Школа труда и настойчивости

На третий день праздников кочегары погасили котлы. Умолкло размеренное жужжание динамо. Тонкие вольфрамовые нити электроламп остыли и перестали светиться. Трубы парового отопления быстро охладились и покрылись инеем. С этого дня надо было жить по-новому.

В коридорах зажглись тусклые красноватые огоньки десятилинейных керосиновых лампочек. Застучали топоры, - дежурные по камелькам кололи дрова. Они разжигали щепу в железных бочках и засыпали ее каменным углем. Уголь дымил и не хотел разгораться. Было темно, душно и грязно.

С непривычки оступались, стукались лбом о двери. Раздражали неприятное ощущение вечной сырости и невозможность согреться хоть на час.

Лучшее спасение от хандры, и уныния в Арктике - труд. И с первого же дня зимовки мы обратились к этому спасительному средству. Я уже упоминал о том, что машинным командам скучать было некогда: в эти дни в нижних этажах кораблей кипела самая напряженная работа. Но и все остальные не сидели сложа руки.

Состав зимовщиков был необыкновенно разнообразен. Кроме моряков, здесь находились работники Арктического института и Гидрографического управления Главсевморпути. Было много студентов Гидрографического института. В то же время нежданно-негаданно в дрейф попали и такие люди, как плотники, строившие на Генриетте дом для полярной станции, зимовщики с полярных станций и даже капитан дальнего плавания, который сдал свое судно в Тикси и рассчитывал с попутным кораблем поскорее вернуться на родину.

Прежде всего, было решено: во что бы то ни стало сохранить железный режим мореплавания и экспедиций. Что из того, что корабли лишены свободы? Они движутся вместе со льдами! Больше того, они выходят на океанские глубины - туда, где дрейфовал только «Фрам». Значит, необходимо сохранить и даже расширить объем наблюдений и исследований. Был установлен строгий порядок корабельных вахт. Через каждые два часа вахтенные измеряли глубину моря, а также скорость и направление дрейфа. Кроме того, велись тщательные наблюдения за льдом и контролировалось неуклонное выполнение правил внутреннего распорядка.

В коридоре твиндека за тесным столом ютились со своими книгами, тетрадями и приборами участники экспедиций. Они разбирались в своих записях, сделанных лётом, исследовали микроорганизмы, добытые в море, пробы грунта, взятые со дна. Здесь, в дрейфе, была начата подготовка большого научного труда об итогах третьей высокоширотной экспедиции.

Больше того, сама по себе высокоширотная экспедиция именно сейчас вступила в самый интересный этап. И наиболее активные научные сотрудники не только не жаловались на свою судьбу, но даже радовались продвижению каравана в более высокие широты: здесь их ждал необъятный простор для творческой деятельности.

Производились тщательные астрономические наблюдения, точно вычислялась трасса дрейфа. Определялись элементы земного магнетизма. Велись наблюдения над изменениями силы тяжести с помощью сложного прибора Венинга Мейнеса.

Положение судов во льду при остановке на зимовку. По зарисовке В. К- Гордеева.

На борту «Малыгина» была организована метеорологическая станция. Здесь через каждый час измеряли температуру, атмосферное давление, направление и силу ветра, осадки, видимость. Здесь же эти данные проходили предварительную научную обработку, делались обобщения, выводы.

Словно в обычном экспедиционном рейсе, через каждые 30 миль пройденного пути производились гидрологические станции. Гидрологи брали с разных горизонтов пробы воды. Гидробиологи собирали и изучали представителей подводной фауны. Геологи извлекали со дна моря пробы грунта и исследовали их. Одним словом, караван превратился в научный городок, в лабораториях которого велись важнейшие исследования, сулившие науке ряд интересных, открытий.

Интерес этот вскоре еще более повысился в связи с тем, что в море Лаптевых появился второй дрейфующий караван. Дело в том, что ледоколу «Ленин» и четырем судам, которые он вел, так и не удалось стать на надежную зимовку в Хатангском заливе. 14 ноября 1937 года сильным юго-западным ветром льды, в которых остановились эти корабли, оторвало от берега и понесло в открытое море. С этого момента уже два каравана дрейфовали одновременно в море Лаптевых: первый - из трех ледокольных пароходов - в северо-восточной части этого моря и второй - караван «Ленина» из пяти судов - в юго-западной. Теперь научные работники могли сравнивать данные этих дрейфов.

Одновременный дрейф двух караванов продолжался почти 9 месяцев, вплоть до 7 августа 1938 года, когда «Ленин» и остальные суда были выведены изо льдов ледоколом «Красин».

Мы двигались на север.

С первых же дней стало ясно, что мы дрейфуем значительно быстрее, чем «Фрам» Нансена. «Фрам» за первые 9 месяцев дрейфа продвинулся всего на 400 километров. Наш же караван лишь за один первый месяц оставил за собой в общей сложности 400 километров, приблизившись к полюсу, если считать по прямой, на 200 километров.

Утром 27 ноября наши корабли пересекли трассу «Таймыра», на котором за 24 года до нас прошел капитан 2-го ранга Борис Вилькицкий, открывший Северную Землю. Мы вступили в область «белого пятна». На столе у вахтенного теперь вместо карты лежал чистый лист бумаги, на котором мы прокладывали линию дрейфа, наносили глубины и другие навигационные данные.

28 ноября направление дрейфа неожиданно изменилось. Устойчивые юго-западные ветры увлекли нас на восток-северо-восток, в сторону от трассы «Фрама». Со скоростью полмили в час караван уходил все глубже в область неисследованного «белого пятна». У камельков шли оживленные дискуссии: куда унесут нас льды?

И только весной 1938 года изменившиеся ветры положили конец этому безудержному дрейфу на северо-восток и повели караван сначала почти на север, а потом на северо-запад.

Самой восточной точки дрейфа мы достигли 2 марта 1938 года, когда суда оказались на 78°23',7 северной широты и 153°26' восточной долготы.

Любопытно отметить, что дрейф каравана «Ленина» был почти подобен нашему дрейфу. «Ленин» также до конца, января 1938 года дрейфовал приблизительно на восток; так же как и мы, до начала апреля того же года он дрейфовал почти на север, а после этого, так же как и мы, - на северо-запад. Только одна причина могла вызвать такое совпадение дрейфов, и этой причиной в обоих районах моря Лаптевых были вторжения воздушных масс с юго-запада.

Из-за этих вторжений оба наши каравана в зимние месяцы своего дрейфа описали петли с выпуклостями, направленными на восток. Замечательно, что и «Фрам», начавший свой дрейф 23 сентября 1893 года на 78°50' северной широты и 133°30' восточной долготы, в начале зимы описал петлю, также направленную на юго-восток и также вызванную вторжением воздушных масс с запада. Но только во время Нансена эти обычные для предзимнего периода в море Лаптевых вторжения воздушных масс с запада были слабее и менее продолжительны, чем сейчас, в период потепления Арктики.

Таким образом, научные работы шли полным ходом. Но и те, кому не удавалось в них участвовать, находили применение своим силам.

Одни были заняты ремонтом машин и корабельного инвентаря; другие работали в «пошивочных мастерских»: тачали из старой, уже негодной меховой одежды теплые рукавицы; третьи мастерили различное подсобное снаряжение, необходимое для научных работ.

