Прокатился

О полярных ездовых собаках написано немало. А вот о поездках на собаках начинающих каюров - водителей упряжек, пожалуй, никто не рассказывал. Кому же хочется выставлять себя в невыгодном свете! Конечно, можно повернуть дело так, что в роли пострадавшего окажется некое вымышленное лицо, автор же прикинется наблюдателем со стороны и улыбнется вместе с читателем, делая вид, что с ним-то ничего подобного не случилось бы.

Но зачем приписывать свои неудачи другим? Пусть люди, которым доведется впервые управлять собаками, учтут мой опыт.

В один из весенних дней, безоблачных и тихих, полных непередаваемого очарования, я сделал свой первый самостоятельный выезд на собаках. Прошло восемь месяцев зимовки, а я еще ни разу не управлял собачьей упряжкой. Хорош я буду полярник, если мои сведения об этом экзотическом способе передвижения ограничатся впечатлениями пассажира. Да и не существует в терминологии собачьего транспорта такого понятия - пассажир! Есть груз, есть каюр. Пассажир - это просто дополнительный одушевленный груз. Этим не похвастаешь.

В общем во что бы то ни стало я должен поехать на собаках один хотя бы раз. Этого будет достаточно, чтобы по приезде домой важно развивать перед непросвещенными слушателями емкую тему о собачьем транспорте.

Откладывать поездку было нельзя. Наступало лето. Скоро на льду пролива появится вода, а затем прекратится и санный путь. Но хозяином собак был каюр, и о технических подробностях поездки пришлось договариваться с ним. Долго пришлось уговаривать каюра, чтобы получить лучших собак, собственную его нарту и его же легкий и длинный хорей. День, как уже говорилось, был прекрасным. Даже нерпы оценили его, десятками выбравшись на лед, чтобы погреться на солнце и подышать свежим воздухом.

После обеда я пошел запрягать собак. Это было не трудно, мои отношения с ними до сих пор основывались только на приятных акциях. Я угощал собак остатками еды, ласкал их, вел приятные разговоры и никогда не «угощал» хореем. Когда десять псов, нетерпеливо повизгивая и лая, ждали моего сигнала: «Поть!», сердце мое преисполнялось гордостью. Хотелось, чтобы все видели, как я лихо мах­ну с горы на лед пролива. Но каюр, по-видимому, не доверял мне, уговаривал дать ему вожжу, чтобы спустить упряжку вниз. Таким образом, и на этот раз я начал поездку в качестве «пассажирского груза».

На твердом и гладком снегу, покрывавшем лед, я взял вожжу, намотал ее на левую руку, в правую взял хорей и, лихо гикнув, как заправский каюр, на ходу упал на нарту. Все шло хорошо. Отличной была теплая тихая погода, снег, сиявший под ослепительным солнцем, и ландшафт сквозь оранжевые защитные очки казавшийся еще более радостным.

Огромная льдина - обломок глетчерного льда, - вмерзшая в километре от станции, промелькнула через пять (минут лихой езды. Далеко впереди чернел мыс - цель моей поездки. Радуясь быстрой езде и своим каюрским успехам, я вел себя как дикарь. Орал и смущал собак воплями: «Нерпа! Нерпа!», что заставляло их нестись во весь дух. Пел, импровизируя текст, как ненцы, которые, как я слышал, «обпевают» все, что видят вокруг.

Когда мы добрались до мыса, собаки так умаялись, что повалились, как подкошенные. Покатавшись по земле, чтобы охладиться, они еще долго шумно дышали, высунув языки. Постройки станции едва виднелись на фоне горного склона. Пролив, сжатый крутыми склонами высоких гор, узкой белой лентой уходил в глубь острова. Хотелось еще проехать десяток километров, но, вспомнив, что я обещал повернуть от мыса обратно, через некоторое время поднял собак и уже рысцой поехал к станции.

Вскоре я заметил, что одна из лямок запуталась и мешает работать собаке. Я остановил упряжку, положил хорей на нарту и, не выпуская из рук вожжу, встал с нарты. Точно поджидая этот момент, собаки рванули, я полетел на снег и поволокся рядом с нартой, переворачиваясь со спины на живот. Крики: «Стой! Пр-р-р» и просто жалобные вопли не помогали. Собаки неслись как угорелые. Я попытался сбросить рукавицу, но туго намотанная вожжа прижала ее к руке. Волочась по снегу, я со страхом ждал, что сломаю ребра о торчащие из снега ропаки или вывихну руку.

Внезапно упряжка остановилась. Все десять собачьих носов уткнулись в лунку, у которой только что лежала привлекшая их внимание нерпа. След ее, очевидно, еще не остыл бы, если бы она лежала не на льду, где остался только вытаявший желобок по форме туши. С трудом я поднялся на ноги, убеждаясь, что кости мои целы. Оттащив собак от лунки, я повернул их обратно. Шапка, рукавица и хорей послужили для них новыми приманками, к которым упряжка понеслась с такой же прытью, с какой только что скакала к нерпе.

Когда мы приблизились к шапке, я, не рискуя еще раз прокатиться на своих боках, соскочил с нарты и, взяв передовика за ошейник, повел упряжку за собой, угрожая кулаком тем носам, которые пытались вырваться вперед. Но вот шапка на голове, а вскоре подобраны рукавица и хорей. Теперь скорее домой! Я славно «прокатился». Возвращаясь, я уже распевал как дикарь. Кажется, не было на теле места, которое бы не болело. Но больше всего досталось шее. Боясь расшибить голову, я все время держал ее в приподнятом положении.

