Лето на полюсе

Сейчас все привыкли к тому, что на льдах Центрального Арктического бассейна живут и работают люди, и никого не удивляют лежащие на полках магазинов мемуары и научные книги, написанные о работе дрейфующих станций - СП. Все это давно вошло в нашу жизнь, так же как завоевание космоса, и стало привычным для стороннего наблюдателя. Но отсюда не следует, что он хорошо представляет себе то и другое. Просто у него исчезает острота интереса к уже не новому явлению. Пропадает в нем только новизна, а необычность обстановки и условий работы полярников и космонавтов остаются прежними. Технические достижения снимают некоторые трудности, и только, да, пожалуй, ослабевает настороженность перед неизвестностью. В остальном же все остается - ни климат, ни законы тяготения не меняются, влияя, как и прежде, на деятельность и жизнь людей.

И тем не менее наступает некоторое обывательское безразличие к тому, чем мы, советские люди, вправе гордиться. Гордость за своих товарищей, за совершенные и совершаемые ими дела - хорошая гордость. Мне, отдавшему четыре десятка лет созданию художественной летописи советского Заполярья, хочется рассказать о самых маленьких и незначительных эпизодах той жизни, чтобы обитатели наших благоустроенных городов и сел примерили их к своим будням.

Наше лето

Что такое лето? Это самое теплое, приятное время года, скажут, пожалуй, все, кроме жителей азиатских пустынь. Вот и начнем с него, с лета у Северного полюса. Во всякое время года океан там покрыт панцирем льда многометровой толщины. Он временами трескается и постоянно находится в движении. На нем живут - и работают - люди. Влекомый морскими течениями, их лагерь описывает сложные зигзагообразные кривые, то подходя к полюсу, то удаляясь от него. Когда солнце перестает заходить по ночам за горизонт, наступает лето. Пробиваясь сквозь облачность и туманную дымку, солнечная радиация круглые сутки разъедает зимние запасы снега. С ними вместе тает и верхний слой льда. Вода чистая и пресная собирается в лужи и целые озера небесно-голубого цвета. Это "снежницы", сквозь которые просвечивает старый многолетний лед. Из него давно вымерзла соль и, едкими каплями рассола просочившись между кристаллами, ушла в океан. Кристаллы рассеивают проходящий через них свет, придавая ему синюю окраску, давшую таким льдам название "голубой глазок".

Непривычного человека удивляет, как это при небе, закрытом сплошным серым слоем облаков, всюду в снежницах, трещинах и углублениях торосов светится его голубой цвет. Незабываемое, красивейшее явление полярной природы! Оно всегда захватывает художника, но, показанное на выставке, неизменно вызывает реплику:

- Не может быть!

По мнению многих, Север не имеет права, не должен быть прекрасным, коли он суров. Но не будем об этом. Вернемся к тем, кто живет и работает на льду.

с

В центре лагеря (первый год дрейфа СП-4)

Я прилетел к ним после нескольких месяцев отсутствия. Прежний состав станции давно жил на Большой земле, а тут работала новая смена. Многих я знал, с начальником был давно дружен и вернулся, как в родную семью.

Еще из самолета узнаю знакомую панораму лагеря - домики и палатки, стоящие вокруг вышки. На современных станциях вышек почти не ставят, но на нашей СП-4 она была и гордостью, и наблюдательным пунктом. Летом время от времени дежурный осматривает с нее окрестности; в полярную ночь ему помогает прожектор. На стойке вышки все так же висит пустой газовый баллон, заменяющий рынду. Рядом с ним бросается в глаза прибитое к стойке расписание тревог - пожарной, ледовой и водяной.

Моя палатка

По-прежнему между лагерем и посадочной полосой лежит несколько километров торосистого, труднопроходимого льда. Ни ходить, ни, тем более, ездить по нему нельзя, и для связи служит ярко-красный вертолет. Начинается перегрузка, и через две-три ездки всё и все оказываются в лагере. Иду по нему знакомым путем. Слева находятся гидрологи, справа - начальник станции. Бросается в глаза обилие воды. Лед, прикрытый от солнца домиками и палатками, не таял под ними, и теперь они стоят на высоких постаментах, с которых переброшены мостки на ближайшие бугры. Размах таянья поражает. Тут оно не радует глаз, а внушает опасение. Водой покрыта почти вся территория лагеря. Снежницы так велики, что вокруг кают-компании можно отлично кататься на лодке. Местами их глубина достигает почти роста человека. Пока это не опасно. Под ними еще больше метра льда. Взяв бур, люди заходят в воду и сверлят в нем дыру. В нее уходит часть воды, но общее положение от этого мало меняется. Обитатели поселка ходят в резиновых сапогах. Наблюдения ведутся на улице, и внутри помещений работают только радисты и повар. Ватные куртки и брюки, мягко говоря, сыреют, и все изыскивают средства и пути их просушки. Сырость проникает всюду. Каждый за что-то тревожится. Кто за имущество и продукты, кто за приборы. Для лета на дрейфующих станциях ничего особенного тут нет, и на помощь приходит опыт предшественников.