«Седов» был превращен в плавучий вуз. Там, при скудном свете керосиновых мигалок, ежедневно собирались обросшие бородами, чумазые от копоти студенты и профессора в валенках и ватниках. Вооружившись карандашами, студенты мелким почерком записывали лекции, стараясь всемерно экономить бумагу, самый дефицитный товар на дрейфующих кораблях.

Профессора, проживавшие на «Садко», ходили в этот «дрейфующий вуз» по льду с почетным конвоем - их сопровождали моряки, вооруженные винтовками на случай неожиданной встречи с медведем.

Пример студентов подействовал заразительно. Началась организация самых различных школ и кружков. Андрей Георгиевич Ефремов был назначен заведующим учебной частью «дрейфующего морского техникума». Этот техникум, готовивший штурманов малого плавания и механиков третьего разряда, расположился в просторной кают-компании «Садко». Я бы не сказал, что студенты нашего техникума страдали от жары в этом помещении: экономя топливо, камелек в кают-компании разжигали только за полчаса до вечернего чая и затем сразу же тушили. Занятия же начинались после чая. Поэтому к концу лекций из кают-компании доносился дробный стук обмерзших валенок; каждый согревался, как мог. Тем не менее, прогульщиков и неуспевающих в техникуме почти не было.

Партийная организация поручила мне руководство школой политической грамоты, в которой занимались матросы и кочегары. Занятия обычно проходили в кубрике, за столом, стоявшим возле камелька. Тускло светились две керосиновые лампочки. Из всех углов глядел мрак. Из камелька сочилась струйка сладковатого, удушливого дыма. Сверху, с валенок, сушившихся над огнем, капала грязная вода. Но люди уже привыкли к этой обстановке и не обращали внимания на такие мелочи.

Вооружившись конспектом, я рассказывал своим слушателям о государственном устройстве СССР, о родине, о партии, о зарубежных странах. Многочисленные вопросы часто заставляли менять намеченный план и читать дополнительные лекции.

Так возникла однажды беседа о Парижской Коммуне. Целый вечер я рассказывал об историческом значении Коммуны, о героизме коммунаров, о жестоком генерале Галифе и коварном Тьере, пожертвовавших кровными интересами Франции, лишь бы подавить восстание; говорил об ошибках руководителей Коммуны.

Слушали с интересом. Изредка меня перебивали неожиданными горячими репликами:

- Куда ж они смотрели? Ну, конечно, надо было на Версаль идти, на Версаль! Как наши в Питере Зимний брали!..

Очень оживленно прошли беседы о социализме и коммунизме, о государстве, об индустриализации. Но больше всего разгорались страсти, когда мы беседовали о коллективизации. Тут уж сыпались реплики даже из самых дальних углов, где стояли двухъярусные койки моряков, не участвовавших в кружке:

- А вот у нас в деревне, писали мне перед рейсом, никак доходы с прошлого года поделить не могут. Бают все: завтра да завтра!..

Недовольному отвечали из другого угла:

- Лядащий ваш колхоз, однако. У нас, матка писала, хлеба завались, девать некуда!..

Большим успехом пользовались беседы о международном положении. Радисты аккуратно принимали все сообщения ТАСС, и эти телеграммы заменяли нам газеты.

Для того чтобы лучше представить нашу жизнь в этот период дрейфа, я опишу здесь один из будничных дней нашей зимовки.

Раннее утро. Конечно, слово «утро» в данном случае следует понимать условно, так как и днем и ночью одинаково темно. Сквозь редкие облака мерцают яркие звезды. Они озаряют призрачным светом бескрайную белую пустыню и три огромных железных дома, заброшенных в эти просторы волею судьбы. На кораблях не видно ни одного огонька. Тихо.

Вахтенный, заканчивающий свое ночное дежурство, смотрит на часы. Пора будить людей. Заранее предвкушая эффект, он выбирает озябшими руками из патефонного альбома заигранную пластинку с самым громким и трескучим маршем, заводит патефон, вносит его в коридор твиндека и терпеливо выжидает, поглядывая на часы. Как только стрелка останавливается точно на цифре 7, простуженный патефон начинает неистово визжать и хрипеть, вахтенный стучит в двери направо и налево и во все горло весело командует:

- А ну, раз-два, поднима-айсь!..

Из всех дверей высовываются заспанные физиономии.

- На зарядку живо-о!..

Повинуясь неумолимым правилам внутреннего распорядка, люди, поеживаясь, вылезают, из-под одеял, надевают ватники.

У камельков начинается шумная сутолока: люди тщетно пытаются разыскать свои валенки, сушившиеся над раскаленной железной бочкой. Камельков мало, а охотников ходить в сухих валенках много. Поэтому каждый вечер на решетках, подвешенных над камельками, вырастают целые горы обледеневшей вяленой обуви. К утру все это так перемешивается, что отыскать, свою пару почти немыслимо. Некоторым неудачникам так и приходится щеголять весь день и двух правых или двух левых валенках.

- На зарядку, побыстрее!..

Люди, на ходу заканчивая свой несложный утренний туалет, выбегают на палубу, чтобы спуститься на лед.

Физкультурная зарядка отменялась лишь при сильном морозе и ветре. Во всех остальных случаях зарядка проводилась неукоснительно.

Построившись в несколько шеренг, мы старательно приседаем, вытягиваем руки, делаем все предписанное правилами гигиенической гимнастики. Движения эти, конечно, не очень грациозны, ибо каждый перед выходом на зарядку постарался напялить на себя столько одежд, сколько было возможно. Но строгий физкультруководитель Сергей Токарев может подтвердить, что мы всегда очень старательно исполняли его команду.

После зарядки вахтенный еще полчаса не пускает нас на корабль: полагается гулять вокруг него. В сильные морозы такая прогулка не особенно приятна. Но если не хочешь болеть цингой, надо дышать свежим воздухом.

После прогулки - утренний чай. В 9 часов начинается рабочий день. За работой быстро проходит время до полудня. В 12 часов обедаем. Затем полагается «мертвый час», после которого работы возобновляются до ужина. Ужин сервируется в нашей холодной кают-компании ровно в 17 часов.

В 20 часов 30 минут - вечерний чай, и сразу же после чая начинают свою работу кружки и школы.

Где же тут найти время для тоски и горестных размышлений! Нам просто некогда было скучать. И только ночью, в часы бессонницы, в уме возникали смутные контуры далекой Москвы, слышался звон ее трамваев и неумолкающий гомон толпы, доносились родные голоса друзей и близких. В такую минуту невольно сжималось сердце и думалось: скоро ли мы увидимся?

Но начинался привычный круговорот трудового дня, снова закипала работа, и ночные сомнения рассеивались или оседали где-то в глубине души.

Среди будней, заполненных упорным трудом, похожих друг на друга, словно близнецы, резко выделялись праздники. Эти праздники были проникнуты глубоким внутренним содержанием. Нам было особенно важно сознавать, что наш дрейфующий караван - это частица советской территории. Невыразимо волнующее чувство испытывали мы, когда выходили на демонстрацию одновременно с жителями Большой земли или выступали на митингах, посвященных злободневным политическим событиям.

Особенно хорошо запомнились мне дни перед выборами в Верховный Совет СССР, когда до нас из далекой Москвы, за тысячи километров, донесся негромкий душевный голос великого Сталина. Это был самый большой праздник из всех, какие мы отмечали в дрейфе.

