Длинный день в дороге

Русская полярная экспедиция под началом Э. В. Толля вышла из Петербурга 21 июня 1900 года и достигла Новосибирских островов за две навигации. 16 сентября 1901 года «Заря» бросила якорь в бухте Нерпичьей у острова Котельного. Таким образом, Э. В. Толль добирался до Новосибирских островов пятнадцать месяцев. В 1927 году Н. В. Пинегин, руководитель экспедиции Академии наук СССР на остров Большой Ляховский, выехал из Ленинграда поездом на Иркутск 11 мая. Двигаясь дальше водным путем, он уже 16 августа того же года оказался на мысе Шалаурова (остров Большой Ляховский). Следовательно, ему понадобились на дорогу три месяца. Сегодня до Новосибирских островов можно добраться за сутки.

В день отлета я проснулся в пять, разбуженный ощущением предстоящей дороги. Эта легкая дрожь, словно где-то внутри работает маленький моторчик, не отключалась даже во сне. (В старых книгах о путешествиях употреблялось точное, теперь забытое выражение - «путевая лихорадка».)

Дверь на балкон была раскрыта, два толстых голубя, малиновых от еще невидимого из-за домов солнца, боком ходили по балконным перилам и переговаривались. Хлица из окна казалась холодной, но этот свежий рассветный холодок обещал днем жару. Под окнами поливали тротуар, были слышны шаркающие шаги и звук струи, бьющей об асфальт.

Я люблю новые вещи, купленные в дорогу: свежие кирпичики мыла, пасту для зубов и для бритья в толстых, еще не смятых цветных тюбиках, зеленый одеколон, трусы и майки, пахнущие красителями и снабженные бумажными этикетками. Когда-то сборы в экспедицию были для меня целой проблемой, чемоданы ненужных вещей летали туда и обратно. Потом, с годами, лишнее отсеялось. В то утро укладка вещей заняла вряд ли больше десяти минут. Это было хорошее утро. Настолько хорошее, что даже такси, заказанное накануне, пришло своевременно. Шофер вышел из машины и с удовольствием потянулся, глядя на окна нашего дома.

С Киевской дороги мы свернули к аэропорту. Отрезок великолепного, только что построенного шоссе изгибался среди зеленых полей у подножия Пулковских высот. Слева по склону холма рассыпалось стадо черно-белых коров. Протекторы шелестели, словно мы ехали по мокрому шоссе, хотя дорога была совершенно сухой. Стремительно приближалось здание нового аэровокзала с пятью надстройками, похожее на белый корабль. По пологой эспланаде мы въехали прямо на второй этаж вокзала. Собственно, нам нужно было вниз, где камера хранения, но молодой шофер не смог отказать себе в удовольствии подняться в машине на второй этаж.

Большинство участников экспедиции были уже на Новосибирских островах. Сейчас со мной должны улететь последние восемь человек - те, что не участвовали в подготовительных операциях и теперь спешили непосредственно к началу полевых работ. Они уже ждали нас.

Мы взяли из камеры хранения экспедиционное имущество, завезенное туда накануне, и начали таскать ящики на второй этаж, а наши жены сгруппировались в стороне. Зал, залитый голубым светом, был полон летней курортной публики. Среди женщин в мини и в макси, среди ярких рубах, цветов, легких саквояжей наши вьючные ящики, и обшитые мешковиной «места» выглядели нелепо, так же как и наши меховые полупальто, до поры скатанные наподобие солдатской шинели и обвязанные шпагатом. Девушки в васильковой униформе, как на подбор загорелые и как на подбор красивые, со щегольской деловитостью вели регистрацию. Легкие чемоданы, пассажиров ложились на ленту транспортера и уплывали один за другим, очередь быстро двигалась, и я подумал, что, может быть, в. новом здании посадка обойдется без обычной нервотрепки. Однако когда подошла наша очередь, появилась еще одна девушка, постарше и менее красивая, чем остальные, и сказала, что наши ящики слишком тяжелы, транспортер финской постройки не рассчитан на такой вес. Носильщики же в новом порту не предусмотрены, поскольку, как мы должны понимать, предусмотрен транспортер. Пока разрешался этот вопрос, поначалу казавшийся неразрешимым, подошло время посадки.

Потом, когда объявили посадку, вдруг исчез техник Коля Громов. Только что он стоял здесь вместе с женой, и вдруг ни жены, ни Коли, а билет его у меня. Что делать? Как матросы по палубным надстройкам, мы устремились вверх и вниз по лестницам аэровокзала. В конце концов, Громов нашелся, а я, только очутившись в ворсистом самолетном кресле, нагретом солнцем почти до воспламенения, наконец сообразил, что так ничего и не успел сказать жене из тех слов, которые хотелось и следовало сказать на прощание. Ту-104 тронулся с места и пополз по бетону, он несколько раз менял направление, и я потерял ориентировку, смотрел то в один, то в другой иллюминатор и не мог уловить, где же теперь здание вокзала.

