метель. Разыгралась, разошлась она в неистовой дикой пляске, словно нарочно задалась целью испугать гляциологов: принялась слепить глаза, валить с ног, сбивать дыхание...

Истоки ледника Норденшельда должны находиться где-то совсем близко. Напрягаем все силы и медленно продвигаемся вперед. Правее остается цепочка невысоких скальных гряд, имеющих вытянутую серповидную форму и поэтому называемую Бумеранг. Прямо перед нами виднеется вершина нунатака Эхо. Эта гора сложена застывшей сиенитовой магмой, вторгшейся в осадочные породы около 400 миллионов лет назад. Где-то здесь групна Троицкого должна разбить свой первый в пути временный лагерь, чтобы отсюда ходить в маршруты.

Наконец подтаскиваем сани к ближнему склону нунатака. Снег начинает заметать наш груз. Ставить здесь в такую погоду походную маленькую палатку неразумно. Поэтому принимаем решение: вернуться на станцию, переждать этот ураган.

Назад идем по еле видимым следам. Порой они исчезают под слоем свеженаметенного снега, а через час теряются вовсе. Хорошо еще, что не надо тащить многопудовые нарты! Каким-то необъяснимым чутьем Корякину и Михалеву, возглавлявшим группу, все же удается обнаружить в этой белой мгле нашу «дорогу жизни». Сейчас она связывает всех с базовым лагерем, а значит, с домашним теплом, жилищем, едой...

Часа через два вдали показалась совсем маленькая черная точка, затем другая, третья... Постепенно мы узнаем в них мачты антенн. Станция! Становится очень приятно, настроение у всех улучшается, даже прибавляются силы и непроизвольно ускоряется шаг. Как радостно видеть сейчас наш лагерь с развевающимся на сильном ветру красным вымпелом. Пройдено вроде бы немного - километров 15, а кажется, что не меньше 100! Теперь первое дело - растопить печку и согреть кофе. Тепло, быстро распространившееся под низким куполом палатки, и крепкий черный кофе, жадно поглощаемый уже через 15 минут, настраива­ют усталых, измотанных людей на веселый лад и длинные разговоры. Михалев вспоминает, как только что тащили мы сани-нарты. Товарища прервал Корякин:

- Тезка, это все ерунда! Вот помню у нас на Новой Земле во время МГГ вышла переделка - то да! Наверно, никогда не забуду.

- Володечка, а ты расскажи о ней, пока обед греется,- предложил Троицкий.

Корякин не спеша достал пачку своих любимых сигарет «Лайка», небрежно бросил ее на вьючный ящик. Затем закурил и после нескольких сильных затяжек начал свой длинный рассказ:

- Было это в ноябре 1957 года, сразу же после праздника. Жил я тогда один на леднике Шокальского в маленьком самодельном домике на санях - балке, который экспедиция называла «Анахорет» (Анахорет (греч.) - отшельник, пустынник). Из-за непогоды я никак не мог закончить свою геодезическую работу, и вынужден был бить баклуши. На десятые сутки ко мне неожиданно пришли три наших гляциолога, возвращавшиеся с вершины Новоземельского ледникового щита на береговую базу экспедиции, расположенную в заливе Русская Гавань.

И надо же, сразу пришла долгожданная погода: появилась видимость, открылись ближние склоны гор, засияли звезды на темном небе, забегали разноцветные сполохи над головой. Нужно было немедленно использовать редчайшую возможность, предоставленную мне природой, и я вместе с пришедшим молодым лаборантом Севой Энгельгардтом отправился на ближайший ледопад, названный через год после этого именем нашего товарища Олега Яблонского, трагически погибшего рядом с балком «Анахорет» в июле 1958 года.

Один из нас потел, бегая с точки на точку, а другой, наоборот, дрожал от холода, наблюдая в теодолит. Вехи, стоявшие на леднике, засекать в темноте было очень трудно, пришлось пользоваться фонариком. Часа через полтора, наверно, как назло, помела поземка, а тут еще новая беда - перегорела лампочка. Между тем ветер продолжал усиливаться и поземка переросла в метель. Начиналась печально знаменитая на весь мир новоземельская бора - ветер холодный и жестокий, часто достигающий скорости самолета АН-2. Теперь мы уже не могли видеть своих следов совершенно и не могли в силу этого найти обратную дорогу в спасительный домик.

Вот тут, почитай, и начались наши злоключения на леднике.

Около двух часов бродили мы в поисках балка. Поняв полную бесполезность и опасность дальнейшего поиска «Анахорета», мы решили спускаться по леднику в сторону моря. Иного выхода из создавшегося у нас положения не было, хотя и предстоял немалый и тяжелый путь.

Иногда сквозь снежную пелену ненадолго проглядывали звезды. Вы знаете, что двигаться в северных краях по Полярной звезде неудобно - она почти в зените. Но на наше счастье, порой виднелись и другие яркие звезды. Шли, ориентируясь по ним. Проверяли себя по часам. Местность узнавали вслепую, предположительно: «Проходим вроде траверс гор ЦАГИ. Тогда через полчаса должен быть ледопад Барьер Сомнений».

