Глава 5. Плавания в 1924 году [1974 Васнецов В.А. - Под звездным флагом 'Персея']

Незаметно прошла зима в университетских занятиях и воспоминаниях о плавании на «Персее». Уже приближается лето, и снова начинаются бесконечные хлопоты о снаряжении экспедиции. На сей раз они всей тяжестью пали на Старостина и меня. Опять мы с утра до ночи бегаем, покупаем, достаем, получаем. На севере «Персей» тоже готовится к плаванию.

И вдруг от капитана поступает телеграмма: «В Архангельске нет угля!» Институт как организация, владевшая только одним судном, включался в общую заявку на топливо для всего Севгос-пароходства. В первую очередь оно снабжало, конечно, свои транспортные суда, и при какой-либо заминке с углем «Персею» в нем отказывали. Так случилось и в конце июня 1924 года.

Телеграмма эта ввергла нас в панику — неужели задержится экспедиция? Забегали мы по разным организациям, выясняя, где можно раздобыть уголь, телеграфировали даже в Лондон в АРКОС. В таком напряжении пробыли мы несколько дней; к счастью, пришла новая телеграмма о том, что уголь получен, и наши тревоги кончились.

Этот период тревог и волнений скрасило приятное событие: нам, молодым штатным сотрудникам института, «специалистам на все руки», получавшим зарплату 20 рублей в месяц, с июня увеличили ставку до 55 рублей. В те годы, и в нашем возрасте, можно было почувствовать себя богачами.

Станция Исакогорка. При виде просторов Северной Двины и кораблей, которые стали мне теперь родными, радостно захолонуло сердце. «Персей» встретил нас корабельным запахом, свежей краски и смоляных тросов,— моим любимым запахом. Домой я тогда писал: «Персей» не узнать, весною все прошпаклевано, покрашено, просмолено. Корабль выглядит прямо именинником, на него смотреть приятно. Внутри тоже все покрашено, чистота и запах лака. Но сразу же, как только мы прибыли, «Персей» стал под погрузку угля, и все запорошило черной пудрой. Приняли 7800 пудов. Наученные горьким опытом, загрузили не только ямы и трюмы, но и всю среднюю палубу, так что ходим теперь по доскам, настланным поверх угля. Взяли на два месяца продовольствия, довольно разнообразного: и компот, и кисель и проч., и проч. — питаться будем хорошо. Середина июля, а погода ужасная, беспрерывный мелкий дождь и температура 7—8 градусов. Я

С сапогами ничего не вышло, за починку запросили 15 руб., j тогда как в Москве я мог бы купить за 15 руб. новые. Тоже мне.1 провинциальные цены! Ну да ничего, как-нибудь обойдусь».

«Персей» был уже испытанным кораблем, и научный совет института постановил ежегодно проводить детальное исследование какого-либо из наименее изученных районов Баренцева и Карского морей. На лето 1924 года в план экспедиционных работ была включена юго-восточная часть Баренцева моря, к востоку от линии Святой Нос — остров Междушарский у Новой Земли. Эта акватория считалась очень плохо изученной, для нее не было даже надежной навигационной карты. Кроме того, намечалось детальное исследование химического и газового режима глубоководной впадины, расположенной у острова Вайгач со стороны Карского моря, и особенно ее придонных слоев. Начальником экспедиции назначался гидробиолог Лев Александрович Зенкевич.

За несколько дней до выхода в море на корабль прибыл новый сотрудник — метеоролог, маленького роста, щупленький, невзрачный. Звали его Казимир Романович Олевинский. Молодежь с недоверием встретила его. Но он как-то быстро «притерся» в нашей «морской» компании с уже устоявшимися традициями и взаимоотношениями, в которой новичку первое время приходится совсем не легко. Я сдружился с ним на многие годы. Наш новый товарищ был совсем не подвержен морской болезни. Впоследствии, однако, выяснилось, что длительная и сильная качка на Казимира все же действовала, но как-то своеобразно: у него noявлялся необычайный аппетит. Можно было только удивляться, как вмещается столько еды в таком маленьком теле. И, как говорится в русской пословице: «С кем поведешься, от того и наберешься», глядя на Казимира, я тоже во время качки стал испытывать волчий аппетит. Мы запросто могли уничтожить с ним по 2—3 порции второго.

Я задержал внимание читателя на К. Р. Олевинском потому, что начиная с 1924 года он много лет работал на «Персее», показал себя отличным метеорологом и, несмотря на свои размеры, человеком «двужильным», т. е. обладал качествами, незаменимыми в морских экспедициях.

Еще в прошлую навигацию меня избрали кают-компаньоном. В мои обязанности входило следить за питанием экипажа, составлять меню так, чтобы стол был по возможности вкусным и разнообразным. Но для этого надо было иметь то, из чего можно составить меню. Естественно, мне пришлось заботиться о снабжении корабля продуктами. Видимо, я с этим справился успешно, потому что теперь меня снова избрали, несмотря на протест. И хотя эта должность общественная, начальник оформил ее приказом, что, на мой взгляд, было противозаконным.

Метеостанция на спардеке «Персея» и К. Р. Олевинский

Приказ есть приказ, пришлось запасать продукты. Самым ответственным было закупить мясо. Я всегда приобретал его на рынке, в мясном ряду. Брал с собой несколько человек команды, и мы отправлялись. Мяса было много, оно висело в палатках целыми тушами, выбирал я заднюю часть помясистее да пожирнее и приценивался. Конечно, хозяин старался продать и передок, но я отказывался, заявляя, что и та часть, которую я беру, неважнецкая. Подходили и мои матросы и тоже начинали критиковать мою покупку, советовали идти на тот конец рынка, где видели мясо, так действительно мясо. А это разве мясо?

— Да не покупайте вы здесь, товарищ начальник, пойдемте на тот конец, там и купите!

Осмотрев еще раз облюбованный задок, я все же начинал торговаться. Хозяин, несколько сбитый с толку коллективной критикой его товара, как правило, не желал упустить выгодного оптового покупателя и уступал. Совершив покупку, я отправлял мясо с одним из матросов на корабль, а с оставшейся компанией продолжал путешествие по рынку. У следующей облюбованной туши сцена повторялась, и очередную покупку матрос уносил на судно.

Таким образом, на корабль отбиралось самое лучшее мясо. О судовом холодильнике в те годы мы не имели даже представления. Слегка натерев мясо солью, мы зашивали его в рогожу и подвешивали на вантах. В чистом морском воздухе оно долго не портилось. Хорошее питание на корабле не только сохраняет физические силы экипажа, но и поддерживает настроение при неизбежных в море невзгодах.

Трудной была дополнительная обязанность, и я постарался извлечь из нее хоть какую-нибудь пользу для себя. По совету Казимира при составлении меню на следующий день я учитывал погоду. Если ветер начинал свежеть и ожидалось усиление его, я включал в меню какие-нибудь пирожки, пирожное и вообще что-нибудь повкуснее. В такую погоду, особенно в начале рейса, не все выходили к столу, а тем, кто не терял аппетита, доставались двойные порции. Мы считали это вполне справедливым — ведь и работу за укачавшихся приходилось выполнять нам. Этот трюк с меню был очень «выгодным» осенью, когда стояла прескверная погода, а в экспедиции участвовало несколько «гастролеров», как мы называли ходивших только в один рейс в погоне за впечатлениями и экзотикой. Экзотику они с избытком получали во время штормов.

Вечером накануне выхода в море в мою каюту ввалился матрос, весьма нетвердо державшийся на ногах. Он швырнул мне черно-белого котенка и рассказал:

— Возвращаюсь я, понимаешь, с берега на судно, смотрю, девчонка несет твоего котенка. Я говорю: «Ты куда тащишь нашего котенка?» А она отвечает: «Это, дяденька, мой котенок». — «Как это твой, — говорю я, — это с нашего судна котенок. Отдай!» Девчонка в слезы, опять свое твердит: «Дяденька, это мой». Не стал я долго болтать, отнял у нее котенка, и вот, понимаешь, прямо тебе возвращаю твоего Лямишку. Выпить у тебя не найдется?

