Неведомая земля

Неведомая земля

Острова С. С. Каменева. В тумане. Зимовщики северной-группа Ушакова. В обход северной земли с севера. 81 °28' северной широты. Айсберги. Полярный день. В ледяных полях. Аврал. Борьба со льдами. Снова медведи. Вырвались. К устью Лены.

Прошли мимо каких-то неизвестных, не обозначенных на карте скалистых островов, спрятанных в тумане. Это открытие. Новые острова! Новые земли!..

Как просто делаются открытия!

Жаль, что нет времени на остановку и исследование островов. Сообщили координаты "Русанову". На обратном пути он займется изучением и нанесением на карту открытых земель.

Густой туман окутал корабль, скрыв в своих изменчивых волнах очертания земли. Изредка показываются и снова исчезают низкие земляные берега. Своими покатыми, унылыми склонами они едва выступают над водой. Это и есть суровая Северная Земля, самая обширная из островов советского сектора Арктики, лежащих на широте 80°.

Года два назад она была совершенно не обследована и неизвестна. И открыта она совсем недавно - гидрографической экспедицией на судах "Таймыр" и "Вайгач", отправившихся из Владивостока через Берингов пролив по Северному морскому пути. Это было в 1913 году.

"Таймыр" и "Вайгач", двигаясь с востока, 1 сентября достигли мыса Челюскин. Встреченный здесь сплошной лед заставил суда повернуть на север, изыскивая возможность обогнуть непроходимую ледовую полосу,

2 сентября экспедиция увидела на своем пути низменный остров, названный впоследствии Малым Таймыром. Двигаясь дальше на север, корабли встретили айсберги. О наличии в этих местах какой-либо земли не предполагали. И в то же время трудно было поверить в то, что айсберги оторвались от ледников Новой Земли или Земли Франца-Иосифа и принесены сюда течениями с запада.

Айсбергов было замечено много - около двадцати. Двигаясь дальше на север, суда 3 сентября неожиданно встретили землю. Участник экспедиции доктор Старокадомский так рассказывает об этом событии:

"3 сентября, рано утром, справа были замечены очертания берега, на этот раз высокого. Вскоре туман начал подниматься, и шедшие к новым, неизвестным берегам ледоколы увидели широко раскинувшуюся, покрытую изрядно высокими горами землю".

"Вайгач" остановился и занялся астрономическими наблюдениями, а "Таймыр" пошел дальше на север, чтобы нанести берега на карту и определить северную границу земли.

"Вайгач" скоро присоединился к "Таймыру", и они вместе продвинулись до 81° северной широты. Льды не пустили корабли дальше на север, и они повернули снова на юг, не дойдя до северной оконечности земли. Вскоре ледоколы снова достигли невзломанных льдов мыса Челюскин и после долгих попыток пробиться вынуждены были повернуть назад и возвратиться во Владивосток. В этом году Северный морской путь Вилькицким не был пройден.

Два года назад на картах мира Северная Земля была обозначена белым пятном с едва намеченными очертаниями южного и части восточных берегов.

С момента открытия и до 1930 года она оставалась неисследованной. Никто из людей на нее не ступал.

Арктический институт СССР включил в свой план изучение этой земли. Летом 1930 года на ледоколе "Седов" к западным берегам Северной Земли отправилась экспедиция, рассчитывавшая устроить там полярную станцию.

Каменный гурий на мысе Челюскин

Во главе экспедиции стоял наш начальник Отто Юльевич Шмидт. С ним были профессор Визе, Громов, Муханов, Новицкий и другие участники нынешнего похода. Капитаном ледокола был, как и сейчас, Воронин. Большая часть нашего экипажа плавала на "Седове".

На борту ледокола находились также зимовщики той станции, которая должна была строиться на Северной Земле. Это были начальник зимовки Г. А. Ушаков, геолог Н. Н. Урванцев, радист В. В. Ходов и зверобой - охотник С. П. Журавлев. Зимовщики должны были остаться на Северной Земле на два года и проделать большую работу по всестороннему ее изучению. Но к самой земле ледокол не подошел из-за тяжелых льдов.

Продвигаясь к северу, "Седов" 24 августа стал на якорь у группы небольших островов, расположенных в нескольких десятках километров от земли. Эти острова были названы в честь председателя Арктической комиссии при СНК СССР островами С. С. Каменева.

На одном из них - острове Домашнем - была произведена высадка зимовщиков. Для них построили небольшой домик, установили радиостанцию и выгрузили запас продовольствия и топлива.

"Седов" далее сделал попытку продвинуться на север, достиг 80° 58' северной широты, открыл остров, впоследствии названный островом Шмидта, и вернулся, с трудом пробиваясь через льды, в Архангельск.

Съемки на льду

Прошло два года. Мы снова подходим к Северной Земле. "Русанов" доставляет новых зимовщиков на смену группе Ушакова.

Нам везет! Там, где в позапрошлом году "Седов" боролся с тяжелыми льдами, "Сибиряков" идет по чистой воде. Если бы не сплошной туман, мы были бы уже на месте.

Все с нетерпением ждут встречи. Особенно ждут ее те участники нашей экспедиции, которые два года назад дали обязательство Ушакову, Урванцеву, Ходову и Журавлеву, что придут за ними с новой сменой.

Тесное помещение судовой радиорубки битком набито людьми, с затаенным дыханием слушающими разговор по радиотелефону между Шмидтом и Ушаковым.

Шмидт держит в руке маленький рупор микрофона и, поднося его к самому рту, четко говорит:

- Георгий Алексеевич! Георгий Алексеевич! Туман задерживает наше продвижение. Мы идем ощупью, выпустив якорь, чтобы не напороться на мель или камни. Мы скоро будем у вас. Хороша ли слышимость? Отвечайте! Переходим на прием!

Голос Ушакова Отто Юльевич слышал последний раз два года назад.

У борта зажатого льдами корабля

Невольно все взгляды обращаются к черному блину репродуктора "Рекорд", прикрепленному к стене над столом радиста. Искаженный, хриплый голос отвечает:

- Слышно хорошо. Ждем с нетерпением!

- Слышите ли наши гудки? - спрашивает Шмидт.

- Гудки не слышны!

С редкими перерывами протяжно ревет мощный гудок. Его басовитый голос заставляет дрожать до боли барабанные перепонки. Капитан Воронин - опытный полярник - считает, что мы находимся совсем близко от острова. Проклятый туман!

Серые полосы тумана густыми мокрыми облаками бродят вокруг судна, все время меняя свои очертания. Палуба, реллинги, одежда - все влажное, липкое. Изредка на мгновение завесы тумана расходятся в стороны, и тогда справа видна черная земля.

Идем медленно, чуть продвигаясь вперед.

Со всех четырех этажей палубных надстроек десятки глаз стараются пробуравить молочную завесу тумана. Люди облепили спардек, мостик и наблюдательную вышку. Надрывается гудок, исходя молочно-белым паром, сейчас же сливающимся с туманом.

Бинокли, включая сорокакратный цейс "пушку", шарят кругом. Наконец в тихом напряжении ожидания, в перерыве между двумя воплями гудка, раздается сверху крик дежурного штурмана:

- Мачта радиостанции показалась!

Обколка корпуса ледокола

Как ни всматриваюсь, ничего не вижу. Кругом все тот же непроницаемый туман.

- Возьми глубинку-то! - командует капитан.

- Есть глубинка!

С тихим всплеском летит в воду лот, увлекая за собой веревку, украшенную пестрыми тряпочками, отмечающими глубину.

Уже мелко. Сейчас станем на якорь. Свисток капитана, и на полубак к якорной лебедке бегут штурман и боцман.

- Отдать якорь!

- Есть отдать якорь!

Два удара ломом - и, с грохотом разматываясь, якорная цепь падает вниз.

Пока не разойдется туман, ближе не подойдем. "Русанов" только что сообщил, что он попал на мелкое место, идет все время, как и мы, с выпущенным якорем. Сильный туман. Около нас предполагает быть не раньше чем через двадцать четыре часа.

Значит, мы скоро увидим зимовщиков. Шмидт честно выполняет свое обязательство встретить их через два года первым.

По-прежнему ревет гудок. Снова Шмидт спрашивает по телефону:

- Слышите гудок?

И опять тот же ответ:

- Гудка не слышим!

Странно! Туман уменьшился. Уже можно различить близкий берег. Капитан ловко подвел к нему судно, как будто шел по точной карте. Кажется, пустяки добраться до берега на моторке. За бугром, слева, видна макушка радиомачты. Спрашиваю капитана:

- Разрешите на моторке пойти к зимовью, чтобы заснять встречу с зимовщиками?

Капитан категорически отказывает:

- Нельзя. Никого в воду не спущу. В любую минуту может снова накрыть туман. Тогда не сыщешь. Унесет на лодке к черту на рога!

Жалко. Ну что ж, придется подождать. Сегодняшнюю ночь, наверно, никто спать не ляжет. В любой момент ветер может перемениться и разогнать туман. Тогда мы пойдем к станции.

Пока что нас зовут на общесудовое собрание. В кают-компании твиндека полно людей. Накурено. Дым ходит сизыми облаками, как туман над Северной Землей. Собрались все, кроме стоящих на вахте.

Докладчик - Шмидт. Он говорит о целях и задачах нашей экспедиции, снова напоминая о II Международном полярном годе. Все внимательно слушают своего руководителя.

