Служба, которую не замечают

«Ну, теперь пойдут битвы с многометровыми льдами, айсберги, туманы», - подумает иной читатель и... ошибется. Во-первых, до кромки льдов еще больше суток хода. А во-вторых, в любом арктическом рейсе вся эта «экзотика» - далеко не самое главное и, по-моему, не всегда самое интересное.

Чтобы не быть голословным, попытаюсь рассказать об одной из служб атомохода, которая обычно почему-то ускользает из поля зрения журналистов, писателей, фо­торепортеров и кинооператоров. Тем более что столкнулся я с ней раньше, чем с другими, - еще перед отходом.

...Обычная для «Сибири» одноместная каюта № 95. На время экспедиции ей предстоит стать моим домом. Табличка, на двери: «Техник-дозиметрист Фролов Геннадий Александрович».

Вхожу. Из-за стола неторопливо поднимается среднего роста плотный человек. Простое, спокойное лицо. Светлые волосы, светлые брови и светлые ресницы. Изучающий взгляд.

Знакомимся. Чувство неловкости от того, что придется не одну неделю стеснять хозяина, пропадает быстро. Сразу же, после первых фраз, подумалось, что найдем общий язык.

Так и получилось.

Годы журналистской работы уже давно убедили меня в бессмысленности мучительного терзания человека, о котором хочешь написать, бесконечными вопросами, связанными с его прошлым, настоящим и планами на будущее. Это едва ли не единственное несоответствие законам диалектики: количество вопросов здесь практически никогда не переходит в качество материала. Пожить одной жизнью со своим героем, поработать вместе, посидеть за одним столом, попариться в баньке (кстати, на «Сибири» она выше всяких похвал) - только тогда поймешь и человека, и дело его, да и в себе самом наверняка откроешь немало нового. Даже если ничего и не напишешь - в конце концов, не это главное.

В первую же встречу с Фроловым всплыла откуда-то из глубин памяти давным-давно прочитанная у Хемингуэя фраза: «...у всех настоящих моряков совсем не героические голоса». Сказано словно прямо про Геннадия Александровича. Но, чтобы убедиться в этом, нужно время - не очень, мягко говоря, он словоохотлив. Да и вообще, встретишь его на улице - не скажешь, что моряк: сутуловатая, далеко не спортивная фигура, практически полное отсутствие приличествующей герою очерка о моряках выправки, медлительная, вялая походка флегматичного человека скорее наводят на мысль о чем-то земном, сухопутном.

И тем не менее моряк он настоящий, причем не просто моряк, а ледокольщик, не новичок на атомных судах, да и вообще на флоте. Еще в 1955 году приехал из Вологодской области в Мурманск поступать в мореходку. И... не поступил. Но не уехал, остался учеником кочегара, плавал на «Софье Перовской» (был тогда такой старенький пароходик). Отслужил, как положено, в армии и опять вернулся в Мурманское пароходство. Когда предложили пойти работать на первый в мире атомный ледокол «Ленин» - не колебался. В 1967-м закончил физфак Ленинградского пединститута, десять лет работал на берегу. И все-таки море оказалось сильнее: с мая 1977 года Геннадий - на «Сибири».

Вот, собственно, и все, что узнал я о хозяине каюты № 95 от него самого.

Однако знакомство с Фроловым стало знакомством с одной из интереснейших служб ледокола - со службой радиационной безопасности.

Служба РБ, как сокращенно называют ее все на атомоходе, уникальна. Их всего три на морском транспорте: на «Ленине», на «Арктике» и на «Сибири».

Дело в том, что, говоря языком правил уличного движения, атомный ледокол - «источник повышенной опасности». Любая машина, даже швейная, напоминает игрока, который не упустит случая воспользоваться любым твоим промахом, но играет честно, если соблюдать все правила. Одно из таких правил - в любую секунду знать, что происходит с тем или иным узлом, агрегатом. Тем более, речь здесь идет не о швейной машине, а практически об укрощенной и управляемой атомной бомбе, на которой плывут по Северному Ледовитому океану десятки людей. Да еще эта «бомба» подвергается таким ударам, тряске, вибрации, которых даже металл порой не выдерживает. И потому круглые сутки несут вахту в центральном посту управления дозиметристы, контролируя радиационную обстановку на корабле.

Система радиационного контроля на атомоходе включается только один раз, при сдаче судна, и работает все время, пока ледокол находится в эксплуатации. Это закон.

Какой же высокой степенью надежности должна обладать техника, каким мастерством и умением - те, кто ее обслуживает!

Непрерывно включены в разных помещениях «Сибири» 100 датчиков, чутко реагирующих на малейшее повышение радиоактивности. Чуть что - мгновенно появится сигнал на пульте дозиметриста.

- Вот он, этот сигнал, - спокойно говорит Фролов, показывая на вспыхнувший на пульте огонек, и, улыбнувшись в ответ на мой удивленно-вопросительный взгляд, добавляет:

- Да нет, не от повышенной радиации - такого не было и (тьфу-тьфу-тьфу, чтобы не сглазить!) не должно быть. Просто время от времени приходится проверять, как действует тот или иной датчик. Этот работает нормально.

Справа от пульта - телевизионный экран. Нажатие кнопки - и на нем появляется центральный отсек, где находится атомный реактор.

Казалось бы, все просто: сиди себе в удобном кресле и наблюдай за пультом. Нажал на кнопку, загорелась лампочка - датчик работает. Нажал на другую - смотри, что делается в центральном отсеке...

