«Валы» над Айонским массивом

Встретившись 5 июня с тяжелейшими многолетиями льдами Айонского массива, караван остановился в ожидании улучшения ледовой обстановки. Произошло это в 80 милях северо-восточнее острова Новая Сибирь.

Ждать - всегда довольно неприятно. Но в данном случае - вполне оправданно. Сплошные паковые поля поджаты к припаю. Туман - вертолет не поднимешь. А идти вперед, не зная, что впереди, рискованно.

Но вот туман начал рассеиваться. И сразу же на корме «Сибири» зажужжала, засвистела турбина вертолета. Чуть приподнялся похожий на стрекозиный хвост, на секунду зависли над страховочной сеткой колеса - и Ми-2 резко, с креном рванулся в сторону и вверх.

- Покумейко полетел, - глядя в иллюминатор, говорит стоящий здесь же, в ходовой рубке, оператор Свердловской киностудии Александр Трифонов. Мы все давно уже научились, что называется, «по почерку» угадывать, кто из пилотов улетает на разведку.

...Да, лихой взлет вертолета Виталии Покумейко не спутаешь ни с каким другим. Но это только на первый взгляд лихость. А на самом деле - тонкий расчет, чутье, полное слияние с машиной, которая послушна малейшему движению ручки управления или педалей.

Словом - почерк мастера.

Правда, такой взлет, как бы это помягче выразиться, - не совсем по инструкции.

- Но ведь инструкции-то тоже люди пишут, - сказал однажды Покумейко, - причем всех нюансов в них, конечно, не предусмотришь. А я когда только начал работать на ледоколах - еще на «Мурманске» и «Киеве» - сразу понял, что вертеться над этим пятачком на корме, между леерами, да еще если транспорт «на усах» - совсем ни к чему. Хвостовой винт у меня как-то сантиметрах в пятнадцати прошел от этих железяк. С тех пор чуть поднимусь, чувствую, что подушка воздушная держит - я сразу в сторону с небольшой просадкой...

Сейчас он может на вертолете практически все.

- Даже вальс станцевать, - смеется Виталий. - Если, конечно, нужно для дела.

Здесь, над Айонским массивом, ему пришлось «танцевать не только «вальс». Он уверенно выделывал в воздухе такие «па», которые вызывали в памяти намного боллее современные ритмы.

Я не раз поднимался в воздух с нашими летающими лоцманами. И когда уже стал чувствовать себя если не полноправным членом их мини-экипажа, то, во всяком случае, не сторонним наблюдателем, поймал себя на одной интересной мысли. Когда летишь с Виталием Холодняком, не замечаешь ни вертолета, ни летчика - настолько филигранна у него техника пилотирования. Когда же левое кресло Ми-2 занимает другой Виталий - Покумейко - видишь обратную сторону медали. Правда, медали одной и той же, которой, если бы она существовала, стоило отметить высшее мастерство обоих наших пилотов.

С Покумейко никогда не забываешь, что летишь на вертолете: все виражи, горки и прочие эволюции машина всегда выполняет неожиданно, чуть раньше, чем к этому подготовишься. И Ми-2, и Виталий, кажется, весьма довольны друг другом: вверх, вниз, вправо, влево, вперед, назад - куда хотите, в любой плоскости. Пилот - не часть вертолета, а оба они - единое целое. Кажется, что для Покумейко летать также естественно, как ходить, бежать, есть. Управляя вертолетом, он чувствует себя, как рыба в воде, или, если воспользоваться сравнением поближе к его профессии, как птица в воздухе. Не раз и не два в полете засматривался я на его работу, забывая о том, что собирался следить за льдами или сделать эффектный снимок атомохода.

А ведь нынешняя навигация для Покумейко - всего лишь пятая. В семьдесят четвертом Виталий впервые поднялся в воздух с палубы. Возвращаясь, лишь с третьего захода нашел ледокол. Когда сел - рубашку хоть выжимай. А сейчас он знает льды не хуже гидролога.

И теперь если надо лететь в туман - Покумейко готов, нужно подсесть на льдину - пожалуйста. А когда заходит на посадку и с ледокола спрашивают по радио: «Может, скорость сбавить?» - он отвечает; «Ладно уж, идите, как раньше...»