А на койке уже обнюхиваются, знакомятся два совершенно одинаковых котенка.

— Да ты, Юрьев, войди сюда, посмотри. Юрьев вошел, растерянно уставился на котят.

— Что-то ничего не пойму, — пробормотал он, — не так уж много я выпил и почему-то все вижу нормально, а только котята двоятся. Жарко у вас, понимаешь, в каюте, — и Юрьев поспешно вышел.

Так и остались у меня два одинаковых котенка. Своей подвижностью и игривостью они доставляли нам массу развлечений. Второго котенка я назвал Ошибкой.

Оказывается, кошки тоже испытывают морскую болезнь. Как только в Белом море стало покачивать, они приуныли. Ночью, когда ветер усилился, очаровательные котята испачкали мне стол и недавно купленные ночные туфли из шкуры нерпы, расшитые разноцветной шерстью, внутри подбитые белоснежным кроличьим мехом. Даже не успев ни разу надеть, пришлось выкинуть их за борт.

Вышли в море 15 июля 1924 года, т. е. в самый разгар арктического лета, а 18 июля начали работы на разрезе мыс Святой Нос — остров Междушарский. Как уже было принято в Плавморнине, на станциях проводились комплексные наблюдения по установленной программе. Но этот разрез примечателен тем, что, кроме обычных, впервые были сделаны две якорные станции (на глубине 80 метров продолжалась 18 часов 30 минут, а на глубине 165 метров — 28 часов). Якорь отдавали на ваере траловой лебедки, пропущенном через кип и клюз фальшборта. На этих станциях велись наблюдения за течением, уточной миграцией некоторых планктонных организмов и изменением кислородного режима. Закончив работы у острова Междушарского, «Персей» на 2 дня зашел в Белушью губу за пресной водой.

Я снова повстречался с Ильей Вылкой, передал всякие художественные принадлежности, посланные отцом и А. Е. Архиповым, и от них же письма. Встретил меня Вылка очень радостно, как старого друга, и снова бесконечно расспрашивал о Москве и московских знакомых. С огорчением я узнал от него, что мой приятель, молодой Илья, подаривший'мне в прошлом году трубочку из моржового клыка, погиб зимою во время промысла морского зверя. Зимой в Белушьей губе был очень плохой промысел, началась цинга, а кроме того, почти все жители становища переболели испанкой, которая унесла 6 человек. На стоянке судовому врачу А. В. Леонтовичу пришлось оказывать медицинскую помощь очень многим ненцам и поделиться запасами из корабельной аптечки.

Гидробиологи совершили экскурсию на озера и нашли некоторые реликтовые формы. Я тоже ходил с ними и в горах убил трех гусей, а за обедом в кают-компании чувствовал себя героем дня. Вспоминали и мои охотничьи трофеи в плавании на «Малыгине», рагу из тюленины и пришли к убеждению, что жареный гусь куда вкуснее тюленя.

Выйдя из Белушьей губы, мы проделали разрез к острову Варандею, впервые повторив наблюдения, произведенные Мурманской научно-промысловой экспедицией в 1901 году. Таким образом, через 23 года мы получили сравнимые данные для этой акватории.

Закончив вблизи острова Вайгач продольный разрез по Печорскому морю, решили выйти в Карское море на глубоководную Вайгачскую впадину. Однако по радио сообщили, что проливы забиты льдом и пройти в Карское море невозможно. Мы поднялись к северу от острова Вайгач и встретили полосы льда, вынесенного восточными ветрами из Карских Ворот. На траверзе этого пролива выполнили третью якорную тринадцатичасовую станцию на глубине 100 метров. Из Печорского моря «Персей» направился в Белое море, чтобы вместо Вайгачской впадины намеченные планом работы провести на больших глубинах Кандалакшского залива.

В губе Большая Пырья можно было набрать пресной воды и к тому же пополнить запас свежего мяса. Вход в губу очень глубокий, но настолько узкий, что с палубы можно добросить до берега кусок угля; потом губа расширяется, в нее впадает горная речка. Ее прозрачная, как хрусталь, вода шумит по каменистому порожистому руслу. Скалистые берега губы до самой воды поросли еловым лесом. Ну совсем норвежские фиорды! Стояла отличная погода, было тепло, как на юге. Я впервые купался в море у Полярного круга. Отплыв немного от берега, я встал на дно, и тут меня обожгло холодом. Прогретым оказался лишь тонкий поверхностный слой, а под ним сохранялась очень низкая температура— остаток зимних холодов.

Было так приятно побродить по лесу, пахнущему нагретой хвоей. Удовольствие портили комары, кружившие над нами серым облаком и жалившие так, что приходилось спасаться бегством. Только у самого моря можно было избавиться от этой звенящей тучи.

Километрах в четырех-пяти от стоянки находилась деревенька— типичная северная, с высокими, добротными, чистыми избами и дощатыми тротуарами вдоль улицы. Там мы с наслаждением напились парного молока и купили здоровенного барана, надеясь без труда довести его до нашего повара. Но не тут-то было! Сначала он резво бросился вперед и потащил нас за собой, потом вдруг уперся и пришлось его тащить. По каменистой горной тропинке такая буксировка была одному не под силу, и мои спутники, Казимир Олевинский и Владимир Яковлевич Никитинский (В. Я Никитинский в 1932 году погиб на острове Белом в Карском море. На пути к фактории на мысе Дровяном от места гибели своего судна «Альбатрос», он замерз в палатке на берегу пролива Малыгина вместе с двумя спутниками) толкали барана сзади. Такой способ передвижения отнял бы у нас несколько часов. Пришлось взвалить барана на спину и, держа его за передние ноги (задними он в это время норовил ударить носильщика), тащить по очереди с Никитинским. На пути нам пришлось переправляться по семужьему заколу (Частокол поперек реки для ловли красной рыбы, чтобы она не проходила выше по реке, идучи по весне с моря) через быструю речку. Идти по двум колеблющимся бревнам с испуганно брыкающимся бараном за спиной, казалось, невозможно. Долго стояли мы в нерешительности перед переправой, и только решив связать барану ноги и взять его вдвоем с Никитинским на руки, кое-как переправились на другую сторону. Смешное это было зрелище! Казимир так хохотал, что иногда даже становился на четвереньки. Нам смешно не было — мы еле двигались, готовые либо бросить барана, либо лететь в бурливую речку.

Через два дня мы вышли из живописной губы с полным грузом свежей воды и зловредных комаров, которые забили все помещения и каюты, так что жить стало невмоготу. Трое суток боролись мы с ними всяческими способами, вплоть до окуривания смоляным дымом.

Карта глубин Кандалакшского залива оказалась неправильной. В поисках 350-метровой впадины мы довольно долго галсировали по заливу. Наконец нашли ее между мысом Турьим и Шараповыми Кошками. Здесь мы и отдали якорь на 12-часовую станцию для проведения тщательных гидрохимических исследований, в особенности по определению баланса углекислоты от поверхности до дна.

11 августа «Персей» возвратился в Архангельск.

Плавание проходило в период «гидрологической весны». Во время рейса был собран очень большой материал по гидрохимии юго-восточной части Баренцева моря. Погода благоприятствовала работам, штормов не было, стояла преимущественно ясная погода, и вся сеть станций опиралась на обсервации. Туманы встретились лишь у берегов Новой Земли.

В конце рейса нас все-таки потрепало. Уже на баре Северной Двины внезапно налетел жестокий ветер. Мы приготавливали белые сорочки, отутюживали брюки, договаривались, кто останется на вахте, а кто первый пойдет на берег и какой ужин закажет в ресторане. В ожидании лоцмана отдали якорь. Ветер налетел с такой силой, что сразу же пополз якорь. На мелководье бара ветер развел высокую и крутую волну, захлестывающую на палубу песок, ракушечник и мелкую гальку. Пришлось спешно выбирать якорь и уходить штормовать в море.

