Глава 11. Кульминация

Последняя стадия может быть описана с четырех различных точек зрения - Курто, участников второй спасательной партии, членов экспедиции, ожидавших в Базовом лагере, и широких общественных кругов в Англии и остальных странах мира. Мы остановимся в основном на первых двух и вкратце на третьей; но нельзя совершенно оставить в стороне и четвертую, ибо это был все же Ледниковый щит, таинственный Ледниковый щит, внушавший такую тревогу и потому призывавший к энергичным действиям. Итак, я попытаюсь при описании событий сочетать все четыре точки зрения.

В то время, как Линдсей, Рили и я спешили в Базовый лагерь, Курто 13 апреля записал в своем дневнике: "Сегодня выкурил последнюю трубку табаку. Теперь не осталось почти ничего, ради чего стоило бы жить. Свет приходится зажигать только на время еды, которая состоит из слегка подогретой овсянки, галет, холодного пеммикана и маргарина. Это означает, что в доме очень холодно, и он до самого потолка покрылся инеем. Выйти наружу по-прежнему невозможно. Ноги продолжают мерзнуть; приходится все время снимать носки и согревать ноги руками. Керосин почти весь вышел, свечи также. Думаю, я скоро буду вынужден сосать снег. Пока что ограничиваюсь пол-литром воды в день и четырьмястами граммами пищи. Хотелось бы знать, находится ли "Кериед" сейчас в плавании. Чего бы я ни дал, чтобы очутиться на нем и есть говядину с луковым пудингом. Я отдал бы один глаз, чтобы быть теперь дома с Вами, моя дорогая, и видеть Вас, а не только подаренную Вами бедную старую трубку, для которой у меня нет табаку",

Как я уже сообщал, мы достигли Базового лагеря в 12 часов ночи с 17 на 18 апреля. 18-го в три часа утра Джино закончил все приготовления к выходу с Чепменом и Раймилом во вторую спасательную экспедицию. (Думаю, он предвидел такую возможность, так как партия Стефенсона, пытавшаяся достичь района горы Форель, вынуждена была преждевременно вернуться назад.) Он набросал также донесение Экспедиционному комитету в Лондон, которое Лемон должен был передать, как только наступит установленный графиком срок для работы его радиостанции. В радиограмме сообщалось, что моя партия вернулась, не разыскав станции; впрочем, вследствие тяжелых условий погоды мы могли пройти в четырехстах метрах, не заметив ее. Джино добавил, что у Курто, наверное, есть еще продовольствие и что он, Уоткинс, с часу на час поведет другую спасательную партию. Однако в заключение он писал: "Не исключена возможность смерти или болезни Курто, и в этом случае станция, вероятно, совершенно занесена снегом".

Как легко себе представить, такое сообщение вызвало в Англии определенную реакцию.

Непогода на три дня задержала выход Уоткинса. Пока участники его партии ожидали в Базовом лагере, собаки, которые должны были тащить их нарты, рыскали вокруг барака и копались в мусоре среди таявшего снега. На уровне моря зима уже сдала свои позиции.

20 апреля Курто на несколько минут зажег свечу и записал: "Осталась всего одна свеча. Керосина почти нет. Целый день лежал в темноте, обдумывая идеальное плавание и идеальный обед. Ступня левой ноги распухла. Надеюсь, это не цинга".

На следующее утро, 21 апреля, спасательная партия выступила в путь. Стефенсон, Уэйджер, Бингхем и я вышли с ней, чтобы помочь преодолеть первые крутые склоны. Попрощавшись, мы долго следили за тремя нартами, удалявшимися, двигаясь друг за другом, к краю белого горизонта. Затем нам больше ничего не оставалось, как вернуться в Базовый лагерь и ждать возвращения товарищей - через три, или шесть, или даже восемь недель.