За основным вопросом идут "текущие дела": тут и работа судкома, и ремонт бани, и решение проблемы недостающих вилок. Одним словом, все, как на обычном собрании на Большой земле.

В момент жаркого спора о нехватке вилок в матросском кубрике вбегает вахтенный матрос:

- С берега шлюпка идет!

Все вскакивают. Председательствующий секретарь партячейки матрос Адаев, схватив в охапку бумаги со стола, на ходу кричит:

- Заседание прерывается на неопределенное время, до прибытия зимовщиков! Следующий вопрос - доклад товарища Ушакова!

Последнюю фразу Адаев уже кричит, взбегая вместе с матросами и учеными по трапу на палубу.

- Смотрите! Смотрите! Едут!

Вдали видна маленькая шлюпка с прицепным мотором. На корме плещется красный флажок. Лодка как бы перепрыгивает с волны на волну, высоко задирая нос.

- Все четверо!

- Гляди, вон на носу, в очках, Ушаков - начальник станции!

- А вот сзади, высокий, Урванцев, геолог!

- Журавлев, здорово!

- Привет самому северному комсомольцу Ходову!

Лодка начинает описывать круг, подходя к ледоколу. Надо иметь острые глаза моряка, чтобы разобрать и различить людей, находящихся в лодке, идущей в тумане.

Все громче доносится захлебывающееся тарахтение прицепного руль-мотора. Спущен парадный трап. Все население ледокола тесной толпой сгрудилось на спардеке. Каждый хочет первым пожать руку отважным зимовщикам, два года не видавшим людей.

Протяжно, торжественно гудит гудок. Подхваченные ветром, мечутся сигнальные флаги, украшающие мачты. Они выброшены для приветствия зимовщиков.

- Встретим наших друзей потеплее,- говорит Отто Юльевич, и громкое "ура" встречает лодку, осторожно подведенную к трапу.

Рыжеусый человек - охотник Журавлев - заботливо вытаскивает из уключин весла и укладывает их на дно. Ушаков выпрыгивает на площадку трапа. За ним идут Урванцев, Ходов и последним хозяйственный Журавлев.

Все люди в черных кожаных пальто и теплых шапках. Они выглядят весело и бодро. Все чисто выбриты. Никаких полярных бород, никаких невероятных костюмов.

Мне почему-то особенно бросаются в глаза желтые краги и ботинки на ногах Ушакова. Вот как он выглядит- джек-лондонский "настоящий человек" Севера - Георгий Алексеевич Ушаков, подлинный герой Советской Арктики.

Среднего роста, лысоватый, с твердым взглядом темных глаз, с подстриженными небольшими усами, он ничем внешне не выделяется из сотен тысяч людей, руководящих работой доменных цехов, совхозов, железных дорог, учреждений...

Амурский казак по происхождению, партизан, боец Красной Армии, коммунист, деревенский избач в подполье, студент университета, сотрудник Госторга во Владивостоке, он добровольно вызвался ехать на неизвестный и далекий остров Врангеля. Это было в 1926 году, когда правительство посылало экспедицию для заселения острова с целью окончательного закрепления его за Страной Советов.

Назначенный начальником острова, Ушаков пробыл на нем три года, проделал огромную работу, построил станцию, укрепил ее, заслужив любовь и уважение со стороны переселенцев, не только русских, но чукчей и эскимосов. Северяне увидели в нем не "чечако" - новичка, а настоящего человека, личным примером увлекающего всех в повседневной суровой жизни и находчивого в тяжелые моменты, которые приходилось переживать первым зимовщикам.

За свою работу Г. А. Ушаков был награжден орденом Трудового Красного Знамени. По возвращении с острова Врангеля Ушаков недолго усидел на Большой земле. Его снова потянуло на Север, и он в 1930 году с тремя товарищами на два года ушел на Северную Землю, чтобы исследовать острова, отвоеванные у Арктики для нужд нашего социалистического строительства.

Его спутники - инженер-геолог Урванцев, радист Ходов и охотник Журавлев - также внешне ничем особенно не отличаются. Урванцев - известный северный геолог. Его имя встречается почти во всех серьезных трудах о Севере.

Ушаков, поднявшись на верхнюю площадку, хотел что-то сказать, но его голос утонул в громовом "ура" сибиряковцев.

Шмидт шагнул навстречу Ушакову. Протянутые руки соединились, и полярники обняли друг друга и поцеловались.

Как только Шмидт отпустил Ушакова, его схватили остальные старые друзья, пожимая руки, обнимая и поздравляя с удачной зимовкой. Шмидт расцеловался и с другими зимовщиками. Скромный Ходов почему-то смутился и покраснел.

На спардеке поднялась дикая толчея. Каждому хотелось сказать хоть несколько слов зимовщикам. Их бы окончательно истерзали, если бы Шмидт не увел их в кают-компанию.

Вся процедура встречи, торжественной в своей простоте, была заснята нами на пленку, несмотря на совершенно невероятные световые условия - в тумане, в двенадцать часов ночи, при тусклом свете незаходящего полярного солнца, скрытого густыми облаками. В нашем съемочном журнале я записал:

"Сцена встречи зимовщиков Северной. Условия съемки: очень пасмурно, время 0 час. 00 мин. 14 августа 1932 года".

Оператор Трояновский побежал проявлять пробы. Надо было проверить результаты столь необычной съемки.

Зимовщики ужинали в кают-компании наверху.

Через полчаса раздался голос Адаева:

- Товарищи! Все в кают-компанию в твиндек! Заседание продолжается. Доклад будут делать Ушаков и Урванцев. После собрания товарищеский чай с нашими гостями.

Трояновский вылезает с пробами из лаборатории. Пробы хорошие. Съемка удалась. Снова идем вниз.

Наш корабль - самая крупная советская станция на широте 80°. Сейчас она пополнилась всем населением Северной Земли.

Рассаживаемся на скамейках, на стульях и прямо на полу. Тесно, и приходится, открыв двери в каютах, располагаться на койках. Пока собирается народ, Шмидт с Ушаковым и Урванцевым рассматривают карту Северной Земли, составленную в Ленинграде по данным, полученным по радио.

- Этот залив показан неправильно. Линия берега идет так, затем сворачивает на восток. Эту карту придется теперь переделывать заново.

Адаев звонит в колокольчик:

- Собрание продолжается!

Полная тишина.

- Слово имеет начальник Северной Земли Георгий Алексеевич Ушаков.

- Просим! Просим!

Аплодисменты.

Говорит Ушаков. Он говорит тихим, спокойным голосом, быстро и четко.

Полная тишина. Слышно каждое слово. Часть стола занята целым пресс-бюро. Спецкоры "Известий", "Комсомольской правды", "Вечерней Москвы" и других газет вооружились огромными блокнотами и решили записывать подробно весь доклад, зная, с каким интересом прочтут на материке каждое слово Ушакова.

Скупые и сжатые фразы рисуют картину огромной героической работы, проделанной за два долгих года зимовщиками, жителями "последних параллелей".

"Двадцать первого августа 1930 года,- начал свой рассказ Ушаков,- "Седов" высадил нас на один из островов С. С. Каменева, в сорока пяти километрах от Северной Земли. Построив нам зимовье и установив радиомачту, экспедиция ушла. Долгое время мы считали, что находимся от Северной Земли километрах в семидесяти...

Кругом все было подо льдом, и разобраться точно, где начинается земля, а где вода, было невозможно. Работу по исследованию территории архипелага мы начали с организации продовольственных депо. Имея их, можно было спокойнее двигаться в глубь страны. Создание депо осложнялось тем, что мы не знали местных условий и не могли предположить, на какие расстояния нам придется продвигаться.

В октябре мы выступили в первую санную разведку на собаках. Пройдя триста километров по берегу Северной Земли, мы достигли мыса, который назвали мысом Серпа и Молота. Наименование закрепили установкой советского флага.

Здесь же мы решили устроить первое депо. Началась полярная ночь. Приходилось работать в полной темноте. Изредка светила луна.

Двигаться на собаках, везущих тяжело нагруженные сани, было очень трудно. Идти вперед приходилось чуть ли не на ощупь. Особенно темно было в середине зимы. Мешала не только темнота, мешал и снег. В феврале из-за сильного снегопада почти совсем не работали. К марту эта работа была выполнена.

Окончив подготовку депо, мы выступили в первую поездку. Двинулись по проливу, разделяющему два огромных острова Северной Земли - Комсомолец и Октябрьской Революции. Прошли по этому проливу двести пятьдесят километров, дав ему название пролив Красной Армии.

Густые туманы ползли над проливом, затрудняя продвижение. Мы шли среди гигантских торосов, навороченных на нашем пути глетчерами острова Комсомолец. Приходилось плутать между ними, часами искать дорогу вперед. Так мы дошли до северной оконечности острова Комсомолец. Дальше пошли на восток, к заливу Матусевича, чтобы достичь мыса Берга и астрономического пункта, установленного ранее гидрографической экспедицией Вилькицкого, обследовавшей восточный берег Северной Земли. На мысе Берга было устроено третье по счету основное депо. Этим закончились подготовительные работы первого года жизни на Северной Земле. Мы вернулись к себе на станцию.

В первый поход ходили я, мой заместитель геолог Урванцев и охотник Журавлев. На станции в совершенном одиночестве оставался радист Ходов.

