Моржи

Попав в северную часть острова перед мысом Северным, начинаешь ощущать, что ты на острове. В других местах Бельковского этого впечатления нет, ты чувствуешь себя как бы на материковом берегу. А тут открывается море и справа и слева, ты словно идешь по палубе корабля, направляясь к носовому флангу.

Мы остановились на самом водоразделе, на ровной площадке, усыпанной щебенкой и покрытой кое-какой растительностью. Недалеко впереди чернел островок - скала Бастын-Таас, словно лоцманский катер впереди большого судна. Двадцать лет назад Г. А. Ермолаев записал в дневнике, что скала Бастын-Таас соединяется с островом Бельковским подводной грядой. Как он узнал об этом? Никакой гряды не видно, глубин Ермолаев, вероятно, не измерял. И все-таки подводная гряда существовала, я тоже ее угадывал. И по рисунку волн, который был иным по разные стороны от линии, соединяющей скалу с островом. И по едва заметным завихрениям волны на этой линии. Впрочем, может быть, просто воображение рисовало подводную гряду?

А первое упоминание об этой скале есть в записях экспедиции П. Ф. Анжу: «На NW35° в 3/4 мили от северной оконечности стоит отдельный камень в виде призмы, вышиною в 14 сажен...» Сто пятьдесят лет прошло, сколько всего изменилось, а скала стоит, и мы смотрим на нее, прислонившись спиной к теплому боку вездехода ГАЗ-71.

К склону, на котором мы стояли, примыкал обширный галечный пляж, в центре которого ярко блестели два крохотных озерка. Пляж был перепахан льдом: при сильном нагонном ветре льдины лезут на низкий берег и гребут горы гальки, насыпают ее себе на «спины», громоздятся друг на друга все дальше за границей прилива. Потом льдины растают, а на пляже останутся глубокие борозды и кучи гальки, как будто тут работали бульдозеры.

К северу пляж становился все уже и уже, и вот перед нами стеной встала скала высотой метров пятнадцать. В основании скалы водой выбита глубокая низкая пещера, куда можно влезть, только согнувшись. Мы вошли в нее. Свод покрыт кристаллами льда - природный холодильник. О подножие скалы трутся плавающие льдины, между льдинами перетекает зеленая вода.

Там, где кончалась скала, слева от нее, крутой, но сглаженный склон был покрыт ржаво-охристыми и бледно-зелеными продуктами выветривания пород, у основания склона скопились натеки лимонного цвета глины, в которые страшно было ступить сапогом: такой даже на вид она была вязкой. Северо-восточное побережье мыса оканчивалось скалой. Мокрая темно-серая скала, если смотреть издалека, местами отливала фиолетовым и золотым. Вплотную к ее основанию можно было подойти только по воде, высоко подняв голенища резиновых сапог. Толща известняка была разбита сетью трещин. В этих трещинах встречались скопления кристаллов пирита-друзы. Они были великолепны: кубики цвета зеленого золота с неровными, ступенчатыми гранями тесно сидели в пустотах. Здесь встречался и другой минерал - флюорит, окрашенный в сиренево-фиолетовый цвет. Порода была словно густо обрызгана фиолетовыми чернилами.

Эти два минерала привлекали внимание своей красотой, никакой ценности они не представляли, и сам факт их нахождения являлся совершенно заурядным. Но здесь же мы обнаружили и включения битума. Теперь стало понятным, откуда появилась галька с битумом, которую я видел вчера на берегу моря.

Мы работали, не оглядываясь по сторонам, пока кто-то не тронул меня за плечо, прошептав: «Смотрите!»

...Некто, чье имя сейчас забыто, впервые побывав в Арктике, произнес фразу, ставшую анекдотом: «Какая там природа? Да нет там никакой природы». Возможно, речь шла о Новосибирских островах, они не эффектны. То ли дело Шпицберген или Земля Франца-Иосифа: ультрамариновые фьорды, ледники, закаты, тысячеметровые обрывы! Однако и наши острова порой дарят впечатления, которые трудно забыть.

Мы знали, что мыс Северный называют еще и Моржовым. Моржи, сказали нам, появляются здесь ближе к концу августа, когда лед, на котором они держатся в первой половине лета, уносит далеко в открытое море, где глубины велики и нет отмелей, где обитают моллюски - обычная пища моржей. Тогда моржи появляются на прибрежных лежбищах и пребывают здесь до глубокой осени, пока не начнет образовываться припай: морж не любит сплошных ледяных полей - из-под них трудно выбираться на поверхность. Стадо моржей снова уходит в открытые воды, в зону дрейфующих льдин, на которых так удобно отдыхать...