Вряд ли кто-нибудь из нас сомневался в том, что они отыщут станцию. На Ледниковом щите зима сменилась летом. Снежная поверхность была гладкая, и погода сравнительно мягкая. Поэтому партия взяла радиоприемник для приема сигналов времени и могла определять свое местонахождение с точностью до ста кв. метров. Все ее участники были опытными штурманами, в особенности Раймил. Именно он впервые определил координаты станции "Ледниковый щит", когда организовал ее прошлым летом. Он, Джино и Фредди, конечно, найдут палатку, если даже им придется перерыть весь снег над определенным ими участком... Но что обнаружат они внутри? Никто из нас, остававшихся в Базовом лагере, не мог ни за что поручиться. Мы жили в напряжении и тревоге.

22 апреля, на следующий день после того, как партия Джино исчезла за белым горизонтом, мы получили по радио первый отклик на донесение в Англию. Экспедиционный комитет выражал большое беспокойство за судьбу Курто и задал ряд вопросов. Лемон ответил на них и добавил, что Уоткинс не считает положение безнадежным и что все возможные меры приняты. Откровенно говоря, мы были несколько повышенно чувствительны.

Это было все, что мы в Гренландии в то время знали о происходившем в Англии. Но 23 апреля Комитет решил опубликовать имевшиеся в его распоряжении сведения и направил краткое сообщение в газету "Таймс", которой принадлежало право опубликования материалов о нашей экспедиции. На следующий день "Таймс" напечатал это сообщение под заголовком: "Опасения за судьбу Курто".

Дело вряд ли могло этим ограничиться. Другие газеты подхватили. Вопрос шел о представителе знатной семьи, которую или о которой все знали, "брошенном на Ледниковом щите". В последующие дни было опубликовано несколько любопытных заметок. Одна из них имела заголовок: "Ему грозит опасность от волков". Самая интересная (если бы кто- нибудь из нас был расположен по достоинству оценить ее) появилась в одной французской газете. В корреспонденции сообщалось, что мадемуазель Огюстин Курто, единственная женщина - участница экспедиции, провела зиму одна в 225 километрах от остальных и что все попытки мужчин добраться до нее оказались безуспешными.

Впервые за миллионы лет существования Ледниковый щит попал в газеты, но как искаженно его изображали!

Тем временем, продвигаясь по Ледниковому щиту примерно по 16 километров в день, Уоткинс, Раймил и Чепмен держали курс точно на станцию. Больше всего страдали они от солнечных ожогов, от которых трескались губы, а лица с лупившейся кожей были исключительно чувствительны к дувшему еще по временам холодному ветру.

В то же самое время объект их поисков 26 апреля записал в дневнике: "Ровно шесть месяцев, как мы покинули Базовый лагерь и начали питаться санными рационами. Нахожусь здесь один 20 недель. Все кончается. Жгу последнюю свечу. Керосина очень мало. Что буду делать с водой для питья, не знаю. Осталось всего две галеты. Через четыре дня рационы кончатся, но, к счастью, у меня имеется запас пеммикана и маргарина. Так как кипятить чай мне не на чем, я его курю".

На следующий день мы получили в Базовом лагере радиограмму от Комитета с сообщением, что мощный шведский самолет, зафрахтованный им и пилотируемый капитаном Аренбергом, вылетает к нам из Мальмё через Исландию, чтобы помочь установить местоположение станции и сбросить продовольствие санной партии. Разрабатывались также планы посылки ледокола с горючим и другими грузами.

Перед нами приоткрылась та оживленная деятельность, которую наше краткое донесение вызвало в Англии. Кроме того (и это было более существенно), мы поняли, что сообщения о Курто, очевидно, стали достоянием гласности. Мы держали связь только с Комитетом и в нашей изолированности наивно предполагали, что пресса и широкая публика ничего не знали. Но если проектируется вылет спасательного самолета, значит тайны никакой нет. Отсутствие известий породит слухи. Мы боялись также, как бы не явились посторонние "спасать" нас. Поэтому мы составили и отправили подробное сообщение в "Таймс". В нем давался полный отчет обо всех обстоятельствах, приведших к теперешнему положению. Мы старались дать понять, что нами делается все необходимое.