Вместо ресторана и встречи с родными — тревожная штормовая ночь, прошедшая под аккомпанемент дикого завывания ветра.

Для полярных мореплавателей лето всегда бывало очень коротким. Уходишь в море — весна только наступает и зачастую в Белом море еще встречаются льды. Где-нибудь на Новой Зем-' ле, Шпицбергене или других полярных островах — ледники, снежные вершины, в море — плавучие льды и айсберги. А возвращаешься в Мурманск или Архангельск — уже глубокая осень, в воздухе порхают белые мухи. И только в промежутке между плаваниями спешишь насладиться летом. Но междурейсовая стоянка обычно очень коротка, а время загружено до предела подготовкой к следующему походу.

Гидрологи В. А. Васнецов. В. В. Ломании и профессор А. И. Россолимо. Белое море

Так и на сей раз. На летнее солнышко и подготовку к экспедиции у нас было не более двух недель. В плавание я отправлялся самостоятельным гидрологом и надо было позаботиться о своей лаборатории и обеспечении ее всем необходимым. Гидрохимик не мог участвовать в этой экспедиции, поэтому сбор гидрохимических проб, титрование кислорода и прочее ложилось на меня.

А сверх того еще надлежало получить продовольствие, хорошо хоть, что принимать продукты я поручил судовому врачу А. С. Ахматову.

Плавание предстояло очень интересное. Сначала надо было повторить разрез по 41-му меридиану (это стало традицией), а затем заняться изучением северо-западной, почти совсем не исследованной части Баренцева моря. По 41-му меридиану мы должны были достичь кромки полярных льдов и, если позволит ледовая обстановка, пройти к Земле Франца-Иосифа и там высадиться. От этого архипелага вдоль кромки льдов проделать разрез к Шпицбергену и вдоль его восточных берегов зайти в Стур-фьорд — проверить сведения мореплавателей прошлого века о возможности проникнуть в Стур-фьорд проливом Хелис (между островами Западный Шпицберген и Баренца). По восточному берегу острова Западный Шпицберген, в бухточках Китовая и Агард, восстановить русские заявочные столбы, поставленные еще в 1912 году В.А.Русановым. Из Стур-фьорда «Персею» надлежало направиться на Западный Шпицберген, в Ис-фьорд и в Грумантбюэне безвозмездно получить полный груз угля.

На обратном пути на родину мы собирались выполнить разрез от Шпицбергена мимо острова Медвежьего на Нордкап, зайти в Александровск на Мурманскую биологическую станцию, взять там пианино, чтобы установить его на «Персее», и затем возвращаться в Архангельск.

Итак, у нас была перспектива побывать на Земле Франца-Иосифа, повидать Шпицберген, о суровой красоте которого я так много читал, Ради этого стоило без сожаления расстаться с архангельским летом.

В этой экспедиции «Персея» к Шпицбергену принимал участие Василий Владимирович Шулейкин, тогда еще молодой научный работник, впоследствии крупнейший ученый с мировым именем, основоположник новой отрасли мореведения — физики моря. Он шел в плавание со своим прибором для изучения оптических свойств морской воды. По-видимому, четвертую экспедицию «Персея» можно считать началом его больших гидрофизических работ на многих морях и океанах, которым В. В. Шулейкин посвятил свою жизнь.

Предстоящее плавание привлекало не только нас, постоянных экспедиционных научных работников. Но корабль наш был маленьким, число жилых мест ограничено, никаких дополнительных помещений не имелось. Численность команды строго соответствовала минимально допустимому штатному расписанию, обеспечивающему жизнедеятельность корабля. С меньшей командой судно не могло выходить в море. Никаких практикантов или стажеров сверх штата мы не могли брать. А желающих устроиться в экспедицию всегда находилось несметное количество.

Как исключение, в экспедицию были приняты кинооператор Севзапкино С. С. Лебедев и корреспондент одной из центральных газет Б. Пильняк. Зато я, единственный гидролог, остался без помощников. Иван Илларионович Месяцев меня утешал: «Передаю в ваще распоряжение Пильняка». В душе я очень усомнился в полезности такого помощника.

Ma «Персее». Верхний ряд (слева направо) — А. В. Кузьмин, А. П. Савва-тимский, Б. Пильняк, М. С. Идельсон, В. В. Шулейкин; средний ряд — Е. К. Месяцева, А. Д. Старостин, В. А. Васнецов, И. И. Бугаев, К. Р. Олевин-ский; нижний ряд — В. А. Броцкая, А. А. Шорыгин, С. С. Лебедев, Т. И. Горшкова, А. С. Ахматов, А. И. Мусиков

Нa «Персее». Верхний ряд (слева направо) — А. В. Кузьмин, А. П. Савватимский, Б. Пильняк, М. С. Идельсон, В. В. Шулейкин; средний ряд — Е. К. Месяцева, А. Д. Старостин, В. А. Васнецов, И. И. Бугаев, К. Р. Олевинский; нижний ряд — В. А. Броцкая, А. А. Шорыгин, С. С. Лебедев, Т. И. Горшкова, А. С. Ахматов, А. И. Мусиков

Под вечер 24 августа мы снова вышли в море. Я прибрался в гидрологической лаборатории, принайтовил все по-походному. Надо было навести порядок в каюте, где как попало разбросаны всякие покупки. Обитали мы со Старостиным все в той же каюте, которую облюбовали во время постройки «Персея». И хотя все в ней было на месте и обжито, мы любили дополнять обстановку то каким-нибудь абажуром, то полочкой. Ведь каюта большую часть года была нашей квартирой. На сей раз мы решили укрепить раздобытый где-то небольшой стенной шкафчик, пока не началась качка.

Я побежал за сверлом и отверткой в машинное отделение. Стояла чудесная штилевая погода. В конце августа около полуночи в этих широтах становится уже темно. На темном небе, переливаясь радугой, мерцали звезды. Большая Медведица висела над самым горизонтом. Корабль был ярко освещен, над средней палубой, заваленной углем, висела большая люстра, команда прибиралась и все, что требовалось, найтовила.

В каюте, взгромоздившись на табуретку, я стал привинчивать шкафчик, а Старостин его поддерживал. Вдруг сильный, но не резкий удар (судно на что-то наскочило), треск ломающегося дерева — и я полетел с табуретки, не успев ни за что ухватиться. Мгновение — и мы выскочили на палубу через носовую дверь передней рубки.

Поперек «Персея», освещенные его огнями, высились мачты и поднятые паруса медленно кренившегося корабля. По нашему бушприту, нависшему над тонущим кораблем, охая и стеная, лезли люди в нижнем белье и наспех накинутой верхней одежде.

«Персей» почти с полного хода налетел на парусную шхуну «Дева», нагруженную рыбой, ударил ее в борт и разрезал до середины. Через несколько минут шхуна легла парусами на воду, пробоиной вверх, но не затонула.

Обстоятельства аварии таковы. При полном безветрии шхуна своего хода не имела и дрейфовала по течению. Поморы не особенно соблюдают правила кораблевождения, отличительных огней они не зажигали, вахту не несли и, кроме того, все спали в рубке. Наш вахтенный штурман И. Н. Замяткин увидел очертания «Девы» совсем близко впереди по курсу, рванул ручку телеграфа на «полный назад», скатал руль на борт, но было уже поздно: машина, хотя и остановилась, отработать назад не успела. Окованный железом наклонный форштевень «Персея» как топором разрубил «Деву». Сколько же острот сыпалось потом в плавании на бедную голову Замяткина, тогда еще холостого молодого человека. Так как потерпевшее судно оставалось в полузатопленном состоянии, то его, затянув пробоину парусиной, отбуксировали на бар, вызвали по радио спасательный буксир из Архангельска и остались у места аварии до утра.

