Отрывки из дневника

В предыдущих главах я цитировал дневники разных людей. Теперь мой собственный.

25 августа. Утром ребята говорили между собой:

- Сегодня двадцать какое?

- Да двадцать большое какое-то уже. А что?

- К жене на день рождения боюсь опоздать. (Это - студент).

- Ты, главное, на свадьбу к ней не опоздай. Студент не понял юмора.

- Не приглашала еще на свадьбу? Ну, тогда еще ничего страшного...

Все отряды по радио сообщают, что еще не сделана кое-какая работа. Какая именно? Отвечают не очень отчетливо. Мне все понятно. Может быть, это самое приятное время в течение всего полевого сезона: три-четыре дня между окончанием маршрутов и возвращением на базу экспедиции. План выполнен, но нужно привести в порядок полевые материалы, спокойно обдумать сделанное за лето. Когда попадешь на базу и увидишь самолет, отлетающий на материк, сосредоточиться будет уже трудно. Захочется домой.

После обеда улетел в Тикси «Мухолов». Так наши ребята зовут Костю Городкова, энтомолога из Зоологического института Академии наук. Летом на чокурдахском аэродроме ко мне подошел человечек с большим рюкзаком и вежливо спросил, не наш ли это самолет летит на Новосибирские острова. Узнав, что наш, попросил взять его с собой, предупредив, что денег на оплату у него нет. В самолете он вытащил из полевой сумки школьную карту Советского Союза для четвертого класса и указал пальцем на остров Котельный: «Мы летим сюда?» - «Да», - ответил я. «Спасибо, сюда мне и надо». Такая точность привязки была для него достаточной. Потом наш новый знакомый достал стеклянный пузырек, сквозь пробку которого были пропущены две изогнутые трубочки. Мы не успели понять, что это такое, как он взял одну трубку в рот, конец другой ловко подвел к комару, летавшему по салону самолета, потянул в себя воздух - и комар оказался внутри склянки. Городков изучал комаров, и этот пузырек был его основным орудием труда. Нашим геологам объект изучения не казался серьезным, мы считали, что комаров нужно уничтожать, а не изучать, академический облик «Мухолова» располагал к юмору.

В течение сезона Городков редко попадался на глаза. Лишь иногда он бесшумно появлялся в балке и просил взять его на вездеход, уходящий в дальний маршрут. За лето он незаметно побывал на всех островах. Мы считали, что на Новосибирских островах комаров нет: изредка, в особо жаркую погоду, укусят один-два неизвестно откуда взявшиеся. Городков умудрился найти несколько их видов и ожидал от своих находок важных результатов.

Вчера в первый раз я разговаривал с ним серьезно и узнал, что за несколько лет он объездил всю советскую Арктику. В средствах он был очень ограничен. Его единственным «капиталом» была вежливость, а на Севере это ценится. Главное же, все, с кем ему приходилось иметь дело, видели, что Городков - энтузиаст. Энтузиасту отказать невозможно.

Я спросил, не родственник ли он В. Н. Городкову, полярному исследователю, автору фундаментальной работы «Растительность и почвы о. Котельного», «Сын», - ответил наш Городков.

26 августа. Д. А. Вольнов, Эля и я поехали в район полярной станции Котельный посмотреть пермский разрез. Собственно, это был не рабочий, а скорее ознакомительный маршрут, чтобы наметить участки детальных исследований на следующий сезон. Настроение у нас было чемоданное, по дороге много разговаривали, шутили, на карту смотрели невнимательно и в итоге перепутали речки. Мы вылезли из вездехода, думая, что здесь начало нашего маршрута. Водителя же послали вперед километра за три, попросив приготовить там чай. Уходящий вездеход был еще виден на склоне, когда мы убедились что начинать маршрут нужно не здесь, а именно там, куда мы направили водителя. Мы замахали руками, но было поздно

Идти в шубе было тяжело. Мы шли по берегу моря под скалами, пляж был совсем узкий, местами возвышались «непропуски» - обрывы, уходящие прямо в воду. Волна била в камень. Ветер дул порывами. В интервалах между порывами ветра было тихо, но волны, казалось, взлетали еще выше. Перед очередным «непропуском» я дождался самой высокой волны, затем отсчитал девятый вал и, как только он схлынул, решился пробежать под скалой. Однако оказалось, что-либо вал был восьмым, либо десятый вал еще сильнее девятого. Окатило освежающим душем, «кипящая» вода прошла между сапог, вымывая гальку из-под подошв. Пришлось собирать мелкий плавник и разводить костер.