Наша статья была напечатана 30 апреля. Но к этому времени заметки о Ледниковом щите уже не сходили с первых страниц большинства английских газет и многих заграничных. В одной из них сообщалось: "От Огастайна Курто... находящегося в одиночестве на Ледниковом щите в Гренландии, сегодня получена радиограмма, гласящая: "Нахожусь совершенно без пищи". При всей нелепости и аморальности такого сообщения оно оказалось чрезвычайно близким к истине.

1 мая Курто записал в дневнике: "Никаких признаков смены. Скоро придется подумать о том, чтобы уйти, если я смогу выбраться. Галеты кончились, свечи также. Жгу восковую лыжную смазку, но от нее отвратительный чад. Сахару нет, так как последняя банка осталась снаружи. Рационы кончились, но у меня еще имеется порядочное количество самого необходимого, хотя лимонный сок [единственное антицинготное] на исходе, что очень серьезно".

Плохая погода задержала моноплан капитана Аренберга. Тем временем Хемптон в Ангмагсалике, в 50 километрах от Базового лагеря, прилагал отчаянные усилия к тому, чтобы привести в годное для полета состояние один из наших двух маленьких "мотыльков". Оба сильно пострадали от льда и штормов. Из-за отсутствия запасных частей Хемптону пришлось пустить в ход плавник и бельевой материал.

Но не только Аренберг собирался прибыть к нам на самолете. Мы уже несколько раз слышали по радио о профессоре Александере Юханссене (он всегда подписывался полным именем), который на исландском сторожевом судне направлялся к краю пакового льда, собираясь оттуда лететь. Его радиограммы напоминали анкеты. (Впоследствии мы узнали, что на борту находился газетный корреспондент.) Проектировался еще ряд спасательных экспедиций, о которых мы не знали, так как они подготовлялись втайне. Английская печать упоминала о возможности "помощи Б.В.В.С.^*"

^* (Британских военно-воздушных сил.)

Однако все эти доблестные добровольцы не могли преодолеть одно основное затруднение - почти абсолютную недоступность Ледникового щита в это время года. Всякому направлявшемуся к нам самолету для взлета были необходимы колеса или поплавки. В Гренландии единственными посадочными площадками являлись фьорды, а они были еще скованы льдом. Посадка там без лыж грозила поломкой. За замерзшими фьордами море было загромождено тяжелыми паковыми льдами, двигавшимися к югу из полярного бассейна. В ближайшие недели сквозь них не мог бы пробиться даже ледокол.

Привожу запись из моего дневника, сделанную 2 мая в Базовом лагере: "Мы заканчивали завтрак, когда прибыл Хем с сильно залатанным самолетом и новостями [полученными от датского радиста в Ангмагсалике] о том, что профессор Алекс вылетел рано на рассвете [с наружной кромки пакового льда], но немедленно совершил посадку, так как мотор отказал, после чего вернулся в Рейкьявик. Мы изумлены. Затем мы услышали, что Аренберг вылетел [из Рейкьявика] в 11.40 и просит нас устроить "побольше дыма". Хем, Д'Ат и я спустились на лед с тазом, нефтью и керосином и поддерживали великолепный огонь до 7 ч. веч., когда услышали, что Аренберг вернулся из-за тумана.

Утром Д'Ат и К. вылетели внутрь страны [в район Ледникового щита] с кормом для собак. [Это был первый полет Квинтина.] Но, покрыв ПО километров, они вернулись тоже из-за тумана".

После чудовищных усилий, какие потребовались от Хемп- тона, то обстоятельство, что Д'Ат и Рили не видели с "мотылька" санной партии, явилось крупной неудачей. Впрочем, это могло означать, что Уоткинс, Чепмен и Раймил ушли дальше, чем на ПО километров. В общем мы были возбуждены и довольны.