Работая на обнажении, мы, разумеется, не думали о моржах, пока, услышав «Смотрите!», я не повернул голову в сторону моря, где увидел черный шар, вынырнувший вдалеке среди мелких льдин. Затем шар скрылся и появился снова, уже ближе. Похолодев от охотничьего азарта, стараясь не шуметь, мы потянулись за фотоаппаратами. Черные «поплавки» выныривали то тут, то там, мы ловили их видоискателями и снимали, снимали, снимали. (На слайдах, конечно, могли получиться одни черные точки, потому что моржи были слишком далеко.) А когда пленки осталось мало, мы увидели, что один морж плывет прямо к нам, то погружаясь, то появляясь на поверхности. В фас, если клыки были ниже уровня воды, он напоминал бегемота. Вертикальные щели-ноздри перед погружением смыкались, а при всплытии раскрывались, выпуская небольшой фонтанчик. Морж негромко, басисто хрюкал.

Мы стояли на крохотном клочке галечного пляжа перед отвесной скалой, обрывающейся в море, слева - крутой береговой склон, а справа приближаться морж. Наконец он погрузился в последний раз, и прямо перед нашими сапогами в бурлении прибойной волны возникла огромная темная масса, потом волна схлынула, таща за собой гальку, и зверь остался в каких-нибудь трех шагах перед нами. По его темной бугристой шкуре стекала вода. Он был высотой почти с меня, когда задрал голову вверх, опираясь на передние ласты и сладко потягиваясь. Только задние ласты его находились в воде.

- Ну и морда протокольная, - прошептал кто-то.

По бокам головы сидели выпуклые красные глазки, сама голова как бы сливалась с туловищем, только выделялась громадная подушка верхней губы, поросшая усами. Каждый волос был, как стержень гусиного пера, только толще, самые крупные достигали толщины карандаша. Я дрожащими руками сделал еще несколько кадров. Морж смотрел на нас в упор, не видя и не слыша нас. Это продолжалось довольно долго, потом, в момент подхода очередной волны, он сделал неуловимое движение туловищем и мгновенно исчез, словно рыба, сорвавшаяся с крючка.

- Не могу себе представить, - сказал студент, переводя дыхание, - как такая скудная, холодная природа обеспечивает рост такой туши?

- Вы видели, какая у него кожа? И сколько жира под кожей? - спросил более практичный Леонид. - Правильно дядя Коля говорил, что его шкуру никакой нож не берет.

Ах, как мы поторопились истратить свои пленки! Животные подплывали парами и группами. Моржи медленно переворачивались через голову, демонстрируя нам длинную округлую спину, а затем розовые задние ласты с собранными вместе пальцами; некоторые терлись мордами, словно целуясь. Отдельные группы плавно барахтались, подныривая друг под друга и одновременно переворачиваясь вокруг своей оси. Среди шуршащих льдин в зеленой воде с минусовой температурой моржи наслаждались, выгибаясь от удовольствия.

Ричард Перри в книге «Мир моржа» пишет, что даже в наш век оскудения среды можно встретить стадо моржей в тысячу особей. Мы же наблюдали штук двадцать - тридцать (точно сосчитать было невозможно, так как животные все время находились в движении), но мне это количество показалось огромным. Потом моржи стали исчезать из поля зрения, их становилось все меньше, и мы снова стали работать на обнажении, а когда сели пообедать, ни одной головы не чернело в волнах.

Здесь же, на мысе Северном, были построены когда-то давно - во времена Э. В. Толля или раньше - ловушки на белого медведя. Медведи не нападают на моржей, но часто дежурят около лежбищ, ожидая, пока напуганное чем-нибудь стадо не обратится в бегство к воде: моржи в такой ситуации иногда могут задавить детеныша. Медведи ждали такого случая. А люди в свою очередь настраивали орудия лова на медведей. Они не хотели вступать в прямое единоборство со зверем, они боялись медведя даже мертвого. (М. И. Бруснев писал в «Отчете начальника экспедиции на Новосибирские острова для оказания помощи барону Толлю», что якуты-промышленники тушу убитого медведя разрубают на куски и каждый кусок закапывают в землю порознь, сердце режут на четыре части, глаза выкалывают... Это была своего рода «техника безопасности», предупредительные меры, чтобы зверь не мог встать, прийти и отомстить. Люди строили ловушки в виде небольших, по размеру медведя, избушек, кое-где изнутри обитых жестью. Тяжелая клиновидная дверь была подвешена через блок. Если дернуть за приманку, дверь падает, заклинивается намертво. Сейчас ловушками давно не пользуются по прямому назначению, но, случается, кто-то проходящий мимо заходит внутрь, чтобы погреться, укрывшись от ветра. В одиночку, без товарища, нужно быть очень осторожным. Захлопнется - не вылезешь...