Через час, в Москве, самолет зашел на посадку над самой березовой рощей. Было видно, как его большая тень скользнула по светлой, еще весенней листве. В Москве было даже жарче, чем в Ленинграде. Размягченный асфальт прихватывал подошвы. В ожидании регистрации на чокурдахский рейс мы сложили свой багаж в холодке возле клумбы, на которой качались цветы душистого табака. Виктор Николаевич, наш главный рыбак, распаковал посылочный ящик, который вез при себе в качестве ручной клади, и вытряхнул прямо на газон целую гору дождевых червей вместе с перегноем. На Севере, в мерзлоте, черви не живут. Тем не менее, местные породы рыб проявляют к червям живейший интерес.

- Пусть погуляют, разомнут кости, - сказал Виктор Николаевич, внимательно следя, чтобы ни один из узников посылочного ящика не укрылся в траве. Гости из Экваториальной Африки, женщина и мужчина, одетые в сиреневый шелк, в изумлении остановились рядом с нами.

...После Москвы я почитал свежие газеты, потом задремал и был разбужен стюардессой, объявившей по радио, что проходим Амдерму. Сквозь просветы в облачности справа была видна бурая полигональная тундра, похожая сверху на брусчатую мостовую. Слева белел лед с пятнами зеленой воды - море. Начался Север.

Яхта «Заря» достигла пролива Югорский Шар, над которым мы сейчас пролетали, 7 августа 1900 года, на сорок восьмой день плавания. Я привожу эти сравнения не для того, чтобы поразить воображение ростом скоростей: это естественное следствие прогресса, прошло семьдесят пять лет, и умиляться здесь было бы наивно. Скорость изменила отношение к путешествию. Дорога потеряла самое привлекательное - возможность наблюдать. Когда-то путешественник мог, наблюдая, двигаться месяцами; это была его работа, а любимая работа не надоедает. Допустим, это был не путешественник-профессионал, а просто обыватель, следующий по личной надобности из пункта А в пункт Б, и его дорога щедро одаривала впечатлениями, что компенсировало потерю времени и тяготы пути. Для современного пассажира полет между теми же двумя пунктами не работа и не отдых, а как бы вычеркнутое из жизни время. Поэтому, задержавшись в пути на час, мы сразу начинаем возмущаться, как будто собирались за этот час совершить бог весть какие подвиги.

Скорость похитила ощущение расстояния: В понедельник третьекурсник сдавал последний экзамен в Горном институте, а вечером во вторник он гуляет в только что полученных резиновых сапогах по берегу моря Лаптевых и грустит о любимой девушке, которая попала на практику в Казахстан. Попробуйте убедить этого парня, что он - в Арктике, с которой следует разговаривать на «вы»!

Следующая после Москвы посадка была в Хатанге. Мы очутились в другом мире. На сопках вокруг поселка лежал чистый снежок, дежурная объявила, что температура воздуха минус три градуса. По бетону тянул ледяной ветер. Я с удовольствием надел меховое пальто, которое так раздражало в Ленинграде и в Москве. Поселок выглядел мертвым, и, так как было совершенно светло, я не сразу сообразил, что здесь сейчас глубокая ночь.

За мной увязалось пять-шесть рыжих и черных лохматых собак, из тех, каких здесь шутя, называют «унтами» - именно шкуры таких собак идут для пошива этого вида обуви. Собаки, играя, бегали кругами, жарко дышали на морозце и пришли за мной прямо на летное поле.

- Господи, - зевнула дежурная, показав золотые коронки, - ну зачем вы их привели?

- Мешают?

- Надоели. Здесь собак больше, чем людей.

На дежурной было элегантное пальто с норкой и большие подшитые валенки.

- Эй, на Чокурдах! - закричала она. - Выходите на посадку, да я спать пойду...

Поселок Чокурдах на реке Индигирке был конечным пунктом нашего полета по билету, купленному в Ленинграде. Там была перевалочная база экспедиции, склады, хозяйственные службы, бухгалтерия, жилые балки - наш временный дом.

Замерзшие пассажиры теснились перед трапом Ил-18, как перед бесплацкартным вагоном.

- Да не давите вы, как ослы, все сядете! - продолжала дежурная с непосредственностью, принятой в этих широтах.

...Еще в начале тридцатых годов географ и этнограф А. Л. Биркенгоф в низовьях Индигирки записал поговорку: «В наших местах воды больше, чем суши». Я услышал эту фразу в 1972 году в Чокурдахе, а потом уже прочел у Биркенгофа. От Кондаковских гор до самого Восточно-Сибирского моря Индигирка течет по Приморской низменности - низкой и плоской озерно-аллювиальной равнине. Через иллюминатор самолета видна бесконечная тундра, испещренная озерами и протоками, которым нет числа. Можно сказать и по-другому: бесконечное море воды с причудливыми островами твердой земли. Не знаю, подсчитывал ли кто-нибудь соотношение воды и суши на Приморской низменности, но известны данные по Западной Сибири: здесь заболоченные территории занимают пятьдесят семь процентов, а поверхность озер - почти десять процентов всей площади. Плюс водное зеркало рек... По Приморской низменности, если ты не местный житель, двигаться почти невозможно, даже с точной картой и компасом. Рано или поздно забредешь на какой-нибудь «слепой» полуостров, в тупик, откуда придется возвращаться назад.