Естественно, после того как партия Уоткинса 21 апреля вышла в путь, мы больше ничего не сообщали о ней в Англию. Сообщать было нечего. Если три недели нет известий, то хотя это не обязательно хороший признак, но, во всяком случае, и не плохой. Однако некоторые газеты истолковали наше молчание иначе. Одна лондонская вечерняя газета утверждала: "Теперь в ледяных просторах Гренландии затерялось четверо англичан".

В течение первых дней мая число проектировавшихся спасательных экспедиций увеличилось. 4 мая появился заголовок: "Семь спасательных экспедиций в Арктику". Фактически только две из них сдвинулись с места - профессор Александер Юханссен, добравшийся до края пакового льда и вернувшийся, и капитан Аренберг, ожидавший в Исландии летной погоды и храбро готовившийся подвергнуться риску разбиться на гренландском льду.

Конечно, ни в Гренландии, ни на сотни километров вокруг никаких корреспондентов не было. Однако 5 мая появилась статья с подзаголовком "Ангмагсалик, Гренландия, понедельник", гласившая: "Вряд ли существует другой занавес, за который было бы столь же трудно проникнуть, как за тот, что пустынные арктические просторы задергивают за людьми, отрезанными от аванпостов цивилизации. Неудача упорно преследует попытки тех, кто разыскивает Курто, и эта задача становится еще более трудной, и надежда на успех более проблематичной в связи с исчезновением Уоткинса, Раймила и Чепмена, участников Британской арктической экспедиции по изысканию воздушной трассы, две недели тому назад отправившихся на нартах для поисков Курто.

Они захватили продовольствия всего на несколько недель, и опасения за их судьбу усиливаются с каждым часом, так как от них нет ни слова. Предполагают, что они скитаются где-то по обширному ледяному пространству внутри страны.

Спасательные операции ведутся с лихорадочной энергией..."

Как оказалось, 5 мая было днем кульминации - тихой кульминации, приличествующей Ледниковому щиту, которому при всех его недостатках свойственна известная величественность. Вечером 3 мая Уоткинс, Раймил и Чепмен разбили лагерь, по их расчетам, в нескольких километрах от станции. Следующее утро началось ураганом и пургой. Они решили оставаться на месте до тех пор, пока не будут в состоянии точно определить свое местоположение.

Вечером прояснилось. Было уже слишком поздно, чтобы произвести наблюдения, но, не сняв палатки, они разошлись на лыжах в разные стороны на поиски. Уоткинс и Чепмен вернулись часов в десять, Раймил в полночь. Они обрыскали порядочное пространство, но никто из них не видел никаких признаков станции.

5 мая стояла чудесная погода. Они установили теодолит и антенну для приема сигналов времени, произвели определения долготы и широты. Тщательно, никем не подгоняемый Раймил обработал результаты. Партия находилась в полутора километрах к северо-западу от станции.

Уоткинс, Раймил и Чепмен стали на лыжи и каждый вел на поводу собаку. Они разошлись чтобы занять места с промежутками примерно в 400 метров. Затем все трое стали подвигаться к той точке, где должна была находиться станция.

Ледниковый щит, как известно читателю, кажется плоским, но на самом деле покрыт широкими и очень пологими валами. Так как местность кругом бела и однообразна, вы склонны предполагать, что можете видеть все вокруг, между тем как на самом деле часть пространства в каждом углублении скрыта от взора. Три человека шли под прямым углом к валам. Они поднялись на вершину одного из них и все одновременно увидели перед собой какой-то небольшой темный предмет. Они бросились к нему. Очень скоро им стало ясно, что перед ними лохмотья полузасыпанного снегом английского флага. Виднелись также верхушки нескольких метеорологических приборов, но окружавшая двор стена, оба снежных дома и сама куполообразная палатка совершенно исчезли. Ледниковый щит сделал то, что всегда бесстрастно делает со всяким инородным телом - похоронил его. Без непрестанного противодействия он похоронил бы его, уничтожил все следы еще четыре или пять месяцев назад...

