Пионеры подводной Антарктики. (Интервью на шельфовом леднике)

Во второй половине февраля наш отряд возвратился из полевого лагеря в горах Принца Чарльза, где мы прожили больше месяца, на основную базу геологов Советской антарктической экспедиции. Сюда, к краю ледника Эймери, дней через десять за нами должен был прийти корабль.

Настроение было отличное. Я шел от самолета к палаткам, почти не ощущая тяжести рюкзака, заполненного образцами горных пород, и удивлялся происшедшим на базе переменам.

Палатки и домики заснежены. Заснежена и единственная, находящаяся вблизи базы скалистая сопка. День был солнечным. Мои последние очки были раздавлены в самолете, и я щурился от нестерпимо яркого света, льющегося, казалось, отовсюду.

Антарктическое лето закончилось. "Минус восемнадцать, - сказали летчики, - после вчерашней пурги похолодало". Мокрой снежной каши, в которой мы утопали месяц назад, и в помине не было.

Сторонясь от оголтело мчащегося навстречу вездехода, я оступился в скрытую от глаз заснеженную колею, рюкзак потянул меня назад, и я уселся прямо в снег.

Мимо, не сбавляя скорости, профыркал вездеход. За ним на прицепе скользила плоская металлическая волокуша. На ней на брезенте полулежал большой человек в гидрокостюме в обнимку с двумя аквалангами. Лицо человека на волокуше - он был без маски, - стянутое со всех сторон темной резиной, было бледно и хранило, как мне показалось, грустное выражение. Во рту у него торчала сигарета. Волокуша проскользила всего в двух метрах от меня, и аквалангист, взглянув на меня, нелепо сидящего на снегу, пыхнул сигаретой.

Так состоялось мое знакомство с Евгением Грузовым, руководителем группы биологов-аквалангистов 16-й Советской антарктической экспедиции, научным сотрудником Ленинградского зоологического института, кандидатом биологических наук.

Вечером я уже сидел в его палатке, и мы разговаривали, с интересом разглядывая друг друга. В Антарктиде после долгого пребывания в однообразной обстановке испытываешь своего рода жадность к любым встречам, связанную прежде всего с желанием почерпнуть что-то новое. Со старыми товарищами уже настолько все переговорено, что наперед знаешь, кто что скажет.

Женя без гидрокостюма выглядел совсем по-иному: среднего роста, щуплый. Совсем не таким представлял я себе антарктического подводника.

Он расспрашивал меня об озерах в горах, ему хотелось успеть побывать и там, посмотреть, есть ли жизнь на дне пресных водоемов. Хотя позади был год зимовки в "Мирном", он был полон новых планов.

У ледяного барьера

Я знал, что Грузов - один из пионеров подводного плавания в Антарктиде. В 1966 г. вместе с Михаилом Проппом и Александром Пушкиным он открыл этап подводных гидробиологических исследований у берегов ледяного континента. В тот год я тоже был в Антарктиде, но о другой ее части, в горах Земли Королевы Мод, и нам не довелось встретиться.

- Тогда мы начинали с нуля, - говорил Женя. - Никто из наших еще не спускался под воду в Антарктиде. Мы не знали, что нас ждет. А нас пугали всякими неожиданностями - косатками, которые только и ждут, чтобы нас слопать, низкими температурами. Мало кто верил тогда в успех. Одни считали наши планы слишком опасной затеей, другие - эксцентричной выходкой, чисто спортивным мероприятием.

Приходилось по-многу раз доказывать бесспорную истину, что акваланг - это аппарат, имеющий неоценимое значение для науки, что именно благодаря ему возможно непосредственное изучение подводного мира, контакт человека с подводной средой, в том числе и подо льдом в Антарктике.

- Теперь-то все пошло как по маслу, - продолжал Женя. - В "Мирном" нас пятеро жило на острове, километрах в трех от станции. Своя, можно сказать, зимовка. Два сборных домика, соединенных крытым переходом. Ездили в "Мирный" в основном только в баню. Зимой на вездеходе по припаю, а летом - на моторной лодке. Причала в "Мирном" не было. Один сидел в лодке, другие мылись. Потом менялись. Перезимовали хорошо. Через день, редко два, делали погружения. Нам ведь нужно было проследить годовой цикл жизнедеятельности подводных организмов, все изменения от сезона к сезону. Всего сделали около двухсот погружений.

- А не холодно там, в воде? - не удерживаюсь я и задаю этот тривиальный вопрос.