Жилые и рабочие помещения спасает высота ледовых фундаментов. Их берегут, заботливо прикрывая от солнца фанерой и картоном от ящиков из-под химикатов и приборов, тряпками и всем, что можно найти, лишь бы дожили они до морозов. О них мечтают все. Жизнь в холоде и сырости удовольствия не доставляет.

Таяние (второй год дрейфа СП-4)

Видимо, где-то, в порядочном отдалении, стали появляться разводья. Начальник станции, обследуя наши окрестности на вертолете, их не видел. Темных пятен на облаках - так называемого водяного неба - тоже не заметно. Но участившиеся посещения медведей говорят о присутствии открытой воды. Не заплывай сюда нерпа - ничто бы их сюда не притягивало. Они сейчас скорее любопытны, чем голодны.

Однажды подошла медведица с малышом и годовалым пестуном. Последний мешал ей заниматься с детенышем, толкал ее и всячески приставал. Время от времени мамаша давала ему здоровенную затрещину, и он летел в воду. Вылезши, пестун подходил к меньшому брату, отряхивался на него, брызгался, и все начиналось сначала.

Мы долго смотрели на медвежьи игры, и мне вспомнилось, как на Земле Франца-Иосифа гоняли их забавы ради, зависая над ними на вертолете. Нас восхищала тогда сила и ловкость этих больших и грузных животных. А летавший с нами кинооператор даже чуть не вывалился в открытую дверь вертолета медведю на спину. В порыве увлечения он боялся одного - чтобы его натура не ушла из кадра и не пропал неповторимый момент. Кто-то вовремя ухватил увлекшегося оператора за ремень брюк и привязал веревкой за рым.

Собаки наши реагировали на пришельцев не особенно активно. Другое дело было с залетевшими чайками. Птицы, изображая подранка, медленно ковыляя в воздухе, уводили их далеко от лагеря за торосы и потом стремглав возвращались на помойку.

Весь мусор и отбросы складываются далеко за пределами станции в одно место. Весной и летом любая мелочь, брошенная на льду, даже спичечная коробка, поглощая солнечное тепло, дает толчок к образованию снежницы. Очень красивые в пейзаже, они более чем нежелательны в лагере.

Ближе к осени стали появляться кулички. Их, очевидно, заносят южные ветры. Они в полном изнеможении и так голодны, что не брезгуют даже старыми химикатами, выброшенными аэрологами. Наши метеорологи соорудили из ящика клетку и много раз пытались подкормить путешественников. Но, видно, птицы были так истощены, что даже в теплом домике, при обилии еды, не выживали долее нескольких часов. Иногда носились кулички целыми стайками с жалобным писком вокруг нашего лагеря, сопровождаемые лаем собак. Наши псы, изнывая от безделья, с азартом гоняются за всякой птицей и частенько убегают за разводья так далеко, что приходят только на другой день, мокрые и голодные. Совершенно ясно, что им, привыкшим к работе в упряжке, не хватает моциона и нагрузки.

Как и прошлый год, я живу в палатке, а не в домике. Сквозь ее матерчатое покрытие слышно все, и я могу не опасаться пропустить что-либо интересное.

