Вездеход «снежный кот» внезапно останавливается. Механик Пьер жестом показывает, чтобы мы шли за ним. Снег мягкий, нога проваливается по щиколотку.
Механик Пьер
- Но, но, - кричит Пьер, видя, что Миша, срезая угол, пошел напрямки.
«Туда нельзя, провалишься, в тебе же слишком много веса», - перевожу я Мише жесты Пьера.
- Что же у них все здесь на фу-фу, - недовольно бурчит Миша.
- Вуаля, - указывает Пьер на черную четырехугольную дыру в снегу.
Я заглядываю туда. В темноту уходит отвесная металлическая лестница.
- Это люк, - уверенно говорит Миша.
- Глубоко? - спрашиваю я Пьера.
- Пять метров, - показывает он пальцами.
Над люком установлено устройство, очень похожее на виселицу, с помощью которого на блоках опускают и поднимают тяжелый груз.
- Я иду первый, - говорит Миша. - Сбросишь мне спальные мешки, а остальное спустишь по канату. - И он перебрасывает ногу вниз. Лестница жалобно скулит.
- О ля-ля! - восхищенно прищелкивает языком Пьер.
- Да, лестницу он вам сломает, - говорю я. Когда все спущено вниз, влезаю в люк и я. Вот уже высоко над головой стоит яркое квадратное отверстие. На дне снежного колодца полумрак. В одну сторону идет оледенелый коридор, перекрытия сильно прогнулись и грозят вот-вот рухнуть (это как раз то место, над которым хотел пройти Миша!). С другой стороны - массивная, окантованная металлом дверь. Я открываю ее и попадаю в комнату, квадратную, освещенную лампой дневного света. Стены, сделанные, очевидно, из какого-то пластика, покрыты коркой льда. На полках вдоль стен сложены узкими стопками плитки шоколада, сахар и другие припасы. Квадратная комната - проходная, дальше вглубь ведет другая дверь. За ней коридор, по обе стороны которого расположены крошечные, похожие на вагонные купе, отсеки. Внутри каждого две койки одна над другой и маленький столик. В центральном отсеке установлена специальная печка-воздуходувка, работающая на жидком топливе. Сейчас ее включили, и теплый воздух начинает отогревать холодные помещения.
Постепенно подснежный дом заполняется, подходят геологи и летчики. С помощью «виселицы» спускаем запасы продуктов, которые боятся мороза. Наконец все наши внизу. Всего восемнадцать человек.
- Холод здесь собачий, братцы, - говорит главный геолог, занимая купе поближе к печке. - Ну, печечка, родная, выручай!
- Остался один час, - предупреждает всех Миша.
В квадратной комнате наскоро сооружаем стол. Выкладываем продукты: консервы, водку, коньяк, чуть примороженные яблоки. Миша берется подготовить селедку с луком...
Так в канун Нового года мы обосновались на бельгийской антарктической станции Король Бодуэн. Отсюда удобнее всего летать в горы, к тому же бельгийцы любезно предложили нам для жилья свою старую станцию.
Полевой лагерь бельгийцев в горах Сёр-Роннане
На Короле Бодуэне отзимовало 17 человек, но сейчас здесь только 13. Остальные четверо во главе с начальником станции Тони Аутенбоером работают в горах. Бельгийцы живут по Гринвичу, Новый год наступит у них на три часа позднее московского. Мы пригласили их на наш Новый год, а они нас - на свой.
Шумно входят бельгийцы. Все плотно рассаживаются вокруг стола. Яблоку негде упасть. Летчики пытаются настроить «Спидолу», но под снегом она бездействует.
- Повесьте антенну на «виселицу», - советует Миша.
Едва успеваем вытянуть провод через люк наверх, как сквозь радиопомехи издалека доносится до нас перезвон курантов. Потом - бом, бом... С Новым годом! С новым счастьем!
Бельгийцы с удовольствием пьют и закусывают. Красная икра, яблоки, лук - все наши деликатесы на столе; после зимовки это впечатляет и, несомненно, вызывает отменный аппетит.
На бельгийской станции работает несколько специалистов из Голландии. Все зимовщики заросли красивыми бородами, но лица у большинства усталые, утомленные долгим пребыванием в подснежном царстве.
Один из жителей Короля Бодуэна, с длинными волосами и черными, искрящимися глазами, был принят нами за пастора. На самом деле он оказался теофизиком. Очевидно, за густые, спадающие во все стороны волосы товарищи звали его Мадам.
Наш знакомый Пьер с черной окладистой бородой был похож на рассудительного, степенного крестьянина. Он с толком пил водку, закусывал красной икрой с луком и не забывал аккуратно отирать тыльной стороной ладони лоснящиеся усы.
Самый представительный из всех зимовщиков напоминал внешностью стареющего заслуженного актера. Большой припудренный синяк под левым глазом никак не вязался с его интеллигентным видом и сединой на висках. Он любезно предлагал всем большие красивые сигары. Главный геолог принял его за начальника и после тоста за дружбу долго и задушевно тряс ему руку. Как потом выяснилось, это был повар. Обязанности начальника во время отсутствия Тони Аутенбоера выполнял месье Донне - голубоглазый, рыжебородый, веснушчатый и единственный с ярким румянцем на щеках.
В квадратной комнате дым коромыслом, песни, русско-французская речь, смех. Обледенелые стены оттаивают, и вниз скатываются темные капли. Жарища!
