«Седов» готовится к навигации

Дрейф «Седова» на запад оказался более стремительным, чем мы предполагали.

В апреле восточные ветры продвинули наш корабль к западу на 101,3 мили, со средней скоростью 3,4 мили в сутки. В мае «Седов» продвинулся на запад всего на 19,6 мили, но зато под действием упорных северных ветров он опустился на 57 миль к югу. А за 15 дней июня мы совершили новый стремительный скачок на северо-запад, продвинувшись к западу на 43,1 мили и увеличив широту на 44 мили, иначе говоря - почти на три четверти градуса.

Когда я в марте записал в своем дневнике, что мы к концу навигации можем очутиться на 60-м меридиане, то поручиться за точность такого прогноза было трудно: ведь «Фрам» проделал этот путь за гораздо больший промежуток времени. Теперь же нам до 60-го меридиана оставалось каких-нибудь 30-35 миль.

Все говорило за то, что и это лето будет в навигационном отношении таким же благоприятным, как и лето 1938 года. Уже 31 мая мы сообщили в Главсевморпуть:

«По всему горизонту наблюдается местами прерывающаяся полоса водяного неба... Разводье, указанное в телеграмме 427 от 9 апреля, вновь замерзшее, снова разошлось... Ширина свыше 2 000 метров...»

С каждым днем мы все более явственно ощущали отзвуки разуплотнения льда, происходящего на западе. Появление больших разводьев на западных румбах, более послушное подчинение льдов восточным ветрам, нежели западным, усиление вращательного движения окружающих льдов (с 1 апреля по 15 июня лед повернулся против часовой стрелки до 10°) - все эти явления говорили о том, что где-то впереди льды начали разрежаться.

О приближении более или менее значительных пространств чистой воды, свидетельствовало также появление чаек близ судна. Начиная с первых чисел мая, чайки стали довольно частыми гостями «Седова».

Конечно, мы не могли утверждать с категорической определенностью, что «Седов» и дальше будет двигаться с той же скоростью. Только определенные комбинации ветров решают проблему дрейфа. Напомню, что «Фрам», находившийся 15 ноября 1895 года примерно на той же долготе - 66°31', при благоприятных ветрах к 9 января 1396 года достиг 41°41' восточной долготы. Но, ведь то было зимой. Нам же предстояло пройти этот путь летом, когда в Арктике ветры то и дело меняются, Тот же «Фрам» все лето 1895 года протоптался на одном месте, - 22 июня он находился на долготе 80°58', а 9 октября, описав несколько причудливых петель, оказался лишь на долготе 79°30'.

Одним словом, никто не мог даже приблизительно предсказать, где и в какой обстановке будет находиться «Седов» в разгар арктической навигации. Только воздушная разведка, проведенная в июле, могла бы дать некоторые материалы для ответа на этот вопрос, беспокоивший каждого из нас.

И все-таки мы считали своим долгом подготовить корабль к навигации. Мы были обязаны сделать это на случай, если к концу лета ледовая обстановка сложится благоприятно и мощный ледокол сможет подойти к «Седову».

Каждый, кто хоть отдаленно знаком со сложным хозяйством корабля, знает, какое это большое дело - подготовка поставленного на консервацию судна к плаванию. А ведь нам надо было не просто снять судно с консервации, но и провести необходимый ремонт. И это в трудных условиях необычной зимовки, когда каждый человек из палубной и машинной команд, помимо своих основных обязанностей, выполнял еще и кропотливую работу, связанную с научными наблюдениями.

Когда я созвал техническое совещание и руководители палубной и машинной команд - Андрей Георгиевич Ефремов и Дмитрий Григорьевич Трофимов - доложили о том, что нам нужно сделать, в первую минуту показалось, что задача совершенно невыполнима. Но потом, как всегда, удалось упростить задачу, разложить ее на составные элементы, распределить работу, уплотнить время - и дело успешно двинулось вперед. Уже 15 июня обе команды, вступившие в соревнование, рапортовали о том, что они идут на 50 процентов впереди графика, а 29 сентября Дмитрий Григорьевич Трофимов доложил мне, что машина и все механизмы находятся в двухсуточной готовности.

Не вдаваясь в технические детали судоремонта, мне хочется рассказать в этой главе об отдельных эпизодах подготовки корабля к навигации, имеющих интерес как для специалистов-полярников, так и для более широкого круга читателей.

Больше всего нас заботила судьба злосчастного руля, изогнутого январским сжатием 1938 года. Я уже рассказывал о бесплодных попытках вернуть судну частичную управляемость, которые отняли у нас почти все лето 1938 года.

Для меня было ясно: если и на этот раз руль исправить не удастся, то вторичная попытка вывести корабль из льдов может закончиться так же неудачно, как и первая. Следовало во что бы то ни стало выпрямить перо руля или же, в крайнем случае, вовсе освободиться от него. Без пера судно не смогло бы управляться, но зато его можно было бы хоть кое-как вести на буксире.

Летом 1938 года нам не удалось довести начатое дело до конца потому, что вся область винта и руля была затоплена водой, и только водолазам, да и то с трудом, удавалось проникать к поврежденным частям. За зиму под кормой образовался мощный лед, толщиною свыше 2 метров, укрывший, словно панцирем, руль и винт. Пока не началось летнее тая­ние, мы могли вырубить вокруг них во льду своеобразный сухой док, в котором можно было бы хорошо осмотреть рулевое управление и попытаться отремонтировать его.

Нам нужно было вынуть из-под кормы несколько десятков кубометров льда, сделав это с величайшими предосторожностями - так, чтобы в остающемся тонком ледяном слое не образовалось ни одной трещины. Достаточно было малейшей щели, чтобы в нее устремилась вода. Она мгновенно затопила бы майну, и тогда все пропало бы.

По плану на околку льда под кормой мы предполагали затратить 40 человеко-дней. Эту работу должны были выполнить Шарыпов и Гетман. Хотели вести околку не торопясь, возможно более тщательно. Но в первых числах июня наступила оттепель, и в майну за кормой начала понемногу просачиваться вода.