Отложения пермского возраста на этом участке первым обнаружил наш коллега В. А. Виноградов. Раньше их не знали в этой части Котельного, находка существенно меняла представление об истории геологического развития района, и нам хотелось либо убедиться в этом самим, либо опровергнуть. Мы долго искали фауну, пока не напали на слои с обилием явно пермских пелеципод и брахиопод. Слава Виноградов не ошибался.

Мы с Вольновым окоченели и думали только, как скорее попасть домой. Однако Эля невозмутимо продолжала работать, ее красные лыжные брюки ярким пятном выделялись на черном фоне обнажения. Наконец, нам удалось уговорить ее спуститься, и мы уже почти дошли до вездехода, как вдруг Эля спохватилась:

- А какая мощность верхней пачки?

- Пятьдесят метров, - сказал Вольнов.

- Нет, больше. Метров семьдесят.

- Точно, семьдесят, - согласился Вольнов. - Поехали ради бога...

- Нет, это ты просто так согласился, чтобы я отвязалась. А надо замерить.

Напрасно Вольнов пытался доказать, что сегодняшний маршрут лишь рекогносцировка, а детальное изучение этого разреза мы начнем в будущем году. Эля заставила нас мерить мощность.

27 августа. Завтра едем с Колей Манкевичем в последний кольцевой маршрут по отрядам. Колю, как всегда, мучит предстартовая лихорадка. Его вездеход давно готов к поездке. Если бы фары не были разбиты, Коля заставил бы меня ехать ночью. Ему не спится, он то и дело заходит ко мне с вопросами.

28 августа. Выехали рано, когда все спали. Прилив еще не начался. Ехали прямо по отмели. Кое-где сидели одинокие чайки. Прежде чем взлететь с илистой отмели, чайка разбегается, делая медленные и широкие шаги, вытянув вперед шею.

Мы едем в отряд М. К. Косько, он стоит на реке Решетникова. Унтер-офицер Решетников, известный своей отважностью, а также слесарным и оружейным искусством, был спутником М. М. Геденштрома.

Пока мы ехали, я думал о том, как бы было хорошо иметь машину, сконструированную специально для наших условий. Но это не мешает мне вспомнить добрым словом тесную и теплую кабину ГАЗ-47. И даже не только кабину вездехода.

Первые, рекогносцировочные, геологические исследования на Севере были сделаны с помощью собак.

Вся мелкомасштабная геологическая съемка Арктики выполнена на оленях. Вьючный олень кажется очень слабым, особенно когда жарко и когда донимают комары. Но кто сосчитает, какие миллионы тонна-километров проделаны оленями по арктическим тундрам с геологическими грузами на спине? Нет более безотказного и более безобидного домашнего животного, чем олень. Олень не может ни лягнуть, ни укусить. Его единственное оружие - убежать. Он и применяет его, но редко, так как каюры все равно его найдут.

На следующем этапе - при среднемасштабной съемке - оленя сменил гусеничный вездеход. Жизнь геолога облегчилась во много раз. Существует такое понятие - «региональная техника». Это техника, созданная в расчете на специфические природные условия конкретного региона. Вездеход ГАЗ-47 не относится к категории «региональной техники». Машина выпускалась в единой модификации и для Норильска, и для Каракумов. Тем не менее, везде она работала честно, в том числе и на наших островах.

Коля спокоен. Он щурится, высматривая дорогу. Наконец поднялись на пологий водораздел и вышли из машины, чтобы размять ноги.

- Нет! - сказал вдруг Коля, хотя я молчал и ничего не утверждал. - В тайге осенью красивее, чем в тундре. Помните Хорбусуонку, шестьдесят второй год? Когда я еще оленя изображал...

Я помнил. Наш вездеход тогда долго и с натугой взбирался на гору. И вдруг открылась широкая и плоская, окруженная скалистыми склонами долина Хорбусуонки. Далеко на востоке речка вилась среди леса, а запад, где ее долина сливалась с долиной Оленека, тонул в солнечной дымке. Ощущение простора, как при взгляде с самолета. Потом мы спустились вниз и очутились внутри громадного цирка, который был выпилен рекой в массиве желтовато-розового, под цвет солнца, известняка. Нижние ярусы шли огромными ступенями, словно трибуны стадиона, если смотреть на них с футбольного поля, а верх венчали столбы, башни, шпили, фрагменты стен... Неправдоподобно голубая река, разбиваясь на рукава, струилась среди белой, сухой, нагретой солнцем гальки. Местами в русле выходили коренные породы, словно каскад купален, и вода тихо перетекала со ступеньки на ступеньку.