Только начав взбираться по склону кургана, они заметили, что медная труба вентилятора чуть-чуть выступает над поверхностью.

Уоткинс стал на колени над нею, окликнул Огаста и несколько мгновений, показавшихся очень длинными, ждал ответа

Курто. 6 мая, среда. Пишу на нартах на пути в Базовый лагерь.

Вчерашний день был величайшим в моей жизни. В понедельник меня весь день мучила мысль о том, что 5 мая - какая-то знаменательная дата. Я не мог вспомнить, чтобы это был чей-то день рождения или годовщина какого-нибудь события, а потому решил, что должна явиться смена. Вчера (5 мая) примус испустил последний вздох, когда я растапливал снег для завтрака. Лежа в своем мешке после этой, так сказать, трапезы, состоявшей из кусочка пеммикана и маргарина, я решил, что 1 июня, если только можно будет выбраться, мне придется пуститься в путь пешком. Вдруг раздался ужасный шум, словно рядом промчался автобус, потом последовал какой-то воющий звук. Я чуть не подскочил от испуга. Неужели дом собирается в конце концов завалиться? Секунду спустя я все понял. Это был кто-то, чей-то настоящий человеческий голос, кричавший в вентилятор. Это было чудесное мгновение. Я не мог сообразить, что нужно делать или говорить. Запинаясь, я заорал в ответ какую-то чушь. "Ура!" - крикнули они.- "С вами все в порядке?" - "Да, славу богу, вы пришли. Я совершенно здоров".- "Слава богу", - сказали они. То были Джино и Фредди, они радовались не меньше, чем я. Казалось, весь мир вывернулся наизнанку. Только что я лежал в темноте, размышляя, удастся ли мне когда-нибудь снова увидеть людей или попасть домой, а через секунду возвращение домой стало близко к осуществлению. Светило яркое солнце, говорили они снаружи. Определяясь по приборам, они добрались до места, отстоявшего отсюда в трех километрах, разбили там лагерь и вышли на лыжах на поиски станции. Они рассказали о многих событиях. Как оказалось, в марте Джеми, Мартин и Квинтин были где-то поблизости, но не смогли найти станцию; как только они вернулись, Джино, Фредди и Джон Раймил пустились в путь, имея с собой самые совершенные навигационные приборы, и добрались до меня из Базового лагеря за пятнадцать дней. По их словам, дорога великолепная, и я смогу ехать весь обратный путь. Услышав это, я почувствовал невероятное облегчение, так как при моей слабости я не был в состоянии идти пешком или на лыжах. Вскоре Джино пробил дыру в крыше, и я увидел ослепительный солнечный свет и голубое небо; свет слепил меня даже сквозь темные защитные очки. Мгновение спустя они спрыгнули в дыру, и мы пожимали друг другу руки и благодарили бога за то, что все кончилось благополучно. Они рассказали мне о многих полетах, совершенных зимой для поисков станции, и об авариях самолетов, о трудности передвижения на нартах вдоль побережья из-за полыней, об ужасных ураганах, отличавшихся в этом году никогда прежде невиданной силой и делавших невозможным путешествие зимой, о том, что Уэйджер чуть не погиб, провалившись в трещину, о том, как Д'Ату повредило руку пропеллером самолета, о том, что Б. и Р. поженились и уехали в Америку, о дружелюбном отношении эскимосов...

Они вытащили меня через крышу, и я почувствовал себя очень ослабевшим после того, как почти два месяца провел погребенный под снегом. Все же я смог медленно двинуться на лыжах к лагерю, но на половине пути меня встретил Джон с нартами, и дальше я ехал. Все было.так хорошо, что казалось неправдоподобным. Снова очутиться в сухой теплой палатке, где ревет примус, полно еды и света. Оказалось, что я смог съесть лишь очень мало, и я не пытался заставлять себя. Я находился и все еще нахожусь в состоянии невероятного блаженства. Подумать только, что моя вера в божье милосердие так чудесно оправдалась и что теперь я с комфортом еду на нартах теплым ранним летом и возвращаюсь к добрым друзьям, которых мог никогда больше не увидеть, а затем позже летом я поплыву на юг и снова увижу У. и всех родных. Всю прошлую ночь я не в состоянии был заснуть от возбуждения. Утром, поев настоящей горячей овсянки, мы уложились и двинулись на нартах к станции, чтобы забрать все ценное.