В нынешнем рейсе Виталий разменял уже четвертую тысячу часов в воздухе, в четвертый раз подряд отменил в Арктике свой день рождения. Даже фильм о первой Ямальской операции, в которой ему довелось участвовать, не сумел посмотреть в кино, как все, - некогда. Родители (они живут под Москвой, в Чехове) случайно увидели сына на экране - письмо прислали.

- В 17-20 лет все это - романтика, - считает Покумейко. - А сейчас - моя работа, профессия, без которой себя не мыслю. Иногда бывают такие условия, Что можно бы и отказаться. Но я же летчик, я должен летать...

И потому, когда он уходит в отпуск (а отпуска у полярников длинные), товарищи знают: пройдет месяц, максимум полтора - и Виталий появится на аэродроме и вновь уйдет на своем Ми-2 в небо того самого Заполярья, которое в годы Великой Отечественной войны защищал его отец...

Как-то после сложнейшего полета, где пришлось нарушить, кажется, сразу все инструкции, где от экипажа потребовались действия на крайнем пределе возможностей, гидролог на обычный первый послеполетный вопрос «Ну, как?» ответил: «Все, ребята, больше с ним не полечу...» Сказано это было, конечно, не всерьез. И летали они потом вместе немало. И все же...

Я бы с удовольствием еще поднялся в воздух с Виталием. Хотя и не могу толком объяснить, что же все-таки хорошего в таком полете. Видимо, не зря говорят, что любовь - это то, что порой не может понять самая большая голова и легко понимает даже самое маленькое сердце.

- Не жалеешь, что выбрал такую беспокойную профессию? - спросил я однажды у Покумейко.

- Счастливый я, - просто ответил он. Комментарии здесь излишни. Ни сам Виталий, ни его профессия не нуждаются в комплиментах.

Да и времени уже нет: издалека слышен стрекот нашего вертолета - он возвращается с ледовой разведки. А минут через пять Покумейко появляется на мостике, закуривает. Вспыхнувший огонек спички высвечивает в полумраке его резко очерченный подбородок, чуть свисающие по краям рта светлые усы, прищуренные глаза.

- Видимость паршивая, метров тридцать всего. Такие «камыши»… - качает головой Виталий.

Следом гидролог уже несет карту. На ней тоже ничего утешительного.

И все же решено попробовать расшевелить стык ледовых нолей. В два часа ночи шестого июня атомоход с нескольких ударов («елочкой», как говорят ледокольщики) пытался пробить перемычку. Но безуспешно.

Утром над «Сибирью» пролетел серебристо-красный Ил-14 и сбросил очередной вымпел с картой ледовой обстановки. На ней надпись: «За перемычкой прогали­на начала развиваться на всем протяжении до Берингова пролива». А внизу - шутливые стихи:

Вас подкузьмила перемычка, 
Чтоб не терять ко льдам привычку. 
Природа вам благоволит, 
У вас великолепный вид.

В том, что природа нам «благоволит», мы убедились только во второй половине дня. Сжатие кончилось, словно его и не было.

И опять затрещал ломаемый атомоходом пак, разлетелись вспугнутые грохотом чайки.

Снова - вперед! Ведь простояли около 20 часов.

«Капитан Мышевский» не отстает. Из динамика на мостике ледокола раздается повеселевший голос дублера капитана дизель-электрохода А. Калвана:

- Идем за вами! И так до самого Сердца-Камня!

- Не унывают, до дома - рукой подать, - смеется главный инженер-механик атомохода Александр Калинович Следзюк.

(Маленькая справка для тех, кто не бывал в Арктике: у мыса Сердце-Камень в Чукотском море кончаются льды. Дальше «Капитан Мышевский» пойдет в Магадан самостоятельно.)

«16.50. Продолжаем проводку судна...», - записывает в журнал вахтенный штурман.

А я спускаюсь с мостика вместе с Александром Калиновичем. Каюсь - напросился в нему в гости. Хоть и встречались с ним за время рейса не раз, подолгу разговаривали, но, честно говоря, все больше о технике да о науке шли наши беседы. А в тот вечер показалось вдруг, что сумею разговорить этого поистине легендарного человека.

И не ошибся...