Когда мы подъезжали, со скал амфитеатра сорвались и мгновенно исчезли три диких оленя, которые стояли там на ветру, спасаясь от комаров. У Коли это был первый в жизни полевой сезон, и ему не терпелось поближе посмотреть на оленя. Взяв топор, Коля вырубил большую ветвистую ветку, закрепил ее над своей головой, взобрался на скалы и, пока мы ставили палатки, ползал там на четвереньках, изображая оленя. Он рассчитывал, что какой-нибудь убежавший олень вернется, приняв Колю за своего.

28 августа. К лагерю подъехали вечером, и одновременно с нами подошли из маршрута М. К. Косько с техником Колей Громовым. У Коли на шее был надет воротник, отрезанный от свитера, самого же свитера не было. А сзади, как фартук, была подвязана оленья шкура, чтобы не холодно было садиться.

- Николай Иванович, - сказал Манкевич, - ты в маршруте сильно не нагибайся, не дай бог, кто-нибудь из карабина в тебя засадит. Подумают, олень...

Коля сбросил на землю тяжелый рюкзак с образцами, не обратив внимания на шутку Манкевича:

- Все! Больше в этом сезоне его не понесу, будь он хоть с деньгами.

Рассказывали, что прошлой осенью Громов разрезал спальный мешок там, где ноги, и подшил туда валенки, чтобы ночью можно было вставать, не покидая мешка.

Посмотришь на Громова со стороны - вроде как паренек, мягко говоря, чудаковатый. Между тем двадцать пять лет ездит в Арктику. Знает любое дело. И делает любое дело, не претендуя ни на большие деньги, ни на карьеру..!

Поздно вечером, при свечах, смотрели карты, составленные Мишей Косько. Косько сдержан и подтянут. Он разговаривает на «вы» со всеми своими сотрудниками. Это исключает фамильярность и помогает поддерживать дисциплину в отряде. Я тоже против одностороннего начальственного «ты», но допустимы исключения: при существенной разнице в возрасте. Косько не признает и таких исключений.

Потом мы ужинали. Ужин - лучшее время в экспедиции: сегодняшние заботы уже позади, от завтрашних еще отделяет ночь. Можно расслабиться.

29 августа. Утро. Мороз. Выпавший перед рассветом снег ветром переметает по лагерю. Местами оголяется серая земля,

местами набегают белые сугробы. Перед входом палатки быстро вырастают свежие снежные барханы, поэтому кажется, что двери никогда не открываются, лагерь необитаем.

Мы уезжаем дальше, и отряд тоже снимается, едет в Темп. Кто-то хочет погрузить в вездеход напиленные и наколотые дрова.

- Пусть лежат, - говорит повар Морин. - Может, через сто лет сюда люди придут, обрадуются.

Погрузили в кузов несколько бревен. Сухих, звенящих, как старые телеграфные столбы.

30 августа. Приехали на место выхода битуминозных базальтов. Снова исползали всю долину в поисках коренного их залегания и не нашли. Колька даже выдолбил ломом небольшую канаву в том месте, где, как я предполагал, выход верх­ней границы базальтов. Красиво работает Коля. Любое дело он делает в два раза быстрее, чем средний человек. При этом делает хорошо.

...Возвышенности в районе хребта Шмидта покрыты снегом, который лег уже основательно. По глубоким участкам долин сохранился старый снег. Воды в реках, кроме Драгоценной, почти нет: отдельные ямы, наполненные водой.

1 сентября. Земля Бунге. По-якутски - Улахан-Кумах («большой песок»). Песок замерз, вездеход летит, как по асфальту. Вся Земля - словно дно лагуны в отлив. Дорогой все время видели миражи: то леса, то пальмы, то стада оленей. Ориентиров нет, если не считать тракторные следы и бочки, расставленные нашими геофизиками в качестве вех. Думал, что должно быть видно очень далеко, а буровую заметили, наверное, с полутора километров.

Мы увидели нечеткий силуэт трактора, за кабиной которого возвышалась буровая вышка, поставленная вертикально, в рабочем положении. Казалось, вышка слишком велика для этого трактора и должна опрокинуть его назад. Рядом носом к нам стоял еще один трактор - болотоход, с неестественно широкими, массивными гусеницами. Несколько палаток и поставленных на сани балков издали производили впечатление населенного пункта.

На Земле Бунге нет стабильной береговой линии. При нагонных ветрах Земля подтапливается морем. Сережа Беймарт, начальник бурового отряда, сказал:

- Не поймешь, где вода, где суша. Вечером море было справа от балка, утром - слева. Без резиновых сапог не вый­дешь.

Сейчас сухо, по мерзлому песку метет поземка, возле черных стволов, кое-где торчащих из песка, образуются завихрения, ветер издает звук, словно вода, бьющая из крана.