- Сейчас я уже не мерзну, - улыбается Женя. - Под резиной у меня несколько свитеров, штанов шерстяных. А потом больше получаса мы в воде старались не задерживаться. Раньше в Баренцевом море приходилось работать при плюс 6. А это всего на восемь градусов теплее. Здесь почти постоянно минус 1,8°.

Я говорю Жене, что когда увидел его на волокуше, то пожалел: такой вид у него был несчастный. Женя хмыкает.

- Это точно, несчастный. Лежал и думал, почему здесь на дне не так, как в "Мирном", растительность не такая пышная. Что это, общая закономерность или просто в том месте, где мы ныряем, снега на льду много скапливается и световой режим для растений неблагоприятный? Вот лежу, мучаюсь и вдруг вижу - человек с рюкзаком на снегу посреди лагеря сидит, странный... Обессилел, думаю. Вот уж у кого вид был несчастный.

- Нет. У меня было отличное настроение, - не соглашаюсь я, - просто оступился.

- Выходит, зря друг друга пожалели, - смеется Женя, поджигая от газовой плитки очередную сигарету.

- А растительность в "Мирном" действительно пышная? - спрашиваю.

- Да, - кивает Женя, - насколько на поверхности пустынно, кое-где мох или лишайник найти только можно, настолько под водой богато и красочно. Контраст удивительный! Там внизу настоящий природный музей: красные кораллы, ярко-желтые губки, пурпурные морские ежи, фиолетовые морские звезды, черви в метр длиной и даже гигантские морские пауки - 15 сантиметров в диаметре. И все живое располагается под водой не хаотично, а по своим глубинным этажам. На первых 15-20 метрах жизнь сравнительно бедна. Около самой станции склон вообще замусорен - чего только на дне нет: вездеходы, волокуши, не говоря уже о мелочах. А глубже - настоящие джунгли. Теперь смело можно сказать, что подводная антарктическая флора и фауна - уникальное природное явление, а всего несколько лет назад мы и не подозревали о таком изобилии. Вот бы подводную лабораторию создать, - Женя мечтательно прищуривается, - так, наверное, через несколько лет и будет. Вот тогда поработаем по-настоящему. А то тридцать минут в воде - это же кот наплакал. Только спустился - уже подниматься надо.

- Фотографировали?

- Да. Вон у нас в углу аппаратура: эта, с рогами, - лампа-вспышка, - показал Женя на агрегат в углу палатки. - Снимки делал Сергей Рыбаков, - он кивнул на спящего "под рогами" товарища.

Понизив голос, Женя продолжал:

- В последние дни Сергея предчувствие стало мучить, что должен произойти обвал барьера. Поругался я даже с ним. Если мы станем верить в предчувствия, то тогда работать нельзя. Эх, еще хотя бы пяток погружений, чтобы выяснить, почему же здесь, на Эймери, такая аномалия в подводной жизни, а потом можно было бы и в горы на озера, там бы всего одно погружение...

...Работа на шельфовом леднике была уже позади, когда наконец мне удалось поговорить с Сергеем Рыбаковым - тем самым товарищем Жени Грузова, подводным фотографом. В отличие от Жени он имел крепкое телосложение и не курил. Теперь он совсем не походил на того замкнутого человека, каким показался мне вначале. Я сказал ему об этом.

- Тогда меня предчувствие мучило, чувствовал, что обвал должен произойти. Даже с Грузовым поссорился из-за этого. А после того как это произошло, все как рукой сняло.

Этот обвал на леднике, как ни удивительно, действительно произошел и как раз вскоре после моего разговора в палатке с Женей Грузовым. Была очередь Сергея дежурить на барьере, ждать возвращения товарищей, уплывших на резиновой лодочке за скалу на очередное погружение. Он и гулял вдоль берега, смотрел, как волны разбиваются о ледяные уступы. Припай в заливе осенними штормами полностью разломало и вынесло в море, только отдельные льдинки с неподвижными тушками тюленей медленно дрейфовали по заливу. И вдруг...

- Все качнулось, затрещало. Прыгнул инстинктивно, ничего не соображая. Как успел перескочить, до сих пор не знаю.

Находящиеся поблизости ребята видели этот отчаянный прыжок. Они рассказывали, что, когда подбежали к Сергею, он странно улыбался.

- Ну, ты счастливчик, - сказали ему, - теперь до ста лет жить будешь.

