Три зимовки во льдах Арктики (Бадигин К.С.)

Едва на востоке забрезжила сероватая полоска рассвета на кораблях заговорили о строительстве аэродромов. Хотя среди нас не было ни одного пилота, все прекрасно понимали, насколько серьезна задача - принять среди торосистых дрейфующих льдов тяжелые многомоторные корабли.

Зимние ветры унесли нас более чем за 1000 километров от берегов земли. Чтобы представить себе трудность такого дальнего воздушного рейса к дрейфующему каравану, следует вспомнить, что самолеты, опустившиеся на Северном полюсе, должны были покрыть меньшее расстояние: остров Рудольфа находится в 900 километрах от полюса. Кроме того, воздушная экспедиция Водопьянова могла свободно выбирать ледяное поле для посадки. Здесь же самолеты должны были во чтобы то ни стало сесть рядом с кораблями: среди зимовщиков были больные, а одна из женщин готовилась стать матерью. Им было бы трудно идти к самолетам несколько километров.

Летчики впоследствии рассказывали нам, что в районе полюса они встретили несколько совершенно гладких ледяных полей, каждое из которых могло служить прекрасным естественным аэродромом. Над оборудованием этих посадочных площадок в течение ряда лет трудились солнце и ветер, сглаживая все бугры и неровности.

Мы же только что вырвались из ледяной мельницы, именуемой морем Лаптевых, и весь лед вокруг нас стоял дыбом.

Для того чтобы превратить этот ледовый хаос в гладкое поле, нужно было затратить много сил и времени. А мы ведь не знали даже, как надо строить аэродромы.

Когда сейчас я перелистываю свои пропахшие сыростью, закопченные, истрепанные дневники, у меня порою возникает какое-то удивительное ощущение: да полно, неужели все это было сделано горсточкой людей, утомленных суровой зимовкой и непрерывными атаками льдов? Только теперь, когда время отдалило от нас эти томительные дни, в полном объеме представляешь и постигаешь силу коллективного труда. Я ни на минуту не сомневаюсь в том, что без дружной и сплоченной работы мы были бы обречены на такую же трагическую гибель, как десятки экспедиций прошлого, в которых не было этого живительного духа единства и идейного родства.

Мне не хочется пересказывать историю строительства аэродромов и украшать записи, сделанные в дневнике, словесным убранством. Пусть эти строки сохранятся точным документом пережитого.

«30 января 1938 года. 77°59',8 северной широты и 151°00' восточной долготы. Выходной день. 30 градусов мороза. На востоке начало немного светлеть. Небо серое, безрадостное. Звезды потускнели, словно их закрыли густой грязной марлей. Сегодня командование зимовки назначило меня начальником строительства аэродромов. Мне поручают трудное и ответственное дело. Если мы хотим принять самолеты, надо, не дожидаясь появления солнца, начать поиски и расчистку посадочных площадок. Придется сразу готовить несколько аэродромов: один основной, а другие запасные. Нас так жмет, что, того и гляди, от аэродрома останется одно воспоминание.

31 января. Сегодня ходил вдвоем с Капеловым на разведку. Ходили целый день, ничего хорошего не нашли. Расскажу все по порядку.

Сначала пошли на восток от «Садко». Думали, что там, как в прошлом году, лед немного спокойнее. Взяли с собой лыжи. Но через сотню шагов лыжи пришлось снять и с тех пор до самого конца таскали их на себе: мы не столько шли, сколько карабкались с одного тороса на другой.

С нами увязался Нордик. Должно быть, только его собачье самолюбие помешало ему вернуться на корабль: к концу прогулки он весь обледенел и от него шел пар, как от паровоза. Можно представить себе, как выглядели мы со стороны! Снег лежит слоем в полметра. Под ним битые торосы. Ставишь ногу и не знаешь - то ли попадешь в трещину, то ли стукнешься, об острую грань.

До этой разведки я не представлял себе, что наделали сжатия за зиму. Там, где мы осенью видели более или менее ровные поля, теперь шли в самых различных направлениях многометровые гряды торосов, как складки кожи у бегемота, с той разницей, что тут складки острые и твердые.

В одном месте наткнулись на гигантский ропак высотой в 7 метров. Он образовался от столкновения ледяных полей, - два поля ударились лбами, и вырос как бы карточный домик, а между ними вертикально встала огромная льдина. Между сцепившимися глыбами зияли синие пустоты.

В другом месте увидели стоявшую совершенно вертикально ледяную стену. Начертили на ней круг, сделали в центре «яблочко» и попробовали на этой импровизированной мишени меткость боя своих карабинов. Оказалось, что лед дьявольски тверд: свинцовые пули расплющивались, оставляя едва заметные углубления.

Ученые, рассматривая лед как минерал, определяют его твердость по сопротивлению, которое он оказывает при царапании по нему определенными испытательными минералами. Степень твердости устанавливается по следующей шкале: твердость талька - 1, каменной соли - 2, известкового шпата - 3, плавикового шпата - 4, апатита - 5, полевого шпата - 6 и т. д. Твердость пресного льда при 0° - около 1,5, при минус 15° - между 2 и 3, при минус 30° - около 4, при минус 50° - около 6. Такой лед не берет пила.

Немного взгрустнулось: каково будет орудовать здесь нашими железными ломами и пешнями!

Перебираясь через гряды торосов, ушли за 3 мили от «Садко». Иногда, опускаясь в лощины между этими ледяными хребтами, теряли из виду караван. Но вскарабкаешься на ропак, увидишь в сумерках силуэты кораблей - и сразу отогреется душа.

Дальше на восток идти как будто бы не было смысла. Ничего подходящего мы не видели. Отправились на юг. Но и здесь повсюду одно и то же: четырехметровые, пятиметровые гряды битого и смерзшегося льда тянулись до самого горизонта. Очень тяжело переходить через них: сначала надо вскарабкаться наверх, словно на двухэтажный дом, а потом лезть по кускам битого льда метров пятьдесят, пока не пересечешь гряду.

Через пять часов вернулись ни с чем. Нет, надо организовать массовую разведку во всех направлениях. Тогда что-нибудь отыщем.