После передышки, необходимой собакам, мы двинулись снова - я, Урванцев и Журавлев. Ходов, связанный с радио, опять остался один в нашем домике. За тридцать пять дней похода мы обследовали весь северный остров Комсомолец. Здесь нам снова мешали туманы, затрудняя съемки, на которые должна была опираться вся работа. Удачно окончив и этот поход, мы дали двухдневную передышку собакам и ушли исследовать центральный остров Октябрьской Революции.

В походе мы сделали открытие, что залив Шокальского на самом деле не залив, а довольно широкий, возможный для судоходства пролив, отделяющий остров Октябрьской Революции от расположенного южнее острова, названного нами Большевик. Достигнув снова мыса Берга, мы разбились на две группы. В одной были я и Урванцев, вторая состояла только из охотника Журавлева, который отправился за коллекциями, собранными нами и оставленными в условленном месте. Начавшаяся распутица усложнила работу. Мы ее ждали и предвидели, но не думали, что она может принять такой огромный размах. До пролива Шокальского мы добрались благополучно, но дальше идти было очень трудно. Двадцатого июня под снегом появилась вода. Мы буквально начали тонуть вместе с собаками и санями.

Двести пятьдесят километров, которые при хорошей погоде мы прошли бы шутя в десять-пятнадцать дней, отняли у нас целый месяц. По льду, залитому водой, мы плыли, а не шли. Нередко собаки всплывали. Особенно тяжело было у юго-западного берега острова Октябрьской Революции.

Однажды, когда мы шли проливом по грядам торосов, ветер внезапно переменился. Нас окружило водой. С трудом нам удалось пробиться к берегу. Были моменты, когда мы отсиживались на льдах по два, по три дня, окруженные со всех сторон водой, ожидая ее спада. Продукты и корм для собак кончались. Двигаться становилось все труднее. Измученные вконец собаки сбивали себе ноги до того, что наружу показывались кости. Некоторых даже приходилось везти на санях, так как сами они уже не могли двигаться. Если бы собаки сдохли, было бы еще хуже - мы лишились бы своего ездового состава. Мы делились своим пайком с собаками, питаясь маленькими порциями шоколада. Вскоре нам посчастливилось убить нескольких медведей и этим пополнить запас продовольствия, подкормить собак и себя.

Двадцатого июня мы вернулись на станцию. Поездки дали интереснейший материал. Мы собрали большие коллекции. Побывали в таких местах, которые еще никогда не посещал человек, обследовали их и засняли. Особенно интересными оказались материалы по геологии, собранные геологом Урванцевым.

За первый год нашего пребывания на Северной Земле нами сделано тысяча пятьсот километров маршрутной съемки, охватившей площадь в двадцать пять тысяч квадратных километров. Дальнейшее время мы посвятили подготовке ко второй зимовке. Перед нами стояла задача обеспечить собачье стадо кормами. Этого можно было достичь только охотой. Охота около станции была невозможна. Припайный лед долгое время стоял у берегов. Поэтому охотничий лагерь пришлось вынести на пятнадцать километров на запад, к воде, где не было припая. Охота пошла хорошо. Мы успешно били морского зверя и белых медведей. Запасы пополнялись. Все складывалось прекрасно.

Но однажды поднялся сильный шторм. Буря унесла и смыла в море все заготовленное мясо и часть имущества. Мы беспокоились даже за самую станцию - настолько силен был ураган. Снова пришлось заготовлять мясо. Нам повезло - пошла огромными стадами белуха; мы набили ее в достаточном количестве и сделали нужные запасы.

Вторую зиму посвятили обработке материалов первого года работы. О ходе этих исследований мы передавали по радио в Арктический институт. Подготовку к следующему сезону начали в феврале. Первую продовольственную базу устроили на острове Большевик, в трехстах километрах от станции. Кроме этого были созданы и другие опорные пункты.

В одну из поездок нас застигла сильная метель. Пришлось трое суток отсиживаться в промерзшей палатке. Температура скакала от минус семи до минус сорока трех градусов. Рыхлый снег не давал возможности двигаться вперед. Вынуждены были бросить груз и вернуться на базу с тем, чтобы потом снова отправиться за грузом.

Закончив эти работы, мы с Урванцевым вышли по маршруту и в сорок пять дней сделали тысячу двести пятьдесят километров, полностью засняв остров Большевик. В этом маршруте мы проделали всю работу по съемке острова, произвели геологическое обследование, сделали интересные наблюдения над льдами, собрали коллекции. В двух километрах от мыса Неупокоева неожиданно увидали открытую воду. Это было в двадцатых числах апреля - слишком рано для этих мест. Вода доходила до самого мыса Челюскин на материке.

Затем, исследуя южный берег острова Комсомолец, мы открыли новый остров меньшего размера, которому дали имя Пионер. Радист Ходов во время наших разъездов вел все работы и метеонаблюдения на станции, передавал сводки по радио и давал нам сигналы, необходимые для работ.

Вот, товарищи, в кратких словах результаты нашей работы за два года пребывания на Северной Земле. Товарищ Урванцев расскажет о геологической работе и о том, чего я не досказал".

Ушаков сел. Напряженное внимание замершей кают-компании взорвалось бешеными аплодисментами, стихшими мгновенно, как только встал Урванцев.

Спутник Ушакова во всех его работах, высокий, худощавый человек, вытер платком пенсне и медленно начал говорить - продолжая и дополняя рассказ Ушакова.

"Изучение Северной Земли - сложная задача. Выполненная работа дает обширный материал для знакомства с этой страной.

Первое, что было сделано нами, - произведена съемка всего архипелага Северной Земли с составлением карт в масштабе семь с половиной километров в сантиметре и в иных масштабах. Составлены другие специальные карты. Второе - детально изучено геологическое строение земли. Составлены геологический разрез и геологическая карта. Третье - установлено семнадцать опорных астрономических пунктов, причем пятнадцать из них сверены по радио. Определены элементы земного магнетизма. Найдены магнитные аномалии. Кроме геологических работ произведен сбор ботанико-зоологических коллекций, дающих полное представление о флоре и фауне всего архипелага. Проведены наблюдения над льдами, приливами и отливами, аэрологические и прочие наблюдения. Общие результаты работ в области геологии и полезных ископаемых дали интереснейший материал.

Геологическое строение Северной Земли,- заканчивает Урванцев,- чрезвычайно сложно и проливает свет на геологическое строение северной части Таймырского полуострова. Пробы, собранные в большом количестве, мы не могли сами анализировать из-за отсутствия специальной лаборатории. Они будут изучены в центре и дадут новые важнейшие данные. Земля таит огромнейшие запасы руды, по-видимому, доступные для разработки. При известных условиях здесь может быть создана горнодобывающая промышленность, которая даст широкие возможности развития, нашему Северу. На этом, товарищи, я заканчиваю свое сообщение".

Снова аплодисменты прокатываются грохотом по низкому помещению кают-компании.

Наперебой сыплются вопросы:

- Сколько всего прошли километров?

- Были ли больные?

- Как поддерживалась радиосвязь?

- Верно ли, что вами за два года убито сто семь белых медведей?

- Были ли случаи обмораживания?

Ушаков и Урванцев у стола президиума отвечают на вопросы. Порядок собрания нарушен - все столпились у стола и обступили зимовщиков.

С заключительным словом после перерыва выступил Шмидт. Он говорил немного, но в его словах сказались теплота и внимание, с которыми он сам и все мы относимся к этой скромной четверке, проделавшей поистине героическую работу по освоению советского Севера.

Собрание закрывается. Все встаем. Под аккомпанемент пианино поем "Интернационал", пусть немного нескладно, но торжественно и искренне. Буфетчики тащат в кают-компанию огромные медные чайники. Начинается товарищеский чай, на котором отсутствуют только корреспонденты. Они сочиняют многословные телеграммы, которые сегодня же полетят по эфиру на приемные антенны Большой земли.

Ночь проходит, но никто не думает о сне.

Один из зимовщиков, став на полчаса лоцманом, осторожно вводит ледокол в бухту. Туман развеялся, и станция видна как на ладони.

Высокий каменистый берег острова круто обрывается в море, а в одном месте, несколько выступая из воды, становится низким и плоским. Кое-где он покрыт бурым, смешанным с галькой старым льдом.

Ледокол бросает якорь, и сразу между ним и берегом создается подобие регулярного "дачного" сообщения. Все время взад и вперед бегают две моторки, перевозя людей и выгружая бидоны с бензином для будущей самолетной базы.

Начинает светать. Киногруппа съезжает на берег.

Навстречу нам молча, без обычного лая, мчится целая свора мохнатых, широколобых и толстомордых псов самой свирепой наружности. Невольно ожидаем нападения. Кто знает, как примут непрошеных гостей хранители берега? Псы налетают на нас стаей, бросаются и... лезут лапами на грудь, царапая кожаные пальто.

Псы ласково трутся о наши ноги, сопровождая нас к станции. Они рычат и повизгивают. Северные собаки редко лают.

Подходим к домику. Дорогу нам преграждают груды мяса и кучи сала. Это туши морских зайцев, набитых для прокорма собак. Среди туш бродят сытые псы: они в отпуске, на отдыхе. Тут же горы пустых консервных банок, разломанные ящики.

Деревянный домик украшен флюгером. Над домиком высится мачта радио. Вторая мачта, замеченная штурманом в тумане, установлена на каменном барьере наверху. В стороне будка - метеорологическая станция. Отдельно - крохотное сооружение для наблюдений над земным магнетизмом. Около "главного дома", за дощатым забором - сарайчики для имущества. Главнейшая часть имущества - ящики с консервами и продуктами - стоит горой у входа. Запоры здесь не нужны, хотя воры и существуют. Полярные воры - белые медведи. Они нередко разворовывают склады. Но это обычно бывает зимой.

