Наступил день, когда из госпиталя мне прислали костыли и сказали, что я могу ходить на них. С утра я выбирался в садик, разглядывал маленькие-маленькие странные цветы на подстриженной лужайке, трава которой была скорее не травой, а плотным мхом, так здесь было влажно. Часам к пяти приезжал Гай. Он спускал легкую, похожую на каноэ, лодку в речку, на берегу которой стоял наш домик. Меня затаскивали в эту лодку, и мы плавали на ней вверх и вниз по быстрой прозрачной воде. Впереди нас и по бокам, сторонясь нашей лодки, взлетали дикие утки, пробиваясь через деревья и кусты, обступившие ручей со всех сторон. А у дна, было хорошо видно, стояли ряды длинных темных рыб. Шевеля плавниками и хвостами, они удерживались неподвижными в течении. И рыбы были не маленькие, так, по крайней мере, казалось.
- Что это за рыбы? - спросил я.
- О, Игорь это форель, - небрежно ответил Гай.
- Форель?! Слушай, Гай, достань мне удочку, и я наловлю тебе к ужину кучу форели...
Гай долго хохотал в ответ. Наконец он заговорил:
- Рыбу в ручьях и реках в черте города разрешается ловить только женщинам и детям. Мужчины могут делать это лишь за городом. И рыба отлично понимает это, так же, как и дикие утки: посмотри, как много их в городе, - и ничего не боятся, Никто не тронет ни их, ни утят. Другое дело на пустынном озере или реке в горах...
Наконец пришел долгожданный для Гая конец недели. Еще в четверг вечером он уже мыл мотор своей машины, чистил ее и регулировал, чтобы в пятницу рано утром доставить ее на станцию обслуживания. "Я всегда чищу мотор и подворачиваю гайки перед станцией обслуживания, - учил Гай. - Наши механики-киви очень обращают на это внимание. Если они поймут, что ты не следишь за машиной, они и ремонт сделают плохо".
Ранним утром, еще было темно, Гай и Джон Гамильтон отправились на рыбалку. К вечеру Гай вернулся: десять огромных, весом килограммов по восемь, лососей лежали в машине. В этот же вечер я молча, во все глаза, смотрел, как разделывают рыбу по-новозеландски. Несколько смелых ударов тесака - и голова вместе с передними плавниками летит в корзину для мусора. Туда же следует хвост, другие плавники с их мышцами, кожа, содранная с рыбы... Остающаяся средняя часть туши отсоединяется от костей и разрезается на добротные плоские куски - "стейки". Они заворачиваются в вощеную бумагу и складываются про запас в морозилку, где могут храниться, не теряя своих качеств, месяца три-четыре.
Очень быстро от рыб осталась куча завернутых в бумагу "стейков" и ведро "обрезков". Но, кроме этого, на столе красовалась солидная красно-золотистая горка икры.
- Что будем делать с рыбьими яйцами?.. - нерешительно спросил Гай.
Так же, как и любой европеец, Гай много слышал о знаменитой баснословно дорогой русской черной и красной икре, которая называется по-английски "кевиар". Всякая другая рыбья икра, в том числе и великолепная крупная икра лососей и осетровых рыб, не приготовленная каким-то таинственным образом русскими, называется "фиш эгс", то есть "рыбьи яйца". И если в русском языке одинаковое название приготовленной и сырой икры подсказывает, что это две близкие вещи, то в английском между "кевиар" и "фиш эго" - огромная, непроходимая разница.
Еще в предыдущий свой приезд сюда мы с Витей обещали Менерингам узнать "русский секрет" приготовления "кевиар". Дома мы навели справки, и вот теперь хозяева благоговейно следили за процессом превращения "рыбьих яиц" в благородный "кевиар". Когда на другой день пришли гости, и среди них - сэр Джон и леди Гамильтон (Джон Гамильтон успел за это время получить за особые заслуги перед Британским Содружеством, а именно за свою лодку, титул сэра), на сголе, кроме запеченного оленя и отбивных из лосося, была и тарелка с отличной малосольной красной икрой...