Ко дню выборов мы готовились долго и торжественно. На каждом корабле был создан свой избирательный участок. В кубрике, в кают-компании, у камельков работали агитаторы и пропагандисты. Агитация за кандидатов в депутаты проходила очень оживленно.

На «Садко» каюту, в которой жил старший помощник Румке, превратили в комнату для голосования. Сделали из ящиков урны. Где-то раздобыли сургуч, чтобы опечатать их перед началом выборов. Кают-компания была залом ожидания.

Много хлопот доставила подготовка конвертов и избирательных бюллетеней. Окружная комиссия, находившаяся за тысячи километров от нас - в Архангельске, при всем желании не могла снабдить нас всем необходимым. По радио было передано лишь описание конвертов и бюллетеней. С исключительной точностью были указаны их размеры, какой ширины должна достигать лиловая полоска на бюллетенях для выборов в Совет Национальностей (цветной бумаги у нас не было).

Бюллетени следовало отпечатать на пишущей машинке. Исправная машинка была лишь на «Седове». Поэтому «Седов» превратился в «дрейфующий Гознак» - он снабдил все избирательные участки документами. Конверты изготовляли на «Садко» под руководством Сергея Токарева.

5 декабря, находясь на 77°46',3 северной широты и 139°55' восточной долготы, мы праздновали День Сталинской Конституции. Только что закончился жестокий восьмибальный шторм, расколовший наше ледяное поле на несколько частей. Но морозы уже сковали трещины, и колонны демонстрантов смело шли с факелами и знаменами к нашей ледяной трибуне, почти не пострадавшей от шторма.

Наши радисты в эти дни с особенным вниманием следили за работой московских станций. Они приняли и записали обращение ЦК ВКП(б) к избирателям и другие важнейшие политические документы, которые с огромным вниманием читались участниками дрейфа. Мы узнали, что в Сталинском избирательном округе Москвы выдвинута кандидатура Иосифа Виссарионовича. Узнали и то, что кандидаты в депутаты Верховного Совета СССР, как правило, выступают с речами перед избирателями. Поэтому когда из эфира было получено сообщение, что собрание избирателей Сталинского избирательного округа Москвы будет транслироваться по радио, наш коллектив охватило небывалое оживление.

Дрейфующий караван жил по местному времени, сильно отличающемуся от московского. По нашим расчетам выходило, что собрание в Москве начнется тогда, когда у нас будет 3-4 часа ночи. Всю ночь на кораблях никто не спал, хотя на всякий случай каждый предупреждал вахтенного:

- Будь другом, разбуди, когда начнется собрание!..

Помнится, я лежал в своем спальном мешке и читал какую-то книгу, пользуясь хитроумным приспособлением к крошечной керосиновой лампе. Лампа стояла на столике внизу. Я установил рядом с лампой рефлектор от какого-то фонаря, отбрасывавший светлый зайчик ко мне на верхнюю полку. Подставляя под отраженный луч страницу книги, я кое-что разбирал.

Из коридора доносился сдержанный гул голосов. Люди бродили по кораблю, беседовали, справлялись, который час. И вдруг в четвертом часу ночи из репродукторов, расставленных в каютах, донеслось сухое потрескивание, шелест, и диктор четко проговорил:

«Внимание, внимание! Говорит Москва...»

Радисты включили всю трансляционную сеть, но народ забегал по коридорам - выбирали лучшие репродукторы. К нам в каюту ввалилась сразу целая гурьба.

«...включаем зал собрания...»- закончил диктор, и в притихшую каюту дрейфующего корабля хлынула буря оваций, прозвучавшая на весь мир.

Я выкарабкался из спального мешка и сел на койке поближе к репродуктору. В черном рупоре все громче и громче гремели аплодисменты. Порой сквозь них прорывались чьи-то веселые молодые голоса, выкрикивавшие приветственные лозунги.

- Сталин тут, - тихо сказал заросший бородой кочегар, прислонившийся к притолоке. - Так только его встречают... - И он захлопал в ладоши. Мы все к нему присоединились.

Так началось это собрание, заочными участниками которого были и мы, 217 зимовщиков дрейфующего каравана. Вместе с избирателями Сталинского округа Москвы мы аплодировали почетному президиуму во главе с Иосифом Виссарионовичем. Вместе с ними мы слушали речи выступавших товарищей. Вместе с ними мы волновались, ожидая, будет ли говорить кандидат в депутаты.

И вдруг председатель собрания просто сказал:

«Слово предоставляется нашему кандидату товарищу Сталину...»

Мы всю ночь ждали этой минуты. И все-таки она наступила неожиданно для нас. Мы даже недоверчиво переглянулись: неужели сейчас мы услышим Сталина?

Тем временем вахтенный, хотя все уже были давно на ногах, бегал по коридору и стучал в двери кают: никто не простил бы ему, если бы он забыл разбудить хоть одного заснувшего.

- Сталин!.. Сталин!, - кричал он. Больше не было у него слов, но этим одним словом он выражал все, чем были полны в то мгновение наши умы и сердца.

Спящих не было. И когда умолкли восторженные овации, все 217 зимовщиков услышали негромкий голос вождя.

Казалось, он говорит совсем рядом, запросто, по-дружески беседуя с нами, зимовщиками дрейфующего каравана.

«Товарищи, признаться, я не имел намерения выступать. Но наш уважаемый Никита Сергеевич, можно сказать, сил­ком притащил меня сюда, на собрание: скажи, говорит, хорошую речь. О чем сказать, какую именно речь? Все, что нужно было сказать перед выборами, уже сказано и пересказано в речах наших руководящих товарищей...»

Люди переглядывались и кивали головами: сказано-то много, сказано-то хорошо, но весь народ ждал, кроме выступлений руководящих товарищей, именно этого отеческого, напутственного слова своего учителя. Он вел свою речь дальше, и в голосе его звучала легкая ирония:

«...Конечно, можно было бы сказать эдакую легкую речь обо всем и ни о чем. Возможно, что такая речь позабавила бы публику. Говорят, что мастера по таким речам имеются не только там, в капиталистических странах, но и у нас, в советской стране...»

Из репродуктора донесся дружный смех, загремели аплодисменты. Послышался смех и в каютах «Садко»: знакомы и нам такие мастера!

А Сталин уже переходил к существу намеченной им темы. Тепло поблагодарив избирателей за доверие, он подчеркнул, что это доверие налагает на кандидатов в депутаты новые, дополнительные обязанности и, стало быть, новую, дополнительную ответственность.

«Что же, у нас, у большевиков, не принято отказываться от ответственности, - продолжал он. - Я ее принимаю с охотой...»

Бурные, продолжительные аплодисменты были ответом на эти слова. Когда же они, наконец, утихли, мы снова услышали знакомый сталинский голос, в котором теперь звучали твердые, решительные ноты:

«...Со своей стороны я хотел бы заверить вас, товарищи, что вы можете смело положиться на товарища Сталина...»

И снова до нас донесся гром оваций, и чей-то звонкий голос выкрикнул из зала Большого театра:

«А мы все за товарищем Сталиным!..»

Этот голос ясно и просто выразил то, что было в душе и у каждого из нас.

Но вот все утихло, и Сталин заговорил об особенностях выборов в Советской стране, о том, почему наши выборы являются единственными действительно свободными и действительно демократическими во всем мире. С огромным вниманием слушали мы его советы избирателям. Каким должен быть депутат?

