16 января 1958. Комсомольская

Сегодня тихий день. Слегка метет. Готовимся к встрече тракторного поезда. Он может прибыть на Комсомольскую завтра в первой половине дня. Поезд движется медленно, ехать по снегу тяжело.

Во время ужина Сорокин сказал:

- Юхан Юрьевич, посмотрим еще раз «Аннушку»?

- Какую «Аннушку»?

- Вчерашнюю.

Тут я понял. Речь идет об итальянском фильме «Утраченные грезы». Значит, после ужина мы увидим, как Анна Заккео, эта красавица, становится игрушкой судьбы и негодяя. За пять дней эту картину смотрят уже в третий раз.

В Комсомольской есть киноаппаратура и тут хороший зал, если принять во внимание, что зрителей всего четверо. Имеется три картины: «Весна на Заречной улице», «Утраченные грезы» и еще какая-то, которую никто не смотрит, названия которой я не знаю.

Ну что ж, посмотрим «Аннушку». Морозов или Фокин будет киномехаником, а Генюк, Сорокин и я - зрителями. Чтоб в зале не было светло, завесим окна мешками. В такт неторопливому дыханию над головой каждого появляются облачка белого пара - выдыхаемый воздух стынет. Мы в унтах, в тулупах и в меховых шапках. И тут на экране появляется Анна Заккео с открытыми полными плечами, на нас смотрят ее прекрасные глаза. Она знакомит нас со своей семьей, потом идет на рынок и встречается с Андреа. Немного погодя мы ее видим чуть ли не в первозданном виде. На 74-й параллели, на вечном льду, толщиной в три с половиной километра, в тридцатичетырехградусный мороз вид знойного итальянского берега производит несколько странное впечатление: не верится, что он существует, и в то же время становится как бы теплей Надо сказать, что у нас в зале никогда не услышишь того двусмысленного лошадиного ржания, которое частенько прорезает тишину таллинских кинозалов во время сцен известного характера Нам всем ужасно жаль Анну Заккео, эту очаровательную и плавную девушку, жаль, что судьба обходится с ней так по-свински, что Акдреа ударяет ее по лицу, что до конца фильма она все еще не находит своего долгожданного счастья.

Время от времени хлопает входная дверь: это Иванов выходит к своим приборам. И передняя наполняется вдруг ярким, ослепительным светом, несчастное плачущее лицо Анны исчезает с экрана, мы не видим ее грустных глаз, они стерты сверканием снега и солнца, словно бы жалеющего девушку,- лишь голос ее все еще слышен.

После конца картины мы молча сидим и курим.

- Да-а...- говорит Генюк.

- Да-а...- говорит Фокин.

- Да-а...- говорю я.

- Подлец он, этот рекламный агент, ох и подлец же! - говорит Сорокин.

- А этот, ну, Андреа, вернется к ней? - спрашивает гигант Морозов своим детским голосом.

- Куда же он денется - вернется! - утешаем мы его.

Да простят нас наши жены, но все мы, кажется, чуть-чуть влюблены в Анну Заккео.