Первые струйки ее были обнаружены уже 8 июня, когда Гетман и Шарыпов углубились всего на один фут, - вода сочилась в едва заметную щель между льдом и рулем. На следующее утро пришлось перебросить на околку руля дополнительно Буторина и Мегера. Работа пошла быстрее, - к вечеру за кормой образовался ледяной ковш диаметром в 6-8 метров и глубиною в метр. Буторин пытался всякими ухищрениями унять воду, просачивавшуюся сквозь трещину у руля, но это ему не удалось. Пришлось спустить на лед брандспойт и время от времени откачивать из ледяного котлована скоплявшуюся воду.

13 июня под кормой уже зияла большая яма глубиною в 1,8 метра. Массивный механизм руля выступил изо льда до третьей петли включительно. Рядом с этим мощным металлическим агрегатом люди, копошившиеся в котловане, казались очень маленькими. Чтобы дать хотя бы отдаленное представление о руле «Седова», упомяну, что его перо достигало 3 метров в высоту и около метра в ширину и крепилось к рудерпосту огромными болтами, диаметром около 130 миллиметров. Естественно, что исправлять такую махину было совсем не просто.

Вечерам, когда работа закончилась, я и Дмитрий Григорьевич Трофимов спустились в котлован, чтобы осмотреть руль, - ведь до сих пор мы могли полагаться лишь на показания водолазов, работавших наощупь. Теперь же, когда нам удалось выколоть руль изо льда, он был почти весь перед нами. Мы отчетливо увидели злополучный изгиб рудерписа и рудерпоста и совершенно искалеченное перо. Между вторым и третьим контрфорсами, крепящими перо, оно круто изгибалось вправо под углом в 25 градусов. Для того чтобы так изуродовать его, требовался исключительно мощный удар, - ведь толщина стального пера достигает 45 миллиметров. В рудерпосте чернела трещина.

Несколько минут простояли мы молча, подавленные этим зрелищем! Но потом профессиональная привычка взяла вверх, и мы заговорили о ремонте так, словно речь шла о корабле, поставленном в сухой док.

Док, хотя и ненадежный, нам удалось смастерить изо льда. Но что делать дальше? В нашем распоряжении не было ника­ких приспособлений, чтобы выпрямить перо. Для этого потребовался бы сверхмощный пресс или паровой молот. Еще раз мы внимательно осмотрели пространство между контрфорсами, где начинался изгиб. Если бы здесь перо треснуло, мы могли бы отбить изогнутую его часть, и тогда в нашем распоряжении остался бы укороченный, но зато ровный руль, с помощью которого мы могли бы управляться, соответственно загрузив корму. Никаких трещин не было. И все же, пожалуй, выход можно найти. Я спросил у Дмитрия Григорьевича:

- Что, если мы перережем руль?

Старший механик с сомнением посмотрел на толстое стальное перо, подумал и, в свою очередь, спросил:

- А что это даст? Ведь руль после этого будет уже негоден. Его придется менять, когда вернемся в порт...

В это время в котлован спустился Буторин. Он с интересом прислушивался к нашему разговору, - все, что касалось хотя бы одной заклепки на корабле, боцман расценивал как нечто, имеющее самое непосредственное отношение к нему лично. Я ответил Трофимову:

- Укороченный руль, конечно, не заменит нам целого руля, но зато он вернет судну частичную управляемость, и мы сможем довести его до ближайшего порта. Боюсь, что с целым рулем это нам не удастся. Лучше пожертвовать частью руля, чем рисковать всем кораблем...

Разительный стармех очень не любил разрушать что-либо на корабле, даже в том случае, если это было необходимо. Я знал, что он с большим удовольствием сделал бы новый руль, если бы это было только возможно, нежели разрезал бы старый. И сейчас он медлил с решением. Зато Буторин, любивший всякие необычайные проекты, сразу весь загорелся. По его глазам я видел, что ему не терпится взяться за дело.

- Как вы смотрите на этот проект, Дмитрий Прокофьевич? Выйдет у нас что-нибудь?

Немного подумав, боцман степенно ответил:

- Да, конечно, выйдет. Еще когда «Ермак» подходил, мы про это говорили: был бы у нас автоген, хорошо бы под водой эту штуку отрезать...

Он показал на изогнутую часть руля и закончил:

- А теперь и без автогена можно сделать. Выйдет это дело. Обязательно выйдет!..

- Видите, Дмитрий Григорьевич, - проект находит сторонников! - оказал я старшему механику.

Он ответил, улыбаясь:

- Придется подумать!..

Вернувшись в каюту, я посоветовался с Андреем Георгиевичем и тщательно произвел необходимые расчеты. Они подтверждали, что укороченный руль обеспечит судну самостоятельное продвижение по разреженному льду и чистой воде. Я принял окончательное решение - отремонтировать руль, разрезав его на две части.

Через час, за ужином, я огласил план ремонта, подчеркнув при этом, что боцман горячо защищает эту идею. Проект встретил поддержку большинства команды, хотя часть людей все еще колебалась.

Наутро был объявлен аврал: весь экипаж, кроме вахтенного, старшего радиста и Повара, принялся за околку руля. Надо было спешить, так как оттепель усилилась. На снегу в местах, где лежал мусор и шлак, уже образовались лужицы. Быстро разрушался верхний слой льда на торосах. Крепость ледяных полей уменьшилась, и риск затопления котлована возрастал. Ведь между его дном и морской водой оставалась лишь тоненькая прослойка, которую вода могла прорвать в любую минуту.

К 17 часам околка руля была закончена. Было решено высверлить ряд сквозных отверстий вдоль всего пера, а затем разобщить по этой ослабленной линии верхнюю часть пера с нижней. Механики под руководством Трофимова приладили ручное сверло, чтобы попробовать, как пойдет дело. Но сталь оказалась очень твердой, и сразу же стало ясно, что с ручным сверлом дело пойдет медленно. Надо было пускать в ход электродрель.

С утра работы развернулись полным ходом. Чтобы закончить операцию быстрее, организовали две рабочие смены: с девяти часов до семнадцати в котловане работали Трофимов, Шарыпов, Недзвецкий, Бекасов и Мегер, а затем их сменяли Алферов, Буторин, Гетман и Токарев.