Я выбираюсь из-за стола и захожу в свое еще холодное, дальнее от печки купе. На полу бугристые натеки льда. Вынимаю из рюкзака книгу стихов Пастернака. В ней между страниц мой новогодний подарок, на котором написано: «С Новым годом». Два месяца он находился со мной, плыл на корабле, летел на самолете. Как трудно было заставить себя не вскрыть его до срока. Теперь можно. Я разрываю бумагу. Внутри твоя последняя фотография. Твое лицо, глаза, твои собранные наверх волосы. Вот мы и встретились в Новый год, и где, на краю света, в подснежном царстве. А говорят, что чудес на свете не бывает...
Бугристый лед
В половине третьего ночи по московскому времени бельгийцы приглашают нас к себе.
Один за другим лезем по лязгающей лестнице вверх, на свет божий. Выныриваем из люка на яркую снежную поверхность, освещенную незаходящим полярным солнцем, шагаем в распахнутых куртках по промерзшему скрипящему насту.
Впереди колышутся на ветру три укрепленных на алюминиевых шестах, флага: бельгийский и голландский по краям и советский в центре. Рядом торчат, словно шеи каких-то вымерших животных, несколько труб. Из их «ртов» вьется легкий парок. Три странных павильона на ножках дополняют этот антарктический, ни на что не похожий пейзаж.
Снова через люк спускаемся на новую действующую бельгийскую станцию. Здесь даже в коридорах повсюду свет, тепло, чувствуется жилье.
Проходим в кают-компанию. Это длинная комната с. колоннами посредине (они служат подпорками сводов потолка, на который давит многотонная толща снега). В углу комнаты буфетная стойка, где выстроились в ряд рюмки с коктейлями. К стойке направляется, занимая, очевидно, привычную позицию, импозантный бельгийский повар с подбитым глазом.
В другой части комнаты - полки с книгами, радиола, наборы пластинок, настольная игра «Футбол». Под снегом расположен целый ряд помещений: дизельная - энергетическое сердце станции, владение Пьера; радиоцентр; ряд лабораторий, в том числе ионосферная, где главенствует геофизик Мадам.
- Осталось пять минут, - провозглашает бдительный Миша, показывая, что сейчас совсем не до осмотра.
Все возвращаются в кают-компанию, разбирают коктейли. Вот и еще один Новый год наступил, по Гринвичу.
Играет радиола. Все курят большие бельгийские сигары, рассматривают картинки на стенах, в основном портреты киноактрис в эффектных позах. На самом видном месте висит в рамочке фотография молодого человека во фраке.
- Король Бодуэн, - глядя на него, как на старого знакомого, говорит Миша.
Я недоверчиво гляжу на Мишу, но стоящий рядом бельгиец утвердительно кивает.
- Откуда ты это знаешь? - восхищенно шепчу я.
- Поживи с мое, тоже будешь знать, - довольно ухмыляется Миша.
Подснежное веселье продолжается.
- Что-то покачивает, не унесло ли нас в море? - с беспокойством спрашивает главный геолог, упираясь в центральную колонну.
Языковой барьер успешно преодолен.
- Я тебя знаю, ты голландец, - говорит Миша Пьеру.
- Но, но, - мотает головой Пьер.
Идет «охота» за нашими шапками. Их пытаются обменять на вязаные шапочки бельгийского производства. Но нам без наших ушанок не обойтись.
Пьер, примеряя Мишину шапку, тонет в ней почти по подбородок.
- Голова у тебя не годится! - доходчиво объясняет ему Миша.
Пьер неохотно возвращает ушанку.
Лишь утром мы вылезаем наверх. Здесь по-прежнему ярко, солнечно, всего минус 5 градусов.
Еще бы, стоит самая середина антарктического лета...
После новогодней ночи все просыпаются поздно и с головной болью. От печки, запущенной на полную мощность, сильно несет гарью. Теперь даже в нашем с Пэпиком дальнем отсеке достаточно тепло, особенно на верхней полке. Но и на полу лед стал плавиться.
- Братцы, выключайте эту проклятую печь, а то задохнемся, - недовольно кричит главный геолог из соседнего с печкой купе.
Через некоторое время он заглядывает к нам.
- Мерзнете, ребята? Хотите, поменяемся, у меня там потеплее.
Мы, однако, отклоняем это предложение.
- Да, братцы, как бы нам не угореть здесь, - печально бубнит главный геолог, возвращаясь на свое место.
Действительно, воздух у нас оставляет желать лучшего.
- Большие скопления окиси углерода, - поясняет Миша.
Наверху, несмотря на мороз и ветер, приятнее, чем в тесных и сырых, пропитанных запахом машинного масла и гари помещениях. Наверху бескрайняя снежная равнина. Простор. Море света. И минимум предметов. Три флага, края полотнищ которых уже распушены ветром; трубы, обозначающие подснежное тело станции, ажурные сети антенн, павильоны на ножках и красные, вмерзшие в снег «снежные коты» - специальные антарктические гусеничные машины.
Оживляют эту мертвую картину лохматые ездовые собаки, сидящие обычно вокруг люков. Они сопровождают каждого вышедшего снизу человека молчаливым бегом, выжидательно заглядывая в глаза.
- Бельгийцы подарили мне одну собачку, - гордо говорит Пэпик, наполовину высовываясь из люка.
- Что же ты будешь с ней делать?
- Возьму с собой в горы.
- Главный геолог не любит собак.
- Да, - соглашается Пэпик, - пожалуй, придется отказаться от подарка.
«Скоро в Антарктиде вовсе не останется собак», - думаю я.