1 февраля. Сегодня организовали разведочные партии. Команды с «Садко» ищут аэродромы в южной половине, седовцы - в северо-восточной четверти, малыгинцы - в северо-западной четверти горизонта. Отдал распоряжение, чтобы каждая партия была снабжена биноклем, компасом, баграми, винтовками, небольшим запасом продовольствия и флагами для разметки найденных полей.

2 февраля. 77°55',3 северной широты и 151°26' восточной долготы. Количество разведочных партий увеличено. Пока ничего не нашли.

4 февраля. Ура! Строительство аэродрома № 1 начато. На юг от «Садко», всего в полутора километрах, найдена относительно ровная площадка длиной до 700 метров и шириной в 400 метров. Это старая, видавшая виды льдина, окруженная обтаявшими за прошлое лето небольшими ропаками. Ропаки мы уберем, и получится великолепное летное поле шириной и длиной по километру.

На аэродром командировано с «Садко» 40 человек - четыре бригады, скомплектованные из моряков и научных работников.

5 февраля. Работы продолжаются. Первый опыт показал, что действовать на тридцатиградусном морозе ломом и пешней - это все равно, что колоть булавкой слона. Надо пустить в ход аммонал...

На аэродроме построили вместительный снежный дом, в котором могут обогреваться сразу человек двадцать. В снежном доме установили камелек и примус, на котором кипятят кофе. Каждому строителю даны бутерброды. Чтобы они не превратились на морозе в камень, приходится их греть за пазухой.

Больше всего донимает ветер. В соединении с морозом это пренеприятная вещь! Единственный участник строительства, нисколько не страдающий от холода, - это наша медведица Машка. Она проявляет огромный интерес к расчистке аэродрома, ежедневно является сюда вслед за нами и не уходит до тех пор, пока не уйдут все.

6 февраля. 77°59',7 северной широты и 151°40' восточной долготы. Большая находка. Седовцы, наконец, отыскали на востоке новое ледяное поле. Правда, оно довольно далеко - в четырех километрах от «Седова». Но какое великолепное поле! Его длина - 900 метров, а ширина - 800. Зато поле очень трудоемкое: много больших ропаков, с которыми придется повозиться.

7 февраля. Начали работы на аэродроме № 2. Туда проложена длинная и извилистая дорога, вроде деревенского проселка. Работают там восемь бригад - 40 человек с «Седова» и 40 человек с «Малыгина».

Теперь начинаем соревнование между строительствами: чей аэродром будет готов раньше? Соревнуются и отдельные бригады.

Седовцы и малыгинцы тоже построили снежные дома. Теперь каждый корабль имеет свой ледяной хутор с полным оборудованием: камелек, примус и прочее.

15 февраля. 78° 11 ',8 северной широты и 151°01' восточной долготы. Несколько дней не записывал ни строки. Очень много работы. За день так набегаешься, что засыпаешь потом на ходу. С утра иду на аэродром № 2, при этом, чтобы легче идти, делаю крюк по проторенной дороге к «Седову». С аэродрома № 2 лезу целиной на аэродром № 1 и оттуда возвращаюсь на «Садко». В общей сложности это 12 километров. После такой прогулки нет никакого влечения к литературному труду.

Но сегодня нельзя не писать. Сегодня у нас великий праздник: из-за горизонта выглянул на полтора часа верхний край солнца. Багровое, измятое, оно посмотрело на нас, прищурившись, словно любопытствуя: а что здесь делают эти существа? Я был на аэродроме в тот момент, когда искаженный рефракцией край солнца показался над горизонтом. Что делалось в эту минуту! Люди, как дети, запрыгали, закричали, полезли на ропаки, чтобы лучше разглядеть светило, по которому мы так соскучились.

Сейчас вышел и посмотрел на термометр. Опять минус 32 градуса. А седовцы не смогли попасть на свой аэродром, так как внезапно открылось большое разводье. Льды сильнее мороза. Он бессилен сковать их...

17 февраля. Ветер и мороз. Мороз и ветер. Каких усилий стоит нам каждый кубометр льда, который мы снимаем с аэродрома! Изо дня в день одно и то же: в десятом часу, едва посветлеет небо, уходят на юг и на восток партии одетых в ватники, закутанных в шарфы людей, а через полчаса уже звенят ломы и пешни, гулко ухают взрывы, и, словно муравьи, ползают по льду с саночками строители, растаскивая разрушенный на части торос. Проходит час, другой, третий. Торос исчезает. Еще один торос. А сколько их вокруг нас и сколько еще наворочает новых капризное море!

Я стал тревожно спать. Мне все время чудится грохот и стон льдов. И когда утром мы выходим на палубу и видим в стороне аэродрома пар, клубящийся над новыми разводьями, невольно сжимается сердце: что, если эта трещина пересекла аэродром? Нет, лучше не думать об этом.

20 февраля. Вот настоящий день большой радости. Сегодня радисты приняли сообщение о том, что состав станции «Северный полюс» снят с дрейфующей льдины. Все эти дни мы очень тревожились за их судьбу: они попали в ледовую мясорубку почище нашей. Только бы нам не довелось перекочевать в Гренландское море!..

Но теперь все уже в порядке. Папанинцы - на борту ледокольных кораблей, и никакие сжатия им не страшны. Скоро их встретит «Ермак», а там - берег, Москва, радостная встреча с родными и близкими.

Когда-то придет наш черед вступить на сухую и теплую землю?

23 февраля. День Красной Армии и Военно-Морского Флота. Корабли расцветились флагами. Провели торжественное собрание. Гулять не хочется: мороз минус 41 градус, ветер.

25 февраля. Природа словно взбесилась. День прибывает, а морозы становятся все крепче. Вчера и сегодня столбик спирта в термометре упорно держится на одном и том же уровне: 42 градуса ниже нуля. Свирепствует пурга. Работы на аэродромах сегодня не производятся.

26 февраля. Трудовой день пришлось удлинить до восьми часов, иначе не успеем закончить строительство аэродромов. Чертовски холодно. Но на «Садко» все же поднят флаг, - это сигнал того, что на аэродромах сегодня рабочий день.

27 февраля. Из Москвы сообщили, что самолеты к нам уже вылетели. Работы на аэродроме № 2, самом обширном и удобном, заканчиваются. Сегодня две бригады оттуда перевели на аэродром № 1 в помощь садковцам. Комендант аэродрома № 2 подсчитал, сколько усилий мы затратили на расчистку этого летного поля. Получилась солидная цифра: 1324 человеко-дня. На подрывные работы израсходовано 1195 килограммов аммонала и 890 детонаторов. Зато аэродром получился первоклассный.

