Каяки

Однажды летним днем стадо нашло укромную бухту со множеством ровных и удобных льдин, на которых хорошо было греться на солнце. Большинство тюленей выбралось из воды, чтобы отдохнуть, поскрестись и подремать, однако годовалым это малоинтересное занятие было не по нраву. Они принялись играть в воде, но слишком уж расшумелись. Взрослые беспокойно зашевелились и, свесив усы, неодобрительно смотрели на них сонными глазами - так старая собака хмуро глядит на расшалившегося щенка. Это не произвело на Странницу и ее друзей никакого впечатления. Сначала они решили посмотреть, нет ли здесь морского окуня, который уже давно им не попадался. Но даже самые быстрые броски и самые крутые нырки оказались безуспешными - рыбы не было. Тогда они стали носиться наперегонки, выскакивая из воды перед самым носом у дремавших взрослых, чем приводили их в раздражение. Потом годовалые разделились на небольшие группы и отправились на разведку.

Как обычно, Странница и слепой годовалый держались вместе. Как обычно, они были еще более безрассудны, чем большинство их сверстников. Слепой годовалый не мог видеть свою подругу, но, казалось, каким-то шестым чувством ощущал приятное соседство Странницы. Она то и дело смотрела, рядом ли он, и он тоже поворачивал к ней свою покрытую шрамами невидящую морду, на которой было написано дружелюбие. Они шумно носились вокруг мыса, когда Странница вдруг увидела в море каких-то странных незнакомцев.

Семейная группа похожих на китов созданий играла в воде. Она состояла из дюжины взрослых, раза в три крупнее тюленей, и подростков. Это были нарвалы. Взрослые имели серо-белый покров, пятнистый, словно у леопардов. У старых самцов был один-единственный зуб, переходивший в закрученный спиралью костяной бивень. С расстояния в четверть мили Странница наблюдала, как три старых морских единорога занимались чем-то вроде фехтования. Сначала они кружили друг за другом, подняв свои рога, словно в приветственном салюте. Затем, с клацаньем скрестив их, принялись наносить мощные удары и парировать ответные выпады.

Пока это явно была игра. Одним лишь прикосновением тяжеловесного бивня нарвалы могли бы выколоть глаз или пропороть жесткую шкуру противника. Каждый раз сокрушительный удар казался неизбежным, однако в каком-то дюйме от соперника нарвал отворачивал рог. Остальные самцы были неподалеку и критически наблюдали за ними. Тем временем их жены и дети лениво поглядывали на сражающихся пли ныряли под воду по каким-то своим делам. Когда их короткие округлые головы неожиданно выскакивали из воды, на мордах у них было написано удивление - как могут их защитники так долго заниматься этим спортом, столь не вяжущимся с их солидной внешностью.

Странница и нарвалы одновременно увидели вдалеке каких-то незнакомых стройных морских зверей. На пришельцах были тюленьи шкуры, пропитанные тюленьим жиром, что делало их водонепроницаемыми. Их остовы из тюленьих костей скользили по воде легко и быстро. В три раза длиннее тюленя, но чрезвычайно узкие, они двигались без единого всплеска, не оставляя на воде даже ряби. Это были эскимосские охотничьи каяки.

Осадка этих стремительных лодок была чуть более ладони человека. Узкие, как лезвие ножа, они были целиком, кроме люка, обтянуты непромокаемыми тюленьими шкурами. На носу каждого из них был укреплен белый щит, за которым прятался человек. Охотники гребли одним веслом, бесшумно опуская его в воду то с левого, то с правого борта каяка. Эскимосы с их короткими, словно у карликов, ногами, как будто самой природой предназначенные для этих мелкосидящих лодок, удерживали их в равновесии, как удерживает свою машину велосипедист.

Палубы каяков находились вровень с водой. Края люка в каждой лодке были точно пригнаны к ногам гребца. Непромокаемый капюшон, переходивший далее в фартук, так туго обтягивал лоб, щеки и подбородок, что врезался в мягкую плоть, зато был абсолютно водонепроницаем; так же герметично были обтянуты и края люка.

В охотничьем азарте, при сильном волнении или от мстительного удара моря неустойчивый каяк иногда переворачивается и заключенный в нем охотник оказывается в воде вниз головой. Но ни одна капля воды не может проникнуть ни в лодку, ни под одежду. Все, что грозит охотнику,- это намочить незащищенную часть лица. Ударом весла он снова выпрямляет себя и свою скорлупку.