Буксир оттянул шхуну на мелкое место, там ее поставили на киль, воду откачали, разгрузили. Рассказывали потом, что владелец «Девы» помор Верещагин выгодно продал рыбу, хорошо промытую в двинской воде. Шхуну он отремонтировал и продолжал на ней плавать.

По возвращении из экспедиции состоялся морской суд, разбиравший обстоятельства аварии. Свидетельство находившегося в момент столкновения на мостике представителя прессы Пильняка имело существенное значение, и в конечном счете Замяткина признали невиновным.

Расставшись через сутки с «Девой», давшей пищу и корреспонденту, и кинооператору, мы пошли своим курсом к мысу Святой Нос, а 27 августа начали работы по 41-му меридиану. Станции приходилось делать при непрерывных северо-западных ветрах, которые дули до 3 сентября и иногда достигали 9 баллов. Чтобы не пропускать станции при ветрах 7 баллов и больше, становились носом на волну и подрабатывали машиной, стараясь держаться на месте. Я наловчился производить гидрологические наблюдения даже при ветре 8 баллов. Это было возможно только потому, что гидрологическую вьюшку в этом плавании перенесли на корму.

Как я и ожидал, назначенный мне подручным корреспондент оказался плохим помощником, вернее никаким. Когда в хорошую погоду мы шли еще Белым морем, он поразил всех нас, появившись в кают-компании к утреннему чаю в голубом шелковом японском халате с пестрыми драконами, подпоясанном толстым витым шнуром с огромными кистями, как у портьеры. Халат был действительно замечательный, с тех пор прошло 50 лет, а я отчетливо помню его. Быть может, он так четко врезался в мою память еще и потому, что уж очень не вязалось это сибаритское одеяние с нашей кают-компанией, да и вообще со всей судовой обстановкой.

Как только в Баренцевом море начало свежеть, голубой халат и его владелец исчезли в каюте.

Кинооператор, или, как мы его прозвали, Киносеменыч, оказался веселым, подвижным и деятельным человеком. Он быстро вошел в нашу морскую компанию. Но и его штормовая погода «костьми» уложила в койку. Сильно мучился он, бедняга, а в минуты отчаяния даже требовал, чтобы его «высадили на берег, иначе он сдохнет». И это во время шторма-то! Потом, однако, веселый нрав и жизнедеятельный характер Киносеменыча победили морскую болезнь.

Разрез по 41-му меридиану мы выполнили до кромки полярных льдов, не пропустив ни одной станции, и так удачно, что при обратной прокладке коррективы были незначительны, несмотря на штормовую погоду.

Следует напомнить читателю, что в те времена еще не было ни радиопеленгаторов, ни прочего современного навигационного оборудования. Единственными инструментами являлись магнитный компас, лаг да хронометр с секстаном, который применим только в ясную погоду, а она в Северном Ледовитом океане редка. Иногда неделями приходилось плавать по счислению, да еще ложиться в дрейф на станциях или штормовать на волну. Учитывая, что в океанографических работах правильные координаты станций являются весьма важным условием, нужно было с большим умением вести прокладку, учитывая взаимодействие различных факторов, влияющих на корабль.

2 сентября ветер загудел с силою 9 баллов. Шел густой снег, крупные хлопья не падали, а неслись горизонтально. Нельзя было держаться на курсе, мы развернулись против ветра и волны и старались сохранить положение. Во второй половине дня около 76° 50' с. ш. появились отдельные полосы льда, а 3 сентября под 77° 33' с. ш. на пути стала кромка тяжелого крупнобитого многолетнего льда. Она тянулась с запада-северо-запада на восток-юго-восток. Среди ледяных полей, запорошенных свежевыпавшим снегом, возвышались крупные айсберги. Мы не рассчитывали так рано увидеть льды и были огорчены нежелательной встречей. По-видимому, они дрейфовали к югу под действием сильных северо-западных ветров, непрерывно дувших последние дни.

Итак, уже под 77° 33' с. ш. мы были вынуждены прервать разрез. Снова не осуществилась мечта попасть на Землю Франца-Иосифа, опять не пустили тяжелые, непроходимые для нас льды. Должен признаться, возможности зайти в лед и отдохнуть от непрерывной качки я был даже рад. Мне тяжело достался этот разрез: подручный не выходил из каюты, а я выполнял все работы только с помощью вахтенных матросов (без них я не мог бы справиться). Двое из них были учащимися мореходного училища; они не только крутили вьюшку, но и помогали брать пробы, делать записи в журнал. Я только не позволял им отсчитывать температуру и фиксировать пробы на кислород. И если мы, молодые штатные сотрудники экспедиции, могли ставить паруса, управлять вельботом и вести корабль по курсу, то и матросы помогали нам собирать научные материалы. Такая взаимопомощь была очень полезна и объединяла команду и экспедиционный состав.

Сохранилась ли эта традиция и теперь на современных экспедиционных кораблях, похожих на комфортабельные гостиницы?

Учащиеся мореходного училища всячески старались попасть на «Персей». Дело в том, что по учебной программе им полагалось пройти стажировку на парусном корабле, а плавание на «Персее» засчитывалось как на парусном. Можно было всю палубную команду укомплектовать учащимися, но мы брали двух-трех, потому что имелись штатные матросы, плававшие по нескольку лет. Мы их очень ценили — они уже привыкли к специфике работы на исследовательском судне.

Отдохнув во льдах, мы легли на северо-запад, к островам Вайча. В прошлом году, встретив льды у Земли Франца-Иосифа, мы не решились в них войти: как вы помните, угля оставалось только на три дня. Теперь же, на пути к Шпицбергену, встречался тяжелый крупнобитый лед сплоченностью до 7 баллов, а местами до 8 и даже 9. Конечно, «Персей» не крошил его, как ледокол, а выбирал наиболее слабые места. Большие поля мы старались обходить, но иногда пробивали довольно значительные перемычки. Крупных айсбергов грязновато-голубого цвета, отколовшихся от многочисленных ледников Шпицбергена, а может быть, и Земли Франца-Иосифа, больше всего было сразу после поворота от 41-го меридиана.

Стараясь не забираться далеко от кромки льдов, но придерживаясь курса на острова Вайча, мы выполняли полные серии наблюдений на станциях в разводьях и полыньях или там, где лед более разрежен.

Почти на всем пути до островов стояла прескверная погода, то зарядами шел снег, то налетала настоящая пурга, то нависал густой туман и видимость совсем пропадала. Мы шли ощупью. Иногда с юга докатывалась слабая зыбь и плавно покачивала айсберги, возвышавшиеся над льдинами. Это означало, что мы приближались к кромке.

В тумане и в непрерывных снежных зарядах 5 сентября мы залезли в тяжелый крупнобитый лед сплоченностью до 9 баллов. Решили остановиться и подождать, когда обстановка улучшится. Как всегда в таких случаях, я поднялся в бочку. Но и с высоты я увидел, что корабль окружают льды. А кругом беспросветное месиво из тумана и снежных хлопьев. Видимость ограничивается какой-нибудь сотней метров. И кажется, что дальше вообще нет ничего — существуют только «Персей», лед, туман и снежные хлопья, заполняющие весь мир. Такое ощущение я испытывал не раз, когда торчал в одиночестве на мачте корабля.

Через несколько часов ненадолго разъяснело и впереди по курсу, казалось, была чистая вода. Ничего не оставалось, как пробиваться к ней. В короткой жизни «Персея» это было, пожалуй, самое серьезное испытание его ледовых качеств. Пробивались рывками, иногда отрабатывая назад и снова наскакивая с небольшого разбега. Больше всего беспокоил винт, он был цельнолитым чугунным и при сильном ударе могла отколоться лопасть и лопнуть ступица. Отлить другой винт, хотя бы бронзовый, в те годы мы не имели возможности. Запасного винта или водолазной станции на «Персее» не было. Да и вообще менять в море своими силами литой винт — задача невыполнимая. Продвигались мы с большой осторожностью, но все же некоторые удары бывали настолько сильными, что однажды в лаборатории я упал вместе со стулом.

