С первого выстрела

«Пять патронов - пять нерп. Лучше всего исходить из средних возможностей и считать не пять, а три нерпы... даже только две... Ведь если приваду завалить хорошенько камнями, двух нерп хватит за глаза на весь сезон охоты на песцов».

Так рассуждал я, сидя на невысоком обрыве берега и не спуская напряженного взгляда с плывущих по проливу льдин.

Шел сентябрь - месяц арктической осени. Температура воздуха уже нередко опускалась ниже нуля, дули пронзительные ветры, а временами и выпадал снежок. Но сегодня заштилело, и поэтому казалось очень тепло. Над проливом, забитым медленно двигающимся с течением льдом, навис туман. Из плотной его пелены слышался мощный, глухой звук трущихся одна о другую льдин.

Утром плотник из строительной бригады, ремонтирующей постройки полярной станции, убил нерпу. Охотничий азарт, сдерживавшийся неотложными, авральными работами, теперь, когда основные дела были сделаны, охватил всех, кто был способен держать в руках берданы.

Осенняя охота на нерп - прелюдия к зимней охоте на песцов. Нерпичье мясо и жир нужны в качестве приманки, или привады, как говорят охотники. В пустой капкан песец не пойдет.

Как и все зимовщики нашей полярной станции, я намеревался соединить приятное с полезным, то есть посвящать свои досуги охоте. Полезными для здоровья будут прогулки на воздухе, связанные с осмотром капканов, а приятным - песцовые шкурки. Пока же я должен добыть нерпу. Добыть - значит убить, но настоящие охотники не употребляют этого слова, звучащего грубо.

Дело было не в нерпах. Их головы то и дело появлялись из воды, вероятно, для того, чтобы взглянуть на незадачливых охотников. Если нерпа «выставала» - тоже профессиональный термин, - то в пределах досягаемости наших пуль с берега гремели выстрелы. На нерп они никакого впечатления не производили, зато все собаки бросались к берегу, долго волновались, облаивая нерп, но, убедившись, что тут не закусишь, по одной возвращались к крыльцу, где ожидание было более перспективным. Глядишь, кто-нибудь вынесет кусок хлеба или через всегда открытую форточку кухни, из которой распространяются ароматные запахи, неожиданно вылетит брошенный рукой повара обрезок мяса. Не успевая упасть на землю, он обычно перехватывался чьей-либо ловкой пастью. Но иногда кусочек падал на землю. Тогда за обладание им возникали драки.

Каждый охотник по-разному объяснял причину своих промахов по нерпам. Я видел ее только в несовершенстве бердан. После долгих просьб я получил разрешение Федора Николаевича - начальника нашей зимовки - взять трехлинейную винтовку и обойму патронов. Трехлинейка на станции была одна, и ее брали только при дальних выездах на случай встречи с медведем.

Сегодня погода благоприятствовала охоте на нерп, и я решил использовать разрешение. Отказавшись от обеда, чтобы хотя бы некоторое время поохотиться без свидетелей и без конкурентов, я засел на заранее облюбованное место. С обрывчика открывался хороший обзор, и даже сейчас, когда висел туман, лед был виден метров на сто от берега. Почему-то именно близ этого предела видимости и блуждал мой взгляд, тщательно обследуя проплывающие льдины.

Несколько раз зрение обманывало меня. Грязные обломки льдин я принимал за нерп и изготовлялся к бою, не думая о том, что с такого расстояния я не попал бы в нерпу, а если бы чудом и попал, то не смог бы ее достать.

Случайно опустив глаза под обрывчик, я обмер. На льдине, застрявшей почти у самого берега, лежал огромный морской заяц. Не вдаваясь в дебри зоологии, скажу, что, как и нерпы, он относится к семейству тюленей. Но по весу заяц бывает раз в десять их больше. Длиной этот «зайчик» был примерно два с половиной метра.

