Глава восьмая. Опасная навигация в высоких широтах

Анатолия Алексеевича Качараву я знал с давних пор. Когда- то мы вместе сидели за одной нартой судоводительского класса Владивостокского мореходного училища и прокладывали курсы на учебной карте.

Когда я прочитал отрывочные фразы телеграммы с ледокольного парохода "А. Сибиряков", воспринял обстановку особенно остро. Места, где происходили события, мне были хорошо знакомы. Лед, туманы и безлюдные каменные острова. На пароходе я тоже бывал неоднократно и знал его во всех подробностях.

Представлял себе и зловещий силуэт фашистского рейдера. Координаты, которые радисты "Сибирякова" сумели передать на Диксон, мне еще не были известны, но указан остров Белухи. Я открыл лоцию.

Остров Белухи... Длина но параллели 0,5 мили и ширина 0,3 мили. Высокий, из скал серого гранита, берега обрывистые, особенно в южной части. На востоке крутизна склонов несколько смягчается. На высшей точке острова стоит знак - деревянная, четырехгранная пирамида с визирным шестом и раскосинами, обшитыми со всех сторон досками. Хорошо помню этот одинокий знак. Когда приходилось определять место в море после плавания в тумане, я радовался ему...

Несколько лет спустя, уже после войны, когда Анатолий Алексеевич вернулся из плена, я встретился с ним и записал его рассказ. Теперь привожу те записи, подновленные сравнительно недавней беседой:

- Когда ты вышел из Диксона?

- Утром 24 августа. В понедельник, к сожалению.

- Ты что, суеверен?

- Да нет,- замялся Качарава.- Впрочем, я хотел подождать до вторника, особой срочности не было. Но приказали выходить.

- Кто оставался в порту?

- По-моему, порт был пустой, не помню.

- Ты знал, что вражеский рейдер в Карском море? Минеев что-нибудь говорил тебе?

- Нет. Я вышел, как всегда, со спокойной душой. Проложил курс архипелагом Мона. На борту 104 человека: экипаж, военная команда и пассажиры.

- А цель похода?

- Северная оконечность Северной Земли. Должен был открыть там новую зимовку. На подходе к острову Белухи сыграли учебную тревогу. Флагманский артиллерист Медведев не давал нам отдыха. Погода была пасмурная, временами туман. После обеда зашел в каюту. Вдруг слышу в приоткрытый иллюминатор возглас сигнальщика Алексеева: "Вижу силуэт корабля!"

Выскочил на мостик, схватил бинокль. На горизонте - расплывчатое пятно. В дальномер хорошо различил очертания военного корабля. Четко обозначались орудийные башни. Скомандовал: "Боевая тревога, право на борт! Самый полный ход машине!"

- На остров Белухи?

- Да.

- Что ты в тот момент почувствовал?

- Знаешь, Костя, я испугался. Отяжелели ноги. Но голова работала ясно. Куда укрыться, как спасти судно, что делать? И еще одна мысль: что с красинским караваном, ведь он совсем недавно ушел с Диксона? Может быть, его не существует?

Тем временем боевые посты докладывали мне по очереди о готовности.

Неизвестный корабль быстро приближался, рос на глазах. Его скорость больше нашей раза в три. В пяти милях он дал предупредительный выстрел. Яркими вспышками прожектора запросил по-русски: "Кто вы, куда следуете, подойдите ближе".

Я немедленно дал радиограмму на Диксон, что в районе Белухи обнаружен крейсер неизвестной национальности, запрашивает, кто мы, куда идем.

Наши радисты превосходно держали связь. Ответ пришел почти мгновенно: "Не сообщать. Минеев". Конечно, я и сам знал, что сообщать не следует.

Радист Шаршавин, принеся телеграмму, сказал: "Нас забивает этот корабль, он, наверное, вражеский".- "Переходите на другую волну".

И семафором запросил корабль: "Кто вы такой, ваша национальность".

На крейсере снова вспыхнул прожектор: "Сисияма". И приказ: "Прекратите работать радиостанцией, остановите машину, сдавайтесь".

"Сисияма"?.. Но крейсер поднял фашистский флаг и дал второй выстрел - перелет.

Я решил принять бой. Отдал приказ: огонь!