«Избиратели, народ должны требовать от своих депутатов, чтобы они оставались на высоте своих задач, чтобы они в своей работе не спускались до уровня политических обывателей, чтобы они оставались на посту политических деятелей ленинского типа, чтобы они были такими же ясными и определенными деятелями, как Ленин...»

С непередаваемой теплотой, волнением и какой-то особенной суровой нежностью он произнес эти слова - «как Ленин». Овации еще раз потрясли эфир.

«...чтобы они были такими же бесстрашными в бою и беспощадными к врагам народа, каким был Ленин...»

И снова - овации, и снова - сталинский голос:

«...чтобы они были свободны от всякой паники, от всякого подобия паники, когда дело начинает осложняться и на горизонте вырисовывается какая-нибудь опасность, чтобы они были также свободны от всякого подобия паники, как был свободен Ленин...»

В голове пронеслось: вот он, идеал героя нашей эпохи! Вот образ, который каждый из нас должен хранить в душе... А Сталин находил все новые вдохновенные и яркие черты для этого образа.

«...чтобы они были также мудры и неторопливы при решении сложных вопросов, где нужна всесторонняя ориентация и всесторонний учет всех плюсов и минусов, каким был Ленин...»

Из репродуктора, почти не умолкая, неслись аплодисменты.

«...чтобы они были также правдивы и честны, каким был Ленин...»

Аплодисменты гремели, нарастая.

«...чтобы они также любили свой народ, как любил его Ленин...»

Теперь в эфире бушевала настоящая буря.

- И как Сталин!.. И как Сталин! - воскликнул кто-то рядом.

Я взглянул на своих товарищей. Глаза у всех горели, лица сияли. Все мы, вероятно, выглядели, как люди, получившие драгоценный подарок, о каком мечтали всю жизнь.

Кончилось собрание. Умолкли репродукторы. Но еще долго не расходились люди по своим каютам. Хотелось коллективно продумать мудрые сталинские слова и еще раз пережить замечательное ощущение самой тесной и непосредственной близости с вождем народа, который подсказал и нам, как должны мы вести себя в борьбе с жестокой стихией, чтобы не уронить, не запятнать высокое достоинство советского человека и гражданина.

Подошло памятное утро 12 декабря. Мы находились на 78°10',8 северной широты и 140°43' восточной дол готы.

Люди встали очень рано. Приоделись в лучшие костюмы, тщательно умылись. Многие даже побрились ради высокоторжественного дня. В кают-компании зажгли камелек. Больше того, по случаю выборов был пущен в ход небольшой аварийный двигатель, и на корабле вспыхнули электрические огни. Стало совсем празднично.

Ровно в 10 часов нас пригласили принять участие в голосовании. Один за другим мы подходили к столу избирательной комиссии, получали бюллетени и конверты, уходили в каюту Румке и возвращались оттуда с запечатанными конвертами, чтобы опустить их в урны. На лицах людей можно было прочесть настоящее, хорошее волнение. У меня в этот час было какое-то особенное, приподнятое настроение: занесли нас льды за 78-ю параллель, штурмуют караван, жмут, давят, а мы не только не сдаемся, но вот вместе со всем народом делаем большое государственное дело...

А из кают-компании уже доносились веселые, бодрые звуки музыки: самодеятельный концерт был в разгаре.

До поздней ночи шло праздничное веселье. Самого большого подъема наше торжество достигло, когда избирательная комиссия сообщила результаты голосования: голосовали 100 процентов избирателей, кандидаты в депутаты Верховного Совета СССР получили 100 процентов всех голосов.

Снова потянулись трудовые будни. Надо сказать, что работой участники дрейфа нисколько не тяготились. Больше того, работу искали. Без нее было бы скучно. И вот на кораблях одна за другой вспыхивали своеобразные трудовые кампании, охватывавшие поголовно весь коллектив.

Первым из таких увлечений был «сезон ветрофикации». Как только погасли электрические огни, и началась возня с керосиновыми коптилками, на ящиках у камельков пошли дискуссии о строительстве ветродвигателей.

Никто не имел представления о том, как такие двигатели изготовляются. Воображение рисовало некое подобие ветряной мельницы. Но как эта мельница должна дать свет, никто толком не представлял.

В Москву полетели по радио запросы. Началась долгая переписка. Нам присылали десятки советов, но выполнять эти советы было нелегко: их авторы забывали, что ближайший склад подходящих стройматериалов находился от нас в 3000 километров, а мастерские - и того дальше.

Создались самодеятельные строительные тресты, действовавшие в свободные от работы часы. Одни лишь садковцы организовали три конкурировавшие между собой фирмы под такими вывесками: «Бадигин и сыновья», «Ветросвет», работавший под руководством Токарева, и «Красный Матвей», возглавлявшийся нашим старшим механиком «Матвеем в кубе».

Фирма «Красный Матвей» была самым солидным предприятием: она монопольно владела всей «производственной базой», в том числе токарным станком машинного отделения, и имела право использовать рабочие часы трудового дня. Как и подобает серьезной фирме, трест «Красный Матвей» действовал неторопливо и с достоинством. Изготовлялись модели ветродвигателя, проверялись расчеты, делались эскизы и схемы. Тем временем в твиндеках царила тьма. Поэтому самодеятельные конкуренты «Красного Матвея» спешили опередить его.

Первой соорудила «двигатель» фирма «Бадигин и сыновья». Но... сколоченные из досок крылья почему-то вращались с таким грохотом и скрипом, что на всех кораблях было слышно, когда мы приступали к опытам, и садковцы вздрагивали, заслышав эту адскую музыку. Все это можно было бы терпеть, если бы нашей фирме удалось выжать из своего двигателя хоть одну электрическую искру. Но при всем желании этого достигнуть не удалось.

В один прекрасный день «Бадигин и сыновья» нашли на палубе вместо двигателя груду обломков. Официальная версия, гласила, что он был уничтожен штормом. Злые же языки утверждали, что шторму помог капитан, у которого всякий раз, как только мы приступали к опытам, начиналась головная боль.

Планы фирмы «Ветросвет» также потерпели крах. И только фирма «Красный Матвей» медленно, но верно довела дело до конца. Ветродвигатель системы Матвеева - хитрое и малопонятное сооружение из частей гидрологической лебедки, брусьев, парусины и приводных ремней - оживленно замахал крыльями, и корабль из несколько минут внезапно озарился электрическим светом. Но, к сожалению, даже этой фирме не удалось постичь тайну регулирования вольтажа. Поэтому при тихом ветре лампочки горели необыкновенно тускло, а при первом его порыве все вольфрамовые нити моментально перегорали. Пользоваться двигателем по-настоящему можно было только при устойчивом ветре силой в 4-5 баллов, крайне редком в условиях Арктики. В остальное же время двигатель «Красный Матвей» использовался только для зарядки аккумуляторов радиостанций.

Увлечение ветряными, мельницами вскоре уступило место новой затее, которая вызвала еще больший азарт.

Однажды матросы Лыткин и Капелов, страстные любители охоты, обнаружили на снегу характерные следы песцов, приходивших лакомиться отбросами с корабля. Предприимчивые матросы раздобыли в трюме бездействовавшие капканы, вморозили их в лед, положили приваду - куски моржового жира - и засыпали все это снежком. Через несколько дней торжествующие охотники принесли на корабль трофеи - небольшого зверька с пушистой белой шерстью.