6 марта. И вот наш первоклассный аэродром уже не существует...

Больше того, фактически перестал существовать и садковский аэродром.

Месяц работы и какой работы! - месяц напряженнейшей борьбы, месяц страданий и лишений, - и все впустую, для того, чтобы море, слегка шевельнув плечом, сбросило и разбило в пыль наши сооружения.

Восточный (№ 2) аэродром после подвижек льда в его районе: А - покрытое тонким льдом разводье-озеро; Б - раздавленный ледяной дом. По эскизу /С. С. Бадигина

1 марта, на другой же день после окончания строительства аэродрома № 2, ко мне прибежал бледный, как мел, комендант и сказал только одно слово:

Я помчался во весь дух к аэродрому. Навстречу мне вставало дымящееся облако пара - зловещий спутник разводьев. Аэродром являл собою жалкую картину: глубокие трещины рассекли северную часть расчищенного поля, составлявшую площадку примерно в 200 метров длиной. Все, что было по ту сторону трещины, за одну ночь превратилось в ледяную кашу из мелких и мельчайших обломков...

Что нам оставалось делать? Ждать, пока разводье замерзнет и начинать сначала. Тем временем все двенадцать бригад были переброшены на аэродром № 1, который теперь становился основным.

Пять дней работали мы безустали. Наконец вчера аэродром был готов. Много трудодней вложили мы в него. Самолеты могли садиться на это поле хоть сегодня.

И вот этой ночью опять все было перевернуто вверх тормашками. Сжатие окончательно привело в негодность аэродром № 2 и исковеркало аэродром № 1. Словно какой-то злой дух издевается над нами. Едва мы кончаем аэродром, - он превращается в груду битого льда.

Впрочем, аэродром № 1 еще можно спасти. Правда, его сильно помяло, а поперек прошла трещина, вдоль которой навалило гряду торосов вышиной в пять метров и шириной метров в тридцать. Но ведь мы можем снять эту гряду. Самое главное - не падать духом и не теряться. Завтра же все 120 ледовых строителей выйдут снова на аэродром № 1. А разведчики тем временем будут подыскивать новую площадку. Начнем строить аэродром № 3, на случай, если льды окончательно доконают это поле.

8 марта. 78°36',7 северной широты и 153°11' восточной долготы. Еще немного удлинили рабочий день. Раньше мы в 9 часов только садились пить чай, а теперь к этому времени все бригады уже собираются на аэродроме и приступают к работе.

Сегодня мороз 28 градусов. Дует свежий ветер - вест-зюйд-вест. Хоть бы утихло немного! Неровен час - опять начнется сжатие...

9 марта. Начинаем строить аэродром № 3. Используем для этого площадку, которая уже давно была на примете у малыгинцев. До сих пор мы считали, что на ней создать аэродром немыслимо: это узкая и длинная полоска шириной 100 метров, по бокам которой стоит целый лес торосов. Сегодня все двенадцать бригад перекочевали сюда.

15 марта. Продолжаем расчистку аэродрома № 3. 120 человек целыми днями с утра до вечера колют, рубят, разбивают ледяные торосы, растаскивают обломки в стороны, выравнивают поле.

Сегодня получил от коменданта аэродрома письменный рапорт, Это первая в истории строительства жалоба на четвероногого буяна - Машку. Вот что пишет комендант;

«Медведица Машка доставляет неприятности в работе. Она неоднократно разрушала палатку, домик и их содержимое. Кроме того, Машка оборвала и изломала нужные для работы флажки и вешки. Вчера, опрокинув после конца работ камелек с тлеющими углями, она сожгла половину палатки. При оформлении площадки перед прилетом самолетов и при посадке самолетов Машка может на площадке принести непоправимый вред. Поэтому, безусловно, ее следует держать в изолированном виде на судне...»

Стихийная натура нашей проказницы не мирится с порядками, заведенными на аэродроме. Она упрямо вырывает все флажки и вешки, расставленные на льду, и рвет их. Видимо, придется расстаться с нашим мохнатым другом, как это ни печально: «держать в изолированном виде» такого мохнатого великана невозможно, а на свободе она действительно становится опасной.

18 марта. Воздушная экспедиция вылетела в бухту Тикси. Еще несколько дней, и мы встретим ее на своем летном поле...»

Здесь мои записки временно обрываются. Обстоятельства сложились так, что мне пришлось, не оставляя работ по строительству, взять в свои руки командование ледокольным пароходом «Седов». Естественно, что в эти дни мне было не до дневника.

О своем новом назначении я узнал необычным образом. Радист разбудил меня в 2 часа ночи и сказал:

Я встревожился: почему такая спешка? Может быть, дома какое-нибудь несчастье? Быстро развернул цветную этикетку от консервной банки (этикетки заменяли радистам телеграфные бланки за недостатком бумаги). В радиограмме было сказано:

«Поздравляю родного с назначением капитаном «Седова». Когда узнала, заплакала, потом подумала, решила: значит, там нужнее. Желаю успеха, буду ждать тебя с кораблем. Оля».

Официальный приказ, о котором жена узнала в Главсевморпути, пришел только наутро. Но я уже был к этому подготовлен, так как предварительное решение об этом было вынесено здесь, в дрейфующих льдах.

Я уже говорил, к каким печальным последствиям привела неосмотрительная постановка ледокольного парохода «Седов» на зимовку в разводье, между двумя мощными полями льда; корабль этот почти непрерывно подвергался сжатиям. Мы еще не знали, что льды искалечили рулевое управление «Седова», однако догадывались об этом: тяжелые торосы несколько раз вплотную подходили к корме и с силой давили на нее.

Но постоянные ледяные атаки причинили не только материальный ущерб кораблю. Они угнетающим образом действовали на психику части экипажа, и это привело к понижению трудовой дисциплины.

Пожилой и болезненный капитан, несмотря на все свои усилия, физически не мог довести до конца борьбу со льдами, требующую огромной энергии и силы воли. Его старший помощник, тоже больной, не имел достаточного авторитета в глазах команды.