"Сибиряков" тем временем продолжал идти полным ходом курсом "зигзаг" к острову Белухи. За островом я надеялся укрыться от снарядов или посадить пароход на мелкое место. На вражеском рейдере палуба была полна народа. Все вышли посмотреть, как будет сдаваться советский корабль. Мы поставили дымовую завесу.

Когда наша артиллерия открыла огонь по фашисту, я сквозь клочья дыма увидел, что палуба крейсера опустела.

Дымовая завеса па время помогла, по враг уже пристрелялся. Первым попаданием снаряда у нас снесло форстеньгу и повредило радиостанцию. Перешли на аварийный передатчик. Вторым снарядом накрыло корму, кормовые пушки выведены из строя, вся прислуга, около тридцати человек, погибла (снаряд главного калибра рейдера весил больше 300 килограммов). Третий снаряд попал на носовую палубу, взорвался бензин. На носу были собаки, нарты... К дымовой завесе прибавился дым и огонь на пароходе. Четвертый снаряд угодил в ботдек и взорвался в котельном отделении.

- Левый котел вышел из строя, есть жертвы,- позвонил механик Николай Бочурко.

Но мы еще шли к острову...

- О чем ты думал в это время? - спросил я с волнением, представив страшные картины этого неравного боя.

- О том, как бы подороже продать жизнь. Вошел в азарт. Забыл о смерти... Заметил, что несколько человек сели в шлюпку и хотели ее спустить. Взрывом шлюпку опрокинуло. Люди барахтались в горящем море. Я ничем не мог им помочь. Не имел права остановить судно. Тяжко сделалось на душе. Часто вспоминаются эти люди, во сие вижу.

Прибежал старпом Сулаков, доложил: в кают-компании открыт лазарет, работает аварийная группа. Смелый человек, ни па минуту не потерял самообладания. После второго попадания Георгий Федорович Сулаков вызвался поставить дымовую завесу и побежал на бак. Третий снаряд, угодивший в носовую часть, был для пего смертельным.

Снова вспомнился караван с Диксона. Предупредят ли его наши о фашисте?

Еще один удар в корпус, судно вздрогнуло... И тут жe резкая боль: ранен, все поплыло в глазах, свалился...

Когда очнулся, услышал чей-то встревоженный голос: "Что с тобой, командир?"

Смутно помню, как меня перенесли в каюту. Надо мной склонилась врач Валя Черноус. Но что она могла сделать? Она и сама была тяжело ранена...

Опять забытье... Очнулся, будто лежу на верхней палубе. Стрельбы не слышно. Снова провал сознания... очнулся у входа в машинное отделение. Шатаясь, ко мне подходит второй механик, тяжело раненный в живот.

Я тоже, видимо, упал. Через меня перешагнул боцман Павловский, но, когда заметил открытые глаза, спросил: "Ты живой, капитан?"

Я, наверно, застонал. Боцман накрыл меня своим ватником. Как положили в шлюпку - не помню. Очнулся на чьих-то коленях. Видел, как "Сибиряков" тонул, уходил носом в воду. Флаг был сбит с гафеля, но кто-то поднял его на корме^*.

^* (Согласно донесению командира вражеского крейсера, "Сибиряков" и в эти минуты продолжал отстреливаться.)

Позже мне рассказывали, что когда с мостика передали в машину: "Капитан убит", старший механик Бочурко поднялся к себе в каюту, выпил бутылку водки и пошел открыть кингстон. Он утонул вместе с судном.

Кингстон открыли, когда уже не осталось никакой надежды спасти пароход, уйти от врага...

"Катер!" - услышал я чей-то голос в нашей шлюпке. Это шел катер с крейсера.

Потом голос боцмана Павловского: "Не говорите, что капитан с нами".

Вспоминаю, как лежал на носилках на палубе рейдера и нас, сибиряковцев, снимали киноаппаратами. От боли я надолго потерял сознание. Когда открыл глаза - темнота. Спрашиваю: "Кто здесь есть?" - "Командир, это я, Сараев".- "Где мы?" - "В плену, на борту крейсера".- Сараев тяжко застонал. Потом я увидел себя на операционном столе.

Нас разделили, раненых поместили отдельно, здоровых - отдельно. Обслуживал нас, раненых, матрос Котлов. На третьи сутки плена он рассказал мне об обстреле крейсером порта Диксон.