Весть об удаче Лыткина и Капелова произвела сенсацию. Всем 217 зимовщикам вдруг захотелось привезти домой по шкурке песца. И какие шкурки! Добытые собственными руками в дрейфующих льдах у 80-й параллели! Немедленно все звероловные капканы был извлечены из трюма и разделены между самодеятельными артелями охотников. После краха строительного треста «Бадигин и сыновья» я решил собственного предприятия не затевать и присоединиться к испытанной фирме «Лыткин и Капелов».

Нужно сказать, что условия работы в этих добровольных артелях были не из легких. Охота не входила в график корабельного дня. Единственное послабление, которое делалось новоиспеченным зверобоям, - это разрешение не посещать физкультурную зарядку. Справедливо считалось, что поход за зверем сам по себе дает солидную нагрузку мышцам. К 9 часам утра охотники обязаны были возвращаться на корабль. За опоздание накладывались, взыскания.

Но после первых удач Лыткина и Капелова песцы не рисковали больше приближаться к кораблям или старательно обходили ловушки. Поэтому с каждым днем приходилось уходить все дальше и дальше от кораблей. Наконец фирма «Лыткин и Капелов» начала уносить капканы за милю от «Садко».

Тот, кто зимовал в Арктике, знает, что значит пройти милю в полярную ночь по занесенному снегом льду. Обманчивые сумерки совершенно не дают теней. Ты идешь и вдруг совсем неожиданно, проваливаешься по грудь в какую-то яму - краев ее не видно. Вылезешь оттуда, делаешь шаг вперед и падаешь лицом в снег, - оказывается, перед тобой сугроб. Но неприятнее всего встретить на пути трещины, особенно если они запорошены снегом. В таком случае рискуешь принять холодную ванну.

Хорошо запомнилась мне последняя охотничья прогулка.

Охота на нерп

Мы ушли рано утром, чтобы вернуться, как обычно, к 9 часам. Капканы стояли далеко от корабля, и времени нам должно было хватить в обрез на оба конца. Идти было трудно: выпал глубокий снег и появились мелкие трещины. Мороз крепчал. Ноги зябли даже в валенках...

Кое-как добрались до капканов. Они были пусты: песцы стали в последнее время очень осторожными. Пришлось с порожними руками возвращаться обратно. Но на пути ждала неприятность: трещина, через которую мы час назад легко перепрыгнули, теперь разошлась, и на ее месте чернела широкая полоса чистой воды. Разводье тянулось на далекое расстояние. Все поиски переправы не привели ни к чему. Только в одном месте удалось найти разводье, затянутое совсем молодым льдом толщиной в два пальца.

Ждать, пока этот лед окрепнет, - долго. Других переправ нет. Что делать? Капелов - бывалый промышленник - махнул рукой и сказал:

- Поползли!

Он осторожно лег животом на молодой ледок и пополз, подражая движениям тюленя. Лед под ним потрескивал и прогибался. Мне стало немного не по себе. Как никак, подо льдом холодная вода. В такой мороз окунуться в нее - дело не из приятных.

Но Капелов уже приближался к противоположной кромке, и мне не оставалось ничего другого, как последовать за ним. Старательно копируя его движения, я кое-как перебрался через разводье и только здесь свободно вздохнул.

Когда мы уже подходили к кораблю, я услышал чьи-то вздохи и кряхтение. Приглядевшись, я увидел сидевшего в снегу повара.

- Что вы здесь делаете, старина?

Повар простонал:

- Помираю, Сергеич. Конец мой приходит.

Мы подошли поближе, перевалив через сугроб. Повар тер нос снегом, плевался и ругался:

- Пропади они пропадом, эти шкурки! Соблазн один! Попался сам, старый дурень, хуже, чем в капкан. Как я теперь домой доберусь?..

Мы захохотали, и все недавние переживания как рукой сняло.

Оказывается, повар тоже решил раздобыть шкурку песца. И вот, выбившись из сил, он увяз в снегу и никак не мог добраться до корабля.

Кое-как мы втроем добрели до «Садко». Но с этого дня ни я, ни повар в охоте на песцов участия не принимали, как ни заманчиво было это ремесло.

Кстати сказать, скоро охота на песцов перестала давать результаты: то ли многочисленные звероловы распугали песцов, то ли сказалось все большее удаление дрейфующего каравана от Ново-Сибирских островов. Нашим охотникам удалось добыть всего 13 песцов. Главная часть этой добычи пришлась на долю неутомимых Лыткина и Капелова.

Песцы в ловушки больше не попадались. Зато к ним повадились ходить наши собаки, лакомые до моржового сала. Наш Нордик, превратившийся в большого лохматого пса, немецкая овчарка Дунька и лайка Машка, проживавшие на «Малыгине», то и дело попадались в капкан. Зная, что за ними придут, они укладывались на снег и терпеливо ждали, пока раздосадованный зверолов, чертыхаясь, не освобождал их лапы из ловушки.

А однажды в капкан попала даже наша ручная медведица Машка. Обидевшись, она заревела так, что ее было слышно на несколько километров вокруг. Впрочем, приключения этой медведицы заслуживают того, чтобы о них рассказать подробнее. Ведь ей мы обязаны многими веселыми минутами, скрашивавшими нашу монотонную и однообразную жизнь.

Выше я уже рассказывал, каким путем Машка попала на «Садко». После приключений, пережитых во время гибели шхуны «Хронометр», она быстро поправилась, растолстела и горячо привязалась к своим спасителям-садковцам.

Это был на редкость смышленый зверь. На корабле не было двери, которой Машка не могла бы открыть. Если перед ней была обычная ручка, она нажимала ее одной лапой, а другой ударяла в дверь, с шумом распахивая ее. Круглую ручку она захватывала обеими лапами и поворачивала, а затем наваливалась на дверь боком.

На всех гидрологических работах Машка была непременным ассистентом. Она усаживалась рядом с наблюдателем и с восхищением следила, как в воду опускается груз, как затем вращается барабан и разматывается тонкий блестящий трос.

Белые медведи - постоянные спутники зимующих кораблей

Однажды вахтенные были приведены в отчаяние, узнав, что Машка в их отсутствие решила самостоятельно повторить опыт: она столкнула груз в прорубь, затем встала на, задние лапы и принялась толкать ручку лебедки. В конце концов, ручка соскочила со стопора, и, к вящему удовольствию молодой медведицы, лебедка начала с шумом вращаться, опуская трос в воду.

После этого случая ручку лебедки начали прятать от Машки. Но иногда она ее находила и таскала по снегу.

Будучи зверем любопытным и общительным, Машка всюду сопутствовала садковцам. В дикий восторг приходила медведица во время физкультурной зарядки: она бегала вокруг нас и хватала за ноги приседающих спортсменов. Когда зарядка кончалась, Машка начинала шутя бороться с матросами, бегать с ними взапуски, играть в прятки.

Однажды она явилась на «Седов», забралась в каюту к заместителю начальника экспедиции, разыскала коробку шоколадных конфет и с радостным урчаньем съела их, развалившись на мягкой койке хозяина каюты.

Еще во время плаваний, до того, как мы остановились во льдах, довелось и мне несколько пострадать от этой лакомки. Сменившись с ночной вахты, я уселся закусить в кают-компании. Вдруг рядом со мной кто-то бесцеремонно плюхнулся на стул. Я обернулся. Положив передние лапы на стол, Машка погрузила свою длинную морду в тарелку с киселем и, сердито кося глазом, в течение минуты вылакала все и вылизала до блеска.