В этой части Гренландии, где можно выжить, только постоянно занимаясь охотой, каждый четвертый эскимос гибнет на охоте. Вся их жизнь зависит от того, добудут они себе пищу или нет. И потому эти люди, сидя в своих мягко скользящих каяках, были напряжены, как скрадывающие добычу звери.

Нарвалы заметили их, и в секунду поверхность моря опустела, лишь тяжело плеснула вода там, где их чудовищные тела ушли вниз. Так же быстро покинули свои дальние наблюдательные посты и тюлени. Слепой годовалый инстинктивно отреагировал на предостерегающий звук, который издала Странница, и нырнул вслед за ней. Только погрузившись в воду, они почувствовали себя в безопасности. Через несколько минут Странница высунула голову из воды и кинула окрест быстрый взгляд.

Картина изменилась. Все то время, пока животные были под водой, эскимосы гнали свои легкие, словно лист, лодки длинными, мощными гребками, все быстрее и быстрее перебрасывая весло с одного борта на другой. Каяки неслись с задранными носами, кормой почти уйдя под воду. Но теперь, миновав то место, где играли нарвалы, они застыли в неподвижности. В ожидании.

Держась поодаль и, очевидно, никем не замеченная, потому что ни один человек не поворачивал головы, Странница наблюдала за пришельцами. Было что-то угрожающее в том, как быстро они появились здесь. Странница застыла на месте, тихонько стоя в воде. Потом позади нее на поверхности появилась голова слепого годовалого. Длинные тяжелые волны зыби катились под жаркими лучами солнца. Спокойно пролетела мимо полярная крачка. Потом сквозь сияющую бесконечность пронесся длиннохвостый поморник и тоже скрылся из глаз. Ни один человек, ни одна лодка не сдвинулись с места. Словно сплавные бревна, они то взлетали вверх, то опускались вниз на длинных волнах зыби.

Неожиданно вода словно взорвалась. Поверхность разрезала огромная, пятнистая, как у леопарда, спина и исчезла. Нарвалы - млекопитающие. Они должны подниматься за воздухом.

"Крайдуверре!" - как вздох, пронесся над морем шепот охотника, ближайшего к нарвалу. Двумя глубокими гребками он послал свою лодку туда, где скрылся нарвал, и остановился, удерживая ее в равновесии. Его гарпун с наконечником, к которому был прикреплен аккуратно смотанный в бухту сорокафутовый линь, лежал в углублении на палубе лодки. Когда этот человек был на воде, он не упускал случая поупражняться и каждые несколько минут метал свой гарпун или легкое, словно птица, копье, в любой плавающий предмет. Плохому гарпунеру здесь не выжить.

Охотники снова застыли; казалось, будто они нарисованы на фоне моря и льда. Положив весла на воду, они неуловимыми движениями рук удерживали в равновесии свои неустойчивые кожаные лодки. Время шло. Два тюленя сонно лежали на воде, лениво шевеля ластами, чтобы оставаться на плаву.

Внезапно на поверхности показались еще две огромные спины и мгновенно скрылись в воде. Оба кита были на расстоянии, недоступном броску гарпуна, но охотники кинулись туда с быстротой молнии. Затем остановились как вкопанные.

Спина поменьше всплыла точно перед одним из каяков. Рука человека метнула гарпун, и он вонзился в ускользающую плоть. Бородка наконечника осталась в теле кита, а древко поплыло прочь. Эскимос быстро прикрепил к линю, соединенному с зазубренной бородкой, надутый поплавок из тюленьей кожи и выбросил его за борт, а затем так бешено рванулся вперед, что вода за лодкой закрутилась в водовороте. Линь туго натянулся, поплавок ушел под воду и исчез.

Радуясь, что напряженному часовому молчанию пришел конец, охотники с неистовыми пронзительными воплями погнали свои лодки туда, где был брошен гарпун. Там они остановились в ожидании, с гарпунами наизготовку. Минут через пять поплавок выскочил наверх. Лодки кинулись к нему. Спустя еще минуту позади поплавка всплыл и нарвал. В то же мгновение в него вонзилось еще несколько гарпунов, и он вновь исчез в воде, утащив с собой поплавки. Но раненому зверю было не под силу удержать под водой эти наполненные воздухом шкуры, и почти тотчас же он снова всплыл наверх.