Старенькая, потерявшая свой черный цвет палатка КАПШ-1 принадлежала мне одному в течение всего лета. Она стояла на краю лагеря, совсем на отшибе, и "Венеция", как мы называли наши талые озера, не слишком ей угрожала. Несмотря на педантичную аккуратность в соблюдении чистоты в лагере, снег на его территории незаметно загрязнился и таяние шло активнее на центральной площадке и между домиками. Поднявшись по заменяющим ступеньки ящикам, поднырнув под войлочную "дверь" и преодолев матерчатые клапаны входного отверстия, оказываюсь у себя. Налево раскладушка со спальным мешком, в ее ногах - газовые плитка и баллон, а справа - вторая койка. На ней сложены журналы, записи и книги тех товарищей, у кого совсем сыро. Против входа на противоположной стороне палатки вмонтирован круглый иллюминатор. Под ним стоят раскладной столик и брезентовый стульчик. Форма жилища - точное полушарие, и высота свода в середине достигает двух метров. Там вставлена вентиляционная трубка с колпачком. К ней обычно бывает подвязана гроздь сапог и унтов для просушки. Пол в палатках перкалевый, непромокаемый. На нем лежит слой оленьих шкур, прикрытых листами фанеры. Зимой это немного оберегает от холода, но все же, как ни жги газовую плитку, на уровне колен всегда стоит мороз. В любое время, особенно зимой, спальный мешок приходится согревать собственным теплом. Снаружи палатки, недалеко от входа, привешиваются аварийные рюкзаки. Кое-кто к своему рюкзаку добавил карабин, на случай возможной встречи с медведем. Такая предусмотрительность обычно рождает много едких и остроумных шуток.

Несмотря на всю экзотику быта, неряшливость в одежде не допускается. Дисциплина корабельная. Все ходят аккуратные, чисто выбритые и подтянутые. Это необходимое условие жизни в длительных экспедициях. Как только люди начнут опускаться - упадет настроение, появятся заболевания и экспедиция не оправдает себя.

Если не участвовать в жизни лагеря, а смотреть со стороны, то покажется, что все идет без особого труда, само собой. Только зная нашу жизнь, участвуя в ней, начинаешь понимать, что двигателем ее является формула полярного общежития - самую неприятную и тяжелую работу сделай сам и раньше других.

Эта формула определяет характер наших взаимоотношений. Они выковываются в совместной жизни, при выполнении всевозможных работ. Среди них есть всякие - постоянные, сезонные, авральные и, конечно, помощь товарищам, когда им самим тяжело справиться.

Один шутник смеху ради поместил их список в стенгазете. На другой день к нему дописали столько же. Чего там только не было: стирка личного белья, заготовка снега и льда для камбуза и бани, вывоз нечистот, бурение по грудь в воде для спуска ее в океан, просушка кают-компании, перетаскивание складов на сухие места, доставка и замена газовых баллонов... и, конечно, писание длинных писем домой женам и любимым.

Писать письма действительно непросто. Надо и хочется написать обо всем подробно, но в то же время нельзя зря тревожить домашних: у нас все идет нормально, происшествий особых и бед нет никаких, а если и случается порой разлом льдины или что-нибудь такое, то не каждый день. Наши же, там, на Большой земле, за нас и так в постоянной тревоге. Если и случается нам иногда тост поднять, то он звучит всегда так:

- За тех, кто нас ждет!

Когда радио передает нам голоса родных, все собираются в кают-компании и все вместе прослушивают. Секретов у нас друг от друга нет. Над смешным смеемся, а в горе помочь стараемся. Кто открыто жить не может, в себе запирается, тому на льду делать нечего. Садись в самолет - и езжай в свою нору. Прослушаем передачу, посидим еще немного и разойдемся кто куда.

Хутор аэрологов

Гидрологам, метеорологам, аэрологам и всем научным группам каждое время года приносит свои сложности в работе, наталкивает мысль на улучшение, а иногда на создание новых конструкций и приборов. Зайдя к кому-нибудь, часто видишь, как человек, подвесив на ниточке кусочек картона или проволоки, глубокомысленно, как какой-то заклинатель, водит в воздухе вокруг нее пальцем. Если вошедший тут же не уйдет и тихо не закроет за собой дверь, то рискует многим. Мешать не следует. Сейчас рождается новый прибор или постановка опыта. На СП рабочего дня в понятии Большой земли нет. Подгоняет всех стремление взять максимум от года пребывания на льду.

Выгрузка на станции СП

Свободные от дел вечером отдыхают в кают-компании - смотрят кино или играют в шахматы. На стене рядом с ружьем и ракетницей висят стенгазета и карта дрейфа. Трудно сказать, откуда у людей находится на все время. Это так же сложно понять, как и то, откуда взялась у радистов земля, чтобы вырастить лук. В длинной коробке он цветет сейчас пышными шариками на бледных стеблях.