Просто? А мера ответственности! Ведь у пожарных, например, тоже все вроде бы просто - пока не прозвучит сигнал тревоги. Но самое сложное - профилактика: сделать так, чтобы он не прозвучал.

Здесь то же самое. Правда, точность всех действий и степень ответственности - на порядок выше. Слишком дорого может стоить ошибка.

В состав службы РБ входят не только дозиметристы, но и представители еще одной не совсем обычной для флота профессии - химики.

Вот один из самых молодых - Андрей Спиридонов. Как и Фролов, он на «Сибири» всего год. Но для Андрея это первое судно, первое место работы после окончания Ленинградского технологического института.

- Когда я впервые попал на борт атомохода, - вспоминает Спиридонов, - главной мыслью было не заблудиться, выбраться из лабиринта коридоров. Ведь на судне около 1200 помещений.

- Ну, а сейчас?

- Сейчас другое. К масштабам атомохода привык, а вот к масштабам его работы никак не успеваю привыкнуть...

И действительно, еще ни один ледокол так активно не вступал в эксплуатацию: зимние рейсы на Ямал, круглогодичная навигация в западной части Арктики, а теперь - экспериментальный высокоширотный трансарктический рейс.

Рассказывая о своей работе, молодой инженер говорит:

- Давно стало банальностью называть атомный реактор сердцем атомохода. Однако если уж пользоваться такими аналогиями, то вода, забирающая у реактора необходимое для выработки пара тепло, - это его кровь. Следить за ее составом, за составом воздуха, выбрасываемого в атмосферу, - одна из обязанностей химика...

Так мы подошли к еще одному вопросу, которым занимается служба радиационной безопасности, к охране окружающей среды. Проблема эта давно перестала быть прерогативой только фантастических романов и теоретических работ ученых, все больше захватывая сферу чисто практическую. И есть уже на планете места, которые надо не охранять (поздно!), а спасать,- например, Средиземное море, метко окрещенное Жаком-Ивом Кусто «сточной канавой».

Арктике в этом плане повезло намного больше. Но и здесь, за Полярным кругом, нарушить веками создававшееся природой экологическое равновесие при современном уровне развития производительных сил намного легче, чем кажется.

Особенно «богатые» возможности здесь у атомного флота. Однако...

- На атомном ледоколе в этом смысле, пожалуй, даже более благополучно, чем на обычных судах, - вступает в разговор начальник службы РБ «Сибири» Анатолий Мечиславович Нецецкий. - Отходы практически отсутствуют. Контур атомной установки герметичен, утечек воды нет. А воздух, выбрасываемый в атмосферу, очищен так, что отвечает самым строгим санитарным нормам. Наши совершенные приборы практически не чувствуют его отличия от обычного.

Уверенность, с которой говорит начальник службы, вполне оправданна. Ведь на атомоходах он уже около двух десятилетий. Как и многие здесь, начинал еще на «Ленине», в 1961 году. На вопрос, что его, физика по образованию, привлекло на атомные суда, отвечает:

- Захотелось такой работы, чтобы плоды ее были видны не через год, два, десять лет, а сегодня, сию минуту.

Может показаться, что труд наш однообразен, что на ледоколе физику или химику, как говорится, некуда расти. Но это только на первый взгляд. Здесь практически нет предела для совершенствования.

Можно ли, к примеру, уменьшить влияние радиации, уровень которой на ледоколе и так ниже допускаемого санитарными нормами? Оказывается, можно. Причем, как говорится, не числом, а умением. Не увеличением количества различных защит, которых на атомоходе предостаточно. А умением людей экономить время в зоне действия даже незначительной радиации, проводя необходимые операции в кратчайшие сроки.

Научить такой оптимальной работе не просто, но надо. И мы учим. Это будет продолжаться бесконечно.

Я не говорю уже о сложнейшей современной технике в наших руках. Тут только успевай поворачиваться, чтобы не отставать…

- Ну, а что касается «незаметности», - улыбается Анатолий Мечиславович, - это ведь один из элементов спокойствия экипажа и, пожалуй, самый высокий показатель нашей работы.

Каждые четыре часа, так же как и штурманы на капитанском мостике, меняются на вахте в центральном посту управления представители службы радиационной безопасности, ничем внешне не отличающиеся от других членов экипажа. Лишь похожий на карандаш дозиметр в нагрудном кармашке рабочей куртки каждого напоминает о том, что их спокойствие - это спокойствие сжатой пружины, спокойствие десантника перед прыжком или пограничника в наряде. Они всегда на страже и всегда готовы, если нужно, шагнуть навстречу невидимой, неслышимой и неосязаемой опасности.

Не думаю, что такое по плечу любому из нас, даже в надежно защищающем от радиации специальном костюме. Во всяком случае, мне рассказывали об одном человеке, который нормально работал дозиметристом, но однажды не смог пересилить себя и спуститься в реакторный отсек, хотя речь шла об обычных профилактических работах.

Случилось это, правда, очень давно, когда «Сибири» еще даже в проекте не было, и с тех пор больше о подобных случаях никто на атомных ледоколах не слышал.

Однако попробуйте все же представить себя рядом с работающим реактором. У меня такая возможность была, причем не умозрительная. Должен сказать, что, несмотря на все доводы разума, задерживаться здесь особого желания не возникает.

А для дозиметристов это - самое обычное дело. Они заходят в центральный отсек раз в сутки для внешнего осмотра ядерной установки.

...Когда рейс был уже закончен, и мы прощались с гостеприимным хозяином каюты № 95 Геннадием Фроловым, он сказал:

- Если будешь писать об экспедиции, назови материал «Хождение за пять морей».

Просьбу его я выполнил.