В палатках топят соляркой, дров у них нет. Посмотрели вместе полученные материалы. Наконец Земля Бунге начала кое-что «говорить» на геологическом языке.

Дальше поехали на северо-восток. Кругом пустынно: низкие дюны, волнистый рисунок ряби на песке. Мертвая, холодная земля. Еще и не земля даже, а только «заготовка». Землей она станет, когда жизнь освоит это пространство. Наступление уже началось. Тут и там видны отдельные кустики растительности, как бы кочки среди моря песка. Каждый кустик невелик - можно прикрыть шапкой, но дециметр за дециметром они отвоевывают жизненное пространство у песков.

3 сентября. Через стрелку Анжу проехали на остров Фаддеевский. По стрелке ехать неплохо. Сам водораздел, сложенный сухими, безо льда, песчаными породами, обладает ровной, прочной поверхностью. Надо только держать курс строго по самому гребню; боковые овраги и верховья ручьев так круты, что пересечь их на вездеходе невозможно.

Остров Фаддеевский... Ей-богу, прав был Матвей Матвеевич Геденштром, когда утверждал, что об этом острове ничего хорошего сказать невозможно. Представьте себе пять тысяч квадратных километров сплошных байджерахов.

Остров Фаддеевский в основной своей части сложен рыхлыми четвертичными осадками, которые пронизаны жилами льдов. В береговом обрыве, например по юго-восточному берегу острова, видишь ледяную стену, рассеченную трещинами, полными рыхлого песчано-глинистого материала. Если бы мы имели возможность просмотреть на остров с высоты птичьего полета, да еще заглянуть внутрь с помощью «рентгена» через почвенно-растительный покров, мы бы увидели ледяную решетку, сеть, ячейки которой заполнены песком или глиной. Под солнечным теплом ледяная решетка тает, почва над ней проседает, а песчано-глинистый субстрат остается на месте, образуя кочки или своеобразные «столбы» высотой иногда в два человеческих роста. Это и есть байджерахи, а явление, их порождающее, называется термокарстом.

Формы термокарстового рельефа бесконечно многообразны. Есть «оспенный» микрорельеф - от слова «оспа», когда отдельные ямки, блюдца, разделены буграми вспучивания; есть рельеф «полигональный», есть «клумбовидный»... Иногда на огромных пространствах стоят ровные как на подбор столбообразные байджерахи, словно фигуры на шахматной доске. Имеются и лунные пейзажи: огромные котловины, кратеры,

бездонные провалы, россыпи конических бугров, похожих то на маленькие вулканы, то на термитники. Кажется, что тут шли вулканические извержения, подвижки, катастрофические перестройки поверхности. А на деле - всего лишь мерзлота. Вспучивание, таяние, просадка грунта. Верховья ручьев имеют вид цирков - тоже котловины вытаивания. Здесь вязко, топко, почва плывет под ногами, склоны покрыты зеленой травкой. Ручьи текут как бы в глубоких трещинах, которые не перейти, не переехать, это результат отепляющего действия воды на льдистые грунты.

Двигаться по байджерахам трудно, что пешком, что на вездеходе. Машина переваливается с кочки на кочку, как лодка на волне, только не плавно, а так, что зубы стучат о зубы.

Наконец, выехали в долину Улахан-Юряха, где стоит наш последний отряд. Улахан-Юрях - самая большая река острова Фаддеевского, в переводе с якутского ее название так и звучит - «большая река». Улахан-Юряхи есть почти в каждой местности Якутии.

В том месте, куда мы спустились, ширина долины была, пожалуй, не меньше ста метров. Река меандрирует, вьется по долине, и ехать по ней тоже нелегко: к вогнутым участкам петель приурочены обрывы, закрытые грязными старыми снежниками, к выпуклым - вязкие глинистые отмели. Само русло глубокое, нужно смотреть внимательно.

Улахан-Юрях берет истоки почти у самого южного берега острова, долго течет прямо на север, а затем вдруг поворачивает чуть ли не обратно, к юго-востоку. Объяснить такое путешествие реки просто: северная часть острова в наши дни ак­тивно поднимается, преграждая путь реке.

От тряски так разболелась голова, что, когда приехали в лагерь, я с трудом мог разговаривать.

4 сентября. Взяли с собой целую группу людей, кому срочно нужно было домой, в том числе и моего старого товарища Виктора Зенкова.

Во всех книжках, где описывается климат Новосибирских островов, есть фраза: «Моросящие дожди и туманы, ограничивающие видимость». Когда ехали обратно, был моросящий снег. И туман тоже был.