На этот раз в него воткнулось еще больше гарпунов. Нарвал бился в кроваво-красной воде, пытаясь разбросать своих мучителей. Но вскоре ослаб и затих. С криками, с песнями люди в каяках сгрудились вокруг тела кита с огромным плоским хвостом и поникшим костяным рогом.

Два охотника, которые первыми загарпунили кита, подошли к нему вплотную. Весла положили поперек лодок, чтобы придать им устойчивость, и тогда один из охотников перегнулся через борт и, вонзив в тушу нож, сделал надрез на спине мертвого животного, отделяя кожу от слоя жира. Осторожно нагнувшись вниз, он прижался ртом к отверстию и стал надувать шкуру. А тем временем его друзья кричали, пели и смеялись от радости. Наконец напарник протянул ему шнурок, и он накрепко перетянул отверстие. Если бы он не сделал этого, драгоценная туша затонула бы через несколько минут. Теперь же, надутую воздухом и поддерживаемую вдобавок поплавками, ее можно было отбуксировать между ледяными полями к берегу, находившемуся в нескольких милях отсюда,- если, конечно, не поднимется шторм. А если стихии и разбушуются, эти плосколицые охотники будут сражаться с ними так же ловко, как сражались с нарвалами. Каждый из охотников готов был рискнуть жизнью, лишь бы доставить к берегу это чудовище и получить бесценное мясо, шкуру, жир, кости, сухожилия.

Флотилия каяков, подпрыгивающих на волнах, развернулась и понеслась по морю, чтобы взять на буксир мертвого нарвала. Гребцы возбужденно размахивали гарпунами. Одни смеялись, другие громко пели традиционные охотничьи песни. Целый час эти говорливые люди молчали и теперь наконец отводили душу. Как утверждают этнологи, эскимосы - самый счастливый и здоровый народ на Земле: за месяц они смеются больше, чем их цивилизованные братья за целый год. Хотя эскимосы в охоте так же безжалостны, как звери, охота и вообще жизнь для них игра. Большинство из них ни за что на свете не согласились бы покинуть свою родину; если же это случается - они неистово рвутся обратно. Они весело смеются над белыми торговцами, называющими себя цивилизованными людьми,- ну не смешно ли, что те так волнуются из-за сущих пустяков?

Эскимосы не знают нашего ужаса перед войнами и нищетой. Не имея никаких законов, которые можно было бы нарушать, они не имеют и комплекса вины; для них существуют только два наказания - публичное порицание и смерть. Никто не может быть наказан, пока вина не будет признана абсолютно всеми, пусть даже это произойдет после нескольких лет дискуссий. Частной собственностью у эскимосов считаются лишь те вещи, которые сделаны собственным трудом. Все остальное - общее, поэтому соперничать из-за имущества просто нет смысла.

Если бы кто-либо из охотников общины затеял ссору из-за своей охотничьей доли, на него посмотрели бы как на сумасшедшего. Первый гарпунер, поскольку от его удачливости выгадывают все, может претендовать на лучшую порцию мяса и костей. Остальное разделывается и делится поровну. Когда мясо уже варится в котлах, хозяйки, по обычаю, стоя у входа в хижину, зазывают к себе всех, кто может их услышать. Сухожилия, кости, жир и внутренности также подлежат разделу. Шкуру решением общины отдают тому, кто нуждается в ней больше всех. Разделочные работы, изготовление общественных орудий труда и охоты, приготовление пищи и уборка - все эти обязанности также распределяются между членами общины. Самый достойный человек, который пользуется в общине наибольшим влиянием - хотя ни один ее член не обладает какой-либо реальной властью над другими,- имеет больше всего добровольных приверженцев, то есть, по понятиям эскимосов, "друзей". И в их число обычно входит несколько слепых или беспомощных людей, которые нуждаются в поддержке. Быть главой такой группы может только тот, кто зарекомендовал себя хорошим охотником и мудрым и находчивым человеком,- как говорят эскимосы, "тот, кто умеет помочь лучше всех". Для этих людей естественно, как дыхание, доверить распределение работ и руководство ими тому, кто умеет помочь лучше всех.