Больше всех доставалось Трофимову и Токареву. Фактически им приходилось работать чуть ли не круглые сутки: Трофимов руководил операциями в котловане, а Токарев бессменно дежурил у слабосильного «Червоного двигуна», который отчаянно пыхтел и захлебывался, обслуживая крохотную четырехкиловаттную динамомашину, всю энергию которой забирала прожорливая электродрель. Стоило посильнее нажать на дрель, как напряжение в цепи падало, и «Червоный двигун» начинал завывать, чихать и глохнуть. Надо было все время регулировать число оборотов, и Токарев не мог отойти от мотора ни на шаг.

Работу свою, как всегда, механики организовали очень четко, и в первый же день удалось просверлить до ста отверстий, которые составили оплошной ряд ниже третьего контрфорса, хотя работать здесь, у самого дна котлована, было крайне неудобно.

Труднее оказалось перерезать рудерпис: у нас не было достаточно длинного сверла, чтобы продырявить насквозь эту мощную стальную болванку толщиной в 300 миллиметров. Поэтому пришлось сверлить десятки радиальных отверстий так, чтобы они сходились в центре.

16 июня мы собирались отметить двухлетие со дня выхода «Седова» в плавание. С утра корабль расцветился флагами, но этим празднование и ограничилось: мы не могли прерывать работу, и сверление рудерписа продолжалось до часу ночи.

Наконец к вечеру 18 июня работа приблизилась к концу: и перо и рудерпис были почти разъединены на две части. Оставалось лишь преодолеть сопротивление тонкой решетки, образовавшейся между высверленными отверстиями, чтобы навсегда отделить верхнюю, исправную часть руля от нижней, искалеченной.

Механики предполагали, что эту работу удастся завершить без особых хлопот. Но обстоятельства сложились так, что именно теперь, когда все уже было почти готово, мы едва не потеряли последней надежды на возвращение судну возможности управляться.

Дело в том, что все эти дни упорно держалась сильная оттепель, вызывавшая бурное таяние снега и льда. Насколько страстно мы мечтали в марте о тепле, настолько горячо мы теперь мечтали о хорошем морозе: вода в котловане с каждым днем прибывала все энергичнее.

По ночам откачкой воды из котлована занимались вахтенные. Вначале это занятие давалось без особого труда, - достаточно было полчаса поработать брандспойтом, чтобы на дне котлована стало сухо. Но в ночь на 18 июня стоявшему на вахте Соболевскому пришлось уже довольно туго. Хотя наш врач обладал незаурядной силой, он с трудом отстоял котлован от поступавшей воды.

Днем во время работы брандспойт пришлось пускать в ход регулярно каждый час. Когда же время подошло к полуночи, вода хлынула в котлован таким потоком, что откачивать ее удавалось лишь ценою больших усилий.

Я должен был стоять вахту с 24 часов и поэтому после ужина прилег отдохнуть. Внезапно я почувствовал, что кто-то меня будит. Открыл глаза и увидел Андрея Георгиевича. Он был возбужден.

- Константин Сергеевич! Заливает! Там Буторин с Шарыповым качают беспрерывно, но вода все-таки прибывает...

Я натянул сапоги, накинул ватник на плечи, выбежал на палубу и спустился в котлован. Дно его на полфута было затоплено водой, струившейся сквозь щель, образовавшуюся у ступицы винта. Мокрый, взъерошенный боцман возился в воде, затыкая поминутно увеличивавшуюся щель обрывками старых ватников. Шарыпов откачивал воду брандспойтом.

Небо было затянуто низкими грязными тучами, ронявшими на корабль хлопья мокрого снега. Все вокруг таяло и расползалось. Термометр показывал плюс 0,2 градуса. Это означало, что в ближайшие часы поступление воды в котлован возрастет еще больше.

- Будить всех! - сказал я Андрею Георгиевичу. - Общий аврал!..

Через десять минут весь экипаж «Седова» собрался под кормой. Картина этого решающего аврала глубоко врезалась мне в память...

...Без шапок, в одних свитерах, утопая по колено в воде, механики возятся на дне котлована, пытаясь разъединить верхнюю и нижнюю части руля. Шарыпов держит зубило, Алферов и Токарев бьют по нему кувалдами. Зубило скользит в воде, удары молотов приходятся мимо, люди падают в воду, поднимаются, начинают все сначала.

В это время остальные члены команды, сменяясь, по очереди изо всех сил качают вверх и вниз ручки хрипящего брандспойта, щланг которого выплевывает; мутную соленую воду. Невзирая на все их усилия, вода в котловане прибывает.

Наконец механикам удается разрубить решетку между просверленными в пере отверстиями. Но рудерпис держится еще прочно.

-Тащи домкраты! - командует Трофимов.

Тяжелые пятитонные домкраты спущены в котлован. Буторин и Гетман тащат куски досок, клинья, распорки, чтобы поудобнее установить их,- мокрые, скользкие домкраты могут сорваться.

Нижняя часть руля уже скрылась под водой. Домкраты установили на весу в верхней части. Наконец все приготовления закончены, и механики начинают вращать трещотки. В то же время участь команды, взобравшись на судно, нажимает ручной привод рулевого управления.

В эти минуты решается судьба нашего замысла: достаточно сорваться домкрату с места, и все будет кончено, - вода прибывает настолько стремительно, что во второй раз установить домкрат уже не удастся.

В 2 часа ночи, наконец, послышался хруст, и верхняя часть руля медленно, как бы нехотя, отошла влево. Люди начали быстро карабкаться из котлована на поверхность льда, - холодная вода теперь била фонтанами из образовавшихся отверстий. Но теперь она была уже не страшна: работа закончилась.

Невзирая на всеобщую усталость и поздний час, - на корабле ликование. Люди кричали «ура», бросали в воздух рукавицы, шутя боролись друг с другом, - одним словом, вели себя, как школьники, только что выдержавшие трудный экзамен.

Решили немедленно испробовать укороченный руль. Ведь каждому из нас не терпелось узнать, каковы плоды нашей работы. Мы попробовали переложить руль с борта на борт. Влево укороченное перо отошло легко, словно рулевое управление было вполне исправно. Оно легло на борт. Но вправе перо шло туго - видно, верхняя и нижняя части цеплялись друг за друга. Принесли металлические тали и завели их за сектор руля, чтобы преодолеть сопротивление сцепившихся частиц металла. Уже под утро объединенными усилиями привода и талей удалось повернуть руль вправо на каких-нибудь 3 - 4 градуса.

