7 Летний лагерь

Нашим не очень надежным средством связи с внешним миром служил трехфутовый кабель, соединявший ручной генератор с никелево-кадмиевой батареей - источником питания для нашего замечательного приемопередатчика "Редифон ГР-345". При помощи этого портативного высокочастотного радиоприбора, мощность которого достигала всего пятнадцати ватт, мы со времени выхода с мыса Барроу ежедневно передавали сведения о нашем продвижении и данные о погоде. Эту информацию принимал и передавал дальше Фредди Чёрч. Пользуясь передатчиком с усилителем КВМ-2А, обладавшим максимальной мощностью примерно в один киловатт, Фредди Чёрч передавал сведения о нашем продвижении опытной станции в Кове близ Фарнборо, находившейся в ведении Королевского исследовательского предприятия авиационной промышленности. Там сигналы принимались направленной антенной и записывались на магнитофонную ленту. Через несколько минут сообщения передавались Вивьену Фуксу, координатору нашей экспедиции в Лондоне, а через него - остальным членам экспедиционного комитета.

Несколько любителей-коротковолновиков в Соединенном королевстве, "подстраховывая" радиостанцию в Кове, принимали от нас еженедельную сводку о продвижении экспедиции, а нашу связь с Барроу при плохих условиях распространения радиоволн поддерживали энтузиасты-радиолюбители на американской дрейфующей станции "Т-3" и на канадской полярной метеорологической станции на островах Королевы Елизаветы.

Во всей этой системе наиболее уязвимым звеном оказался первоисточник - трехфутовый кабель, соединявший ручной генератор с радиобатареями. И вот однажды мы обнаружили обрыв провода.

Еще в апреле 1964 года, когда план перехода через арктический бассейн стал впервые принимать реальные очертания, мы, конечно, со всей серьезностью обсуждали возможные последствия, которые вызовет порча радиоустановки. Но если в Лондоне это была лишь неприятная мысль, то во сто крат неприятнее оказалась та реальная угроза изоляции, с которой мы столкнулись, когда заметили обрыв провода. Тогда нас приютила одинокая дрейфующая льдина в 800 милях от мыса Барроу. Батареи, питавшие наши радиомаяки, которые были своего рода приманкой для самолета, имели ограниченный срок службы, и в случае порчи генератора мы могли бы включать их лишь на очень короткие, заранее обусловленные промежутки времени - всего на пятнадцать минут в день, начиная с пятого дня после последнего сеанса радиосвязи. Это затрудняло бы поиски нас самолетом. Поиски же были не простым делом: мы все время дрейфовали, и установить наши координаты с учетом дрейфа было весьма трудно, даже если мы знали направление ветра. К тому же надо считаться и с возможностью ошибки при определении самолетом своих координат. Трудно рассчитать и время прибытия самолета, вылетающего из Барроу, ибо сила и направление ветра на его пути были неизвестны. Поэтому шансы летчика обнаружить нашу партию в лучшем случае не превышали пятидесяти из ста. Достаточно нам удалиться миль десять, и наши сигналы окажутся вне пределов досягаемости для самолета, а при поисках вслепую самолету понадобилось бы облететь пространство примерно в 1600 квадратах миль.

Среди узора из теней, трещин и открытых разводий увидеть четырех человек, две маленькие палатки и тридцать шесть собак почти невозможно. Бывали случаи, когда самолет пролетал в полумиле от нашего лагеря и не замечал нас. Бывало и так, что самолет пролетал и на более близком расстоянии, и все же мы не слышали шума его моторов.

Каковы же были наши шансы выжить? Полярный исследователь Вильялмур Стефансон придерживался теории, что человек может прожить в Северном Ледовитом океане с помощью охоты. У нас еще были шансы проверить эту теорию на себе, но пока что каждое сбрасывание запасов с самолета производилось в намеченное время, и продовольствия и топлива нам хватало. Во время путешествия нам попадались следы белых медведей и песцов, но животные старались держаться на почтительном расстоянии от нас. Двенадцать тюленей, которых мы видели в течение пяти месяцев путешествия, а также четыре чайки, маленькая гагарка, два длиннохвостых поморника и стая уток - всего этого вряд ли хватило бы для того, чтобы сносно прокормить тридцать шесть ездовых собак.

Мы обсуждали эту проблему, когда обнаружили обрыв в маленьком кабеле, который вел от генератора к батареям. Нам удалось починить кабель с помощью самодельного паяльника, и вопрос о шансах выжить отпал сам собой.

Наши координаты в это время были 82° 27' с. ш. и 163° 30' з. д. "Мелтвиль"^*, как называли газеты наш лагерь, - самое заброшенное и самое ненадежное в мире поселение - был основан 4 июля. О дальнейшем продвижении по 3800-мильному пути от мыса Барроу до Шпицбергена не приходилось и думать до наступления осенних заморозков. Ведь льдины не только таяли - они сталкивались и ломались. Чем больше появлялось открытого водного пространства, тем быстрее двигались льды. И хотя наше пристанище было ненадежным, все же мы находили утешение в том, что плывем на север со скоростью около пяти миль в сутки.