С огромным интересом наблюдала Машка за подрывными работами на льду. Ее очень забавлял бикфордов шнур, и она любила трогать его лапой Машку всегда отгоняли в сторону. Но однажды она ускользнула от бдительных матросов и в два прыжка очутилась у скважины, в которой был заложен солидный заряд аммонала.

Спасать ее было уже поздно - бикфордов шнур догорал. Она с любопытством понюхала, чихнула и сделала шаг в сторону, недовольно мотая головой. В это мгновение целый столб дыма, огня и ледяной пыли вырвался рядом с ней. Оглушенная и ослепленная, Машка галопом ринулась в сторону. После этого она более деликатно обращалась с бикфордовым шнуром.

Очень сложные взаимоотношения были у Машки с собаками. Пока продолжалось плавание, она спала в одной конуре со щенком Нордиком. Это были неразлучные друзья, Они вместе играли, ели, бегали по палубе. Когда же корабли остановились на зимовку, Нордик познакомился с собаками Дунькой и Машкой, плававшими на «Малыгине», и перестал обращать внимание на мохнатую белую подругу.

Машка недоумевала и все еще пыталась вовлечь Нордика в свои забавы. Она трепала его за уши, боролась с ним, бегала взапуски. Но при первой возможности Нордик убегал на «Малыгин» и возвращался оттуда только к вечеру. Малыгинские же собаки, впервые увидевшие Машку уже рослым зверем, инстинктивно ненавидели медведицу и всегда с ревом набрасывались на нее. В такие минуты Нордик забывал о своей былой привязанности и вместе с остальными псами атаковывал свою подругу.

Добродушная Машка не понимала поведения собак и тщетно старалась завоевать их расположение. Когда же собачьи укусы становились чувствительными, она садилась на снег и била своих противников.

Медведица прожила на «Садко» до апреля 1938 года. Нам очень хотелось сберечь ее и привезти с собой в Москву по окончании дрейфа. Но весной, когда мы готовились к встрече самолетов, Машка начала так буянить на строительстве аэродромов, что ее пришлось застрелить.

Приключения Машки служили неисчерпаемой темой для вечерних бесед у камельков, заменявших нам клубы. Надо сказать, что в Арктике любят рассказчиков. Почти весь богатейший фольклор поморов родился на зимовках, в чадных избах становищ, в ожидании, пока придет час выходить на промысел морского зверя. Нет большего удовольствия, чем дружеский разговор у огонька.

Этот разговор может длиться часами, может тянуться из вечера в вечер, из месяца в месяц. У камелька говорят обо всем, начиная от причин, вызывающих полярное сияние, и кончая преимуществами вареного картофеля перед жареным. Писателю достаточно было бы посидеть месяц у огонька на зимовке, чтобы набрать на год сюжетов для замечательных рассказов.

В твиндеке «Садко» камелек, как я уже упоминал, стоял как раз напротив двери моей каюты. Рядом с ним стоял ящик, на котором могли усесться два человека. Это место всегда было предметом всеобщей зависти, и счастливчики, первыми захватившие его, обычно оставались у огонька на весь вечер. Остальным приходилось довольствоваться меньшими удобствами сидеть на корточках или стоять, выпрямившись в струнку, чтобы не мешать проходящим. Тот, кто пробирался поближе, мог вынуть из кармана отсыревшие, разбухшие и промерзшие папиросы, разложить на горячем камельке и шевелить их пальцами, чтобы они лучше сохли. Эту процедуру старались растянуть как можно дольше, чтобы получше сопреть руки.

Я сам не охотник рассказывать, но слушать рассказы бывалых людей люблю. Поэтому я часто оставлял дверь каюты открытой, забирался в свой спальный мешок, примерзший к матрацу, и прислушивался к тому, что делалось у камелька...

Вот из коридора доносится лязг железа и шорох угля - вахтенный шурует в печурке. Скрипит ящик, люди придвигаются к огню. Закурили, - потянуло сыроватым дымком. Знакомый окающий голос северянина говорит:

- И вот сажаю я ее, проклятую, на хлеб, даю ей картошку. Ест. Стало быть, приручил. Хожу за ней, как за малым дитём. Ласкается...

Рассказчик, кочегар, фанатически привязанный к лесному зверью, делает паузу и сокрушенно вздыхает:

- Ласкается. А однова прихожу - курятник разворочен, подкоп прорыт, все куры без голов, а от нее, подлой, и следу нет - хвостом замела. И досталось же мне тогда от матери!..

Раздается смех. Смущенный кочегар оправдывается:

- Так то лиса. А вот барсук у меня был - знаменитый... И начинается длинная повесть о барсуке, которого кочегар дрессировал, как собаку.

В разговор вмешиваются охотники. Теперь уже идет разговор о разных случаях, которые приключаются на охоте. Больше всего любят говорить о чем-нибудь страшном и таинственном. Огромной популярностью пользуется рассказ о том, как с зимовавшей в Арктике «Искры» двое моряков ушли на охоту за медведями и не вернулись, а весной на льду нашли два человеческих черепа. Из уст в уста передается и другая охотничья история: двое охотников пошли опять-таки за медведями: один из них увидел зверя; и в тот самый момент, когда надо было стрелять, охотник ослеп от блеска снега; медведь подошел к нему вплотную...

- Тут бы ему и конец, - веско басит рассказчик, - да его приятель - не будь дурак - всадил медведю в бок две пули. А самого охотника посадили на десять дней в темную комнату, он и прозрел.

Кто-то вспоминает подходящий пример из только что прочитанной книги. Зашел разговор о «Фраме», о Нансене и его спутнике Иогансене, о том, как они блуждали по льдам. Отсюда разговор, как обычно, должен неизбежно перекинуться на перспективы дрейфа нашего каравана. Но привычное течение беседы внезапно нарушается меланхолическим возгласом:

- Лучше в жестком, говорит. Зачем на мягкий вагон деньги тратить? Они, говорит, в хозяйстве пригодятся. Вот это жена! А?..

Это один из наших товарищей начинает в сотый раз рассказывать о своем свадебном путешествии.

Как всегда, раздается дружный хохот. Но это не смущает рассказчика, и он снова и снова спокойно перечисляет все блага своей семейной жизни и деловито советуется с окружающими, где удобнее построить дачу: в Петергофе или в Парголове?

- На мысе Желания! - кричит ему кто-то в ухо.

На этот раз рассказчик обижается и умолкает на весь вечер.

Уже пора спать. Я тихонько прикрываю дверь и залезаю поглубже в спальный мешок. Сквозь сон я еще долго слышу голоса и смех, - у камельков продолжается бесконечная беседа.

Мирное течение нашей размеренной жизни нарушалось лишь непрошенным вмешательством природы, которая, нисколько не считалась с графиком трудового дня каравана. То и дело в самое различное время суток нас тревожили далекие гулкие раскаты, похожие на удары грома. Это лопались могучие ледяные поля. Потом удары учащались. Чувствовались толчки. И вдруг из мрака выступал гигантский ледяной вал, тяжело перемещающийся от одного поля к другому, сокрушая все на своем пути.

Что такое ледяной вал? Приведу конкретный пример.

Ледяное поле, на котором была устроена дрейфующая станция «Северный полюс», имело толщину около 3 метров, а площадь его достигала 4 квадратных километров. Вес такого поля около 12 миллионов тонн.