Сергею действительно повезло. Новоявленный айсберг тут же перевернулся, и если бы Сергей остался на нем, мог просто раздавить его. А кроме того, падение в ледяную воду с шестиметрового обрыва само по себе очень опасно. Внизу у отвесной ледяной стены не за что зацепиться, и все решают считанные минуты. В Антарктиде так не однажды погибали.

По профессии Сергей инженер. Работает в Теплоэлектропроекте, изучает вибрационные перегрузки на турбинах. Но подводному спорту он отдает едва ли не большую часть своего времени. И в Антарктиде он тоже не новичок, уже нырял четыре года назад на станции "Беллинсгаузен".

- Тогда, впервые, Антарктида меня просто поразила, а теперь воспринял ее более спокойно.

Я был наслышан о прекрасных фотографиях и Цветных диапозитивах Сергея и попросил показать их.

- Слайды у меня уже упакованы, а черно-белые отпечатки - не все, конечно, их всего несколько тысяч - покажу.

И я увидел воочию продолговатые морские огурцы, гигантские звезды. Дно на отдельных снимках напоминало клумбы, сплошь покрытые причудливыми цветами. Только иногда среди живописных растений высовывалась губастая рыбья морда. Я заинтересовался, как делались фотографии.

- Почти все со вспышкой, хотя до глубины 20 метров снимать летом можно и так, но все самое интересное находится глубже. Вода подо льдом удивительно прозрачная. Летом дно до глубины 60 метров видно. На 30 метрах свободно читать можно. Ребята, кто из Мирного приезжал к нам, к майне подходят - пугаются. Вид, как с высокой башни. На колени на край становятся, заглядывают как в пропасть. А когда сам в акваланге спускаешься, словно на парашюте паришь. Наметил себе точку внизу и по спирали на нее идешь. Воды не видишь, только телом ощущаешь. А когда припай взломает, тогда хуже. Верхние метров 20 как в тумане. Работали обычно по одному. Я спускался первым, чтобы взбученности никакой не было, и плыл против течения, а то если хоть немного замутится вода, частички отражают свет и на пленке получаются точки. До 30 метров легко спускаться: идешь - резвишься, а глубже - сложнее. Может, не так физически трудно, как ощущаешь какое-то психическое давление. Глубже 40-50 метров возникает состояние глубинного наркоза. У меня, например, возникали слуховые галлюцинации. Будто хор поет и голос над ним широкого диапазона, как у Имы Сумак. А Женю на глубине страх охватывал. Такое состояние, что вот-вот его кто-нибудь за ноги схватит. А глубина затягивает. Все глубже спускаться хочется. Страховочная веревка кончается, дергаешь, чтобы опустили. Но ниже 60 метров обычно не опускались. Может, в отдельных случаях до 70, когда глубиномер отказывал. Внимание в антарктической воде особенно рассеивается. Там находишься как зачарованный. Кто впервые попал - общее впечатление огромное, а деталей не ухватываешь. У нас одного из зимовщиков спустили туда - очень уж упрашивал. Вылез он, прыгает, руками машет: "Ну, что я видел, что я видел!" Спрашиваем: "Что же ты видел?" А он рассказать ничего не может.

Я спрашиваю Сергея про пресловутых касаток, которые по старым прогнозам давно уже должны были проглотить всех аквалангистов. Сергей улыбается:

- Вообще-то особенно смешного тут ничего нет. У касатки 48 острых зубов, каждый по 20 сантиметров. Но нам с ними встречаться не приходилось, под лед они обычно далеко не заходят. Зато тюленей было навалом. Одного все время приходилось выгонять из лунки. Шлепнешь его по голове - он отплывет в глубину метров на пять. Только сам спустишься в воду, он обратно возвращается. Морду высовывает, дышит. А однажды к нам приплыл морской леопард. В воде, ну, сущий крокодил. Нос торчит и пасть огромная. Очень любил вокруг Жени плавать. Киты еще, малые полосатики, целыми стаями паслись на отмели, где криль скапливается. Они безобидные, беззубые, разве только хвостом нечаянно заденут.

Спрашиваю Сергея: согласен ли он с Кусто, что люди со временем переселятся в океан?

- Вот Женя согласен, а я... Что говорить, конечно, там, под водой, здорово. Но слишком уж на земле хорошо. Здесь солнышко греет. А к воде еще приспосабливаться надо. Вот тюлень, он в воде дома, скользит стремительно и движений почти не делает. Тело выгнутое, мускулистое - веса своего не чувствует. А вылезет на сушу - мешок жира, еле ползает. Нет, я не хочу менять среду обитания...