^* (Слово образовано от melt (англ.) - "таять" и ville (франц.) - "город" (тающий город).- Прим. перев.)

"Мелтвиль" представлял собой поселок из двух пирамидальных палаток и одной шатровой, на которую мы потратили пять парашютов из пятидесяти с лишним, спустившихся на нашу льдину неделю тому назад, когда самолеты канадских военно-воздушных сил сбросили нам летнее крупное пополнение наших запасов. Из пустых ящиков мы умудрились соорудить себе мебель - стулья и стол. Это были "произведения" грубой плотницкой работы; нам пришлось вытаскивать гвозди из ящиков и выпрямлять их молотком, но изготовленная мебель, хотя и не отличалась изяществом, отвечала своему назначению.

Впервые с тех пор, как покинули Барроу, мы наслаждались тем, что сидели за столом и ели разнообразную пищу. Наша стряпня была довольно примитивной. Приходилось либо жарить на сковороде, либо варить: в то время у нас не было печи, в которой мы могли бы испечь себе хлеб или зажарить в жаровне многочисленных цыплят, сброшенных нам американцами из Арктической исследовательской лаборатории. Впрочем, они сбросили нам предостаточно и хлеба; около четырехсот буханок были использованы при упаковке научных приборов Фрица. Добывать воду летом было легко: мы выходили из палатки с ведром, и погружали его в воду, накопившуюся в углублениях во льду. Позже, летом, свежую пресную воду можно было брать прямо из разводий, если только в течение суток не было местной передвижки льдин, которая могла бы взбаламутить и поднять морскую воду, смешать ее с пресной водой (местами верхний слой пресной воды достигал шести футов в глубину).

29 июля был одним из тех редких в Северном Ледовитом океане дней, когда солнце приятно пригревает. Это был великолепный день без малейшего ветерка с температурой 2° выше нуля и с ясным голубым небом. В такой день ездовые собаки, которым нечего делать, лежат растянувшись, как свернутые вверх шерстью ковры из собачьих шкур, между тем как их хозяева размышляют о том, как им лучше провести время.

Накануне наши собаки досыта наелись мясом белого медведя, неожиданно забредшего в лагерь. Мы как следует поработали ранним утром: надо было снять шкуру с убитого медведя, выпотрошить его и разрубить на куски - и в полдень были уже в сонливом состоянии и не испытывали желания заняться починкой нашего снаряжения. В ближайшие три недели у нас должно было быть достаточно времени, чтобы проверить водонепроницаемость ящиков, укрепить нарты, сделать новые постромки для собак и вообще подготовиться к осеннему броску: мы должны были идти на северо-запад, переходя от одной плавучей льдины к другой в поисках благоприятного течения и старой льдины, на которой можно было бы зазимовать.

Итак, мы объявили день отдыха. На деле только трое из нас освободились от своих обязанностей. У доктора Кёрнера была обширная программа гляциологических исследований и изучения микроклимата. Он работал над этим по семнадцать часов в сутки. Утром Кёрнер вставал первым и каждый вечер последним входил в палатку; он все время передвигался по льдине от одного хрупкого прибора к другому, проводя термическое зондирование сквозь четырехметровый лед под нами и отмечая малейшие перемены ветра и температуры нагреваемой солнцем поверхности.

Захватив рюкзак, фотографический аппарат, гарпун и винтовку, я направился вдоль разводья на поиски тюленей, а Кен, Аллан и Фриц занялись фотографированием под водой в том же разводье, ближе к лагерю. Кен в неопреновом костюме для подводного плавания нырял на глубину десяти футов. Фриц, пользуясь теодолитом, с большой точностью произвел съемку поверхности, но он интересовался также подводными контурами льдин, и это послужило для Кена достаточным основанием, чтобы попытаться сделать несколько снимков фотоаппаратом для подводной съемки.