Вот так-то и был сделан первый опыт самостоятельной езды на собаках.

Скачка на собственных боках не худшее, что может случиться с неопытным каюром. Худшее - это когда собаки удирают домой, оставив каюра на произвол судьбы, без продовольствия, перед перспективой пурги. Даже опытные каюры, не полагаясь на свой авторитет, на всякий случай первым делом втыкают в снег между копыльями нарт хорей или толстую палку - остол. С такого якоря упряжке сорваться трудно.

Бывают в пути другие неприятности и неожиданности. С одной из них пришлось столкнуться в буквальном смысле этого слова и мне во время последней поездки на собаках - теперь уже в качестве живого груза.

Наш каюр, зимовавший на станции второй год, давно уже внушал всем, что в небольшом озерке, расположенном в пяти километрах от станции, «до дуры рыбы». Стоило пробить во льду лунку, как вся рыба соберется к ней и рыбакам останется только ее вычерпать. Он сам давно бы съездил, да то одно, то другое мешает. Дела!

Перспектива добычливой рыбалки вскружила голову мне и аэрологу. Пробивать лунки в двухметровом льду нам было не в диковину. Получив у начальника разрешение на поездку и пообещав всем на завтра рыбное меню, мы поехали к озеру.

Аэролог каюрил и, как полагается каюру, сидел на нарте впереди, справа. Я устроился на конце нарт спиной к собакам. На коленях я держал рюкзак с продуктами и запасной теплой одеждой. Вслух не говорили, но подразумевалось, что обратно в рюкзаке мы повезем рыбу. Ехали быстро. А когда дорога пошла под гору, собаки понеслись во весь дух. Мысли мои были где-то далеко, так как, когда их оборвал чудовищный удар в спину, я, находясь в воздухе вместе с рюкзаком, не мог сразу сообразить, сон то или явь. И только растянувшись на тверди, я убедился в последнем.

Оглушенный, я с трудом поднялся. В голове стоял звон. А упряжка неслась уже под горой. Неужели Вильгельм, как звали аэролога, столкнул меня? В таком случае, как он ухитрился нанести удар такой силы буквально по всей моей спине? И вообще, чем я это заслужил?

Тем временем упряжка остановилась, и Вильгельм жестами приглашал меня спуститься. Закинув рюкзак за спину и закипая от злости, я пошел. Чем ближе подходил к упряжке, тем больше накалялся от незаслуженной обиды, а когда стала видна обросшая рыжей бородой смеющаяся и, как мне показалось, нахальная физиономия Вильгельма, от ярости у меня перехватило дух.

А Вильгельм просто помирал от смеха. С его полушубка свисал огромный клок меха, выдранный точно рукой великана, а в руках он держал короткую палку - все, что осталось от трехметрового хорея.

Мой зловещий вид заставил Вильгельма объяснить мне, в чем дело. Заметив, что одна из собак запуталась в постромках, он решил подправить их хореем на ходу. Опытные каюры проделывают это сплошь и рядом. В это время собаки неслись на всех парах под гору. Вильгельм, к сожалению, не был опытным каюром. Конец хорея воткнулся в снег. Хорошо, что противоположный толстый конец оказался у Вильгельма под мышкой, а не был уперт в живот. Удар, несколько ослабленный согнутой рукой и полушубком, был достаточно сильным, чтобы выбросить Вильгельма из нарты. Но сзади сидел я. Получилось, как с шарами на биллиарде. Вильгельм остался на месте, а я взвился в воздух.

Пришлось сменить гнев на милость и тешиться над происшествием, которое могло кончиться плохо как раз для Вильгельма. Собственно говоря, рассказанным и исчерпывается наиболее поучительное в поездке. Мораль рассказа: нет опыта - не шикуй. Потратив три часа на рубку проруби, мы не извлекли из нее на свет божий ни одной рыбки. Попали ли мы на мелкое место, откуда рыба ушла в ямы, или ее вообще в озере не было, только вернулись мы с пустыми руками.

Каюр наш любил разыгрывать людей, а потом неделями без устали потешаться над своими жертвами. Если и на этот раз он думал подшутить над нами, направив в «безрыбное» озеро, то он здорово просчитался. Вернулись мы с отличным аппетитом и, хотя удовлетворяли его за ужином вместо свежей рыбы дежурным весенним блюдом - макаронами с мясными консервами, настроение свое не испортили.

Вильгельм рассказал о своих «успехах» в управлении собаками и о моем сальто. Всех это очень развеселило. Не смеялся только каюр - погиб лучший его хорей. Вместе с нартой собственного изготовления он хотел передать его сменщику. Теперь подарок будет «некомплектным». Новый хорей сделать было не из чего.

Поездкой на рыбалку закончился для меня «гужевой» сезон зимовки. В ночные часы круглосуточного дня, когда снег подмораживало, поездки по проливу еще продолжались некоторое время. Но меня на нарты не тянуло. Размышляя об особен­ностях собачьего транспорта, я невольно приходил к убеждению, что, как и всякое домашнее животное, ездовая собака должна приспособиться к характеру и повадкам своего хозяина. Тогда последний будет иметь возможность хвалиться перед друзьями, что собаки понимают его с полуслова. Но если бы все зимовщики стали ездить в качестве каюров, собаки были бы сбиты с толку, и мы скоро не смогли бы отъехать от крыльца и на десяток собачьих шагов.