Иногда низкие облака становились настолько плотными, что закрывали единственные путеводители в снежных потемках - звезды. В такие минуты становилось не по себе. Переход через разбитый огромными трещинами Барьер Сомнений почувствовали лишь по уклону да по надувам снега у подножия устуна ледопада. До сих пор не понимаю, как же нам удалось миновать эти опаснейшие места! Скорее всего, мы прошли прямо через трещины, затянутые прочными снежными «мостами», даже не заметив их.

Кругом, словно падающая со склона горы лавина, неслась чудовищно ревущая, гудящая и свистящая снежная масса. Ветер жег щеки, лоб, нос и шею, слепил глаза. На ресницах, бровях и в ноздрях образовался тонкий ледок. Малейшая гримаса лица вызывала нестерпимую боль. Казалось, будто в лицо бьет не обычный снег, а железная раскаленная стружка, отлетающая от токарного станка. Затруднилось дыхание. Особенно жестокие порывы ветра иногда опрокидывали и бросали нас на твердые грани застругов.

Потратив много сил на борьбу со стихией, мы очень устали и думали только об одном: как бы не заблудиться окончательно.

Когда, обессиленные, мы выходили с ледника, неожиданно слева возник слабый расплывчатый силуэт морены. Радостно забилось сердце. Но очень быстро радость эта улетучилась - я понял, что мы спутали морену с выходом коренных пород. На гребне наткнулись на прочный гурий - знак, сложенный из камней. Мне показалось, что он сложен мной, но несколько, правда, смутила кладка гурия.

Полярный "Эльбрус".

Шли дальше согнувшись. Подъемы и спуски, спуски и подъемы... То и дело падали на твердых снежниках, отполированных ветром до блеска и ужасно скользких, как лед катка. На некоторое время появилось рассеянное полярное сияние в виде зарева. Уставшие глаза несколько раз принимали свет звезд за огни полярной станции Русская Гавань. Внезапно на востоке показались два неярких расплывчатых огонька. Они напоминали мне свет за приоткрытой дверью землянки. Это начинались уже галлюцинации. Сказалось многочасовое нервное напряжение. Мы были на грани изнеможения. Но твердо знали: для того чтобы выжить, надо бороться, надо двигаться, хотя бы ползти, но только вперед и вперед. Хотелось присесть и немного отдохнуть. Но мы понимали, что после этого уже не подняться...

И снова, ориентируясь по едва заметным звездам, помогая друг другу, мы тащились по каким-то каменистым склонам вверх, на север - к берегу желанного моря. Там в любой его точке можно выяснить свое местонахождение.

Неожиданно обнаружили, что находимся на самом краю обрыва. Внизу торчали каменные лезвия скал, слегка припорошенные свежим снегом. Впереди тянулась плоская равнина, спускавшаяся в залив. Слева я узнал силуэт горы Ермолаева. Через мгновение засветились далекие тусклые огни полярной станции. Стало ясно, что мы вышли на гребень гор Веселых... Но веселья в тот момент у нас было мало. Предстоял отчаянный спуск. Когда же мигнул столь желанный лучик маяка, мы окончательно поверили в свое близкое спасение и по-братски обнялись.

Наступило последнее испытание: летим кувырком по кручам, скользим по оледенелым снежникам, натыкаемся в темноте на острые камни и оставляем на них клочья верхней одежды, как на колючей проволоке. До сих пор не могу понять, каким образом уцелел мой походный теодолит во время этого спуска, который живо напомнил мне знаменитую суриковскую картину, изображавшую переход армии Суворова через Альпы.

Внизу, у подножия гор, ветер был заметно тише. Над их же вершинами, где еще совсем недавно находились мы, поднимался великолепный снежный фонтан. Множество его гигантских струй били на сотни метров.

До базы оставалось всего четыре километра. Но они-то оказались едва ли не самыми тяжелыми. Последним напряжением воли мы заставляли себя упрямо делать шаг за шагом, потихоньку приближаясь к заветной цели нашего «путешествия».

Рано утром, когда в жилом доме экспедиции еще спали, мы с Севой появились на крыльце...

Вот такая история приключилась со мной, ребята, еще восемь лет назад,- закончил свое повествование Володя Корякин и снова потянулся за сигаретой «Лайка».

- Ну, здесь-то, на Шпицбергене, климат помягче да жизнь полегче,- заметил Маркин.

- Помягче не помягче, полегче не полегче, а крестов и тут хватает! - не удержался я.- Арктика - она везде сурова!

Разговор поддержал рассудительный Троицкий:

- Это правильно. Хорошо говорят сваны: «Не лезь туда, куда голова не лезет». Очень полезные для нас слова.

Интересно, что после того случая о Корякине в экспедиции пошла своеобразная слава живого «барометра». Едва он только выходил в какой-нибудь маршрут, как мы говорили: «Ну вот, теперь ожидай дурную погоду - наш Дикборавестник потопал на ледник...»

На другой день погода на плато Ломоносова улучшилась, и наши товарищи покинули станцию, чтобы продолжить прерванную работу. С этого момента на станции остались мы вдвоем со Славой Маркиным.