История Арктики знает не один случай, когда медведи ломали ящики и пожирали продукты. Один такой вор был найден мертвым около ящика с чаем. Вскрытие туши показало, что желудок "бандита" был плотно набит чаем.

На деревянных козлах развешены пять медвежьих шкур - трофеи последней охоты. Шкуры с номерами 103 - 107. Остальные уже упакованы в тюки. Рядом с медвежьими шкурами сушится какая-то совершенно невероятной толщины кожа. Это шкура моржа, ее с трудом пробивает пуля трехлинейки.

Около радиомачты сидит довольно большой медвежонок, привязанный на длинную веревку. При нашем приближении медвежонок, со злобным рычанием посматривая на нас маленькими злыми глазками, натягивает веревку и погружается в воду.

Входим в помещение станции. Сначала темные сени. На полу, свернувшись пушистыми клубочками, спят семеро щенят. При нашем появлении они лениво поднимают сонные морды и неуклюже валятся обратно, не обращая внимания на "чужих".

У стены лежат ящики с патронами, собачья сбруя, какие-то приборы и меховая зимняя одежда. Из сеней переходим в крохотную кухоньку с огромной печью. Здесь вкусно пахнет свежеиспеченным хлебом. Стол чисто вымыт и выскоблен ножом. Легкая деревянная перегородка отделяет кухню от радиорубки. Радиорубка такая, что в ней едва повернется один человек. Все помещение занято приборами, оплетено проводами - тут и передатчик радиотелеграфа, и радиотелефон, и пеленгатор.

Наконец попадаем в последнюю, "самую большую" комнату. Это и столовая, и гостиная, и кабинет, и спальня. К стенам прикреплены две двухъярусные корабельные койки. Как раз на четверых - в гости сюда никто не придет.

Два деревянных стола - один обеденный и один исполняющий обязанности письменного. На обеденном - краюха хлеба, пустые консервные банки, плитка шоколада. На письменном - ворох бумаги, книги, чернильный прибор. Книги заполняют полки у стены, лежат на подоконнике и вылезают из ящика, спрятанного под столом. Тут и классики, и научная литература, и беллетристика. На корешках номерки, как в настоящей библиотеке. Бросаются в глаза своими ровными переплетами сочинения Ленина, Маркса, Энгельса.

По стенам развешано оружие и большие охотничьи ножи. Вдоль печки тянется планка, на которой обычно просушивается одежда. Сейчас на ней висят широкие пояса с ножами - непременный аксессуар полярного костюма.

Пол чисто выметен. У печки лежит большой пес, который сразу встает и рычит, как только в дверь влезают пушистые шарики щенков. По-видимому, на его обязанности лежит воспитание молодняка. Он не должен впускать щенят в жилое помещение во избежание загрязнения пола.

Странным диссонансом в суровой обстановке жилища кажется матовый абажур потолочной электрической лампы.

- Разве у вас есть электричество?

Вопрос задан не столько из любопытства, сколько из удивления. Ясно что электричество есть, раз висит лампа. Не для красоты же она!

Журавлев поясняет:

- Да, своя станция. Она дает ток для радио и для освещения. Во время полярной ночи работаем со всеми удобствами.

В дверь вваливается свора псов. Они ластятся к Журавлеву, с любовью похлопывающему их по толстым шеям. Спрашиваю:

- В помещение псам вход разрешен? Блох не боитесь?

Журавлев живо ко мне оборачивается. Он возмущен.

- Блох? Руку готов дать на отсечение тому, кто найдет у моих собак хоть одну блоху!

Псы ласково вынюхивают наши кожаные костюмы, аппетитно пахнущие медвежьим салом. Журавлев демонстрирует нам свой молодняк - собак, родившихся на Северной Земле. Каждый из псов, и старых и молодых, имеет свое имя. Характер каждого известен. Привычки, работоспособность - все изучено.

За два часа пребывания на острове полностью заснимаем все, что нами намечено по плану. Потом на моторке мчимся к кораблю и приступаем к съемкам с участием зимовщиков. По нашему сценарию нам надо заснять зимовщиков и на корабле, и на берегу.

Покончив со съемками на ледоколе и собрав группу желающих, которых оказывается достаточное количество, снова едем на берег и работаем подряд несколько часов. Нам везет - выгрузка бензина несколько затянулась, и это дает нам возможность, не комкая, снять все, что надо.

"Русанов" до сих пор блуждает где-то в тумане и никак не может добраться до станции. Шмидт говорит, что решено не ждать его и уходить, как только кончится выгрузка. Выход намечен в пять часов.

Дальше мы пойдем на восток, к Берингову проливу, новым, неизвестным еще путем. Решено обойти Северную Землю с севера.

Пролив, отделяющий материк от Северной Земли, более или менее известен - им проходили и Норденшельд, и Вилькицкий, и Амундсен. Пролив Красной Армии, разделяющий острова Северной Земли, будет изучен коллективом "Русанова" под руководством профессора Р. Л. Самойловича.

Остается третий, неизведанный путь - обход земли с севера. Кто знает, может быть, при известных условиях, когда первый и второй проливы будут забиты тяжелыми льдами, кораблям, идущим Северным морским путем, придется обходить землю с севера. Наша задача открыть и исследовать этот путь. Проходим ли он и не заперт ли вековыми льдами, упершимися вплотную в скалистый берег?

Все это покажет будущее. Плохо, что наш самолет не догнал нас у зимовья Ушакова. Теперь уже поздно. Дальше он нас не догонит. Шмидт, оставляя бензин на станции, дал распоряжение: в случае если самолет прилетит туда, направить его обратно на Большую землю. Лететь за нами вдогонку невозможно. Неизвестно, в какие льды мы попадем и найдутся ли места, пригодные для посадки самолета. Жаль! Экспедиция лишилась ледового разведчика. Для кино это тоже плохо: у нас выпадает несколько эффектнейших съемок с воздуха.

- Айсберг! Айсберг!

Федя Решетников выступает в роли экскурсовода, представляющего новые достопримечательности Арктики. Его крик собирает многих желающих полюбоваться ледяной горой, медленно плывущей навстречу нашему кораблю. Аппарат наготове. Такой кадр пропустить нельзя.

Слева от ледокола, вылезая из туманной дымки, идет навстречу огромная ледяная глыба. Она высока, площадью превышает наш ледокол раз в пятьдесят. Снизу глыба подточена волнами и изрезана глубокими зелеными пещерами.

Быстро бегу на мостик и прошу капитана подойти к айсбергу как можно ближе, чтобы мы могли заснять эту махину наиболее внушительной. Владимир Иванович машет на меня рукой и, вытирая усы, ничего не отвечает. Смысл жеста понятен: что вы, с ума сошли, что ли?

Айсберг - штука предательская. Возвышаясь на одну седьмую над водой и скрывая под ней основание в шесть раз большее, он, как говорится, "держится на честном слове". Подточенный водой, разрушающийся под влиянием ветров и течений, он в любой момент может выйти из состояния равновесия, перевернуться в воде, разбиться на части и шутя утопить то судно, которое осмелится приблизиться к нему на небольшое расстояние.

Бывали случаи, когда для выведения айсберга из' неустойчивого равновесия достаточно было колебания воздуха от выстрела.

Нам хочется во что бы то ни стало заснять айсберг в одном кадре с ледоколом. Иначе на экране не будет никакого впечатления.

Бегу к Шмидту. Прошу его помочь. Надо спустить шлюпку и разрешить нам заснять с воды айсберг и на его фоне ледокол.

Отто Юльевич приказывает спустить шлюпку и вместе с нами садится в нее. Приходится трижды обойти айсберг на моторке, для того чтобы подробно заснять его и поймать на пленку тот момент, когда из-за ледяной глыбы появится наш "Сибиряков", кажущийся рядом с айсбергом детским корабликом.

Двигаемся дальше. За первым айсбергом, вызвавшим восторг всех зрителей, идут второй, третий, десятый...

Где их родина? Их фабрикуют, вероятно, ледники Северной Земли или острова Шмидта. Он уже показался на горизонте в виде огромного белоснежного гриба, торчащего из воды своей шапкой. В 1930 году экспедиция на "Седове" открыла этот остров. Мы сейчас проходим между ним и берегом Северной Земли. Времени на его обследование нет. Это будет делом будущих экспедиций.

- Обидно вам, Отто Юльевич, - шутят Брунс и Ретовский, - неуютная земля вашим именем названа. То ли дело, открыли бы остров где-нибудь в тропиках, с пальмами, бананами... А здесь что? Сплошной лед и населения никакого. Разве что морж заглянет на минутку.

Отто Юльевич качает головой:

- Да, что поделаешь, не повезло...

Меняются вахты, бьют склянки, все новые и новые островки заносятся в судовой журнал.

81°28' северной широты...

Стоп!

Дальше на север двигаться нельзя. Мы уперлись в пак - толстый, многолетний лед. Никакой ледокол в мире не сможет сокрушить эту высокую стену старого желтого льда, круто обрывающуюся прямо в воду. Пак протянулся четкой линией, уходящей на восток, за горизонт. Нам ничего не остается, как свернуть направо и двигаться вдоль кромки на восток, огибая Северную Землю. Путь на север закрыт.