...Никого из командиров «Седова» нельзя было оставить на корабле. Все они нуждались в немедленной отправке на материк. Следовало отправить на берег также значительную часть команды.

Так возник вопрос об укомплектовании экипажа «Седова» за счет кадров других кораблей. Для того чтобы оздоровить обстановку на истрепанном льдами пароходе и поднять дух у остающейся в дрейфе части команды, надо было собрать здесь здоровых, энергичных людей, сохранивших бодрость, волевые качества и накопивших опыт за время зимовки.

В Москве справедливо решили, что авиационная экспедиция должна снять с кораблей возможно больше людей. На «Садко», «Малыгине» и «Седове» оставляли всего тридцать три человека - ровно столько, сколько необходимо для проведения научных исследований и поддержания порядка на кораблях.

Незачем было подвергать риску жизнь людей, без которых можно обойтись во время дрейфа.

После всестороннего обсуждения из старой команды «Седова» я решил оставить Соболевского, Полянского, Буторина, Шарыпова, Всеволода Алферова и Шемякинского.

Судовой врач «Седова» Александр Петрович Соболевский не был полярником. Этот рейс был первым его рейсом в царство льдов и полярной ночи. Зато он прошел великолепную жизненную школу в армии: восемь лет прослужил Александр Петрович лекпомом в пограничных частях на южной границе СССР. И теперь, попав в новые, необычные для него условия, он не растерялся.

С первых же дней дрейфа энергичный судовой врач с большим рвением организовал профилактические меры против цинги. Среди этих мер наибольшую популярность завоевали «витамины Соболевского», история которых теперь широко известна. Находчивый доктор забирал у кладовщика горох, размачивал его, клал в теплое место, и горошины давали ростки. Эти крошечные бледно-зеленые листочки таили в себе чудодейственную целебную силу: они содержали витамин С. Проросший горох входил в обязательное меню зимовщиков, и этому они обязаны в значительной, мере сохранением своего здоровья.

Мы познакомились с Соболевским на строительстве аэродромов. Высокий, плечистый зимовщик с черными усами энергично орудовал ломом, разбивая торосы. Я сначала не поверил, когда мне сказали, что это доктор: остальные врачи предпочитали сидеть в снежном домике у теплого камелька и ждать, пока к ним обратятся за помощью. Кипучая натура Соболевского не мирилась с таким образом действий, и он работал наравне со всеми, хотя как врач отлично знал, что это вредит его больному сердцу.

На строительстве аэродромов я познакомился и с другими седовцами - Буториным, Шарыповым и Алферовым. Все они были совершенно разными людьми, и у каждого были свои достоинства.

Тридцатилетний матрос Дмитрий Прокофьевич Буторин обладал наилучшими качествами бывалого помора; настойчивостью, упорством, трудолюбием. Светловолосый, голубоглазый, кряжистый, он как будто бы сошел с полотна художника, изображавшего собирательный тип северянина. Арктика - его родная стихия. Начиная с четырнадцати лет, он вместе с отцом охотился на морского зверя. Много раз попадал в снежный ураган, много раз боролся со льдами. И теперь, в тридцатиградусныи мороз, он расхаживал по аэродрому в одном ватничке и незлобиво трунил над мерзляками, то и дело бегавшими греться.

Работал Буторин быстро и хорошо, так что им можно было залюбоваться. Всегда чисто выбритый, всегда аккуратно одетый, он сохранял армейскую выправку, приобретенную за годы службы в пограничных войсках.

Такой человек был кладом для зимовки. На него можно было положиться в самую трудную минуту, и я без колебаний занес его в список будущего экипажа «Седова».

Из него вышел прекрасный боцман, а потом и четвертый помощник капитана «Седова».

Двадцатитрехлетний кочегар Николай Шарыпов, самый молодой из седовцев, привлекал всеобщее расположение своей жизнерадостностью и какой-то особенной юношеской ловкостью. Его мальчишеское лицо с задорной прядкой светлых волос во время работы горело жаром. Он не хотел и слышать об эвакуации. Уже 12 апреля он принес заявление, которое я сохранил:

«Прошу оставить меня на зимовку, так как я желаю остаться до конца рейса и довести в порт судно.

Сообразительный и любознательный, он всегда хотел знать больше, чем необходимо для его квалификации. И уже к концу, первой зимовки кочегара Шарыпова смело можно было назначить машинистом.

Машинист Всеволод Алферов внешне был полной противоположностью Коле Шарыпову. Он стремился сохранить солидность, приличествующую его званию, делал все не спеша, добротно и ладно, слов лишних на ветер не бросал и даже старался говорить баском. Но в его живых, острых глазах сверкала та же ненасытная жажда знаний, и можно было ручаться, что он не захандрит.

Радист «Седова» Александр Александрович Полянский, которого мы звали запросто «дядя Саша», был хорошо знаком всем участникам дрейфа. В свободные часы он иногда ходил в гости на соседние корабли и балагурил там с приятелями. Встречали его чрезвычайно радушно: в запасе у него всегда был добрый десяток занятных историй. Когда же запас истощался, ему не стоило труда тут же придумать и пустить в ход новые рассказы.

Свое дело Полянский знал в совершенстве. Он быстро и умело устанавливал связь с любой радиостанцией. Для дрейфующей зимовки радиосвязь - вопрос жизни и смерти. Нетрудно понять, что мы все были кровно заинтересованы в том, чтобы Александр Александрович остался на корабле.

Когда мы заговорили насчет этого, Полянский задумался, поглаживая отросшую за зиму русую бороду. Потом он взглянул на меня своими ясными, чуть-чуть раскосыми глазами, приоткрыл рот и показал пальцем:

- Зубы вот порастерял на зимовках. Девятнадцать зубов вставлять надо...

Я молчал, выжидая, что Александр Александрович скажет дальше. Он заговорил, немного окая, медленно и рассудительно:

- Боюсь, как бы последних не решиться... Да... А насчет этого - что ж... нельзя бросить ледокол без связи... Душа у меня есть... Не каменный, понимаю...

Я с облегчением вздохнул и горячо поблагодарил Полянского. Теперь мы могли безбоязненно дрейфовать на север, хоть до самого полюса. Что бы ни произошло, связь с берегом будет обеспечена.

На «Седове» следовало оставить одиннадцать человек. Старых седовцев было шестеро. Я - седьмой.