В сравнении с прежним и это было хорошо: поворачивая верхнюю часть руля влево, мы могли без труда парализовать вредное влияние изогнутой вправо нижней части. Но мы не могли удовлетвориться этим результатом и решили на следующий день возобновить попытки отрегулировать укороченный руль.

Было уже 4 часа утра, когда аврал закончился. Гаманков сервировал в кают-компании роскошный завтрак из консервированного гуляша и какао; мы с большим проворством уничтожили удвоенные по случаю аврала порции и разошлись по своим каютам. Давно уже я не спал так крепко, как после этой ночи!..

Работы по ремонту руля отняли у нас еще несколько суток. Подкладывая шайбы между петлями руля и ахтерштевня, мы пытались увеличить радиус вращения пера. Нашему машинисту Недзвецкому пришлось на время превратиться в водолаза, - ледяной котлован был уже полностью затоплен, и теперь для осмотра рулевого управления приходилось спускаться под воду.

В конце концов нам удалось увеличить поворот руля вправо до 15 градусов. Этого было достаточно для частичной управляемости судном, и потому 22 июня мы рапортовали в Главсевморпуть:

«Руль «Седова», согнутый подвижкой льдов в январе 1938 года, в настоящее время после околки льда, углублением свыше 2 метров, удалось перерезать на месте погнутости ниже третьей петли на 15 сантиметров, после чего верхняя часть руля на двух верхних болтах, площадью в 2,2 квадратных метра, поворачивается влево на борт, вправо на 15 градусов. Полагаю, что при соответствующей загрузке кормы судно частично получит управляемость, достаточную для следования за ледоколом без буксира.

Нижняя часть руля находится сейчас в прежнем неподвижном положении, отогнута вправо на 20° по согнутому в петле болту. При необходимости небольшой водолазной работой можно удалить нижнюю часть руля, дать полную поворотливость верхней части.

Работа производилась при непрерывном выкачивании воды брандспойтом.

Принимая во внимание сложность указанной работы, произведенной без достаточных технических средств, в тяжелых условиях, а также ее ценность, ходатайствую о премировании следующих лип экипажа: Трофимов - старший механик, Алферов - третий механик, Буторин - боцман, Шарыпов-машинист, Недзвецкий - машинист, Гетман - кочегар, Мегер - матрос, Бекасов - радист...»

Главное управление Севморпути поздравило нас с победой. Участники ремонта руля были премированы - каждый получил по 1000 рублей. Редакции газет завалили нас запросами о том, каким образом нам удалось перерезать руль. И действительно, мы могли по праву гордиться сделанным: будущее показало, что наша работа была проделана как нельзя более своевременно. Когда «Седов» полгода спустя встретился с ледоколом «И. Сталин», наш укороченный руль неплохо поработал, тем более что нам удалось, подняв пар в котлах, провернуть руль и вправо до самого борта.

Арктическое лето было уже в полном разгаре, когда мы, наконец, закончили ремонт рулевого управления и смогли всерьез заняться осмотром и приведением в порядок корабельных механизмов.

К концу июня мы приблизились вплотную к 63-му меридиану, во много раз опередив темпы «Фрама».

Солнца мы почти не видели - небо закрывал плотный слой низких облаков. То и дело налегали густые туманы, сокращавшие видимость до 50 - 100 метров. Температура держалась в среднем около нуля. Было очень сыро. Поэтому следовало особенное внимание обратить на сохранность машины корабля от ржавления, тем более что машинное отделение у нас не отапливалось. И как только механики закончили ремонт руля, они сразу же занялись сложным и ответственным машинным хозяйством.

Последовательно и методично они осматривали законсервированные части, зачищали тонкой наждачной бумагой малейшее пятнышко ржавчины и снова покрывали все слоем масла.

Главный вал машины был провернут вручную на полный оборот. Наиболее ответственные подшипники были вскрыты и освидетельствованы. К счастью, сырость не проникла ни в один подшипник, - все они с осени были бережно заполнены смесью говяжьего сала с маслом, и теперь шейки вала сверкали, как зеркало.

Так же внимательно были проверены все вспомогательные механизмы. Даже поручни в машинном отделении механики вымыли керосином и очистили наждаком от ржавчины.

Много возни было с котлами. Осенью 1938 года, когда нам пришлось вести упорную борьбу с креном судна, мы были вынуждены для поддержания равновесия накачивать морскую воду то в правые, то в левые котлы поочередно. Воду из котлов мы откачали, но остаток солей остался. Его надо было убрать.

Особенно много повозиться надо было со вспомогательным котлом, в котором в часы памятного аврала 26 сентября 1938 года мы вынуждены были поднять пары на соленой морской воде. Надо было очистить его особенно тщательно и произвести вальцовку потекших трубок.

Токарев, Алферов, Недзвецкий, Гетман и Мегер целыми днями просиживали внутри холодных железных котлов. Вооружившись скрепками, они при свете стеариновых Свечей выцарапывали накипь, соль, кристаллы льда из всех укромных уголков между дымогарными трубками, между огневой коробкой и стенками котла, у лазов.

Чтобы ускорить работу, были вызваны охотники, желающие добровольно взяться за очистку вспомогательного котла в сверхурочные часы. За это тяжелое и утомительное дело взялись втроем Мегер, Гетман и Шарыпов. Молодежная бригада просидела в котле несколько вечеров подряд и очистила его образцово.

Тем временем Трофимов и Токарев выполняли другую важную работу: приводили в порядок иллюминаторы.

Исправные иллюминаторы - обязательное и неукоснительное условие безопасности мореплавания. Если почему-либо судно накренится, погрузившись до линии иллюминаторов, и если иллюминаторы будут пропускать воду, гибель его неизбежна. Тогда уже будет поздно задраивать отверстия!

Осенью 1938 года Андрей Георгиевич вдвоем с Буториным кое-как наспех задраили все иллюминаторы. Но теперь, когда мы подходили к беспокойному Гренландскому морю и собирались выйти из дрейфа, следовало надежно отремонтировать каждый неисправный иллюминатор.