15 августа... Впервые в истории мореплавания корабль с севера огибает Северную Землю. Остается позади суровая вершина каменистого, покрытого льдами мыса - самой северной точки Северной Земли.

Идем вдоль кромки на восток. Обойдя Северную Землю, поворачиваем на юг. Мы вошли в новое море - море Лаптевых, наше четвертое море.

Чистая вода кончилась как-то незаметно. Начали попадаться отдельные льдинки, за ними маленькие поля, и вот мы идем уже через крупный битый лед, выбирая разводья и полыньи.

С каждой вахтой лед становится все гуще и гуще и начинает заметно тормозить движение. Уже не раз и не два ледокол застревал среди льдин и ему приходилось ударять по перемычкам, чтобы их разрушить и двигаться вперед.

Капитан хмурится. Впереди светлое "ледяное" небо. Признак плохой - предстоит упорная борьба со льдами. Льды все плотнее. Все чаще попадаются сплошные ледяные поля и все меньше разводий. Начинаем по-настоящему воевать со льдом.

Сегодня снова после большого перерыва встретили медведей. Нам удалось подойти совсем близко к медведице с довольно крупным медвежонком. Съемка прошла удачно. Самку убили. Малыша взяли живьем.

В неволе медвежонок нашел себе новую мамашу. Этой "мамашей" оказался механик Игнатьев. Часами просиживает он у клетки и скармливает мишке весь свой паек сгущенного молока. Медведю вкус сладкого молока пришелся по душе. Он с удовольствием облизывает палку, обмакнутую в банке с молоком, и тихо урчит. Потом повезем мишку в зоопарк. Это самый северный медведь, которого удалось взять живьем.

Вторые сутки бьемся со льдами. Кругом ни одной полыньи.

Полярное лето в разгаре. Здесь это ощущается только по не заходящему ни на минуту солнцу - днем и ночью одинаково светло. Солнце, катящееся к закату, вместо того чтобы зайти и спрятаться за горизонт, вдруг останавливается и, описав некоторую дугу, снова идет на подъем.

Первое время к этому явлению трудно привыкнуть. Солнечные лучи пробиваются в иллюминатор и мешают спать, вызывая раздражение. Мы ходим, зеваем, но никак не можем заставить себя уснуть. Все выработанные организмом привычки пошли насмарку. И хочется спать и не хочется. Приляжешь, вздремнешь и встаешь снова - не спится. Представление о времени исчезло.

День от ночи мы отличаем только едой. Если кормят - значит, день, если не кормят - ночь.

Еще больше путаницы вносят часы. Двигаясь на восток и проходя один за другим разные пояса времени, мы должны были в каждом поясе регулярно переставлять стрелки своих часов. Конечно, все забывали это делать, и сейчас у всех они идут по-разному.

Судовые хронометры показывают точное время, но они хранятся в штурманской, и сверять по ним часы канительно. Но нам еще не так плохо, как нашему петуху. Бедняга привык регулярно по утрам встречать восход солнца. А сейчас солнце не заходит и не восходит. Петух кукарекает с горя каждые полчаса. Матросы над ним издеваются: сажают его в темный трюм и потом сразу открывают люк. Увидев луч света, петух начинает неистово петь, доставляя всем огромное удовольствие.

Круглые сутки палуба полна народу. Мы впервые в настоящих льдах, и все свободные от вахт и работ часами стоят на носу, наблюдая, как форштевень крошит льды.

Лед грохочет, и разговаривать друг с другом приходится сильно повышая голос, почти крича.

Когда ледокол раскалывает и подминает под себя льдины, нередко вместе с фонтаном воды на лед вылетает сайка - мелкая рыбешка. Крупная здесь, на Севере, не водится совсем. Эту рыбешку стараются подцепить сачком наши биологи. Уже несколько штук таких рыбок сидят в банке со спиртом в лаборатории.

Сегодня на редкость хорошая погода. До восьми часов вечера было пасмурно, временами шел дождь. Сейчас небо безоблачно и чисто. Вдали на горизонте оно зеленовато-голубого оттенка, переходящего выше в чистую лазурь жаркого июльского дня средней полосы России.

Солнце ярко светит, находясь невысоко над горизонтом. Тень от ледокола ползет по льдам длинными синими мазками. Льды раскрашены всеми цветами радуги.

Справа Северная Земля. К ней вплотную подходит ледяное поле. Вдали виден белый мертвый берег, украшенный обрывками ледяных стен. Спрятав вершины в облаках, стоят покрытые снегами горы.

Ледяное поле, среди которого мы остановились, кажется беспредельным. Нет никаких намеков на разводья или трещины. Вся ледяная поверхность крепко спаяна в один массив более метра толщиной. Моряки считают этот лед десятибалльным, то есть льдом максимальной непроходимости. Это значит, что из десяти частей площади все десять заняты льдом и воды совсем нет.

Все время с мостика долетает крик:

- Прибавь пару!

И с новой силой из широкой трубы вырываются клубы густого черного дыма. Кочегары работают, не отрываясь от топок ни на секунду. О том, чтобы выскочить на воздух, выкурить папиросу, не может быть и речи.

Наверху, на мостике, капитан, не смыкая глаз, не зная отдыха, отыскивает способ выбраться из льдов.

Вахтенный штурман непрерывно всматривается в даль, ища глазами какой-нибудь намек на трещину или полынью.

- Полный назад. Прямо руля!

- Есть прямо руля!

Ледокол, вздрагивая, начинает ползти назад. Винт бешено крутится, создавая за кормой целый водоворот, бросающий и сталкивающий разбитые льдины.

- Стоп!

- Полный вперед!

Вздрагивая, ледокол на мгновение застывает, останавливается и, медленно набирая скорость, начинает двигаться вперед. Ход все увеличивается. Сомкнувшиеся было расколотые льдины со звоном и скрежетом расступаются перед кораблем, и он с размаху напирает на нетронутое ледяное поле. Стальной форштевень мягко врезается в лед, давит, крошит и распарывает его.

Но лед крепок. 2400 сил не хватает, и форштевень, не справляясь со льдом, начинает вылезать на его поверхность. Лед сразу продавливается. Около кромки он податлив, но дальше оказывается крепче. Снова стоим. Нос ледокола вылезает на поверхность поля. Видно, как иссякают его силы. Замер. Давит всем своим весом. Лед не поддается. Ледокол начинает со скрежетом сползать назад.

- Стоп!

- Полный назад!

И борьба начинается снова. Каждый такой удар ледокола, каждый его рывок продвигает корабль на полкорпуса или на три четверти вперед. Уголь сжигается без всякой нормы. Только бы пробиться. Только бы не затерло. Это слово "затерло" все время висит в воздухе.

Каждую минуту лед может сжать судно и захватить его в свои крепкие холодные объятия. Корабль станет беспомощной игрушкой ледяной стихии и накрепко вмерзнет в ледяные поля.

- Аврал! Все на лед, обкалывать! Затерло!

Так и есть. Нас затерло.

Надо вылезать вниз обкалывать пешнями лед вокруг ледокола, растаскивать льдины баграми, отпихивать шестами и освобождать ледокол от напирающих льдов.

Аврал - общая работа, обязательная для всего состава экипажа и членов экспедиции.

Тотчас же по этой команде, поднявшей всех на ноги, мы выскакиваем на палубу. С борта выставлен трап на лед. Матросы выкинули шесты, багры и пешни. Ледокол плотно засел. Лед крепко обнял стальную обшивку корабля. Только за кормой, где изо всех сил крутящийся винт ни на секунду не прекращает водоворота, видно месиво искрошенного льда.

Начинается обколка. Сколько есть пешней - все вооружаются ими. Пешни - стальные квадратные ломы, с деревянными ручками. Вдоль корпуса ледокола выдалбливается узкая полоса льда. Затем мы шестами и баграми подхватываем льдины и выпихиваем их по узкому каналу к корме ледокола.

Так продолжается до тех пор, пока борт ледокола не освобождается ото льда. Машина дает полный задний ход, и ледокол выползает из ловушки. Все работавшие бросаются на него, словно пираты "доброго старого времени", берущие богатого купца на абордаж.

Вымокшие, мы расходимся по каютам и укладываемся спать.

Я смотрю в иллюминатор. Ледокол идет по ледяному полю. Если не обращать внимания на круглую форму стекла, то впечатление создается такое, как будто едешь зимой в поезде по снежному полю. Иллюзию поддерживают вздрагивание судна, стук машины и покачивание каюты. Засыпаю.

Кто-то тормошит меня за плечо. Это Адаев - секретарь судовой партячейки.

- Товарищ Шнейдеров, проснись! Аврал! Опять затерло! Всех на обколку льда!

Снова все на палубе. Снова на лед с пешнями в руках...

Обкололи. Ледокол освобожден. Идем досыпать. И так не раз и не два...

День и ночь сменяются вахты. День и ночь, не прерывая ни на секунду напряженной борьбы, ледокол бьется со льдом.

Капитан уже не раз лазил в "воронье гнездо" - высматривать окрестности. Наконец все услышали радостную весть:

- Впереди на горизонте открытая вода!

Ее даже с верхушки мостика не видно. Но все знают своего капитана - он не ошибется.

Сначала с мостика, потом и с палубы стала заметна полоска воды. Кромка льда упирается в нее под самым горизонтом. И по кромке, как сторожевые грозные чудовища, ровной цепью, от края до края, стоят огромные айсберги. Они как бы сторожат выход на чистую воду. Я их насчитываю, стоящих одного за другим, восемь штук.