Надо было отобрать из числа садковцев и малыгинцев еще четырех боевых, проверенных работников, в первую очередь из молодежи.

Кого, избрать старшим помощником? Ответить сразу на этот вопрос было нелегко. Выбор кандидата на эту должность решал во многом успех предстоящей борьбы со льдами: старший помощник - это правая рука капитана, хозяин большого и сложного корабельного имущества, строгий блюститель порядка дисциплины, организатор всех судовых работ.

Старшим помощником капитана был назначен Андрей Георгиевич Ефремов. Говоря формально, Андрей Георгиевич попал в дрейф случайно: он не числился в штате экипажей, будучи лишь руководителем практики студентов. Поэтому он имел полное право претендовать на первоочередную эвакуацию самолетом. Но, как и подобает настоящему моряку-полярнику, он не счел себя вправе покинуть караван до тех пор, пока его знания и труд были необходимы. И он принял мое предложение - перейти с «Малыгина» на «Седов» и остаться до конца дрейфа. Последующие события показали, что этот выбор был безошибочен.

Должность старшего механика я предложил комсомольцу Николаю Розову, третьему механику «Садко». Этот выбор был связан с известным риском: Розов был совсем молодым, еще недостаточно опытным специалистом. Но я рассчитывал, что присущие. Розову настойчивость и энергия помогут освоиться с сложным машинным хозяйством корабля. В конце концов, в трудных условиях зимовки (да и не только зимовки) решают именно эти человеческие качества.

Вторым механиком на «Седов» был назначен Сергей Токарев, старший машинист «Садко», уже известный читателю не только как прилежный работник, но и как активный деятель строительной фирмы «Ветросвет» и строгий руководитель наших физкультурных зарядок.

Кроме Розова и Токарева, с «Садко» был переведен на «Седов» матрос Щелин, на богатырском здоровье которого зимовка совершенно не отразилась. Щелин был на «Садко» водолазом.

Первое знакомство с кораблем навело меня на грустные размышления. Грязный, запущенный, «Седов» переставал напоминать настоящий корабль.

Просматривая судовые документы, я обнаружил интересную деталь: даже название корабля было написано на борту неверно. В списках он значится как «Георгий Седов». Между тем на борту нанесено «Георгий Седов». Оказывается, во время ремонта на заводе случайно не хватило меди для того, чтобы вырубить буквы полного имени корабля. Тут же по-семейному решили произвести негласное сокращение, и с тех пор судно плавало с искаженным именем, что противоречило всем правилам мореплавания.

Андрей Георгиевич Ефремов и Николай Розов, принимавшие судовое хозяйство, то и дело докладывали о серьезных неисправностях, обнаруженных ими. В котлах нашли замерзшую воду. Машина корабля была поставлена на консервацию небрежно.

Больше всего беспокоило состояние рулевого управления. До тех пор, пока не наступит весна, нечего было и думать об осмотре руля: стальное перо, уходившее на два метра под уровень моря, крепко сковали льды, превращенные тридцатиградусным морозом в непроницаемую броню. Из-под этого панциря выглядывала только верхняя кромка пера, поэтому нам оставалось довольствоваться теоретическими предположениями о судьбе этого агрегата, играющего решающую роль в управлении кораблем.

Капитан Д. И. Швецов, мой предшественник, был настроен оптимистически и уверял, что льды не тронули руля. Я сомневался в этом: слишком яростные атаки вели они на корму, чтобы руль уцелел. Позже действительность подтвердила наихудшие опасения.

В средних числах марта я, Ефремов, Розов, Токарев и Щелин начали перебираться на «Седов», тепло распрощавшись со своими друзьями. Взвалив на спины чемоданы, спальные мешки, одеяла, мы перетаскивали свои пожитки по знакомым, утоптанным за зиму тропам. Ярко светило солнце. Искрился снег. Неугомонный Нордик провожал нас, заливаясь звонким лаем. Но нам было не до него. Мы шли медленно, раздумывая о будущем: что сулит нам жизнь на новом корабле?

Все мы были молодыми командирами. Каждый начинал службу на «Седове» со смелого выдвижения. Корабль - истрепанный, запущенный. Удастся ли нам превратить его в боевую единицу, или мы останемся караульщиками при складе старого железа? Мы чувствовали огромную ответственность, которую накладывало на каждого из нас доверие, оказанное родиной. Надо было, во что бы то ни стало оправдать это доверие и показать, что советская молодежь не теряется, в любых условиях.

Приемка дел прошла довольно быстро. 20 марта Швецов и я подписали памятный документ, который мне хочется полностью привести здесь:

Мы, нижеподписавшиеся: капитан л/п «Седов» - Швецов Д. И. и вновь назначенный капитан - Бадигин К. С. составили настоящий акт в следующем:

Сего числа, на основании приказа Главсевморпута, капитан Швецов Д. И. передал командование л/п «Седов» Баштану К. С. Во время передачи л/п «Седов» находился в дрейфующих льдах Восточно-Сибирского моря в широте 78°45',1 северной и долготе 152°44',3 восточной - в разоруженном состоянии в период зимовки. Паросиловая установка, материальная и инвентарная отчетность по машине приняты согласно актам передачи старшего механика Паникаровского Н. И старшему механику Розову Н. Н., материальная отчетность по палубе, спасательные средства, продовольствие, инвентарь и навигационное имущество, согласно акту приемки - старшим помощником капитана Ефремовым А. Г. Кассовая книга и денежные оправдательные документы взяты с собой для представления в контору капитаном Швецовым Д. И. Судовые документы приняты Бадигиным К. С. Повреждения, полученные л/п «Седов» от сжатия льдов, имевшего место 18 января 1938 года, оформлены актом от 18 января 1938 года. Не исключена возможность повреждений винта и нижней части руля, которые могут быть обнаружены только придоковании или обследовании водолазами, чего сделать при настоящем положении невозможно. При осмотре верхняя часть пера руля оказалась неповрежденной. Огнестрельное оружие принято согласно акту от 10 января 1938 года.

Назавтра радио принесло волнующую новость: самолеты воздушной экспедиции прибыли в Тикси.

Теперь их отделял от нас всего один перелет; Алексеев, Головин и Орлов предполагали одним прыжком покрыть расстояние в 1100 километров при первом же наступлении летной погоды.