Не сидела без дела и палубная команда. Соревнуясь с машинной, она также в эти летние месяцы работала очень интенсивно. В качестве примера приведу здесь июньский план работы палубной команды.

Этот план был составлен с расчетом на перевыполнение норм на 23,5 процента. Но в действительности они были перевыполнены значительно больше. Достаточно сказать, что одни лишь непредвиденные авралы по ремонту руля отняли у палубной команды в июне 42 человеко-дня!

Только один пункт плана остался невыполненным, да и то не по вине команды: нам не удалось организовать работу с драгой. Дело в том, что мы могли с помощью своего самодельного троса добывать бентос со дна лишь на глубине в 2500 метров - большего напряжения проволока не выдержала бы. Между тем под нами все еще оставался слой воды в 4-4,5 километра. На меньшие глубины «Седов» вышел лишь в самом конце дрейфа, когда мы были уже лишены возможности заниматься драгированием, - команда заканчивала последние приготовления к выходу изо льдов.

В июле обе команды - и машинная и палубная - были поглощены одной и той же работой, увлекшей весь коллектив: мы занялись окраской корабля.

Надо сказать, что после двух зимовок «Седов» выглядел весьма непрезентабельно. Жестокие мартовские морозы доконали краску, - она полопалась, лоскутьями отстала от бортов и при самом легком прикосновении осыпалась на лед. Корпус начинал ржаветь, а ведь ржавчина - страшный враг корабля.

Нам предстояло тщательно очистить корпус судна от пришедшей в негодность краски, соскоблить ржавчину, потом загрунтовать суриком и, наконец, покрыть вверху краской. Все это мы могли сделать. Но перед нами возникала одна почти непреодолимая трудность: на судне не было олифы. Небольшие запасы ее мы израсходовали еще в 1938 году, когда нам удалось покрыть борта судна суриком.

Я начал рыться в книгах, пытаясь отыскать рецепт варки олифы, - у нас было двенадцать бочонков подсолнечного масла, и мне казалось, что его можно будет пустить в дело. В «Морской практике» Васильева было дано лишь крайне отдаленное представление о таком существенном процессе, как варка олифы. И только в случайно попавшей в нашу библиотеку брошюрке «Окраска речных судов» удалось найти несколько намеков на то, как изготовляется олифа. Автор этого руководства указывал, что из конопляного масла олифу надо варить на сильном огне в течение четырех часов, прибавляя свинцовый сурик, для того чтобы она быстрее сохла. При этом температура масла поднимается до 300 градусов и оно становится огнеопасным, - стружка, брошенная в кипящее масло, мгновенно обугливается.

Об интересующем нас предмете было сказано всего несколько слов: «Олифу можно варить и из подсолнечного масла». Это хорошо. Но как ее варить?..

Я вызвал Буторина, показал ему книжку и сказал:

- Попробуй, Дмитрий Прокофьевич, сделать так же, как тут написано!..

Боцман взялся. После нескольких неудачных попыток сварить масло в камбузе, он установил на льду в 140 метрах от судна камелек, сделанный из пустой железной бочки, вделал в этот камелек небольшой котелок, приладил трубу, и «фабрика Прокофьича», как прозвали это неказистое сооружение, заработала.

На всякий случай мы решили варить олифу не четыре часа, как сказано в книжке, а шесть. Целый день коптился боцман у своей железной печурки, помешивая кипящее масло в котле. Занятие это было не из веселых: пары подсолнечного масла не отличаются приятностью. К тому же все вокруг камелька таяло, а с неба беспрерывно падали густые хлопья мокрого снега.

Все это можно было бы стерпеть, если бы подсолнечное масло превратилось в подобие олифы. Но эта проклятая жидкость упорно отказывалась сгущаться. К концу дня она оставалась так же жидка и текуча, как в тот час, когда Буторин разжигал огонь в своей железной бочке.

Боцман думал, что во всем виновата «сушка», как маляры называют свинцовый сурик, и увеличивал дозы примеси. Но свинцовый сурик не помогал. Сваренная Буториным олифа могла с таким же успехом применяться для окраски корабля, как и сливочное масло.

После трехдневной возни у камелька боцман пришел в отчаяние. Он потерял всякую надежду на то, что из подсолнечного масла когда-нибудь получится олифа. Но не оставлять же корабль без окраски! Мы прекрасно понимали, что ржавчина нанесет «Седову» непоправимый урон, если мы не покроем облупившиеся борта двойным слоем сурика и черни. Было бы крайне обидно доставить в родной порт вместо корабля груду ржавого железа, пригодного лишь для сдачи в Рудметаллторг.

Я решил, что пора мне самому взяться за опыты. И хотя у меня было лишь самое смутное представление о технике химических опытов, я довольно храбро перетащил в кают-компанию десятка два реторт, колб, пробирок, трубок и каких-то штативов, оставленных на корабле экспедицией Гидрографического управления. Отвесив несколько доз подсолнечного масла по 100 граммов, я разлил их по колбам, зажег две спиртовки и начал кипятить упрямую жидкость. Кают-компания временно превратилась в лабораторию.

План был прост: варить масло хоть сто часов - до тех пор, пока из него получится нечто похожее на олифу. Ведь в книге «Окраска речных судов» сказано совершенно ясно: «Олифу можно варить и из подсолнечного масла». Значит, рано или поздно из этого масла должно получиться что-нибудь похожее на олифу!

Пришлось действовать планомерно: одну пробу варил четыре часа, вторую шесть, третью восемь.

Вся кают-компания пропахла тошнотворным горьковатым запахом масляных паров, хотя я и пытался отводить эти пары за борт через резиновую трубочку, протянутую в иллюминатор.

К концу второго дня опытов даже самые терпеливые члены экипажа, усаживаясь за обеденный стол, угрюмо косились на лабораторию, занявшую всю стойку буфета и маленький столик впридачу. Люди с трудом воздерживались от злых реплик по адресу этого чадного предприятия.

Я сам не меньше других страдал от запаха горелого масла, но твердо решил: не отступать до тех пор, пока не удастся добиться положительных результатов.