"Нас разбудил грохот над головами,- говорил Котлов.- Палуба вздрагивала от сильных ударов. В нашем отсеке появился офицер и два матроса. Согнали нас в кучку и долго держали под дулами автоматов. Один снаряд разорвался на палубе прямо над нами. Офицер сказал, что они ведут бой с "английской эскадрой". Как только стрельба прекратилась, крейсер дал полный ход, мы ощущали скорость по вибрации..."

Много лет спустя я читал скупые строчки донесения командира "Шеера", и перед моими глазами снова возникла героическая драма...

Несмотря на совершенно очевидное неравенство сил, наш пароход ответил огнем своих 76-миллиметровых пушек.

"Шеер" стрелял обеими башнями из 280-миллиметровых пушек. Всего он сделал 27 выстрелов. "Сибиряков" получил четыре прямых попадания, загорелся, остановился и стал тонуть, продолжая стрелять.

Крейсер спустил шлюпки и вылавливал в воде оставшихся в живых. Некоторые сопротивлялись и тонули.

Все это написано в отчете врага. Даже враг отдал дань мужеству команды советского корабля...

Под вечер 25 августа 1942 года радиостанция острова Диксон сообщила командирам всех кораблей в Карском море, что в районе побережья Харитона Лаптева действует крейсер противника. Это была как раз та радиограмма Минеева, которую в 16 часов того же дня получил капитан "Красина" М. Г. Марков.

Станция на Диксоне упорно вызывала и "Сибирякова", но тот ответить уже не мог: его радиорубка вышла в бою из строя тремя часами раньше...

После потопления "Сибирякова" нужно было издать новых действий вражеского крейсера. Куда он пойдет? На северо-восток, к проливу Вилькицкого, или в иное место? Над караваном транспортов и сопровождающими его ледоколами нависла грозная опасность^*.

^* (Только после опубликования отчета капитана "Шеера" стало ясно, что, оставшись без самолета, а значит, без глаз, командир побоялся попасть в ледовую ловушку и в пролив Вилькицкого не пошел.)

Я представляю себе состояние тех, кто там находился. Мне рассказывали потом, что ледоколы и транспорты упорно пробивались во льдах, стараясь разрушить пробку, преграждавшую путь к морю Лаптевых.

Через несколько часов после гибели "А. Сибирякова" радиостанция на мысе Челюскин передала открытым текстом: "Внизу дым па горизонте".

На всех судах радисты затаили дыхание. Да и мы в штабе тоже.

"Вижу мачты неизвестного корабля",- продолжал Челюскин.

Однако тревога оказалась ложной. То был корабль "Георгий Седов". Он тоже получил приказание уходить к проливу Вилькицкого и молча спешил выполнить приказ.

Перед лицом опасности все пароходы, даже совсем не приспособленные к работе во льдах, вели себя почти как ледоколы. Под дружными усилиями лед наконец не выдернул, и дорога на восток открылась. 28 августа красинский караван вышел на чистую воду. К нему примкнул и "Седов". В штабе царило ликование...

Но что же с сибиряковцами? Нас очень беспокоила их судьба.

27 августа нагрянула другая беда. Рано утром меня разбудили дежурные радисты - телеграмма Папанину из Диксона. А. И. Минеев радировал о нападении "Адмирала Шеера". Помню, радиограмма была на целую страницу. Ареф Иванович подробно описывал события. Закончил так: "Немцы высаживают десант. Прощай, Ваня. Минеев".

Немного удивившись необычному обращению к Папанину, я тут же выехал с донесением к нему домой. Едва проснувшийся, Иван Дмитриевич долго вчитывался в телеграмму.

- Ну вот, дождались! Нашкодит нам еще фашист. А кто виноват? Константин Сергеевич, а что это Минеев: "Прощай, Ваня"... Что это с ним? Ну ладно, пойдем к командующему.- Папанин быстро надел китель, и мы поехали по улицам спящего города на набережную Ленина в штаб БВФ.

Забегая вперед, скажу, что Минеев не писал последних слов, удививших и Папанина. Их приписал радист Диксона для своего друга, нашего старшего радиста Ивана Прокопьевича Евтеева, и он должен был их из текста изъять. Но Евтеева в тот момент не оказалось па месте...