Заяц мирно спал на льдине и был от меня так близко, что, казалось, я могу достать его стволом винтовки. При этом он и не думал ежеминутно просыпаться и обследовать местность, как это делают пугливые нерпы.

Меня бросило в жар. Но вместо того чтобы действовать, я впал в столбняк и только пожирал зайца глазами. Участь зайца казалась мне предрешенной. Хотелось броситься на станцию и позвать людей вытаскивать заячью тушу на берег. Но, в конце концов, я сообразил, что надо что-то делать, чтобы превратить зайца в приваду.

Мне следовало стрелять, не сходя со своего удобного места. А сидел я в кресле, сложенном из камней. Вместо этого я опустился на колени, а потом и распластался на животе. Поверхность довольно круто спускалась к воде, поэтому голова оказалась ниже ног. Шапка полезла на глаза, и я сам едва удерживался, чтобы не сползти под обрыв. Положение для стрельбы хуже не придумаешь.

Расставив локти и создав возможно более прочный упор, я поглядел в сторону станции. Свидетелей грядущего подвига не было. И хотя мушка выписывала кардиограмму бешено стучавшего сердца, я прицелился зайцу в голову и нажал на спуск.

Выстрела я не слышал, ощутив его лишь отдачей приклада. И в тот же момент огромная туша согнулась в виде латинской буквы U и, ударившись головой и хвостом об лед, замерла. Что ж, так оно и должно быть!

Сковывавшее меня оцепенение сразу прошло. Мелькнула мысль, не всадить ли в эту тушу еще одну-две пули для верности. Но бес алчности шепнул: охота только началась, зачем же палить по убитому зайцу? Найдутся и живые.

Бросив еще один взгляд на жертву своего меткого глаза, я помчался на станцию. Все еще сидели за столом. От бега перехватило дыхание.

- Убил зайца... С первого выстрела... У обрыва... Он на льдине, - едва выдавил я.

Немедленно все пришли в движение.

- Взять багор и веревки! Тимоша, спускай с Федором тузик! - отдавая на ходу распоряжения, начальник быстро накинул куртку и выскочил на улицу.

«Тузик» - маленькая лодочка - немедленно был спущен на воду. Механик Тимоша и рабочий дядя Федор, лавируя между льдинами, стали пробираться вдоль берега. Я и доктор едва поспевали за начальником.

- Здоровый зайчик! - сказал Федор Николаевич, рассматривая зайца с обрыва. - Тимоша, Федор! Давайте сюда, на меня!

Доктор, за спиной которого болтается берданка, от волнения закуривает. Я стою с безразличным выражением лица, которое должно показать всем, что добывать таких зайцев - для меня дело обычное. Федор Николаевич в ожидании десанта примеривается бросить на льдину веревку, чтобы потом подтянуть ее к берегу.

Наконец «тузик» подходит к льдине, и Тимоша вонзает в нее багор. Но тут происходит нечто неожиданное. Заяц вновь принимает форму буквы U, но на этот раз не шлепается обратно на льдину, а легко, как гимнаст, отталкивается от нее и шлепается в воду, обдавая брызгами оторопевший экипаж «тузика».

Замерли в изумлении и мы, стоящие на берегу. Заключительная сцена на берегу пролива Маточкин Шар была немой, как в «Ревизоре».

Кроме корытообразного углубления, которое протаял заяц, спавший мертвецким сном, на льдине ничего не осталось. На снегу не алело ни пятнышка крови.

Я был настолько ошеломлен, что не было даже сил откликаться на иронические поздравления и похвалы в «меткости», которые так и сыпались на меня со всех сторон. Доктор хохотал до колик.

Я вскарабкался на обрыв и, выждав, когда все ушли, выбросил стреляную гильзу, вынул затвор и заглянул в ствол. Он поблескивал серебром. Последняя надежда, что пуля застряла в стволе, исчезла. Я был мазилой, как говорится, «в чистом, кристаллическом виде».