«Персей» прекрасно выдержал это испытание, преодолев зону девятибалльного крупнобитого льда, и через несколько часов выбрался на чистую воду. Вскоре по курсу открылась Земля Короля Карла. Проливы между островами были чистыми, и только кое где торчали высоченные айсберги, сидевшие на мели.

Мы уже нуждались в пресной воде для котла и решили поискать ее на довольно большом острове Свенскё (Шведиш Фореланд). К вечеру медленно, с большой осторожностью, выставив лотового на баке, мы приближались к острову. В этом районе мы пользовались английской картой, составленной в прошлом веке, и заведомо знали, что она не верна. После полуночи 6 сентября «Персей» отдал якорь между бухтой Антарктик и мысом Хаммерфест на острове Свенскё. Переход от северного конца разреза по 41-му меридиану на острова Вайча был закончен.

Несмотря на трудные навигационные условия, льды, снегопады и туманы, этот второй разрез выдержан очень хорошо. Отклонения от намеченного курса незначительны, счисление правильно, интервалы между станциями соблюдены и их координаты верны. Это делает честь нашим судоводителям. Разрез, на котором выполнено 8 полных станций, не считая промеров глубин, измерений температуры воды и метеорологических наблюдений, пересекал акваторию, ранее никогда не посещавшуюся исследовательскими судами. Да и другие корабли редко заглядывали в эти далекие неприветливые воды, быть может, кроме промышленных в давние времена. Разносторонние наблюдения представляли большой интерес для океанографов, в особенности благодаря их комплексности. После нашего плавания разрез этот запечатлелся на навигационной карте цепочкой глубин.

Порядок работ на разрезах, в открытом ли море или во льдах, давно уже твердо установился. За 20 минут до остановки корабля на станции вахтенный матрос будил гидрологов, планктонологов и геологов. Они первыми начинали наблюдения. Двадцати минут было вполне достаточно, чтобы одеться, обуться (умыться отпадает), расчехлить лебедки, прогреть паровую и вообще подготовиться к работам. Как только судно останавливалось, все приборы шли в воду. За 20 минут до окончания своих наблюдений гидрологи будили тех, кто должен был работать на ходу корабля с драгами, тралами и прочими приборами.

Мой помощник — корреспондент с заходом во льды оправился от морской болезни, и я решил привлечь его к работе. Не скажу, что с удовольствием, в дневные часы вьюшку он крутил. Но многие станции приходились на ночное время, и тут оказалось, 20 минут на подготовку ему слишком много. За эти 20 минут он успевал снова крепко заснуть и вылезал на палубу, когда все было уже закончено.

Итак, мы отдали якорь у острова Свенскё после полуночи 6 сентября. Спустили шлюпку, чтобы сделать промер и определить, может ли «Персей» подойти ближе к берегу. По возвращении шлюпки корабль снялся с якоря и осторожно пополз в бухту Антарктик, за мысом Хаммерфест снова стал на якорь.

Гористый остров Свенскё, сложенный песчаниками, с выступающими почти черными базальтами, припорошенный снегом, выглядел очень неприветливо. Я бы сказал, что это слово слабо выражает впечатление, которое производила эта земля. Быть может, пасмурная погода и низкие клочья облаков усугубляли тяжелое впечатление. Мы высадились. Никто не знал, кто и когда побывал до нас на этом острове. На нем мы нашли маленькую, совсем развалившуюся промысловую избушку и невдалеке от нее сгнившую кулему на песца. Значит, люди здесь жили! Если принять во внимание размеры избушки, по всем признакам русской, обитателей могло быть не более трех, максимум четырех, человек. Какими надо быть бесстрашными людьми, чтобы оставаться в ней на полярную ночь! В одиночестве, тесноте, без всякой связи с миром, без уверенности, что на следующий год судно обязательно пробьется к острову и освободит добровольных изгнанников. А ночь — это трехмесячная тьма, кругом мертвенные земли, льды да сполохи на небе, озаряющие своим призрачным светом замерзший мир.

Берег Земли Короля Карла

В английской лоции упоминалось еще, что на мысе Норденшельда стоит русская часовня, но теперь ее не было.

Пресной воды, такой, чтобы ее удобно было взять, мы не нашли. Ручьев нет. Небольшие пресные озера находятся далеко oт берега, и брать из них воду мы были не в состоянии. Ближе к урезу моря нашлись только лужи с водой, слегка подсоленной прибоем. Мы попытались доставить на судно вельбот с этой водой,В хотя бы для котла, но свежий северный ветер вынудил нас пpeкратить это занятие. Пришлось искать другую стоянку в бухте, расположенной на юго-восточной стороне острова между мысами Хаммерфест и Норденшельда. Здесь, метрах в пятидесяти оти уреза воды, нашли небольшое озеро. Свободные от вахты матросы и кочегары, штурманы и механики, весь экспедиционный состава ведрами или шайками тащили воду по скользкой обледеневшей гальке к берегу. Потом заходили в море по колено, а по мере наполнения вельбота и глубже, и выливали в вельбот воду. И все это при пронзительном, шквалистом ветре и небольшой волне, которая вот-вот захлестнет в сапоги. Не легче было и доставить воду на судно. Надо было залезть в наполненный водой вельбот, отчего сидеть на банках приходилось на корточках, и еще грести до судна мили полторы. С судна спускали приемный шланг, и всю добытую с таким трудом воду «Персей» засасывал в какие-нибудь 4—5 минут. На то, чтобы налить и доставить к кораблю один вельбот с пресной водой, уходило от двух до трех часов. А так как из-за волны в бухте мы не заполняли шлюпку до краев, водозаборная деятельность длилась больше суток. Промокшие «наливалыцики» на берегу работали на холодном ветру со снегом, лишь в перерывах греясь чаем у непрерывно горящего костра.

Способ доставлять воду на «Персей»

Несмотря на тяжелую работу и скверную погоду, береговой отряд «водолеев» не падал духом. Все были веселы, шутили. Особенно развлекал нас Киносеменыч; из-за погоды он не взял киноаппарат и вместо него орудовал ведром: по специальности, как мы говорили. Веселые шутки и смех не смолкали. А когда нам, мокрым и промерзшим, Месяцев прислал по чарке спирта, мы хором прокричали ему «ура», так что за полторы мили было хорошо слышно.

Пока мы черпали воду, с моря надвинулся лед. Между снежными зарядами и клубами тумана немного разъяснело, и мы увидели, что полоса довольно сплоченного крупнобитого льда, примыкая к мысам Хаммерфест и Норденшельда, закрыла выход из бухты. Это встревожило капитана, но люди находились на берегу, а пресная вода была необходима для дальнейшего плавания. Пришлось рисковать и остаться на якоре. К ночи 7 сентября видимость улучшилась, и оказалось, что льды немного отошли от входных мысов. Капитан не стал медлить, прекратил водоналивную операцию и вызвал всех на судно. Мы подняли шлюпки в ростры, выбрали якорь и пошли из бухты в море. За сутки тяжелой работы мы приняли всего 10 тонн воды для котла.

Быть может, читатель подумает, что я слишком надолго задержал его внимание на таком прозаическом моменте, как обыкновенная пресная вода. Но, описывая этот случай на острове Свенскё, я хотел показать, насколько трудно бывает в Арктике найти пресную воду и пополнить ею корабельные запасы. А вода необходима, ибо без нее из тех далеких пустынных областей можно и не добраться до родных берегов.

В море мы продолжили работы по намеченной программе, начав разрез от острова Свенскё на северную оконечность острова Баренца, чтобы в дальнейшем выяснить, возможен ли заход в Стурфьорд через пролив Хелис. Все время шли мы среди льдов, то более разреженных, то сплоченных до 5—6 баллов, которые особенно не препятствовали нашему продвижению к цели.