Вскоре непроглядный туман заполнил плато. Затем прошел сильный снегопад, создавший благоприятные условия для очередной метели. Нужен был лишь ветер. И он не задержался.

Как обычно, сначала зашуршала поземка. Прошло немного времени, и вот уже оторванный от поверхности снег устремился в сторону Ис-фьорда. Когда скорость ветра перевалила за 30 метров в секунду, все смешалось в ревущем океане снежного смятения и началась проверка на надежность наших станционных сооружений. Что не понравилось пурге - унесла с собой, как пушинку. Оборванные концы антенны и противовеса в считанные минуты были засыпаны свеженаметенными сугробами-валами.

Однако палатка выдержала все тяжкие испытания. Иногда, правда, казалось, что КАПШ вот-вот покинет своих постояльцев и бросится наутек. Тонкие стенки надувались и приподнимались, деревянные полудуги-стрингера, на которых держался палаточный шатер, трещали и стонали. Печные железные трубы предпринимали не одну попытку сорваться с места, но, крепко притянутые проволокой к специальным креплениям, лишь понапрасну осатанело колотились о печку и крышу.

Ветер непрерывно хлестал по брезенту миллиардами снежинок, несшихся с ураганной скоростью. Можно было подумать, что метель забивает в КАПШ гвозди. Мельчайшие снежные песчинки ухитрялись каким-то образом пролезть внутрь палатки через невидимые глазу отверстия. Около маленькой матерчатой дверцы стали возникать плотные снежные пирамидки, напоминавшие сахарные головы. Чтобы прекратить их дальнейший «рост», пришлось прибегнуть к испытанному способу: «обмазать» всю дверцу вокруг... снегом.

Метель прибавила нам новую работу - откапывать обе палатки, которые заносило до самого верха, и расчищать вход. С провисшего купола КАПШа несколько раз в день приходилось снимать тяжелые, будто окаменевшие, пласты снега, готовые в любой момент продавить тонкий потолок палатки.

Когда оканчивались подобные «дела», мы вновь возвращались к обычной работе: один шел на наблюдения, а другой в это время становился поваром-истопником. Для просушки вечно сырой одежды и обуви постоянно требовалось тепло, которое нам давал шпицбергенский уголек, добытый руками советских шахтеров в Пирамиде.

Однообразия в природе, к счастью, не бывает, и долгое безумство метели, издевательски превращающей календарное лето в зиму, сменяется несколькими чудесными днями. Ветер успокаивается, и длинные шлейфы сугробов застывают вокруг палаток, на снегомерной площадке. Исчезают темные, набухшие снегом облака, и мы спешим насладиться чистым синим-синим небом и даже ухитряемся слегка погреться под лучами светила. После почти непрерывных снежных буранов и полного отсутствия видимости такой резкий погодный контраст воспринимается человеком как-то по-особенному: окружающий нас воздух становится изумительно чистым и неправдоподобно прозрачным - даже очень-очень далекие пики гор, обычно еле видимые невооруженным глазом, теперь четко, едва не графически выделяются на небосводе.

Июль - самый теплый месяц на Шпицбергене. Даже в это наиболее приятное и мягкое время года средняя месячная температура воздуха на нашей станции оказалась отрицательной. Июль запомнился нам и обилием туманов. 23 дня мы «витали» в густых, непрозрачных облаках, плотно накрывших плато. Часто видимость сокращалась настолько, что со снегомерной площадки, отстоявшей от палатки на несколько десятков метров, я не видел наше жилище. Когда же к туману еще присоединялась пурга, можно было вообще не заметить КАШИ с близкого расстояния и легко пройти мимо него. Чтобы избежать этой неприятности, мы «высадили» вокруг палаток небольшую рощицу... вешек и соединили их между собой веревкой. Для гляциолога, работающего на леднике в непогоду, даже самая маленькая палочка, служащая опознавательным знаком, во сто крат дороже самого высокого дерева, растущего в лесу...

В середине июля радистка из Пирамиды Нина Чекаева сообщила, что у них на берегу Билле-фьорда «погода, как в Сочи: 15 градусов тепла». В это же самое время у нас было холоднее на 10 градусов. Но даже максимальную летнюю температуру воздуха, которую удалось наблюдать на станции в этот день - 5 градусов тепла, мы восприняли как настоящую жару!

В самый «жаркий» день Маркин взял лыжи, походные приборы, небольшой «тормозок» (так шахтеры называют в шутку завтрак, прихватываемый ими на работу) и отправился в свой гляциоклиматпческий маршрут по западному склону плато в сторону нунатака Эхо.

Около месяца назад по этому пути мы провожали группу Троицкого. За 20 дней снег успел заметно осесть, обнажились многие трещины, которые тогда удалось миновать, даже не подозревая о них.

Когда представилась новая возможность, Слава предпринял другую вылазку, теперь уже на восточный склон плато, в сторону ледника Негри. В своих маршрутах мой напарник определял на разных высотах ледника температуру и влажность воздуха. Эти данные были крайне нужны для дальнейшего их сравнения с наблюдениями, полученными нами на станции...