Когда Ил-18 снижается перед Чокурдахом, сам поселок, примостившийся в излучине Индигирки, попадает в поле зрения лишь в момент посадки, а несколько раньше среди хаотического царства тундры и воды внезапно открывается взгляду огромная взлетно-посадочная полоса аэродрома, а сбоку - рулежные и стояночные дорожки с кукольными самолетиками на них. Это великолепное творение человеческих рук каждый раз поражает и восхищает, сколько бы я на него ни смотрел - и сверху, и с земли. Особенно красиво в сумерки, когда навстречу иллюминаторам летит подсвеченное прожекторами карнавальное летное поле с цепочками красных и синих огоньков... Впрочем, сейчас было солнечно, поверхность Индигирки зеркально блеснула под крылом, которое уходило вверх во время виража. Я успел рассмотреть, что в нашем экспедиционном поселочке несколько человек вышли из столовой и смотрели вверх, а от крайних балков в сторону аэропорта быстро пошел вездеход: нас встречали.

Мой заместитель по хозяйственной части уже стоял около трапа. Он улетел из Ленинграда вместе с первой организационной группой еще в конце февраля спецрейсом грузового Ан-12. В своем вместительном, как амбар, чреве самолет тащил двенадцать тонн экспедиционных грузов: снаряжение, запчасти, буровое «железо», связки траков для гусениц. У организационной группы было много работы. С ростом технической оснащенности экспедиций труд геолога облегчается, но одновременно возрастает роль организационного обеспечения. Ездовые собаки или олени не нуждались ни в запчастях, ни в бензине. При необходимости олень (а, в крайнем случае, и собака) сам мог служить продовольствием. Одному гусеничному транспортеру ГАЗ-47 на сезон требуется сорок бочек бензина. А транспортеров у нас десять. И трактора. И буровой станочек. Вездеход после зимней консервации - это погребенная под снегом груда смерзшегося железа. Его нужно откопать, отремонтировать и завести под открытым небом. Еще необходимо подготовить снаряжение, закупить в «Колымторге» тонны продуктов, а затем доставить все на острова и там сложить в заранее намеченных пунктах. Летом отряды будут двигаться по маршрутам, не возвращаясь на уже пройденные участки, и для обеспечения их устраиваются «лабазы» - неохраняемые полевые склады. Полярные исследователи прошлого века красиво именовали их «продовольственными депо». Слово «лабаз» перешло к геологам от промысловиков.

Идем в маршрут

Люди, обеспечивающие подготовку экспедиций, заслуживают доброго слова не меньше, чем исследователи. В довоенные годы в отчетах экспедиций, издававшихся Академией наук, назывались поименно каюры, повара и горнорабочие, писалось о стоимости фрахта и о том, где и как закупали провиант и у кого из местных жителей арендовали ездовых собак. Все это воспринималось как часть исследования. Теперь о работниках хозяйственной службы в научной печати не упоминается, а в устной речи их преимущественно ругают. Это несправедливо, но объяснимо: «нулевой цикл» не видно, о нем вспоминают только тогда, когда он чем-то или кем-то нарушается.

За время, что мы не виделись, Геннадий Васильевич, заместитель, успел обрасти бородой. В болотных сапогах, длинные голенища которых не были подвернуты, а свисали от колен вниз, он отдаленно напоминал мушкетера, потрепанного жизнью. (Такая манера носить сапоги была у него еще лет пятнадцать назад, когда мы вместе вели геологическую съемку в Оленекском районе. Только тогда «мушкетеру» было двадцать лет, и он числился коллектором.) Каждый год при такой вот встрече я испытываю нечто вроде чувства вины за то, что сам не участвовал в весенней подготовке и прилетел на готовое.

Поодаль переминались с ноги на ногу несколько наших сотрудников, которые должны были улететь на острова еще в конце мая.

- Плохо дело, - сказал Геннадий, предупреждая мои вопрос. - Во-первых, Ли-2 на ремонте; во-вторых, Чокурдах закрыт по ветру уж не помню который день, принимает только Ил-18 из Москвы. (Наш бывший каюр якут Семен Захаров сказал бы так: было бы масло, лепешку бы сделал, так мука нет.)

- Ну хорошо, - ответил я. - Объясни мне, что у вас тут сейчас - утро, вечер?

Тут было раннее утро. Я перевел часы на местное время.