Представим себе, что такое поле силой ветра или приливо-отливными течениями начало надвигаться на берег или на неподвижные льды. Понятно, что, нажимая на берег, такое мощное поле может взгромоздить льды на очень большую высоту. Однажды у Берингова пролива многолетнее ледяное поле, возвышавшееся над водой всего на несколько десятков сантиметров, при напоре на мелководье образовало нагромождение высотой до 15 метров над уровнем моря.

В открытом море движение таких полей вызывает торошение. Зимой торошение всегда сопровождается гулом.

Хорошо, если такой вал проходил в стороне от каравана. Если же он приближался к кораблям, надо было, не считаясь ни с пургой, ни с морозом, выбегать на лед, оттаскивать в сторону спущенные на случай аварии катера и шлюпки, сверлить лед и рвать его аммоналом, чтобы остановить наступление льдов. Такие авралы нам приходилось устраивать довольно часто. Мелководное море Лаптевых порой напоминало своеобразную ледяную мельницу, между тяжелыми жерновами которой лавировал наш караван.

Расположение трещин в районе дрейфа с ноября 1937 года по январь 1938 года. По зарисовке В. К Гордеева.

Приведу здесь небольшую выдержку из судового журнала «Седова», чтобы дать хоть некоторое представление об этой стороне нашей жизни и работы:

«30 октября.16 часов. Лед дал трещину в направлении с востока на запад между судами «Седов», «Садко» и «Малыгин».

3 ноября. 1 час 35 мин. Наблюдалось сжатие льда в направле­нии с востока на запад. С 1 часа 45 мин до утра происходит непрерывное сжатие льда. 21 час. Наблюдались разводья. Судно свободно ото льда.

5 ноября. 0 часов. Слабое сжатие льда. 8 часов. Лед сжало. 20 часов. Сжатие льда.

8 ноября.22 часа. Происходит большая подвижка льда. Весь пароход свободен, находится в майне чистой воды, на плаву. 24 часа. Часть команды ледокола «Малыгин» прибыла на «Седов», возвращаясь с вечера самодеятельности на «Садко». На «Малыгин» невозможно пройти вследствие разводьев.

9 ноября. 10 часов 45 мин. Началось слабое сжатие. 24 часа. Незначительное сжатие продолжается.

10 ноября. 0 часов. Происходит слабое сжатие льда. 17 ноября.22 часа 30 мин. Слабое сжатие льда.

21 ноября. Началось незначительное сжатие льда с кормы судна. 4 часа. Продолжается периодическое сжатие.

22 ноября.3 часа. Началось сжатие льда.

23 ноября. Началось незначительное движение льда с левого борта. С носа и с кормы завели на лед швартовные концы с целью прекратить перемещение судна. 24 часа. Движение льда продолжается.

24 ноября. 24 часа. Периодические незначительные подвижки льда.

25 ноября. В 7 часов 30 мин. Побудка всей команды вне расписания для околки судна. Весь день производим околку корпуса судна и взрываем лед аммоналом. 20 часов. Краткосрочная подвижка льда.

27 ноября. 9 часов 30 мин. Подвижка льда. 21 час. Незначительное сжатие.

28 ноября. Произвели взрыв льда по правому борту параллельно судну.

29 ноября. Произвели новый взрыв льда по правому борту, что бы остановить наступление льда.

2 декабря.16 часов 30 мин. Начало разводить лед у судна по левому борту.

3 декабря. 9 часов 30 мин. Во льду значительные разводья. 9 часов 35 мин. В направлении «Садко» слышен крик о помощи. Высланы на крик два человека - радист Курсеев и гидролог Чернявский. 9 часов 37 мин. «Садко» выпустил ракету. 9 часов 50 мин. Гидролог Чернявский и радист Курсеев возвратились на судно. Кричал упавший в разводье магнитолог Фоменко. Весь промокший, он доставлен на «Садко».

5 декабря. С 17 до 22 часов незначительное сжатие льда.

19 декабря. Производится взрыв льда аммоналом по левому борту.

24 декабря. 6 часов 30 мин. Большое разводье во льду с левого борта, в направлении с севера на юг. 10 часов 10 мин. Происходит сжатие льда.

25 декабря. В течение суток образуются значительные разводья.

30 декабря. Периодические подвижки льда.

31 декабря. С 16 часов до 17 часов 30 мин. происходило сжатие льда. Вызвана команда и экспедиционный состав для оттаскивания катеров дальше от наступающего тороса».

Но все это было лишь прологом к грозному испытанию, которое Арктика исподволь готовила для нас.

Началось оно в новогоднюю ночь, и ни одна встреча Нового года за всю мою жизнь не врезалась в память так резко и отчетливо, как эта.

К празднованию нового, 1938 года мы готовились заблаговременно. Хотелось провести эту ночь в тесном дружеском кругу, повеселиться, вспомнить о наших близких, празднующих Новый год, - одним словом, хоть на несколько часов забыть о том, что творится по ту сторону тонкой металлической стенки корабля.

В глубокой тайне от всех изобретательные научные сотрудницы Елтышева и Пергамент мастерили подарки каждому участнику праздника. В кубрике изготовлялся самый сложный предмет, необходимый для празднования Нового года, - елка. Ближайший колхозный рынок, где мы могли бы приобрести настоящую елку, находился в 2000 километров от нас. Поэтому пришлось мастерить ее искусственным способом. Ствол елки сделали из старого весла. В нем просверлили отверстия, куда вставили прутья от метел, выкрашенные в зеленый цвет.

Несколько дней работал «цех елочных украшений». Профессора и их ассистенты выудили из моря актиний, гигантских морских тараканов и ежей, морских лилий. Все это было высушено, покрыто золотой и серебряной краской и водружено на елку. На самую вершину поместили великолепную морскую звезду, пойманную еще в Карском море. Из этикеток от консервных банок наделали флажков. Механики приготовили елочные свечи. Одним словом, елка получилась хоть куда.

31 декабря мы были на широте 78°20' и долготе 141°43'. Вечером у дверей кают-компании столпились все садковцы, расфранченные настолько, насколько это возможно в ледовом дрейфе.

Нас долго не пускали. Наконец улыбающиеся женщины распахнули двери, грянула музыка, послышались шутки, зазвенел смех, и стало так весело, как давно уже не было на корабле.

Рядом со столовым прибором у каждого лежал остроумный подарок. Ловко сделанные из тонкой проволоки дружеские шаржи, веселые карикатуры и прочие сувениры переходили из рук в руки под дружный хохот собравшихся.

Капитан получил целую скульптурную группу, в которой без труда узнал самого себя, восседающего на груде угля с бутылкой керосина в руках, - недвусмысленный намек на его бережливость. Румке преподнесли гигантского морского таракана, тянувшего огромный воз дел корабельной канцелярии. Любителям пива были вручены игрушечные бутылки. Одним словом, никто не остался в обиде.

За прекрасно сервированным столом у всех быстро развязались языки. Читали стихи, написанные в честь Нового года. Под губную гармошку, на которой играл профессор Жонголович, двое научных сотрудников исполняли частушки.

Прибыл на вторую гастроль джаз малыгинцев во главе с капитаном дальнего плавания, случайно зазимовавшим на «Малыгине». Чтобы не сидеть без дела, капитан организовал джаз и сам дирижировал оркестром; один из научных сотруд­ников экспедиции под аккомпанемент джаза пел песни из кинофильмов.