На СП ни домоуправлений, ни ЖЭКов не предусмотрено. Строительные и ремонтные работы надо делать самим. Каждая научная группа соревнуется с другой. Едва немножко похолодает - начинается ремонт. Сушат, красят помещения, придавая им светлые, теплые тона. Обычно, когда люди знают, что они живут где-то временно, у них нет стремления к созданию особого уюта. Здесь же каждый изощряет всю свою изобретательность для наилучшего устройства быта. Можно подумать, что все обитатели лагеря СП рассчитывают прожить в нем всю жизнь. Каждая научная группа имеет свой домик. Интерьеры поэтому у всех разные. У одних все завешано полками, у других втиснуто подобие химического стола. Каждый метр в длину, ширину и высоту максимально используется. Помимо работы на улице, многое делается "у себя дома", и поэтому дом с его маленькой кубатурой должен быть и спальней, и лабораторией, и библиотекой одновременно.

Так же, как и в прошлом году, в любое время можно встретить начальника станции в самых разных местах. Он сам работает, принимает работу у других, смотрит за жизнью лагеря в целом. Он не администратор, а научный работник - гидролог. Это, пожалуй, самая беспокойная профессия. Приходится поддерживать проруби, майны эти, - своеобразные окна в океан, вылетать на вертолете, изучая окрест лежащие льды. Они представляются одинаковыми только неопытному глазу. Бывалый полярник, даже не гидролог, сразу скажет, какого они возраста, и раскроет вам всю их биографию. Уметь "читать" лед в совершенстве - большое искусство, и оно дается не всем. Им владеют также некоторые полярные летчики, и с их помощью среди тысяч смерзшихся воедино льдин выбирается наилучшая во всех отношениях.

Выбор места для организации научной дрейфующей станции - трудная и ответственная работа. На борту самолета идут гидрологи и будущий ее начальник. Иногда поиск длится много дней. В намеченном районе высадки лед или молод и недостаточно прочен, чтобы зимой и летом выдерживать разломы и сжатия, или непригоден по каким-нибудь другим причинам. Наконец в поле зрения появляется как будто надежное, старое и относительно ровное поле. Самолет снижается, закладывает круг, другой и идет на посадку. Дым от сброшенной шашки указывает направление ветра, а дальше судьба людей и самолета в руках летчика. Весеннее солнце светит ярко на сугробы наметенного за зиму снега, а что под ним - будет ясно потом. Машина села и, побежав, остановилась, но моторы не перестают работать на малых оборотах. Внешность "аэродрома" может оказаться обманчивой, и тогда придется немедленно взлетать. Первыми выходят гидрологи, осматривают поле, бурят, определяют толщину и возраст льда и, если все хорошо, сообщают:

- Для лагеря льдина найдена...

На нашей проработало три смены в течение трех лет. Она выдержала все испытания и натиски, так удачно была выбрана. Были, конечно, торошения и разломы, но большого ущерба лагерю они не принесли. Жалко, что наш ледовый корабль не может рассказать обо всем, свидетелем чего он был за все это время. Например, об импровизированной парикмахерской на открытом воздухе, когда накрытый белоснежной простыней клиент жалобно просил:

- Коля! Стриги скорее - уши мерзнут!

Или о том, как половина свободных от вахты на четвереньках заглядывала под домики в поисках шапки, которую стащили собаки в надежде перелицевать ее на новый фасон.

Были и другие случаи - когда чистый воздух и врач помогли оправиться угоревшему от газа. Все они, и веселые, и грустные, имели хороший конец и не нарушали идиллии приполюсных трудов и нашего жития.

Солнце еще светило с ночного неба, а "Венеция" наша стала затягиваться льдом. Настоящие морозы были еще далеко, но их приближение чувствовалось. Подошла осень, а с ней вместе подходит конец рассказу о летнем времени на полюсе.

Остается сказать, что у каждой дрейфующей станции своя "биография". Одна пройдет ближе к полюсу, другая несколько дальше, в первый год дрейфа таяние выражено слабее, чем во второй год, одну ломает больше, другую меньше, - но каждая переживает полярный день и полярную ночь, и под всеми ними много сотен метров морской воды.

Часто, очень часто люди снова и снова уходят в очередной дрейф, и не редкость встретить человека, у которого за плечами не одна зимовка во льдах Центрального Полярного бассейна. И это не случайно. Влекут сюда не только профессия и научный интерес, но и ставшие привычными уклад жизни и теплота чувства дружбы, рожденного в снегах.