Гарпунер, поразивший нарвала, был именно таким человеком. Широченная улыбка сияла на его лице, словно солнце, когда он изящно вел свой каяк впереди отряда эскимосов, спешивших с буксирными концами наготове к надутой воздухом туше кита. Этот человек был не только охотник - он был еще и поэт. Как и многие эскимосы, он умел выражать свои мысли несравненно богаче, чем большинство цивилизованных людей: его словарь превышал десять тысяч слов. Эскимосский язык словно создан для поэтов: каждое слово их замечательного словаря имеет сотни различных флексий, и каждая флексия имеет свое, совершенно определенное и точное значение. Этот охотник не умел писать, он слагал поэмы-песни на традиционные эскимосские мотивы. Он уже представлял себе, как сидит в своей хижине и маленьким каменным инструментом вырезает рисунки на огромном закрученном спиралью роге, который он добыл. Его толстые губы вторили мыслям. Голодный, измученный, он улыбался, словно довольный ребенок. Жизнь есть нечто большее, чем пища, и охотник знал это.

Когда флотилия уже выстроилась, один из охотников, направляя лодку быстрыми, мощными ударами весла, стал пробираться между каяками к своему другу. Он бросил ему несколько слов, устремив веселый взгляд черных, как ягода терновника, глаз, туда, где еще виднелись две тюленьих головы. Только абсолютно здоровые глаза, привычные к расстояниям, могут видеть так далеко. Он внимательно наблюдал за тюленями с самого полудня. Его сосед выдохнул только одно слово, и над зыбью от лодки к лодке побежал шепот. Полдюжины каяков отделились от флотилии и быстро, словно волчки, развернулись. Охотники пригнулись за белыми щитами и бесшумно заскользили на своих стремительных лодках, выстроившись в один длинный ряд, с охотником, который увидел добычу, посредине. Похожие издали на безобидные бревна, они поплыли вперед, к своим новым жертвам.

Странница, заметив приближающиеся лодки, поначалу проявила к ним лишь ленивый интерес. Слепой годовалый услышал осторожные шлепки весел задолго до того, как они стали доступны слуху его подруги. Но ни он, ни она нисколько не встревожились.

Белые щиты медленно скользили по морю, но на взгляд Странницы они ничем не отличались от обломков льда, усеивавших море. Иногда зыбь закрывала каяки. В такие минуты охотники гребли изо всех сил, и их легкие лодки едва не взлетали в воздух; но когда волна опускалась, охотники опять застывали на месте, лишь потихоньку подгребая веслом. Тюлени не умеют точно определять расстояние, когда находятся на поверхности. Хотя Странница и почувствовала какую-то томительную тревогу, она всего лишь быстро огляделась вокруг - и успокоилась.

Ближайший охотник подошел к тюленям почти на сорок ярдов. Его рука уже сжала древко гарпуна, но тут слепой годовалый услышал дыханье человека и беззвучно исчез под водой. Странница тотчас же последовала за ним. В каяках не произнесли ни слова. Главный охотник показал рукой в нескольких направлениях, и лодки заскользили каждая в свою сторону. Для эскимосов лодка не есть нечто неодушевленное. Каждый каяк, каждый камень, каждый обломок льда имеют душу, которой можно повелевать, если знаешь верное магическое слово. На протяжении всей своей жизни эскимосские охотники ищут такие слова и отрабатывают звуки и жесты команд.

Пять минут никто из них не двигался. Быть может, главный охотник пытался вступить в общение с духом моря, который прятал от него добычу,- и, быть может, вообразив, что услышал ответ на свои мысли, он снова сделал повелительный жест. Два каяка скользнули на новые места.

В зеленую толщу вод, куда погрузились Странница и ее товарищ, не проникали звуки, не доходила дрожь воды, которые предупредили бы их об опасности, и вскоре оба тюленя всплыли на поверхность. Краешком глаза Странница увидела движение руки охотника и мгновенно нырнула. Но слепого годовалого зрение не могло выручить. Он почувствовал смертельный удар в спину и камнем пошел вниз, наполовину парализованный. Один бок у него отнялся и движения замедлились, как будто окружавшая его вода внезапно сгустилась. Пытаясь сбросить с себя это оцепенение, он судорожно дернулся и медленно поплыл на боку параллельно поверхности.

Охотник бросил гарпун так стремительно и под таким крутым углом, что линь, прикрепленный к зазубренной бородке, обмотался вокруг белого щита каяка. Когда пронзенная гарпуном жертва метнулась под лодку, линь внезапно туго натянулся, от толчка узкий каяк опрокинулся вверх дном и весло выпало из рук охотника. Оставаясь в люке лодки, с головы до ног укрытый кожаным фартуком, края которого были закреплены на палубе, охотник очутился в ледяной воде.