С каждым часом мы приближаемся к ним все ближе и ближе. Они уже отчетливо видны. За ними вода. А вода - это быстрое продвижение вперед по нашему маршруту, это возможность своевременного выхода в Берингов пролив и избавление от зимовки, которая едва ли кого прельщает. Кому может нравиться сидеть среди льдов в темноте полярной ночи при температуре минус шестьдесят градусов и томиться в течение двенадцати долгих месяцев в стальном брюхе корабля, рискуя все время быть раздавленным льдом?

...Электричество и отопление выключены. Горят керосиновые лампы. Две железные печурки "буржуйки" топятся каменным углем, отравляя воздух. Все каюты выломаны, население корабля сведено в одно помещение - в трюм. Темно, тесно, холодно... Так представляется мне зимовка.

Лед все тяжелее. Все чаще авралы и обколки. Наконец сидим настолько плотно, что Шмидт решает попытаться подорвать лед аммоналом.

На лед спускаются ящики с аммоналом. Их распаковывают, достают свертки, похожие на толстые свечи, завернутые в промасленную розовую бумагу. Малер - наш подрывник, носится с сумкой, в которую запиханы мотки бикфордова шнура и капсюли, начиненные гремучей ртутью. Бросив обколку, мы начинаем недалеко от судна долбить лунки во льду и закладываем в них заряды.

- Расходись!

Все бегут в сторону. Малер носится от заряда к заряду, поджигая тлеющим запальником шнуры. Через минуту один за другим грохочут взрывы и вверх летят куски льда. Но заряд оказался мал. Лед даже не лопнул около лунок.

Доза увеличивается. Взрывы грохочут все сильнее и сильнее, сотрясая корпус судна и заставляя вздрагивать массивы льда. Осколки взлетают столбом все выше и выше, взвиваются над мачтами и валятся сверху на корабль.

- Ура!

Корпус судна осел, и набравшая силы машина вырвала ледокол из зажима. Шмидт приказывает начать более сильные взрывы на пути судна, чтобы заставить лед растрескаться.

Эта работа - эксперимент. Подрыв льда аммоналом применяется впервые. Дозы аммонала увеличены. Вот уже заложен фугас в двадцать пять килограммов.

- Ложись!

Подрывная команда, состоящая из добровольцев, отбежала далеко в сторону, залегла на льдах. Корабль отошел назад по вырубленному им каналу. Виден дымок фитиля.

Грохот взрыва - и в небо летит гигантский столб воды и льда, вдвое превышающий высоту корабля. Понизу стелется желтый дым. На месте взрыва - огромная воронка, заполненная месивом искрошенного льда. Сверху валятся закинутые силой взрыва осколки.

Лед не дал трещин. Поле не тронуто...

Один за другим раздаются взрывы. Сотни килограммов мощного взрывчатого вещества взлетают на воздух и отдают весь запас своей конденсированной энергии на раскачку льдов. Но льды по-прежнему безмолвны и неподвижны. Огромные полыньи, созданные взрывами,- небольшая помощь.

Ледокол опять долбит форштевнем лед, пробиваясь к кромке, столь близкой и столь трудно достижимой. Сколько времени еще надо биться, чтобы добраться до воды? Сутки, двое, трое?.. Никто не знает.

Снимаем работу ледокола во всех видах, со всех точек. Последнее, что осталось заснять,- это "наход" ледокола на аппарат. Мы хотим показать зрителю, как под давлением форштевня раскалывается и лопается лед. Для этого мы становимся с аппаратом перед ледоколом, идущим по льду. Ледокол держит курс прямо на объектив аппарата. Он все ближе и ближе. Его нос занимает уже весь кадр. Он продавливает под собой лед, выпихивая в стороны огромные, становящиеся на попа льдины. Вот он уже своим форштевнем напирает прямо на нас и находится в трех, в двух метрах от аппарата...

- Марк, крути! Я слежу за ледоколом и льдом!

Трояновский крутит ручку аппарата. Я стою рядом, охраняя его на случай катастрофы. Купер работает маленьким ручным аппаратом.

Ледокол выдыхается. Он едва-едва идет на нас, заторможенный льдом. Дойдет или нет?

Если дойдет, то надо бежать, пока он не подмял нас. Если не дойдет, то продавит ли он тот лед, на котором мы стоим?

Не дошел. Остановился в двух метрах. Лед ломается. Под ногами образовались трещины. Уходить или доснять до конца? Надо доснять - кадр замечательный.

Вот из-подо льда бьет во все щели вода. Она заливает ножки штатива, доходит нам до колен. Бежать? Или заснять, как ледокол отступает обратно? Конечно заснять. Если лед начнет раскалываться окончательно, мы успеем выскочить на крепкое место.

Снимаем.

Ледокол медленно начинает отходить назад. Давление уменьшается. Треснувший лед постепенно расходится. Одна нога у меня на одной льдине, другая на второй. Трояновский стоит на третьей, а две ножки штатива на четвертой. Теперь надо бежать. И мы бежим, пока лед не разошелся окончательно. Мы вымокли, но интересный кадр все же засняли.

Подбегаем к ледоколу, грузим наше имущество. Я чувствую себя "старым морским волком". Прямо со льда прыгаю на борт. Цепляюсь руками за него, повисая над колотым льдом, и без всякой посторонней помощи влезаю под дружный смех матросов.

Только поднялись на корабль, как голос с мостика:

- Слева у айсберга медведи!

Черт возьми! Жалко, что нельзя поохотиться. Во-первых, надо быть на корабле и продолжать съемки; во-вторых, все мы разбиты на охотничьи команды, которые выходят на медведя по очереди, и нашей команде стрелять только в седьмую очередь. Первая команда уже отстрелялась, сейчас очередь второй.

Слежу с мостика, как черные фигурки охотников разбегаются по белому полю льдов. Вот они уже далеко. Каждому хочется быть первым и заработать шкуру арктического белого медведя. Вот виден и медведь. А вон в стороне и второй. К обоим крадутся черные фигурки. Вот желтое пятнышко - медведь идет прямо на людей. Остановился. Фигурки ложатся. Едва доносятся выстрелы. Желтое пятнышко начинает удаляться. Еще выстрелы. Желтое пятнышко осталось на месте, и к нему бегут черные фигурки. Что со вторым медведем - неизвестно.

Наконец прибегает один из охотников и требует нарты. Значит, сейчас привезут медведя. Спрашиваю:

- А как второй? Убили?

- Убили!

Здорово! Сразу двух медведей!

Охотники возвращаются усталые, но сияющие. Первого медведя убил моряк Шишкин. Это второй по счету медведь, убитый им. Другого убил Муханов. Спрашиваю его:

- Как было дело? Расскажи.

Тот охотно рассказывает:

- Ну мы, значит, идем. Увидали медведя. Он нас не заметил. Сидит над проталиной во льду и, видно, ждет, пока вынырнет нерпа. Так он может без движения целые сутки сидеть. Стали мы подходить ближе. Смотрим - вытащил нерпу, ловко так подхватил ее когтями, когда она вынырнула подышать. Сожрал и пошел в сторону.

Стали мы высовываться из-за льдин и руками, как ластами, помахивать. Медведь подумал, что это тоже нерпы, и направился к нам. Стал подходить ближе. Тут подуло ветром от ледокола. Наверное, кочегары бросили сало в котел, как мы их просили, чтобы приманить медведя. Это для него такая же приманка, как гудок. Очень часто медведь идет на гудок ледокола, желая узнать, что это за неслыханный звук. В общем, наш медведь учуял запах и свернул в сторону ледокола. Стал уходить от нас. Тут его и застрелили.

Мы основательно засели во льдах. Хотя кромка льда и видна, все же третий день не можем до нее добраться. Старший механик ходит с сокрушенным видом.

- Чертов лед! Мы уже слопали двести пятьдесят тонн угля. Если так будет дальше, то без захода на Тикси не дойдем до Чукотки.

Тикси - наша угольная база в устье Лены. Там для нас должно быть заготовлено двести пятьдесят тонн угля, спущенного вниз по Лене на пароходе. Но заход туда крайне невыгоден - он нам не по пути.

Лед пошел как будто рыхлее. И все же мы продвигаемся вперед едва-едва и никак не можем выйти на воду. А что еще ждет нас на воде? Насколько широка эта полоса свободной воды? Не таятся ли за ней новые ледяные поля и проходимы ли они?

Постоянная напряженная борьба со льдом отнимает у нас все внимание, и никто не отдает себе отчета в грандиозности того факта, что мы впервые в истории арктических экспедиций проходим с севера недоступную Северную Землю. Мы сами не чувствуем значительности проделанной работы. У нас исчезло представление о масштабе. А те, кто по телеграммам следит за нашим маршрутом и наносит на карту наш путь, наверное, призадумаются, когда рука с карандашом отмечает 81°28' северной широты.

А кромка с каждым часом приближается все ближе и ближе. Капитан, измеряя шагами мостик, бросает отрывочные фразы:

- Так все заклепки растеряем: в док становиться придется.

- Право руля! Бей по старому руслу! Полный вперед! - передает судовой телеграф. Штурвальный исполняет команды.

Ледокол упорно долбит лед...

Ура! Еще пять-шесть ударов, и мы выйдем на чистую воду. Все поднялись со льда на ледокол. Первый, второй... четвертый, пятый удар... еще один напор - и мы на воде.

Со всех сил ледокол бросается на последнюю перемычку и... застревает. Сидим. Ни взад, ни вперед. Предательская ловушка побежденного, но не сдавшегося врага.