Но 8 сентября «Персей» неожиданно уперся в сплошные ровные ледяные поля. Остановили машину, решили осмотреться. Как всегда, с хорошим биноклем на шее я полез в наблюдательскую бочку, долго и внимательно разглядывал горизонт. И в северном, и в западном направлении, и даже на юг видны были только тяжелые ледяные поля, местами всторошенные. По нашему курсу на запад никаких признаков чистой воды или хотя бы разводьев. Подойти к проливу Хелис мы не смогли, как ни привлекала нас интересная разведка неизвестного пролива.

Воспользовавшись остановкой, сделали полную станцию и обратным курсом стали выбираться из льдов. Ничего не оставалось, как следовать в Стур-фьорд обычным путем, огибая с юга остров Эдж. Но и это было не так-то просто. Утром 8 сентября путь преградили огромные, маловсторошенные ледяные поля. Лавируя и протискиваясь между ними, мы пытались вылезти хотя бы к юго-востоку. Но безуспешно. Пришлось остановить машину и ждать, когда приливные течения и ветер улучшат ледовую обстановку. Прекратились всякие звуки в корпусе и снастях, стук паровой рулевой машины, которую во льдах непрерывно крутят то право, то лево на борт. Только в машинном отделении монотонно поет на высокой ноте турбодинамо.

В душе разливается ощущение полного отдыха. Можно и на ходу корабля лежать и ничего не делать, но такого чувства не возникает. Для человека важно хотя бы временное избавление от всяческих звуков!

Во время вынужденной стоянки взяли станцию.

Предположения сбылись: ветер сменился, лед начало разводить. Воспользовавшись этим, мы двинулись к югу. Нам удавалось пробираться среди льдов сплоченностью 6—8 баллов, пока наконец мы не вышли к его кромке.

К концу дня сквозь поредевший туман проглянула вдалеке вершина острова Надежды (другое его название — Морская Лошадь).

С запада, с Северной Атлантики, катилась спокойная пологая зыбь. Ветер почти затих, и туман висел над самым морем. Выйдя из льдов на чистую воду, мы проложили курс на остров Надежды, он должен был находиться совсем близко. Но снова навалился проклятый туман, сократив видимость до каких-нибудь двух-трех кабельтовых. Плавно покачиваясь на зыби, «Персей» продвигается малым ходом. Лот-предупредитель Джемса давно уже выпущен за корму, но это мало успокаивает. На старой английской карте, корректированной данными до 1900 года, глубины вокруг острова почти отсутствуют, да и само его положение и очертания заведомо неправильны. Этот заброшенный остров редко посещают корабли, подход к нему опасен из-за мелководья и выступающих далеко в море кошек.

Ход сбавили до самого малого. На откидную площадку вышел лотовый матрос. Дали гудок, надеясь услышать эхо, но его поглотил туман. Не слышно также и шума прибоя.

Раз мы так близко оказались у острова Надежды, геологам очень хотелось его посетить, и, несмотря на трудный подход к нему, Месяцев решил высадиться. Мы не знали, посещал ли его какой-нибудь корабль.

Вдруг туман приподняло, показался берег, окаймленный белой полосой прибоя. Верхняя часть же острова оставалась в тумане, нависшем над горой. Из-за сильного прибоя высадка обещала быть малоприятной, но мы все же рискнули. «Персей» подполз к острову и отдал якорь примерно в полутора милях от берега.

Спустили вельбот, и береговая партия, всего несколько человек с опытным рулевым, направилась к суше. Зыбь, такая пологая в открытом море, по мере приближения к земле становилась круче. На пляж с грохотом опрокидывались уже совсем крутые гребни. Перед полосой прибоя гребцы задержали вельбот, табаня веслами. Надо было уловить благоприятный момент и прорваться между опрокидывающимися волнами.

Но вот мы, немного подмокшие, на пустынном берегу острова Надежды. Едва коснувшись ногами земли, мы мгновенно подхватили вельбот и оттащили его от воды.

Подымаясь по разлогу маленького ручейка, в защищенном от ветров уголке мы увидели хороший домик норвежских промышленников. По северному обычаю, дверь его не была заперта, а просто заколочена поперек доскою. Мы вошли. В домике оказалось две комнаты. По всем признакам, в нем жили три человека. Покинули они свое жилье как-то внезапно, бросив часть имущества. На неубранном столе стояла посуда с остатками превратившейся в плесень еды. Койки находились в полном беспорядке. На наружных стенках домика остались тюленьи шкуры, растянутые для просушки. Они тоже позеленели. Обитатели покинули дом во (сяком случае не в текущем году, но когда — сказать трудно. Может быть, год, может быть, три года назад. В чистом воздухе Арктики процесс гниения идет медленно, и остатки пищи, и сырые шкуры чИЧего не могли нам подсказать.

Случайно проведя рукой по маленькой полочке, укрепленной над столом, я нащупал какой-то предмет. Вытащил — смотрю, трубка, толстая, короткая, в форме рожочка, сильно прокуренная. Я снова сунул руку на полочку и достал коробочку норвежского табака, совершенно раскисшего и заплесневелого.

Трбочку я взял себе на память об острове. В последующие годы я неоднократно бывал вблизи острова, но тогда, пряча трубочку в карман, я не мог даже предположить, какое огромное событие в моей личной жизни произойдет вблизи этого необитаемого островка, затерянного в Баренцевом море, с приветливым названием Надежда. В моей душе оно сочетается с другим, не менее приветливым женским именем, которое... нет, это уже не имеет прямого отношения к нашему плаванию в водах Шпицбергена, а потому я умолчу.

Геологи определили высоту острова в 260 метров; сложен он такими же осадочными породами, что и Шпицберген. К сожалению, туман помешал определить астрономический пункт.

Полосу прибоя преодолели благополучно, только еще больше вымокли. А очень неприятно, когда за ворот попадает холодная вода и струйками стекает по спине. Вода, зачерпнутая в сапоги, куда болee привычное явление.

Не успели мы отвалить от берега, как опять все накрыл густой туман. В нем очень трудно ориентироваться, и мы чуть не прошли мимо «Персея». Когда услышали непрерывно отбиваемые склянки, судно было позади нашего траверза.

Обойдя подальше неисследованный район архипелага Тысячи Островов, где нас сильно потрепал порывистый девятибалльный шторм мы вошли в Стур-фьорд с юга. Залив был чист от льда, лишь отдельные айсберги виднелись на его водной поверхности.

Нам предстояло установить заявочные столбы в двух местах по западному берегу Стур-фьорда, около небольших бухточек Китовой и Агард. Первоначально мы проскочили Китовую бухту, она неприметна с моря, и зашли в бухту Агард, где 11 сентября и отдали якорь. На берег высадились несколько человек с заранее изготовленным заявочным столбом. Съехали на берег и корреспондент с доктором.

Прошло совсем немного времени, и с судна заметили шлюпку с двумя гребцами, возвращающуюся обратно. Это были доктор и корреспондент. Запыхавшись от старательной гребли, они поднялись на палубу и сразу же прошли к начальнику. Меня заинтриговало их поведение — я решил, что это неспроста. Значит, на берегу случилось что-то интересное, а я торчу еще на судне. Надо разузнать, в чем дело. В неведении я пробыл не более минуты. На палубу вышел Иван Илларионович и сообщил, что они нашли на берегу скелет мамонта. Месяцев почему-то не выразил особого восторга по поводу столь замечательной находки, а приказал мне со Старостиным съездить и посмотреть. Мы, тоже не сразу осознав сенсационность этого научного открытия, прыгнули в шлюпку и погребли к берегу.

— Вот смотрите, — торжествующе показали нам Ахматов и Пильняк на полузамытые песком огромные кости скелета, торчавшие из земли у верхней границы прибоя, — чьи же это, как не мамонта?