Постройка аэродрома во льдах

На аэродроме № 3 кипела работа. Здесь, среди обрывистых и угрюмых ледяных хребтов, уже лежала гладкая равнина длиной в 1100 метров и шириной в 400 метров. Не верилось даже, что всего две недели назад большая часть поля была усеяна огромными ропаками, между которыми с трудом пробирались бригады строителей.

Мы очень боялись, что и на этот раз льды не пощадят наше детище и в последнюю минуту уничтожат аэродром. Чтобы не ослабить крепость ледяного поля, мы работали очень осторожно и на этот раз почти не применяли взрывчатых веществ, опасаясь, что сотрясения вызовут появление трещин. Тысячи кубометров льда были сняты вручную. 120 строителей, выбиваясь из последних сил, на тридцатиградусном морозе орудовали ломами, пешнями и кирками.

Когда работы уже близились к концу, снова появились зловещие признаки ледовых подвижек. 17 марта, за три дня до приемки мною «Седова», рядом с аэродромом образовалось широкое разводье, преградившее доступ к нему.

Но наши строители не испугались и не растерялись. С «Садко» притащили маленький ботик - тузик. Его спустили на воду. Закрепили на обоих краях разводья концы пенькового троса и превратили тузик в ледовый паром.

Свинцовая вода дымилась, покрываясь ледяными иглами. Некогда было ждать, пока разводье замерзнет, - ведь самолеты уже были в Тикси! И тузик храбро бегал взад и вперед, раскалывая молодой ледок. Работы на аэродроме продолжались.

Через пять дней снова раздался треск льда, напоминающий пушечный выстрел, и вдоль аэродрома, рядом с палаткой доктора, прошла новая извилистая трещина. Она деликатно огибала расчищенное нами поле и потому не вызывала особенных опасений. Все же появление новой трещины было довольно неприятным сюрпризом.

На другой день строительство было закончено. Мы установили по краям летного поля флажки, заготовили масло и бензин, для того чтобы при приближении самолетов разжечь костры, указывающие летчикам путь. Казалось, теперь можно немного передохнуть. Но льды и на этот раз готовили нам тяжелый удар.

Утром 25 марта комендант аэродрома № 3 рапортовал об итогах строительства. Он с гордостью писал:

«Подготовка аэродрома была выполнена в течение 13 дней.

Затрачено 1222 человеко-дня. Взрывчатых веществ на площадку № 3 израсходовано примерно вдвое меньше, чем на площадку № 1. В среднем продолжительность рабочего дня, не считая времени, затрачиваемого на дорогу и завтрак, была 51/2-6 часов. Работы производились при средней температуре -30°. Срывов из-за погоды не было. Бригады всех судов работали по очистке площадки интенсивно и хвостов на своих участках не оставляли. Наиболее активно работали комсомольские бригады ледокольных пароходов «Малыгин» и «Седов».

К рапорту была приложена аккуратно вычерченная схема аэродрома.

- Теперь можно смело принимать самолеты, - радостно сказал комендант.

- Разводит! - сказал он. - Под кормой трещины...

Мы выбежали на палубу. За правым бортом начиналось движение ледяных полей. Под кормой чернели предательские разрывы. В 200 метрах от корабля происходило сжатие. Оттуда доносился скрип и стон: льдины карабкались друг на друга...

- Как бы не тронуло аэродром, - тихо сказал комендант.

Аэродром № 3 был вполне надежным. Но на всякий случай требовалось создать резерв. В запасе у нас пока что находился южный аэродром № 1 - самый старый из всех, тот, с которого мы начинали свое строительство. Но его дважды калечили сжатия, и после того, как мы занялись аэродромом № 3, эта многострадальная площадка, разорванная пополам продольной трещиной, была оставлена: строители встретили здесь почти непреодолимое сопротивление, взявшись за расчистку широкой и длинной гряды торосов, нагроможденной стихией в ночь на 6 марта.

И все же закончить подготовку этого поля было легче, нежели отыскать и расчистить среди ропаков новую площадку.

120 строителей в этот день ушли по старой, хорошо утоптанной дороге на юг.

Через четыре дня упорной работы было создано некоторое подобие аэродрома. Северная часть поля длиною в 250 метров была отрезана трещиной, и использовать ее практически было невозможно. Южную часть пересекала гряда торосов, делившая этот участок примерно пополам. В этой мощной гряде нам удалось пробить ворота шириною в 200 метров. Для того чтобы благополучно сесть, летчики должны были бы опуститься на самом краю поля - на востоке или на западе, пересечь его с угла на угол и ловко проскочить при этом через ледяные ворота наискосок.

Прекрасно учитывая неудобства такого поля, мы все надежды возлагали на аэродром № 3. Нам просто не верилось, что и его постигнет такая же участь, как и предыдущие. Но случилось именно так...

Утро 3 апреля выдалось солнечное и тихое. Однако ртуть о термометре держалась все на том же уровне: 30 градусов ниже нуля.

Люди проснулись очень рано и высыпали на палубу. Поглядывая на ясное, безоблачное небо, оживленно беседовали о самолетах: прилетят или не прилетят? Судя по всему, должны были прилететь: из Тикси сообщили, что и там погода начинает налаживаться.

Комендант аэродрома № 3 отправился на летное поле часа в четыре утра, чтобы закончить последние приготовления к приему воздушной экспедиции. Еще накануне там по всем правилам было выложено «Т» из листов черного смолистого толя, хорошо выделявшегося на снегу; установлены флажки; в снежном доме устроен «буфет для пассажиров».

В 6 часов утра комендант неожиданно вернулся. Он бежал во весь дух и запыхался. Разыскав меня, он выпалил:

- По всему полю - трещины!.. Принимать самолеты нельзя.

Я обмер. Самолеты в Тикси уже были готовы к рейсу, и с часу на час ожидался старт. На всей трассе полета была хорошая погода, такая редкая в Арктике.

Аэродром № 3 после подвижек льда в ночь на 3 апреля, накануне прилета самолетов: А - широкая трещина, образовавшаяся 17 марта; Б - трещина, образовавшаяся 22-23 марта.

Что делать? Неужели после долгих месяцев борьбы со льдами мы запросим отсрочку? А если ближайший летный день будет единственным и после него потянутся долгие недели туманов и бурь?