У меня разрывалось сердце при виде того количества продовольствия, которое мы выкидывали, так как Джино и его спутники привезли пятинедельный запас, а мы рассчитывали добраться назад за восемь или десять дней. Каково мне было смотреть, как они сожгли бидон керосина - бидон, за который днем раньше я отдал бы целое состояние. Стоит чудесный ясный безоблачный день, и солнце припекает. Я удобно устроился на спальных мешках и пишу в то время, как нарты плавно скользят по снегу. Один человек идет впереди, прокладывая путь, а с последних нарт берут компасом направление на него, контролируя курс. Все флаги засыпаны снегом, так что руководствоваться можно только компасом. Это очень напоминает плавание по мертвому белому морю. Нас окружает плоский горизонт, и взору не на чем остановиться, кроме слепящего белого снега и ярко-синего неба. Мы захватили со станции "Ледниковый щит" столько добра, сколько могли увезти, не слишком обременяя себя. Конечно, многое пришлось оставить - книги, одежду и т. д. Но ничего нельзя поделать, так как мы хотим двигаться как можно скорей, а у нас большой запас корма для собак, который мы не можем позволить себе выбросить.

Хотя зимние работы были почти полностью сорваны из-за непогоды, а полет в Канаду не состоялся вследствие поломки "мотыльков", все же неутомимый Джино имел наготове множество других планов. В настоящее время Стев и Уэйджер в сопровождении дока пытаются взойти на гору "Форель". Затем, когда мы вернемся, партия во главе с Джеми поедет на нартах в Юлианехоб. Кроме этого, Джон и Фредди совершат переход в Хольстейнборг и, наконец, Джино, Лемон и еще кто-нибудь отправятся к югу вокруг мыса Фарвель до Юлианехоба и сделают съемку побережья. С меня было уже достаточно как путешествий на нартах по ледниковым щитам, так и плаваний по морю.

Трудно выразить словами то восхитительное чувство, какое я испытывал, расставшись со своей темницей под снегом, и не во сне, а наяву двигаясь домой...

Эскимосские собаки не лают. Подобно прочим собакам, они начинают с взволнованных, сердитых, угрожающих звуков, а затем для большей выразительности переходят на вой - пронзительный, дикий, заливистый, нечто вроде собачьего фальцета или, для людей, одаренных сильным воображением, аккомпанемента к неуловимой музыке северного сияния. Вой такой заразительный, что все собаки в радиусе до двух километров обязательно присоединятся к нему, такой громкий и продолжительный, что барабанные перепонки чуть не лопаются, а нервы напрягаются до предела.

Приветствуемые подобным хором, Уоткинс, Чепмен, Рай- мил и Курто вошли в барак Базового лагеря в четыре часа утра во вторник 12 мая. Джино был, как всегда, гладко причесан и выбрит; у Курто волосы свисали до плеч и борода спускалась на грудь, как у какого-то ветхозаветного отшельника-пророка.

При первых же звуках мы все вскочили с коек, в том числе Аренберг и два человека из его экипажа, ночевавшие вместе с нами. Аренберг после смелого перелета добравшийся до нас, четыре дня назад вылетал с Д'Атом внутрь страны и видел партию, двигавшуюся на лыжах за нартами, так что мы уже были подготовлены. Но это не уменьшило теплоты и волнения нашей встречи.

Позже, когда Курто помылся, побрился и послал радиограмму домой, он вышел со мной пострелять белых куропаток на обед. Мы карабкались по черным горам, сдерживающим Ледниковый щит.