На второй день опытов у меня мелькнула мысль: а что, если пустить в ход буторинскую олифу? Может быть, ее стоит покипятить еще денек, и тогда из нее что-нибудь получится?

Дмитрий Прокофьевич извел уже добрый бочонок масла, и теперь на палубе выстроилась целая шеренга бутылей с мутноватой жидкостью, не похожей ни на масло, ни на олифу. Я отлил пробу этой жидкости в пробирку и начал кипятить ее.

Восемь часов спустя жидкость сгустилась и приобрела вязкость. Я покрыл ею стекло и поставил сушиться. К утру масло начало твердеть.

- Олифа! - заявил Буторин, внимательно следивший за опытами. - Факт, олифа!..

Я не без некоторой гордости собрал свои колбы и реторты - лаборатория закончила опытный период и передала выработанный ею рецепт в промышленное освоение. Теперь мы могли окрасить не только пароход, но и все торосы на 20 миль в окружности - сырья достаточно, стоило лишь вооружиться терпением и варить масло не четыре, а четырнадцать часов подряд.

Пока «фабрика Прокофьича» коптила небо, Алферов, Недзвецкий и Гетман готовили кисти, а Шарыпов точил скребки для очистки корпуса от старой краски и ржавчины.

Наконец все приготовления были закончены, и во второй декаде июля мы принялись за дело. Вначале была создана сводная малярная бригада в составе Буторина, Гетмана, Алферова, Мегера, Недзвецкого и Шарыпова. Подвесив к борту «беседки» и устроившись в них, они очистили корпус от ржавчины и старой краски, затем покрыли его суриком и окрасили чернью. Корабль сразу же принял опрятный вид.

Но мы этим не ограничились. Загрунтовали и окрасили все надстройки, поручни. Когда же дело дошло до окраски стрел, мачт и трубы, пришлось объявить всеобщий аврал: 25 июля выдался ясный денек, и было жаль упустить благоприятный случай для завершения малярных работ снаружи корабля.

Мы все без исключения вооружились кистями и ведерками с краской и начали, что называется, наводить лоск на судно. «Седов» теперь выглядел красавцем, - в этом сверкающем свежей краской судне было трудно узнать недавнего ободранного и закопченного пленника льдов.

Особенно много хлопотали маляры у трубы. Я решил перекрасить ее, по новому образцу Главсевморпути - так, как были окрашены трубы приходившего к нам «Ермака». Верхушка была окаймлена черной полоской. Ниже шла неширокая голубая полоса, отбитая двумя белыми кантами. Остальная часть Трубы была окрашена в палевый цвет. Гетман, Шарыпов и Недзвецкий изобразили на трубе серп и молот.

Вдоль борта мы отбили кайму ватерлинии. Были окрашены заново: даже шлюпки. Одним словом, к концу аврала корабль выглядел так, словно он только что сошел со стапелей судоверфи. А для того чтобы он не загрязнился вновь, мы выстроили деревянную эстакаду, по которой отвозили весь мусор, шлак, отбросы подальше от судна. Выбрасывать что-либо с борта корабля было категорически запрещено.

В дождливые дни, когда на палубе работать было трудно, окрашивались внутренние помещения. Стены и потолки штурманской и рулевой рубок, жилых помещений, тамбуров, прохода у салона, кают-компании приятно радовали глаз светлыми тонами. Всюду пахло свежей краской. А неутомимые маляры-добровольцы проникали все глубже внутрь корабля. Они окрасили часть твиндека трюма № 3 и к середине августа добрались до машинного отделения.

К этому времени наши механики в основном закончили подготовку машины, котлов и вспомогательных механизмов к навигации. Они проверили все подшипники, притерли клапаны, проверили парораспределение, - одним словом, навели полный порядок в своем хозяйстве. Но внешность машинного отделения крайне удручала механиков.

Мы давно уже собирались произвести генеральную чистку машинного отделения, но никак не удавалось выкроить время.

И 17 августа механики объявили большой санитарный аврал. Вооружившись тряпками, щетками и мылом, они начали мыть машинное отделение. Это была нелегкая работа. Когда моют палубу, по ней реками льется вода. Палубу можно окатывать из брандспойта, из ведер, - чем больше воды, тем лучше! В машинном же отделении вода считается самым заклятым врагом: ведь сырость гибельна для механизмов. Поэтому нашим механикам приходилось работать крайне осторожно, чтобы ни одна капля воды не попала на машину.

Механики измазались, перепачкались в саже, но упорно продолжали протирать стекла светового люка, чистить и драить стены и потолок. Несколько дней прошло, пока они отмыли добела огромный зал машинного отделения. Было израсходовано не меньше пуда мыла, все наличные запасы каустической соды и даже отработанный электролит из аккумуляторов, который дядя Саша по знакомству уступил механикам. Зато машинное отделение, очищенное от грязи и освещенное дневным светом, проникавшим через вымытый верхний люк, теперь стало неузнаваемым.

Закончив уборку, Трофимов, Токарев, Алферов и Недзвецкий 25 августа вооружились кистями и ведерками с краской. На помощь к ним пришли Шарыпов и Гетман, временно числившиеся в палубной команде. У Шарыпова и Гетмана уже был большой опыт в малярном деле, приобретенный во время окраски корпуса, и на этот раз они показали высокий класс работы.

целыми днями просиживали наши механики в люльках, подвешенных к потолку, усердно орудуя кистями. Красили они машинную шахту белилами, которых у нас было достаточно. Трофимову и Токареву хотелось придать краске приятный голубоватый оттенок, и они не отступались от боцмана, назначенного бригадиром малярного цеха, требуя синьки.

Механики были глубоко убеждены, что запасливый Буторин прячет ее от машинной команды, приберегая для каких-то целей. Дмитрий Прокофьевич беспомощно отмахивался от наседавших на него механиков и клялся, что синьки нет ни одного грамма. Ему не верили, зная, что у него всегда в каком-нибудь уголке припрятаны на всякий случай самые различные предметы.

Но на этот раз Буторин был прав: синька отсутствовала. Пришлось пустить в ход берлинскую лазурь, которая лишь отдаленно напоминала желанную синьку.