Как быть? Искать новое поле и строить аэродром №4 или, рискнув, принять самолеты на запасном поле? Опаснее всего в таких случаях нерешительность и медлительность. Поэтому в первую очередь я решил бросить строителей на аэродром № 1, чтобы немедленно привести его в порядок.

Через час у ненавистной нам торосистой гряды уже звенели ломы и кирки. С разрушенного поля сюда перетаскивали флажки, листы толя для укладки посадочного знака и прочее аэродромное хозяйство.

В самый разгар работ ко мне прибежал посыльный с флагманского корабля «Садко». Он передал записку:

«Сегодня, 3 апреля, предполагается вылет из Тикси трех тяжелых самолетов. В связи с этим следует подготовить к отлету всех товарищей, входящих в число первых ста человек эвакуационного списка».

Весть о том, что самолеты уже в воздухе, молнией облетела корабли. Всюду царило ликование: ждали людей с Большой земли, ждали писем, газет, ждали могучих воздушных кораблей, самое появление которых - добрый знак тесной связи с родиной.

Отказаться от приема самолетов было немыслимо. И на аэродроме № 1 работа ускорилась. Каждому хотелось сделать все, чтобы облегчить посадку самолетов. Мы расширяли ворота и сглаживали порог, остававшийся на месте торосистой гряды.

Ко мне один за другим приходили гонцы с «Садко» и докладывали:

С «Садко», с «Малыгина», с «Седова» к летному полю потянулись толпы людей с чемоданами, узлами и свертками.

Мы постарались как можно лучше обуть и одеть улетающих зимовщиков - ведь им предстояло пробыть в воздухе много часов. В архиве корабля сохранились два акта, наглядно рисующих обстановку, в которой шли приготовления к отлету:

«Мы, нижеподписавшиеся, составили настоящий акт в том, что сего числа были изрезаны на портянки 2 (два) шерстяных одеяла, принятых от гидрографической экспедиции л/п «Г. Седов», что было вызвано необходимостью обеспечить отлетающих портянками, так как валенки износились и пришли в негодность, а починочного материала не было...»

«Мы, нижеподписавшиеся, составили настоящий акт в том, что для обеспечения отлетающих на материк теплой обувью были изрезаны для липтов 3 (три) полушубка, пришедшие в ветхость и не пригодные для употребления по назначению, взятые из числа сданных зимовщиками л/п «Г. Седов».

Я в сотый раз оглядывал наш неказистый запасной аэродром. Совсем недавно мы располагали тремя первоклассными аэродромами, каждый из которых сделал бы честь хорошему аэропорту. Было очень горько и обидно: столько сил и энергии затрачено впустую!..

Аэродром, на котором 3 апреля были приняты самолеты.

Люди все чаще поглядывали на небо, отыскивая в нем заветные черточки самолетов. Порой я читал на лицах тревогу и сомнение. Да полно, найдут ли? Не собьются ли с пути?

Разве это так просто - отыскать крохотную точку в необъятном ледовом океане? Но гонцы с «Садко» приходили все чаще и чаще, и уже к двум часам дня сомнения рассеялись; радиосвязь с самолетами поддерживалась бесперебойно, все громче слышались их сигналы. Самолеты были где-то неподалеку, совсем рядом с нами.

В 14 часов 25 минут на фокмачте «Садко» затрепетал флаг. Это был условный сигнал: с самолетов дали знать, что через пять минут они будут над караваном.

Через пять минут! Все люди были немедленно убраны с летного поля. Пассажиры, готовые к отлету, выстроились в стороне. За ними толпились провожающие. Все жадно всматривались в небо. И вдруг раздались голоса:

На юго-западе блеснула какая-то точка. За ней показались еще две. Донесся далекий рокот - полузабытый за эти месяцы звук работающих авиационных моторов. С каждой секундой этот рокот нарастал и становился все явственнее и звучнее.

Вот уже можно различить едва заметные контуры крыльев. Вот уже видны фюзеляжи. Самолеты окрашены в оранжевый цвет. Один за другим они делают круги над караваном - летчики ищут посадочную площадку. Победный рокот двенадцати работающих моторов заглушает наши голоса, а мы радуемся, как дети, этому шуму, - нам так надоела глубокая тишина Арктики!

Самолеты находят "город трех кораблей"

Все ближе и ближе... Все ниже и ниже... Мы можем теперь прочесть надписи на крыльях:

Знакомые номера! Прославленные корабли! Это они год назад высадили папанинскую четверку на Северном полюсе.

Рокот моторов ослабел, стал мягче. Выключив моторы, головной корабль пошел на посадку. Затаив дыхание, следим мы за ним. Ради этого мгновения мы работали два месяца отдавая все силы борьбе со стихией. Как он сядет? Так ли мы подготовили летное поле?

Гигантская четырехглавая птица, широко распластав свои металлические крылья, низко-низко проносится над грядами торосов. Длинный хвост ее, чуть-чуть приподнятый, медленно опускается. Машина теряет скорость. Еще два метра до льда. Еще метр... И вот лыжи флагманского воздушного корабля касаются летного поля и вздымают облако снежной пыли. Что это? Толчок. Скользнув в ледяные ворота, самолет вдруг подпрыгнул, пролетел еще несколько метров и плавно сел - на этот раз окончательно. Проклятая торосистая гряда оставила все-таки незаметный для глаза подъем, ставший небольшим трамплином.

Взревели четыре мотора, и воздушный корабль отрулил в сторону, освобождая дорогу своим спутникам. Один за другим шли на посадку остальные самолеты.

Еще несколько минут - и стало тихо: все двенадцать моторов остановились. Из самолетов неуклюже вылезли люди в теплых меховых комбинезонах и начали выбрасывать на лед пакеты с почтой.

Все смешалось. Остановить людей, истосковавшихся по вестям из дому, было невозможно. Все ринулись к самолетам. Пришлось тут же на месте организовать раздачу почты.

В эти минуты на меня сразу свалилась груда забот. Предательский ледяной трамплин повредил лыжу у самолета Орлова. Взлетать с полным грузом с такой площадки было рискованно. Поэтому решили взять на самолеты не больше 22 человек из ста, приготовившихся к отлету. В первую очередь увозили женщин и больных.