Я глубокомысленно, но неопределенно хмыкнул, а Старостин промолчал.

Возвратившись на судно, мы прошли в каюту начальника.

— Нашли! Как и следовало ожидать, это скелет кита.

— Я так и думал, да вот они уж очень настаивали, что мамонт, потому я послал вас посмотреть, — ответил Иван Илларионович.

Закончив работы в бухте Агард, мы разыскали бухточку Китовую и тоже установили заявочные столбы для англо-русской угольной компании «Грумант». Здесь мы нашли старый столб (правильнее его назвать кол), поставленный для России В. А. Русановым в 1912 году. Мы поставили новый, а старый взяли с собой. Насколько я помню, впоследствии его передали Арктическому институту для его музея.

Выполнив свои обязательства для компании «Грумант», мы вошли во вкус и на ничейной территории в бухте Мон поставили еще заявочный столб для Плавморнина с соответствующей надписью. Стоит ли он сейчас?

Поднимаясь по разлогу маленького ручейка, в защищенном от ветров уголке мы увидели хороший домик норвежских промышленников. По северному обычаю, дверь его не была заперта, а просто заколочена поперек доскою. Мы вошли. В домике оказалось две комнаты. По всем признакам, в нем жили три человека. Покинули они свое жилье как-то внезапно, бросив часть имущества. На неубранном столе стояла посуда с остатками превратившейся в плесень еды. Койки находились в полном беспорядке. На наружных стенках домика остались тюленьи шкуры, растянутые для просушки. Они тоже позеленели. Обитатели покинули дом во всяком случае не в текущем году, но когда — сказать трудно. Может быть, год, может быть, три года назад. В чистом воздухе Арктики процесс гниения идет медленно, и остатки пищи, и сырые шкуры ничего не могли нам подсказать.

Трубочку я взял себе на память об острове. В последующие годы я неоднократно бывал вблизи острова, но тогда, пряча трубочку в карман, я не мог даже предположить, какое огромное событие в моей личной жизни произойдет вблизи этого необитаемого островка, затерянного в Баренцевом море, с приветливым названием Надежда. В моей душе оно сочетается с другим, не менее приветливым женским именем, которое... нет, это уже не имеет прямого отношения к нашему плаванию в водах Шпицбергена, а потому я умолчу.

Обойдя подальше неисследованный район архипелага Тысячи Островов, где нас сильно потрепал порывистый девятибалльный шторм, мы вошли в Стур-фьорд с юга. Залив был чист от льда, лишь отдельные айсберги виднелись на его водной поверхности.

Я глубокомысленно, но неопределенно хмыкнул, а Старостин промолчал.

Возвратившись на судно, мы прошли в каюту начальника.

— Нашли! Как и следовало ожидать, это скелет кита.

В кутах бухт Китовой и Мон сползали в море красивые глетчеры. Они-то и рождали айсберги, которые в большом числе встречались в Стур-фьорде. Термин «фиорд» для него мало подходит, настолько он широк. В нем мы сделали 7 полных станций и множество промеров глубин.

Плавать в Стур-фьорде было очень тяжело: навигационная карта неверна, заходы в бухты и сами бухты нанесены неправильно, их приходилось разыскивать, глубины в фиорде и особенно в бухтах неизвестны. Ко всему этому почти все время была плохая видимость из-за туманов и сильных снегопадов, ночи становились все темнее и темнее. С большой осторожностью выбирали мы якорные стоянки, следуя за шлюпкой, производящей промер. Зачастую, когда налетали сильные порывистые северо-восточные ветры, мы покидали только что найденную якорную стоянку и искали другую, более защищенную.

Сложная навигационная обстановка и неуверенность в карте всех очень измотала, особенно штурманов. С чувством облегчения мы покинули 14 сентября неприветливый Стур-фьорд, подальше обогнули мыс Южный и вышли к западному побережью Шпицбергена. В полдень впервые определились здесь по обсервации и к ночи легли курсом на Ис-фьорд, проложив его в 12 милях от берега.

Среди дня 15 сентября навалился вдруг густой туман по горизонту при абсолютно ясном небе над головой. Над туманом торчали отдельные остроконечные пики Шпицбергена. Освещенные солнцем, они ярко сверкали над пеленой плотного серого тумана. Красивое и совершенно необычайное зрелище!

Вечером «Персей» вошел в Ис-фьорд и к ночи отдал якорь в бухте Коль, против поселка угольщиков Грумантбюэн.

Ночью стих ветер, море в бухте стало спокойным, а на террасе крутого берега, высоко над нами, сверкали огни Грумантбюэна. И хотя это был совсем маленький поселок, после необитаемых островов, после неприветливого восточного берега Стур-фьорда казалось, что мы попали в иной мир. То, что рядом с нами были люди, создавало особое настроение.

Василий Владимирович Шулейкин с первого же дня на «Персее» почувствовал себя на своем месте как дома. У него установились самые лучшие отношения с экипажем. Благодаря разносторонним интересам и общительности он стал одним из самых приятных членов кают-компании. Когда закончились работы на меридиональном разрезе, мы вошли в лед и прекратилась многодневная отчаянная качка, Шулейкин — большой любитель музыки — организовал судовой оркестр. Хотя иные музыканты играли на незатейливых инструментах (штурманы И. Н. Замяткин и Е. Е. Потапов на мандолинах, стармех А. И. Мусиков на гитаре, а Киносе-меныч и сам Шулейкин на гребенках), они так сыгрались, что слушать их доставляло удовольствие.

И вот в тот вечер над тихими водами Ис-фьорда полилась музыка нашего оркестра. Необычайно велик был концертный зал, окруженный остроконечными снежными вершинами, далеко за Полярным кругом!

В 1924 году Грумантбюэн представлял собой ряд деревянных строений барачного типа, вытянутых в одну «улицу», с проложенными вдоль них дощатыми тротуарами Поселок занимал неширокий уступ на склоне горы, довольно круто спускающемся к морю. Тут же рядом находились штольни. Никаких шахт не было, угольные пласты, выходящие там прямо в обнажении склона, залегают почти горизонтально. Из штолен уголь доставляли в ручных вагонетках, высыпали на транспортер, который переносил его к обрыву склона и сбрасывал в круто спускающийся к морю желоб. Под желобом становилась баржа, ее загружали и отбуксировывали к стоящему на рейде пароходу. Выглядело все это довольно примитивно, но добывать здесь уголь было выгодно. Только при сильных северных ветрах баржа не могла держаться под желобом и всякие погрузочные операции прекращались.

За время стоянки экипаж «Персея» мог посмотреть штольни.

Советская администрация копей обратилась к нам с просьбой доставить в Грумантбюэн радиостанцию, приобретенную у норвежцев в Кингсбее. Желая установить хорошие взаимоотношения с угольной компанией, а также заинтересовавшись возможностью выполнить научные работы на целый градус севернее, Месяцев согласился на эту операцию. Все были в восторге: о Кингсбее говорили как о самом красивом фиорде Шпицбергена. В Кингсбее находился большой норвежский поселок шахтеров и уголь добывался несравненно в большем количестве, чем в бухте Коль. Мы побывали в штольнях, которые здесь имеют значительный уклон в глубь горы, набрали коллекцию отпечатков древних растений в угольных сланцах. В поселке был магазин, который мы со Старостиным, конечно, посетили. Глаза разбежались от разнообразия товаров, но крон у нас не было. Увидев наш интерес, хозяин, или заведующий, ибо это было торговое предприятие кооператива угольщиков, спросил, не имеем ли мы иной валюты. Но и другой валюты у нас не оказалось. И вообще не было денег, кроме мелочи. Однако нашу серебряную мелочь принимали в уплату. Обшарив все свои карманы, кошельки и ящики стола на «Персее», мы набрали несколько полтинников и прочих мелких монет. На эти деньги можно было уже кое-что приобрести. Я купил себе норвежский матросский нож, несколько сигар, сигареты, табак и на память о Кингсбее великолепную трубку. Табак и сигареты оказались очень ароматными. Я их сберег до Москвы и с важностью дымил в гостях, распуская заграничный аромат. А когда курил в кафе, театре или в каком-нибудь другом общественном месте, все курильщики начинали водить носами, останавливая свой поиск на мне. Моя морская форма объясняла им происхождение столь ароматного табака. Мне это очень импонировало, ведь возраст мой исчислялся тогда только двадцатью тремя годами.