Работали механики очень весело. Из открытого светового люка то и дело слышались взрывы хохота, песни, какие-то присказки. Наш весельчак Павел Мегер, который 25 августа вернулся к обязанностям повара, заменив заболевшего малокровием Гаманкова, сильно завидовал малярам. Поставив на огонь свои кастрюли, он убегал в машинное отделение и за­являл:

- Дайте кисть, братишечки, малость подсоблю!..

И пока в камбузе кипятился суп, Павел Мегер разводил узоры на стене, сопровождая эти упражнения нескончаемыми описаниями своих веселых приключений на суше и на море.

Вряд ли от такой системы выигрывало качество обедов, но зато настроение маляров поднималось и за одно это нашему коку можно было простить отступление от правил поварского дела.

Семь дней продолжалась окраска машинного отделения. Зато после этого можно было приглашать сюда для контроля любых экспертов: все сверкало и блестело, как и подобает корабельному машинному залу.

Все эти работы отнимали у нас немало времени. Много часов и дней приходилось затрачивать и на проведение научных наблюдений, которые мы вели по-прежнему в строгом соответствии с планом.

В такой обстановке было трудновато выкроить время для каких-либо внеслужебных дел. Но все же, если командиры были вынуждены по нескольку месяцев проводить без отдыха, то большинство команды более или менее регулярно пользовалось выходными днями. По мере возможности я избегал прибегать к сверхурочным работам. Поэтому мои товарищи не только не переутомились, но, наоборот, поправились. Загорелые, округлившиеся лица моряков к концу лета выглядели еще бодрее, нежели весной.

В моем дневнике сохранилось немало записей, посвященных описанию наших внеслужебных занятий в этот период. Я приведу здесь некоторые из них, чтобы показать, насколько нам удалось приблизить быт к нормальному жизненному распорядку обычной зимовки.

«10 июня. 86°07',9 северной широты, 71°00' восточной долготы. Итак, началось лето... Правда, это лето довольно сумрачно: с 1 мая мы пока что насчитали всего четыре ясных дня, а в последнее время свирепствовала пурга. Но летнее солнце все же берет свое: уже сейчас температура воздуха не опускается ниже 4 градусов холода, а иногда бывает и выше куля. В такие дни на льду быстро образуются большие озера пресной воды. А в Москве все время идут дожди и дуют холодные ветры...

У нас понемногу развертывается охотничий сезон: вчера я убил из карабина глупыша, залетевшего к нам нивесть откуда. Отдал зажарить эту птицу и угостил всех желающих. Желающих нашлось много, и каждому достался лишь микроскопический кусочек жесткого, пахнущего рыбой мяса. Буйницкий сказал, что предпочел бы свиную отбивную, но все же свою порцию глупыша съел с аппетитом.

Сегодня Шарыпов поймал в майне крохотную рыбку. Я ее заспиртовал, - авось, и рыбка пригодится для науки.

29 июня. 85°24',7 северной широты, 63°05' восточной долготы. Большой охотничий день! После долгого перерыва опять встретили медведя. Медведь был очень хитер и осторожен, но нам удалось его перехитрить, и теперь наш камбуз обеспечен солидным запасом свежего мяса...

Дело было так. После полуночи, когда я сидел в кают-компании, открылась дверь из каюты механиков и чей-то свистящий шепот произнес:

- Константин Сергеевич! Медведь!.. Медведь!..

Я выбежал из-за стола и нырнул в тесную каютку Недзвецкого и Алферова. Оказывается, Недзвецкий, который уже разделся и улегся спать на свою верхнюю койку, случайно вы глянул в иллюминатор и заметил большого зверя, разгуливавшего всего в 500 метрах от судна.

- Взгляните, вот он! Вот!.. - шепнул мне Недзвецкий, торопливо одеваясь.

Я выглянул в иллюминатор. В самом деле, медведь был близко. Обнюхивая разбросанные на льду предметы, любопытный зверь медленно брел с юга к судну.

- Где собаки? - осведомился я. - Немедленно запереть их в кают-компанию, они могут нам все дело испортить. А мы устроим засаду...

Вооружившись карабинами, Недзвецкий, Алферов, Соболевский и я спрятались на палубе и терпеливо ждали, пока медведь подойдет поближе. Чтобы подманить его, мы зажгли в камельке бани старое медвежье сало.

Когда ветер донес до зверя: аппетитный запах жареного сала, он поднял голову, понюхал воздух и продолжал все так же медленно двигаться к судну. Сделав большой крюк, медведь обошел корабль стороной и осторожно начал приближаться к нему с кормы.

Около двух часов просидели мы в засаде. Наконец в половине третьего, когда наше терпение уже начало истощаться, зверь, видимо, решил, что никакая опасность ему не угрожает, и захотел поближе познакомиться с жареным салом. Он подошел к судну на 50 метров, и сразу же загремели выстрелы. Медведь прыгнул в сторону, попытался бежать, но вскоре упал на лед.

В 3 часа утра зверь был доставлен на судно. Это была довольно рослая медведица весом около 180 килограммов и длиной в 1,7 метра. Алферов и Недзвецкий немедленно освежевали тушу. Бедняга довольно долго постилась; в ее желудке удалось обнаружить лишь две этикетки от консервных банок да кусочек нерпичьего ласта длиной в 1-2 сантиметра.

Шкура медведицы была присуждена Недзвецкому, который первым увидел зверя.

13 июля. 85°32',8 северной широты, 63° 12' восточной долготы. Третий день стоит безоблачная летняя погода. Температура воздуха в тени плюс 3,1 градуса. На солнце с подветренной стороны у борта термометр показывает 25-27 градусов тепла. Наши энтузиасты спорта устроили нечто вроде солярия. Правда, все они одеты не в трусы, а в ватные брюки, но это дела не меняет. Люди с наслаждением подставляют солнцу свои голые спины. На палубу вытащили громкоговоритель, и теперь там нечто вроде водной станции «Динамо».

Водный спорт

С каждым днем все большее развитие приобретает водный спорт: по озеру, возникшему на месте катка, плавает весь наш резиновый флот, состоящий из четырех единиц. Резиновые разборные байдарки и надувные шлюпки оказались весьма надежными и практичными.