- Все на лед!

В ход снова пошли пешни, шесты, багры. Никакого результата! Огромные льдины налезли одна на другую и не поддаются.

- Пустить в ход аммонал!

Быстро выдолблены пять лунок у самого корпуса судна. Зажжены фитили, все прячутся за прикрытия.

Глухо грохочут взрывы, сотрясая судно и засыпая палубу осколками льда. Ледокол дрогнул и пополз назад. Освободились!

Последний разгон, ледокол бьет перемычку. Вздрагивая, судно налезает на лед. Лед расступается, лопается с треском и скрежетом. Оседая вниз, судно победно выходит на чистую воду.

Справа виден пролив Шокальского. Мы идем полным ходом к югу.

Снова путь преграждают льды. Но это уже не сплошной массив, а свободно плавающие льдины. Мелочь бьем с ходу, большие льдины обходим. Капитан часами сидит в "вороньем гнезде", выбирая путь среди лабиринта льдин.

Опять мы врезались в ледяную перемычку. Она должна расколоться. Но она не колется! Нос судна прошел наполовину и осел. Мы идем назад, и льдина движется вместе с нами. Ну, ладно же, капитан с тобой расправится по-другому!

- Лево руля! Полный вперед!

Ледокол вместе со льдиной поворачивает в сторону и, набрав ходу, с размаху краем льдины бьет другую, большего размера. Вторая разбивается на мелкие куски, осколки выскакивают вверх и, крутясь, оседают в воду. Хорошо сказать - "осколки"! В каждом таком "осколке" много десятков тонн льда.

Наша льдина не раскололась даже от этого страшного удара. Она только выскочила из-под форштевня и отошла в сторону.

Двенадцать часов ночи. Солнце в желтых облаках невысоко висит над горизонтом. Полный штиль - ветра абсолютно нет. Вода как зеркало. Она покрыта салом - тонкой корочкой свежего льда. От ледокола бегут круглые, без ряби и гребней, легкие валы-волны.

Вдали виден медведь, тихо дежурящий над лункой в ожидании нерпы. Мы его не трогаем - сейчас нет времени. Он спокойно посматривает в нашу сторону, не двигаясь с места.

Спать не хочется. Шмидт ходит по палубе. Капитан сидит в своем "вороньем гнезде". Вспоминаю подпись под дружеским шаржем из судовой стенгазеты, изображающим капитана в бочке на мачте:

"Воронину всего милее его "воронино гнездо".

Так он будет сидеть наверху или ходить по мостику, не смыкая глаз, пока мы не выйдем из льдов. По шагам капитана команда знает о состоянии судна.

- Что, ходит? - спрашивает кочегар товарища, вышедшего покурить.

- Ходит!

- Значит, положение еще напряженное. Есть опасность.

- Ходит?

- Нет, пошел к себе в каюту.

- Ну, значит, все в порядке. Из опасности вышли. Можно будет отдохнуть.

Нам удалось хорошо заснять манеру капитана ходить в тревожные моменты. Установив аппарат на площадке над капитанским мостиком, мы незаметно снимали капитана. Он нервно ходил тяжелой походкой взад и вперед, посматривал в бинокль "пушку" и беспокойно вытирал усы и глаза носовым платком.

Ни на секунду не останавливается жизнь корабля. Сменяются вахты палубных матросов, вахты механиков, машинистов и кочегаров. Так же как матросы и кочегары, как штурманы, сменяющие друг друга в рубке, как радисты, круглые сутки сидящие у наушников,- так же работают и ученые, разбитые на смены. Непрерывно дежурят метеорологи, записывающие силу и направление ветра, температуру воздуха, показания барометра и целой серии сложных приборов и инструментов. Каждый час гидрологи берут с разных глубин воду, определяют ее температуру батометром, спускают за борт свои сетки и тралы. Ночи напролет просиживают биологи и гидрохимики в своих каютах-лабораториях, проверяя электропроводность воды, соленость, химический состав и живые организмы, ее населяющие. Пухнут папки записей и вычислений. Накапливается богатейший материал, по которому потом, будущей зимой, в тиши научных кабинетов в Ленинграде и Москве будут делаться выводы, имеющие огромное значение для изучения течений, условий мореплавания, рыбного промысла...

День и ночь постукивает на дне корабля эхолот - прибор, определяющий глубины, по которым мы проходим. Берутся пробы грунта, выбрасываются за борт деревянные буйки со спрятанными внутри записками, по которым будут определяться течения.

Мы все так же идем среди разводий, и все так же кругом льды без края и конца. Не хочется уходить с палубы, так красиво кругом. Лед, отражая солнце, выглядит опалами, переливающимися разными красками спектра.

На стене кают-компании висит бюллетень - содержание переговоров Отто Юльевича с Самойловичем по телефону.

С "Русановым" мы больше не встретимся. Он остался в проливе Шокальского, который нам еще виден с палубы в виде широкого разрыва между двумя цепями невысоких гор.

Посмотрим, кто раньше будет у конечного пункта путешествия: мы во Владивостоке или "Русанов" в Архангельске.

22 августа. Продолжаем бороться со льдами. Борьба идет с переменным успехом. Пока перевес на нашей стороне. Кругом, сколько видит глаз, сплошной торосистый лед. Его окраска все время меняется: то он голубой, то синий, то зеленый, то буро-грязный, как бы засыпанный песком.

До сих пор тайна этих расцветок неизвестна. Ученые знают, что розоватая, бурая или даже красная расцветки зависят от действия каких-то бактерий, поселяющихся на льду. Но синева или зелень льда пока не разгаданы... Почему рядом стоят два тороса - один густо-синий, другой ярко-зеленый? Кто их раскрасил, какие сложные процессы природы придали им эти тона?

Все время идут совещания между Шмидтом и капитаном, дни и ночи проводящим на мостике. Уголь расходуется. Запасы его уменьшаются с каждым днем. Ледокол все выше поднимается над водой. Хватит ли угля до Берингова пролива? Каковы впереди будут льды? Выйдем ли мы на чистую воду? Или снова упремся в тяжелые поля?

Обсуждаются варианты: можно ли свернуть на запад и пробиться к мысу Челюскин, чтобы взять часть угля у "Русанова".

Это сложно. Русановцы могут сами попасть в тяжелое положение, если ледовые условия переменятся и Карское море сильно забьет льдами.

Пойти в бухту Тикси, к устью Лены? Там должен быть для нас уголь. Но на наши телеграммы ответа нет. Возможно, там угля не окажется совсем или будет настолько мало, что мы на этот переход истратим угля столько же, сколько там возьмем. Как быть?

Пока идем, держа путь на восток, насколько позволяют льды. От захода на Челюскин окончательно отказались.

Льды то сжимают и затирают ледокол, заставляя нас обкалывать и взрывать перемычки, то с трудом пропускают по редким разводьям. Вперед идем медленно.

Вчера мы целые сутки были зажаты льдами и дрейфовали с ними по их воле. Этому предшествовала борьба из последних сил - обколка и взрывы. Ничто не помогло. Капитан, видя беспомощность судна, отдал приказ вытравить пар.

Белым пушистым облаком с шумом ушла в небо сила ледокола. Машина затихла. Мы отдались воле льдов, ветра и течения. Жечь дальше уголь было бы бессмысленно. Надо было ждать.

Ждать! Ожидание в восьмидесяти градусах северной широты не может способствовать хорошему настроению. Хотя все подготовились к зимовке, но все-таки надеялись проскочить. Знали, что Шмидт - "везучий", а Воронин- лучший ледовый капитан. Но сегодня зимовка посмотрела на нас в упор своими холодными глазами.

А если льды сожмут и раздавят судно? Ведь мы не легонький норвежский бот, который под давлением льда вылезает на его поверхность. Нас можно хорошим нажимом раздавить, как орех...

Кое-кто из комсостава и команды хорошо помнит, как их на ледоколах жало во льдах. Лед, напирая, налезает на судно сплошной стеной, ломает поручни, валится на палубу, оставляя свободными только трубу да мачты.

Закладка ледового якоря

Корпус трещит, шпангоуты гнутся, лопаются, судно дает течь, а если течь будет такой, что машины не смогут откачивать воду, так, значит, вылезай скорей на леди торопись вытащить побольше продуктов и имущества - судно неминуемо затонет. Хорошенькие перспективы!

Начинаются неизбежные разговоры:

- Ну как? Зазимовали?

- Как будто!

- Надо спросить капитана, какие виды на освобождение.

Проходящий мимо штурман объяснил, что к моряку с такими вопросами лучше не обращаться.

- Ясно, откуда он может знать? Как льдам заблагорассудится? Черт их знает!

- Да...

Из другой группы, собравшейся у карты, на которой синей чертой отмечен путь ледокола, доносится голос Ретовского - научного работника Арктического института.

- Отсюда путь с дрейфующими льдами один - на север. Течение идет к полюсу и, не доходя до него, сворачивает на запад. Возьмите путь "Фрама"...

"Фрам" с его дрейфом у всех на устах.

Но на "Фраме" был всего десяток людей - экипаж и научные работники, а нас без малого семьдесят человек. Такого количества зимовщиков в этих широтах еще не бывало.

Как-то люди себя покажут во время долгой полярной зимы? Все ли выдержат? Команда у нас лихая. Большинство научных работников имеют немалый полярный и зимовочный стаж. Что же, на худой конец перезимуем, хотя и жалко терять целый год...