После обеда мы решили осмотреть самую северную оконечность мыса, обращенную к скале Бастын-Таас. Берегом сюда было не пройти, скала не пропускала, и мы поднялись на ровный, обдутый ветрами водораздел. Почти на самом краю берегового острова мы увидели еще одно создание человеческих рук, назначения которого я в первый момент не понял. Это был ворот. Его массивное тело стояло вертикально, а длинные дубовые спицы напоминали рулевое колесо парусника. Каната не было, и все сооружение производило впечатление мощи и одновременно ветхости, заброшенности. «Природа, - писал Генри Райдер Хаггард, много путешествовавший по Африке, - никогда не кажется печальной там, где ее не касалась рука человека: она только вызывает чувство одиночества. Но если человек прошел по местности, а потом покинул ее, она внушает глубокую грусть».

Не дойдя нескольких шагов до «края земли», до обрыва, ограничивающего остров с севера, и еще ничего не видя внизу, мы услышали оттуда странные звуки: как бы многоголосый храп и сопение. Мы посмотрели вниз. У подножия берегового склона располагалась крохотная, протяженностью не более тридцати - сорока шагов и шириной шагов в десять, более или менее ровная площадка, ограниченная справа и слева непроходимыми скалами. И на этой площадке лежало целое скопление огромных светло-коричневых сигарообразных тел.

Моржи крепко спят

- Мертвый час, - сказал Леонид. - Послеобеденный отдых. А я-то думаю, куда это они все по пропадали?

Моржи - около сорока штук - лежали в один ряд головами к скалам. Только один, самый крайний, расположился головой вниз по уклону, к морю. Большинство лежало на спине, сложив ласты на брюхе, при этом бивни у одних были прижаты к груди, у других торчали прямо вверх. С огромными предосторожностями, чтобы не спугнуть их, мы спустились по скале (на каменных ступенях была выбита заметная тропинка) и сделали несколько снимков, теперь уже действительно последних. Мы стали подступать к моржам ближе и ближе, пока не подошли вплотную. Моржи спали, сотрясая воздух храпом. Опасаясь, как бы нас не смяли, если проснутся, мы поднялись на несколько метров по осыпи вверх и робко подали голос, чтобы разбудить спящих. Потом крикнули громче. Моржи спали. Мы стали бросать в них маленькими камешками, потом побольше. Камни прыгали по круглым тушам, но тот или другой морж только отрывал голову, смотрел сонным взглядом и тут же ронял ее обратно. Храп возобновлялся. Позже я узнал, что на это место моржи приходят сотни лет. Убить здесь моржа ничего не стоит, но вытащить тушу вверх по скале невозможно. Поэтому наверху построили ворот. Когда канат пришел в негодность, охотники пытались «выселить» моржей в более удобное для них (охотников) место. Площадку поливали керосином, жгли костры из плавника - ничего не помогло...

Когда их все-таки разбудили, они были очень недовольны

Вряд ли можно установить, сколько столетий промышляли моржа аборигены Севера. В Европейской России о моржах узнали в 1646 году, когда промышленник Исай Игнатьев, ходивший морем на Колыму к чукчам, привез груз моржовых «зубов» и изделий из них. В следующем году служилый человек Михайло Стадухин докладывал, что на острове напротив устья Колымы «чухчи... побивают морской зверь морж и к себе привозят моржовые головы со всеми зубами, по-своему-де они тем моржовым головам молятца...». В июне 1652 года якутский воевода наказывал казачьему пятидесятнику Ивану Реброву: «... велеть им (чукчам. - В. И.) за государев ясак платить тем моржовым зубом, большим и средним, и моржовые лавтаки и сала имать же, а моржовый зуб имать добрый большой и средний...» Раньше «инородцы» делали из моржовых клыков полозья для нарт.

«Сибирский вестник» в 1821 году сообщал: «Моржовые кожи, мясо и жир в таком же употреблении, как и тюленьи; но более всего уважаются их клыки, известные в Сибири под названием моржовых зубов и рыбьей кости. Обыкновенно в пуд идет от 4 до 6, а иногда по два или три зуба. Мелкие же большею частию почитаются не стоящими провоза. Зубы сии называют промышленники от числа, сколько идет в пуд, четверными, пятерными, шестерными и тройными. Цена зависит от величины и доброты их. При покупке моржовых зубов смотрят, нет ли на них щелей или червоточин, а также у корня не много ли слишком пустоты; сверх того наблюдают, чтобы в них более было шадры или внутренности и чтобы она имела цвет с желта-пестрый. Зубы сии в сухом месте скоро портятся, а потому держат их в погребах». Последнее относится скорее к мамонтовой кости, вероятно, автор «Сибирского вестника» немного напутал.

Фердинанд Петрович Врангель сообщал, что в 1836 году на ярмарке в Якутске поступило в продажу «моржового зуба пудов 1000», то есть шестнадцать тонн. Если даже допустить, что все клыки были «тройными», то было убито более полутора тысяч животных, если же «шестерными» - три тысячи. Только для одной якутской ярмарки 1836 года!

Сейчас ради кости моржей не бьют, по крайней мере, на Новосибирских островах.

Девушки, представленные на сайте https://novokuznetsksm.com, обладают привлекательной внешностью и прекрасными манерами.