Послал донесение Мурманскому управлению Главсевморпути о работе нашего общеобразовательного кружка:

«С 1 марта по 1 июля проведены следующие занятия по общеобразовательным предметам: гидрографом Буйницким по арифметике и геометрии - 32 часа; штурманом Ефремовым по алгебре - 10 часов; капитаном Бадигиным по географии - 8 часов...»

Надо будет с осени развернуть этот кружок в школу специалистов морского дела.

14 июля. 85°33',2 северной широты, 62°47' восточной долготы. Маленькая, но примечательная деталь: сегодня ночью впервые за все лето не топились камельки в каюте Буйницкого и кормовом кубрике. Люди жалуются на чрезмерную жару. Значит, действительно наступило лето!

Наши снежные домики уже испарились. Повсюду виднеется водяное небо; вокруг много разводьев. Судно окружено снежницами глубиной полметра-метр. На месте катка, которым мы пользовались зимой, большое озеро. Его ширина - 60 метров, длина - 150 метров, глубина - полметра.

Передвижение по льду чрезвычайно затруднено: проваливаешься по колено в снежную кашу.

Частыми гостями стали чайки - белые, темные, большие и малые. Иногда появляются маленькие пуночки.

Появилось много сквозных проталин. К ним устремляются потоки талой воды. Бросив на воду щепку, можно проследить путь потока на протяжении доброй сотни метров. Иногда происходит таинственное исчезновение озер: за несколько часов они пропадают без следа, - это означает, что под ними открылись сквозные трещины.

Любопытно отметить одно явление, возбудившее у нас много толков. Начиная с 5 июля, вода снежниц и озер, образовавшихся за лето на ледяных полях, начала быстро уходить под лед. В связи с этим освобожденные от громадных масс воды ледяные поля вместе с вмороженным в них «Седовым» начали подниматься над поверхностью моря. Так, «Седов» с 9 по 14 июля поднялся над уровнем моря на 36 сантиметров.

Пользуясь обилием пресной воды, бесплатно предоставленной в их распоряжение природой, седовцы принялись за стирку. Наш «банно-прачечный комбинат» работает непрерывно. Большое пространство вокруг судна занято выстиранным, «отбеливающийся» на солнце бельем. Наши собаки с огромным удовольствием растаскивают мокрые предметы по свалочным кучам, вовлекая в свои игры хозяев белья. Но эти черствые люди не могут понять собачьих радостей и почему-то враждуют с Джерри и Льдинкой.

Меховая одежда находится в полной отставке, а за ней - и теплое белье. Обнаружилась большая тяга к майкам и трусам. Они очень удобны для носки, а главное - незаменимы при стирке...

16 июля. Исчезло еще одно озеро, находившееся справа от судна, - вода из него ушла в проталину. У нашей молодежи новое развлечение: по чертежам из книги «Морская практика» сооружены парусные кораблики. Наш миниатюрный парусный флот плавает по бесчисленным снежницам и ручьям, доставляя огромное удовольствие не только нам, но и Джерри и Льдинке, - собаки, стараясь сберечь хозяйское добро, ревностно вылавливают кораблики из воды и тащат их в зубах на сухое место.

Кораблей сооружено множество. После того как Недзвецкий спустил на воду первое суденышко, названное «Торосом», среди моряков началась горячая борьба за первенство - чье судно будет быстроходнее. Особенно много конструкций создали Мегер и Шарыпов.

Буторин изготовил грандиозную четырехмачтовую яхту с полным парусным вооружением, единодушно признанную лидером нашей потешной флотилии...

24 июля. В честь дня Военно-Морского Флота расцветили корабль флагами. Выпущен новый номер нашей газеты «Мы победим». Вечером организовали стрельбы из карабинов по мишеням.

Стоит туманная погода. Интенсивное таяние продолжается. С рангоута и такелажа осыпается лед.

26 июля. Сегодня исполнилось ровно два года с того дня, когда я на «Садко» покинул Архангельск. Ужасно серый, скучный, нудный день. Идет дождь. Сыро, холодно.

3 августа.86°02',7 северной широты, 56°54' восточной долготы. Провели подписку на заем Третьей сталинской пятилетки. Общая подписка по судну - 27000 рублей.

12 августа. 86°02',7 северной широты, 55°06' восточной долготы. Устроил выходной день. По случаю зарядки аккумуляторов работала динамомашина. Пользуясь этим, Шарыпов показал кинокартину «Будьте такими». Хотя содержание фильма всем давней известно, смотрели его с огромным интересом...

14 августа. Снова охота на медведя и снова удача! Обнаружил появление зверя Гаманков. Вчера вечером после чая он зачем-то вышел на палубу и увидел в тумане на расстоянии каких-нибудь 250 метров рослого мишку, который с интересом обследовал наш аварийный склад. Пока мы собрались начать охоту, он с аппетитом съел выброшенный на лед негодный сыр и поиграл с байдаркой.

Мы испробовали испытанный способ - начали жечь медвежий жир в камельке. Но зверь, сверх ожидания, отнесся к этому запаху крайне равнодушно и ближе не шел. Пришлось открыть огонь с дальней дистанции. Ранили. Началось преследование по льду. Бежали за зверем сломя голову около 700 метров. Наконец добили.

К 2 часам ночи доставили медвежью тушу на судно, освежевали ее. И на этот раз нам попалась медведица. Длина ее - 165 сантиметров».

Полярное лето непродолжительно. Уже в первой декаде августа мы почувствовали значительное похолодание: температура упала до 6,5 градуса ниже нуля. Таяние прекратилось. Многочисленные снежницы и озерки, покрылись молодым льдом, толщина которого достигла 5 сантиметров.

Но в двадцатых числах августа за 86-й параллелью опять повеяло теплом. Молодой лед в снежницах быстро разрушился; свежий снег, покрывший лед пушистым покровом, начал таять. Исчезло еще несколько больших озер, вода из которых ушла сквозь образовавшиеся проталины.

Это потепление не могло быть продолжительным. Мы знали, что уже скоро ударят суровые морозы, начнет мести пурга и солнце в третий раз скроется от нас. Но мы с той же энергией и упорством продолжали готовить свой корабль к навигации.