Погрузив в Кингсбее норвежскую радиостанцию, мы доставили ее в Грумантбюэн.

Экипаж «Персея» осмотрел угольные копи не только в бухте Коль и Кингсбее, но и в бухте Адвент, а на обратном пути и в Гринхарбуре. Эти экскурсии под руководством геолога были очень поучительны, потому что большинство моряков никогда не видели, как добывается тот уголь, который возит их по всему свету.

Получив в бухте Коль бесплатно 117 тонн отборного угля, мы распрощались с гостеприимными горняками, подняли якорь, отсалютовали поселку нашим мощным гудком и 27 сентября покинули бухту. Выйдя к мысу Южному, мы легли прямо на Нордкап для выполнения разреза. От Нордкапа вдоль Норвежского и Мурманского берега также шли с работами на станциях.

В г. Александровск «Персей» прибыл 4 октября и был радушно встречен директором Мурманской биологической станции Г. А. Клюге, одним из самых первых героев труда (Мурманская биологическая станция одно из старейших научных учреждений страны. В 1881 г. Петербургским обществом естествоиспытателей создана биологическая станция на Соловецких островах в Белом море. В 1899 г. ее перевели в г. Александровск (Полярный) на Мурмане и назвали «Мурманская биологическая станция». В 1929 г. Мурманская биологическая станция была передана ГОИНу и стала его Мурманским отделением. В 1933 г. преобразована в Полярный научно-исследовательский институт морского рыбного хозяйства и океанографии (ПИНРО)).

Екатерининская гавань похожа на озеро, со всех сторон окруженное невысокими горами, настолько мало приметен был заход с моря. На рейде стояло исследовательское судно станции «Александр Ковалевский» — красавица яхта со стройным рангоутом. На биологической станции во всем чувствовался строгий порядок, светлые лаборатории сияли чистотой. Особенно приятное впечатление производил морской аквариум с проточной водой, который украшали некоторые представители донной фауны, особенно разноцветные актинии, эти морские хризантемы, обладающие замечательной окраской и нежностью.

В Александровске мы взяли пианино. Перевезли и погрузили его на палубу без особого труда, но в двери рубки оно не проходило. Выручил вернувшийся с берега И. Н. Замяткин. Он не только играл на пианино, но мог разобрать и, главное, собрать его на месте. Впоследствии инструмент доставлял нам много радости.

Из Александровска «Персей» направился в Мурманск за пресной водой. О Мурманске тех времен следует сказать несколько слов. На карте он обозначался как город, но ничего общего с городом не имел. Даже понятие «селение» и то мало подходило для него. Скорее можно было назвать становищем это беспорядочно разбросанное скопление разношерстных маленьких строений. А еще лучше позаимствовать у Джека Лондона его термин «лагерь», какой он применяет для быстро возникающих поселков на Аляске. Действительно, Мурманск возник быстро, в 1916 году, во время постройки Мурманской железной дороги. Состоял он из бараков и наспех построенных деревянных домишек, поставленных без всякого плана. В годы интервенции Мурманск служил опорной базой для флота и войск Антанты. Тогда он разросся вширь, но только за счет бараков из рифленого железа. Это были как бы разрезанные вдоль широкие трубы, и назывались они «чемоданами». Из таких «чемоданов» возникли целые кварталы. Внизу у залива в северном конце города, за товарной станцией железной дороги, на старых запасных путях стоял целый квартал товарных вагонов. Этот район назывался «Шанхай» и был заселен многочисленными китайцами, по каким-то причинам обосновавшимися в Мурманске. На улицах из товарных вагонов висел специфический запах и была необычайная грязь. Русским в этот район в одиночку ходить не рекомендовалось, а в ночное время даже и в компании. В единственном настоящем двухэтажном здании, тоже деревянном, возвышавшемся над лачугами и «чемоданами», была гостиница «Желрыбы». «Железнодорожная рыба»! Существовала тогда и такая организация, имевшая свой рыболовный флот.

При гостинице был и ресторан, открытый чуть ли не круглосуточно. Это единственное в Мурманске официальное злачное место всегда переполняли матросы и рыбаки. Несмотря на традиционное ресторанное оформление — пыльные пальмы и зеленые плюшевые портьеры, это был просто кабак. Некоторый интимный уют ему придавали два объявления: «Просют вскатертю не сморкатца» и «Просют матом не крыть». Откуда-то приходило много финнов. Обедать или ужинать в ресторане было почти невозможно, сюда ходили напиваться. И атмосфера здесь так накалялась, что часто была под стать клондайкской, только вместо традиционных там большекалиберных револьверов здесь шли в ход ножи и бутылки.

В тогдашнем Мурманске не существовало даже кинотеатра, не было его и в 1929 году, но иногда кинокартины демонстрировались в старом дощатом пожарном депо. Я помню, мы, персейцы, ходили туда зимой. В сарае было холодно, как на улице, ветер свистел в щелях, снежная пыль сверкала в луче кинопроектора. В поход на кинокартину снаряжались, будто на полюс: надевали полушубки, тулупы, валенки, свитера — все, что было теплого из одежды, и сидели в «зале», опустив уши меховых шапок. И все же за сеанс так промерзали, что, выскочив из сарая, отправлялись домой бегом, чтобы согреться.

Из Мурманска выехали в Москву временные участники экспедиции. «Персей» набрал кристальной пресной воды из Варяжского водопровода и, покинув Кольский залив, направился в Архангельск, куда прибыл 15 октября.

Проходя оживленной Маймаксой, а затем Двиной, мы удивлялись тому вниманию, которое нам оказывали люди на встречных судах и пристанях. На буксире рулевой высунулся из рубки, уставился на «Персей», что-то закричал, замахал нам рукой и дал свисток. Сейчас же появилась на палубе и вся немногочисленная команда и тоже приветственно замахала нам. Я было подумал, что на буксире служит кто-либо из знакомых нашей команды. Потом повстречался пароходик пригородного сообщения, и на нем публика махала нам фуражками и платками. Это несколько озадачивало. А когда с пригородной пристани, мимо которой мы проходили, стали нас приветствовать ожидающие, я сообразил: «Персей» приобрел такую популярность благодаря моим корреспондентским сообщениям, и в душе возгордился.

Однако все объяснилось совсем иначе. Когда мы забрались далеко на север, связь с материком прекратилась. Воспользовавшись этим, наш радист занялся чисткой и регулировкой радиостанции, и связи не было несколько дней.

Быть может, по этой причине, а быть может, по другой какой, в Архангельске распространился слух, что «Персей» пропал. По одной версии его раздавили льды, по другой — он сгорел, у кого как работала фантазия. Во всяком случае, слух пошел широко и был упорным, настолько упорным, что Архангельский губиспол-ком обратил на него внимание и запросил управление порта о готовности «Малыгина» на случай, если придется искать «Персей».

Сколько же волнений доставили слухи семьям архангельских моряков! Думаю, что они пережили гораздо больше, чем мы, когда попали в тяжелые льды, переносили жестокие штормы и бродили в тумане у неизвестных берегов.

В этом плавании на втором году жизни «Персей» стойко перенес все невзгоды и получил полное боевое крещение, пробыв в море 56 дней, пройдя 3150 морских миль. Научные работы были выполнены на 63 станциях, причем в основном во льдах северозападной части Баренцева моря, прежде совершенно неисследованной.