Я вышел из кают-компании и направился в радиорубку спросить, нет ли телеграмм из дому. Дежурный радист протянул мне пачку радиограмм. Родные, друзья и знакомые слали хорошие пожелания, передавали задушевные, полузабытые нами в этой суровой жизни слова. Немного взгрустнулось. Возвращаться в кают-компанию не хотелось, да и как-то неловко было покидать радиста, встречавшего Новый год в одиночестве. Мы разговорились и так незаметно провели часа два.

Вдруг дверь с треском распахнулась. «Уж не Машка ли?»- мелькнуло в голове. Я обернулся. Нет, это была не Машка, а третий помощник капитана. Всклокоченный и красный от напряжения, он крикнул мне:

- Да где же вы пропадаете? Я с ног сбился, вас разыскивая! Вы назначены руководителем аварийной бригады в помощь «Седову». Там у них такое делается...

И он, не договорив, исчез. Я попрощался с радистом, застегнул ватник и бросился на палубу. Ветер, донимавший нас все эти дни, утих. С черного, аспидного неба валил мягкий снег, бесшумно укрывавший пухлым покровом льды и корабли. Сквозь густые хлопья снега были видны какие-то красные кляксы, - это суетились вокруг «Седова» факельщики. Оттуда доносился яростный гул. Со всех кораблей к «Седову» торопились люди, перекликаясь впотьмах.

Вот тебе и праздничек!..

Когда я добежал до «Седова», сжатие льдов достигло критической точки. Гигантский вал ломал метровые плиты льда, словно куски стекла. В течение нескольких минут он измял огромное поле, сплющивая и растирая в пыль многолетние торосы. Точно пресытившийся зверь, он с ленивым, глухим ворчанием подползал к самой корме «Седова».

Большой ледокольный пароход казался беспомощной игрушкой рядом с этим злым детищем арктической ночи. Словно мухи, ползали по льду подрывники, пытаясь остановить движение огромного вала.

На палубе корабля люди спешно готовили аварийные грузы к спуску на лед. Садковцы и малыгинцы помогали морякам «Седова» отталкивать в сторону от наступающих торосов катера и карбасы, стоявшие на льду.

Мы цепляли за них трос длиной метров в сто, люди разом хватались и под звуки «Дубинушки» тащили катера подальше от грозного ледяного вала. А с этого вала на нас уже сыпались со стеклянным звоном обломки голубого льда, сверкающие в отсветах факелов.

Над морем все гремело. Поля льда с грохотом трескались, их обломки переворачивались и со свистом и шипением лезли друг на друга. Порой раздавалась трескотня, похожая на пулеметную очередь. Потом словно палили батареи дальнобойных орудий. И вдруг в наступившей тишине опять раздавался тонкий свист вползающих друг на друга ледяных плит.

У «Седова» было очень мало шансов на спасение. Если бы этот грозный ледяной вал продвинулся еще на два метра вперед, от кормы судна осталась бы груда измятого железа. Но, по счастливой случайности, четырехметровая гряда торосов, завалив рулевое управление, остановилась, словно в раздумье,- губить или не губить корабль. На этом сжатие окончилось.

Всю ночь мы не спали, ожидая каких-нибудь новых неприятностей. И действительно, наутро все повторилось сызнова. Новый год начинался самым сильным сжатием льдов, какое мы когда-либо испытывали.

Сжатия 2—3 января 1938 года, когда, как мы предполагаем, . был изогнут руль «Седова».

Вот как описаны дальнейшие события в вахтенном журнале «Седова», который больше всех страдал от сжатий:

«1 января. С 4 часов до 6 часов 30 мин. происходило сжатие льда. Вызвана команда и экспедиционный состав для оттаскивания шлюпок от наступающего тороса в сторону. С 16 часов до 17 часов ввиду происходящего сильного сжатия команды «Малыгина» и «Седова» и экспедиционный состав оттаскивали пловучие средства «Седова» от торосящегося льда. Торосится лед толщиной до 1 метра. 18 часов. Происходило сильное сжатие. Гряда торосящегося льда подошла к борту судна и, упираясь в подзор, выжала кверху корму.

2 января. Начало разводить лед. Периодическое сжатие небольшой силы. 17 часов. Вызваны на лед студенты и свободные люди из команды для пробивки лунок под взрывы. Пробито 15 лунок.

4 января. 0 часов 50 мин. Происходило сжатие льда. При сжатии лед уходил с левого борта под корпус судна. С правого борта подвижки замечено не было. По распоряже­нию капитана производятся взрывы аммонала по правому борту судна. 13 часов 30 мин. Студенты пробивали лунки для взрывов льда с правого борта.

6 января. 2 часа. По правому борту образовалось разводье шириной около 150 метров. Ветер усилился до 8 баллов. В 4 часа разводье сошлось.

8 января. 9 часов 30 мин. Подвижка льда. Западный и северо-западный ветер 8 баллов, мороз 32 градуса. 16 часов. По правому борту появилось разводье шириной до 300 метров.

12 января. Периодические незначительные подвиж­ки льда.

13 января. 12 часов. Происходят незначительные подвижки льда.

17 января. 24 часа. В отдалении от судна происходят подвижки льда.

18 января. 4 часа 30 мин. По правому борту и прямо по форштевню лед дал трещину, и образовалось разводье. 4 часа 40 мин. Разводье у борта свело. Началось сильное сжатие. Лед двигается к правому борту, упирается прямо в борт и ломается. Толщина наступающего льда в среднем 1,5-2 метра. 5 часов 27 мин. Проверяли состояние борта в трюмах и машине. Повреждений корпуса, видимо, нет. Течи не обнаружено. 5 часов 35 мин. Пробили в колокол тревогу по аварийному расписанию. 5 часов 45 мин. Команда и экспедиционный состав разошлись согласно расписанию. 5 часов 55 мин. Дали отбой по тревоге. Сжатие прекратилось. В трюмах воды не обнаружено. 9 часов. Происходит сжатие. 10 часов. В машинном отделении обнаружен погнутый айсбимс. Приступили к его креплению. 10 часов 30 мин. Команда и экспедиционный состав, а также команда парохода «Малыгин» вызваны на лед для спасения катеров и карбасов.

19 января. 16 часов. По правому борту развело лед у самого судна. 18 часов. Сжатие льда с правого борта. Производятся взрывы льда.

20 января. 15 часов. Периодическое сжатие.

24 января. 15 часов. Началось сжатие. 18 часов. Начало развoдить лед с правого борта. 24 часа. По правому борту большое paзводье шириной около 150 метров, идущее с севера на юг.

26 января. 16 часов. Происходят незначительные сжатия льда.

28 января. 11 часов. На месте стоянки карбаса и катера «Петушок» образовались трещины. Объявлен аврал по спасению плавучих средств».

...Таков был первый месяц нового года. Достаточно вдуматься в эти скупые и, быть может, скучные строки вахтенного журнала, чтобы понять, сколько сил и энергии отняли все эти авралы.

Было бы непростительным хвастовством, если бы я сказал, что эта зимовка дешево нам далась. Мы с огромным нетерпением ждали появления солнца, вслед за которым на нашем горизонте должны были появиться вестники Москвы - могучие краснокрылые птицы с письмами от родных и близких, с запасами продовольствия и теплой одежды.

Мы знали, что авиационная экспедиция уже готовилась к вылету.