Путешествие по плавучим льдам

На палубе делать нечего. Туман спустился на лед, скрыв своей пеленой горизонт и далекие берега Северной Земли. Иногда накрапывает дождь. Это хорошо. Дождь - серьезный и сильный противник льдов - наш союзник, то есть союзник экспедиции и враг кинематографистов. Мы рады ему как члены экспедиции и проклинаем как киноработники.

В кают-компании вечеринка, поем самодельные частушки под аккомпанемент пианино, разбитого неумелыми игроками. Сидим почти до пяти часов утра. Не спится... Наконец все расходятся по каютам. Укладываемся и мы.

Утром просыпаюсь и первым делом бросаюсь к иллюминатору. Что такое? Судно трясется, машины работают. В иллюминаторе плавно проплывают торосы. Мы идем... Медленно, но все-таки движемся вперед.

Узнаём, что под утро капитан решил снова попробовать счастья. Подняли пары, и ледокол двинулся. Двинулся и пошел. То ли произошла передвижка льдов, то ли помог аммонал, поколебал крепость перемычки, то ли дождь размыл местами спайки, но льды поддались, раздвинулись, и мы идем вперед.

Вот уже четвертые сутки мы медленно двигаемся. На горизонте льды. Погода пасмурная, туманы, дождь.

Мы идем морем Лаптевых, к Берингову проливу, к Чукотке. Впереди у нас огромный пустынный участок пути мимо Новосибирских островов и острова Врангеля.

Аврал. Руль вышел на поверхность воды

По радио получили вести с "Русанова". Радисты поймали две телеграммы, отправленные Самойловичем С. С. Каменеву - председателю Арктической комиссии Совнаркома. Самойлович сообщает:

"22 августа в 4 часа "Русанов" бросил якорь у мыса Челюскин. Льда нет. Выехали на берег выбрать место для самой северной научной базы и радиостанции Евразии. Местом станции избрали правый берег реки, у знака, поставленного в 1919 году Свердрупом, участником экспедиции Амундсена на "Мод". В знаке высотой в два человеческих роста нашел две записки. Одна, написанная по-английски собственноручно Амундсеном, гласит:

"Экспедиция на "Мод".

Норвежская полярная экспедиция - экспедиция на "Мод" - прошла этот мыс Челюскин сентября 9, 1918 г., но была остановлена льдами четыре дня спустя у мыса Мод 77° 32'6" норд 105° 40' ост от Гринвича и принуждена была там зимовать. Подробности нашей экспедиции можно найти в главной квартире на восток от острова Локвуда, 24 мили от этого мыса на зюйд-ост 40-компасный. Все благополучно.

РУАЛ АМУНДСЕН,

гавань Мод, 1 мая 1919 г."

Письмо Свердрупа написано карандашом по-английски:

"Экспедиция "Мод". Мая 6 и 7.

Кнудсен и Свердруп измерили теодолитом высоту солнца. Предварительное вычисление дало широту 77°43'3" норд.

Мыс Челюскин. Мая 7. 1919.

СВЕРДРУП".

В память Амундсена и в честь Свердрупа дали троекратный залп из винтовок. Шторм с зюйд-веста продолжается. Начинаем разгрузку.

САМОЙЛОВИЧ".

И вторая:

"Приступили к выполнению второго задания экспедиции. 22-го утром подошли к мысу Челюскин чистой водой. Ударными темпами идет выгрузка. Около знака Руала Амундсена строится дом, радиостанция. Спешим, ибо место стоянки судна неудобно, так как открыто для ветров.

САМОЙЛОВИЧ".

Молчание материка прекратилось. Шмидт получил радиотелеграмму от С. С. Каменева, в которой он поздравляет экспедицию с успешным выполнением первого задания правительства - достижением Северной Земли и встречей с зимовщиками, выражает надежду, что и дальнейшие работы будут столь же успешны.

Кроме деловых телеграмм, радисты приняли сегодня целую серию телеграмм личных. Гиршевич и Кренкель обходили все каюты и каждому вручали листок со скупыми, но несущими много радости словами.

24 августа. В два часа ночи вышли из льдов на чистую воду. Положение все такое же неопределенное. Куда идем - точно неизвестно. Спрашиваю Шмидта:

- Куда идем, Отто Юльевич?

Он пожимает плечами:

- Не знаю. Идем пока по направлению к Тикси. Все равно, иначе лед не пускает. Пытаемся установить связь с Тикси и с Якутском. Если уголь на Тикси будет, пойдем туда, если нет - пойдем прямо на восток.

- А с Евгеновым удалось связаться?

Евгенов - начальник экспедиции на ледоколе "Литке".

Одновременно с нашим выходом из Архангельска из Владивостока через Берингов пролив к устью Колымы двинулся караван судов с грузом и людьми, направляющимися на работу в Заполярье. Целая эскадра океанских пароходов под руководством ледореза "Литке" должна пробиться через полярные льды в Колыму. Вместе с пароходами идут буксиры и баржи.

Осмотр места поломки

С верховьев Лены спустится экспедиция, названная Колымско-Индигирской, в ее составе несколько речных колесных пароходов и барж.

Проведя пароходы на Колыму, "Литке" в сопровождении буксиров должен пойти дальше на запад, до бухты Тикси, взять там речные пароходы и доставить их в устье Индигирки и Колымы, Этим будет заложена основа судоходства на огромных, но совершенно неосвоенных из-за отсутствия транспорта реках Восточной Сибири.

Отто Юльевич рассказывает:

- С Евгеновым связи нет, хотя мы поймали его телеграмму, направленную в Якутск. Он сообщил, что ледовые условия в этом году настолько тяжелые, что он готов повернуть обратно, не добравшись даже до Колымы. Он едва пробивается к ней. Уже одно из его судов попорчено. От захода в Тикси он категорически отказывается и сообщает, что из Колымы пойдет обратно.

- Я слышал, что, может быть, мы, если зайдем в Тикси, проведем с собою суда на Колыму?

Новая лопасть

- Это возможно. Все покажет будущее. Пароход "Совет" идет для смены зимовщиков на остров Врангеля. Люди зимовали там два года. В прошлом году их должны были сменить. Посланная шхуна "Чукотка" погибла - ее раздавили льды. Зимовщики остались на третий год. Сейчас "Совет" сообщает, что стоит в непроходимых льдах в виду острова и пробиться не может. Есть опасение, что зимовщикам придется оставаться на четвертый год. Они просят выслать из Петропавловска самолет, чтобы взять одного тяжелобольного и снабдить их огнеприпасами и еще кое-какими грузами. В частности, им необходима соль.

- А мы на Врангеля зайдем?

- Посмотрим. Ничего, повторяю, сказать сейчас нельзя,

Наша каюта недалеко от кормы. Во время хода хорошо слышно, как стучит вал винта. К этому шуму мы привыкли и не замечаем его. Но в последнее время что- то изменилось. Вал не идет плавно, ритм стука нарушен. Особенно резко это чувствуется на полном ходу. Весь корабль дрожит, как в лихорадке. Спрашиваю нескольких механиков и штурманов:

- Почему неровный стук у вала?

Установка новой лопасти

Отворачиваются. Неохотно отвечают:

- Немножко разладился подшипник или в машине что-нибудь... Пустяки!

По выражению лиц видно, что не так. Надо проверить. Громов просит судовой журнал у капитана. Читать его журналистам разрешается всегда. Вдруг капитан заявляет:

- Нельзя. Уж простите, нельзя. Знаете - документ. Нельзя всем давать...

- Владимир Иванович, я же всегда из него делал выписки.

- Ну уж, простите, нельзя.

Паруса и 'воронье гнездо'

Повернулся и ушел.

В судовом журнале мы нашли следующую запись:

"Замечена неисправность в гребном винте. По-видимому, поломана лопасть".

Эта запись сделана принявшим вахту старшим штурманом Хлебниковым еще во льдах.

Значит, наши опасения оказались правильными. У нас серьезная поломка, которую вполне естественно скрывают от экипажа и членов экспедиции во избежание ненужных разговоров.

Следующая запись в судовом журнале подтверждает предположение и точно говорит об установленном факте утери лопасти.

Ничего. У нас их было четыре - теперь стало три. Дойдем на трех. Жалко только, машина растреплется.

25 августа. Поднялся сильный ветер. Шторм. Качает.

Посуда на столе ездит от края к краю. С полок все

валится. Волны плещут на палубу, захлестывая даже мостик. Иллюминаторы плотно задраены, и вода гуляет высоко поверх них. Качает крепко.

Вечером стало известно, что мы повернули на юг, направляемся к бухте Тикси. Это решение вынесено окончательно, после того как выяснилось, что Евгенов не пойдет туда. Попробуем разыскать уголь. Может быть, возьмем его с ленских судов.

Туман, низкие мокрые облака...

'Сибиряков' под парусами

26 августа. Приятное известие. Двести пятьдесят тонн угля, запасенного для нас, лежит в бухте Тикси. Нам навстречу выйдет пароход "Лена", пришедший по реке с верховья, для провода нас среди мелей. Уголь на барже. Кроме того, есть еще двести тонн, угля для Евгенова, которым тоже можно воспользоваться.

Шмидт не вылезает из радиорубки. Все время воют моторы рации. Идут переговоры.

Шторм продолжается.

Идем малым ходом. Стемнело. Мы ведь на "юге", а здесь уже нет незаходящего солнца, летних полярных ночей. Утром войдем в бухту Тикси,