Командующий флотилией вице-адмирал Степанов тоже провел бессонную ночь за столом. Прочитав телеграмму, он воспринял ее довольно хладнокровно.

- Теперь рейдер в ловушке,- сказал Папанин.- Вы его запрете накрепко.- И добавил не совсем уверенно: - Наверно, за два дня все силы подняли? Глаз с него не спускайте, товарищ Степанов.

- Постараемся, Иван Дмитриевич, чтобы не ушел.

По возвращении от командующего Папанин приказал мне и моему заместителю по штабу Евгению Матвеевичу Сузюмову ехать на радиостанцию, находящуюся примерно в 20 километрах от Архангельска. Хорошей дороги для автотранспорта туда но было, и Иван Дмитриевич распорядился дать нам паровоз. Договорились на станции, чтобы вся корреспонденция с Диксона без всяких задержек попадала прямо к нам, а мы бы сообщали о ней по телефону Папанину.

В этот день штаб получил еще две телеграммы от Минеева. Они успокоили всех нас. Больших повреждений в порту не оказалось. От обстрела крейсера пострадал лишь ледокольный пароход "Дежнев", о котором я скажу немного позже. Десанта на остров но было. В общем, отделались сравнительно легко, и, главное, рейдер уходит обратно, на запад.

На следующий день в Архангельске опять прозвучала воздушная тревога. Налетели "юнкерсы", сбросили много зажигательных бомб. Снова горели дома и лесные склады.

Приходила в голову мысль, что эта бомбардировка как-то связана с "Шеером". Может быть, немецкое командование хотело отвлечь внимание от своего крейсера? Может быть, он застрял где-нибудь во льдах? По чистой воде, дав полный ход машинам, он мог выйти из Карского моря через 14 часов после обстрела Диксона.

Для уничтожения корабля противника выслали несколько самолетов. Мы думали, что рейдеру не сдобровать. Больше о нем мы ничего не услышали. Как потом стало известно, "Шеер" обогнул мыс Желания и, прижимаясь ко льдам, поспешил выбраться из Карского моря, которое могло стать для него могилой. У острова Медвежий крейсер встретили свои эсминцы охранения, и к вечеру 30 августа он отдал якорь в порту Нарвик. А вражеские подводные лодки продолжали оставаться в наших полярных водах вплоть до 9 сентября.

Поиски потерпевших бедствие на "Сибирякове", несмотря на то что мы знали довольно точно место нападения на пароход, велись чуть ли не по всему пути его плавания.

У нас, конечно, было мало надежды, что "Сибиряков" уцелел. Но что сталось с командой, с пассажирами? Еще много времени их судьба оставалась для нас загадкой.

В предполагаемый район гибели парохода были посланы шхуны полярной гидрографии и самолеты ледовой разведки. Летали ежедневно целую неделю. Безрезультатно. Все полярные станции, расположенные поблизости, следили за морем и сушей. Поиски затруднялись сложными очертаниями берегов и множеством островов, больших и малых.

Мы надеялись, что сибиряковцам удалось спустить хотя бы одну шлюпку и где-либо высадиться.

Прошло более десяти дней, пока нам стало известно, что строители, работавшие на мысе Де-Колонга, расположенном в 25 милях от острова Белухи, слышали 25 августа орудийные выстрелы и видели далеко на горизонте корабль, окутанный дымом. Это сообщение дало возможность сконцентрировать поиск.

Затем и с других полярных станций стали поступать донесения о находках: к берегу волны прибивали обгоревшие деревянные предметы, принадлежавшие пароходу. Мы все это проверили, и сомнения у нас не осталось: "Сибиряков" потоплен.

В один из тревожных вечеров в штабе появился Николай Сергеевич Шарыпов. В дрейфе на "Георгии Седове" он был самым молодым из пас. Сейчас Николай Сергеевич выглядел грозно, был обвешан оружием.

- Нас два батальона,- с гордостью сказал он.- Помощь Северного флота Сталинграду. Все добровольцы.

Посидели, вспомнили прошлое. Незаметно стемнело.

- Зайду домой, к родным, Константин Сергеевич,- сказал Шарыпов, поднимаясь со стула.- Попрощаться надо. Отпущен командиром до двадцати четырех ноль-ноль. Будь здоров, капитан, дай бог увидеться.

Мы обнялись.