Летчики торопились в обратный путь. Им предстоял трудный перелет.

В 16 часов 20 минут воздушные корабли Головина и Орлова оторвались ото льда и ушли в воздух. Через полтора часа улетел и Алексеев. Он немного задержался, чтобы проверить моторы.

... Возвращались мы на корабли уже вечером, иззябшие, голодные и удрученные неожиданной аварией. Только объемистые пакеты с письмами из дому, торчавшие у каждого из карманов, да газеты, присланные из Москвы, скрашивали общее недовольство.

«3 апреля. Зверски устал, но не могу умолчать о сегодняшних событиях. Прилетели, наконец, самолеты. Сняли с кораблей 22 зимовщика. Привезли почту. Я получил два больших пакета, на которых с каллиграфической тщательностью выведен адрес: «Северный Ледовитый океан. Константину Сергеевичу Бадигину».

Пакеты набиты письмами от родных и друзей, фотографиями близких, вырезками из газет. Я весь вечер просидел над этой посылкой, как бы вернувшись в далекий и родной мир, с которым меня разлучили льды. Читал не спеша, по нескольку раз перечитывал одну и ту же строку, чтобы растянуть удовольствие подольше. Когда-то мне будет суждено получить второе письмо из дому?!

Там, в Москве, в этом городе счастливых, жизнь течет мирно и плодотворно. Все работают, учатся, ходят в театры, греются на весеннем солнце. Оля исписала целую стопу бумаги. Видимо, старалась написать письмо повеселее, но за каждой строкой угадываешь грусть. Кажется, она скоро станет заправским штурманом: в каждой телеграмме требует, чтобы я сообщал координаты каравана, и все высчитывает, когда нас принесет к берегам Гренландии.

Написал большие ответные письма. Их заберут летчики, когда прилетят во второй рейс.

Сейчас уже очень поздно. Все спят. Пора и мне укладываться. Завтра с самого раннего утра начнем поиски нового аэродрома. Аэродрома № 4!»

Аэродром № 4 был найден очень быстро. Это разводье, затянутое крепким и гладким молодым льдом, у нас давно было на примете. Но мы не решались взяться за его расчистку по двум причинам: во-первых, оно, по нашим первоначальным представлениям, было узко, а во-вторых, до него надо было идти 7 километров по исторошенным полям, что не представляло удовольствия в тридцатиградусный мороз.

Но теперь с этим считаться не приходилось, а летчики объясняли нам, что они могут посадить свои машины на узкий аэродром, если только он будет обладать достаточно гладким и длинным летным полем. Все двенадцать бригад отправились на расчистку новой площадки.

Работа двигалась быстро, и аэродром № 4 был подготовлен к приему воздушных кораблей в течение нескольких дней. Однако погода резко ухудшилась, и летчики вынуждены были отсиживаться на замерзшей лагуне острова Котельного, где они оборудовали промежуточную базу.

По радио мы узнали, что четверо зимовщиков острова Котельного - Соколов, Бабич, Бэм и Горохов - добровольно остались на третий год, чтобы облегчить связь с дрейфующими кораблями, и образцово подготовились к приему людей с нашего каравана. Не ожидая никаких указаний, они «на всякий случай» в своей крохотной печи напекли тонну хлеба (целый месяц занимались этим трудным делом), построили в своем доме нары в три этажа, сделали баню. И когда летчики решили из-за трудных метеорологических условий укоротить трассу своих полетов к каравану на несколько сот километров, они нашли на одном из островов прекрасную базу.

Правда, на том острове не было запасено бензина. Поэтому пришлось самолет Орлова превратить в «летающую цистерну»: он доставлял на остров бензин из Тикси, а Алексеев и Головин летали к каравану.

Пока летчики выжидали наступления хорошей погоды, мы подготовили еще одну запасную посадочную площадку: морозы сковали трещины на аэродроме № 3, мы расчистили образовавшиеся на нем торосы и теперь могли предложить летчикам на выбор три поля.

Второй рейс самолеты «Н-170» и «Н-172» совершили только 18 апреля - полмесяца спустя после первого. Они благополучно опустились на аэродроме № 4, взяли на борт 83 пассажира и через 1 час 20 минут стартовали на юг. Полет проходил в сложных метеорологических условиях. Летчики пробивались сквозь пургу и туман.

И опять потянулись долгие дни ожидания. Чтобы закончить летную операцию, оставалось вывезти на материк 79 человек. Эти люди чувствовали себя отъезжающими. Они томились от вынужденного безделья и нервничали. Нам, остающимся в дрейфе, было искренно жаль их, и мы всячески успокаивали будущих авиапассажиров.

Наконец вечером 26 апреля неожиданно с острова Котельного прибыла радиограмма о том, что Алексеев и Головин вылетели в третий рейс. Было пасмурно, холодно. В этот поздний час самолетов никто не ждал. Поднялся переполох. Люди побежали готовить аэродром. Улетающие зимовщики торопливо укладывали вещи и переносили чемоданы на летное поле.

Отчетливо запомнился момент прощания с летчиками и зимовщиками, улетавшими на материк. Когда на горизонте появились самолеты, люди притихли и молча смотрели на них. Мы в последний раз видели этих стальных красавцев.

Было около 9 часов вечера. Легкий мороз покалывал щеки. Небо подернулось тучами. Оно было сумрачное, неприветливое. Летчики, получившие с острова Котельного сводку, что там погода ухудшается, нервничали и спешили в обратный путь. Мы торопливо выгружали присланные из Москвы вещи - какие-то тяжелые тюки, ящики, бидоны. Пассажиры один за другим скрывались внутри самолетов. Нас оставалось все меньше и меньше. Лишь горсточка людей стояла там, где еще так недавно шумела и волновалась толпа.

Первый самолет вырулил на старт и помчался на взлет. За ним - второй. И через несколько минут мы потеряли из виду воздушные корабли.

В вахтенном журнале ледокольного парохода «Георгий Седов» в этот вечер появилась запись:

«20 часов 45 мин. Самолеты звена Героя Советского Союза тов. Алексеева «Н-172» и «Н-170» сделали посадку.

Сего числа вылетели на материк 25 зимовщиков ледокольного парохода «Г. Седов». Экипаж оставлен в следующем составе:

Самолеты находят караван