Тюленей я не видел, но в данном случае это не имело большого значения, ибо мы питались пока мясом белого медведя, а также бифштексами и яйцами, несколько дней назад сброшенными нам с самолета Арктической исследовательской лаборатории. Этот полет, совершенный Диком Дикерсоном на "Дакоте", мог служить замечательным образцом искусства пилотирования. Дик, летчик военно-морских сил США, совершил в 1963 году перелет из Южной Африки в Новую Зеландию через Антарктику; он не раз рисковал жизнью. Однако я сомневаюсь, чтобы ему когда-нибудь приходилось разыскивать с воздуха такую маленькую, затерянную в безбрежном пространстве цель, как наш лагерь. В тот день стоял густой туман. Дик, ориентировавшийся на наш радиомаяк и оранжевый дымовой сигнал, сообщил нам, что из-за недостатка горючего сможет сделать только один круг, однако ему пришлось сделать пять, чтобы сбросить весь груз. Во время каждого захода мы видели самолет всего несколько секунд. Фредди Чёрч, который был на нем, ничего не разглядел в нашем лагере, кроме промелькнувших на какую-то долю секунды смутных очертаний палаток. В этот вечер мы, находясь за 1180 миль от Барроу, далеко в глубине ледовых просторов Северного Ледовитого океана, устроили роскошный пир и слушали музыку Баха, включив крошечный кассетный магнитофон, который нам прислали из Лондона. Вместе с другим грузом нам сбросили новую радиостанцию, и мы считали себя теперь в безопасности. Но в час пополуночи льдина в ста ярдах от нашего лагеря дала широкую трещину. В три часа разводье продолжало все еще расширяться, а серые пятна на горизонте затянутого облаками неба указывали, что по всему горизонту простираются обширные участки открытой воды.

Многие из наших забот лежали на обманчиво хрупких по виду плечах Фредди Чёрча, чья способность обходиться без сна приводила в изумление почти всех, даже более молодых ученых, работавших в Арктической исследовательской лаборатории на мысе Барроу. Дон Банас в одной из корреспонденций, напечатанной в "Таймс", писал: "Фредди работает так, словно не может заснуть при дневном свете, царящем теперь в Арктике круглые сутки. Он координирует сбрасывание припасов с воздуха, добывает дополнительные продукты в эскимосском поселке на мысе Барроу, поддерживает регулярную радиосвязь с Лондоном, справляется с огромным количеством сообщений, которые Херберт передает из "Мелтвиля" даже при самых отвратительных условиях радиосвязи. К несовершенству сделанных человеческими руками радиостанций и ниспосылаемым небесами радиопомехам Чёрч относится с одинаковой подозрительностью, словно и то и другое - преднамеренный вызов его оптимизму и его достоинствам связного. Он готов ночи напролет сидеть в своей радиобудке, прижимая руками наушники, чтобы только уловить голос Херберта среди взрывов хриплого шума, вызванного геомагнитными и ионосферными бурями. Если Херберт "молчит", Чёрч снова и снова пытается связаться с ним, переходя от радиотелефонной связи к азбуке Морзе, стараясь уловить сквозь оглушительный треск такие слабые сигналы, которые ему самому подчас кажутся скорее воображаемыми, чем реальными. Когда условия радиосвязи плохие, он неизменно наставляет Херберта отвечать просто "Р" вместо "Роджер" или "Н" вместо "нет", стремясь выделить кодовые сигналы среди всплеска атмосферных помех, наполняющих его шлемофон. Куда бы в течение ближайших двух месяцев ни занесло дрейфом "Мелтвиль" и что бы ни делали четверо его обитателей на протяжении последнего года своего путешествия, Фредди Чёрч не оставит заботу о них".

Для меня лето в общем было периодом отдыха, несмотря на то что я должен был написать двенадцать тысяч слов для журнала "Трю" и пятьдесят семь часов прокрутить ручной генератор, чтобы выработать достаточно энергии для передачи статьи для Фредди. Кен использовал лето для выполнения программы изучения надежности различной одежды в условиях Севера - измерял и взвешивал некоторые предметы одежды. Основным занятием Аллана было определение координат: раз, а иногда и два раза в день он брал высоту солнца, которая теперь подтверждала упорный и весьма обнадеживающий нас дрейф льдины почти точно на север. Наша парашютная палатка, в которой мы все четверо собирались к ужину, усаживаясь вокруг старой упаковочной клетки, служившей нам столом, через восемь недель превратилась в покосившуюся грязную лачугу; потолок к тому времени провис складками вокруг подпорок, с переплетения веревок свисали носки и перчатки. В палатке пахло отсыревшим деревом и стоячей водой. Некоторые половицы опустились в талую воду, другие же еле держались на скользком льду. Они были скреплены жестью и металлическими клиньями. Два примуса гудели под столом. Ящики с путевыми рационами служили сиденьями. К обеду мы надевали шерстяные свитеры и водонепроницаемые штаны, перчатки и сапоги с голенищами выше колен. За едой пили пиво и пользовались салфетками, вели оживленные разговоры, но не на злобу дня.

Летний лагерь в 1968 году. На переднем плане палатка из парашютов

Больше всего говорили два наших доктора, пока Кёрнера не начинала одолевать дремота. Тогда обычно наступал десятиминутный перерыв, во время которого Кен куда-то уходил, а Аллан, побежденный сном, выпускал из пальцев сигарету и засыпал с открытыми глазами. Этот сон, по словам Аллана, висел над ним невидимкой и спускался, как только убирали тарелки.

С годами Аллан вместе с морщинами приобрел кое-какие странности - он питал нежную привязанность к некоторым предметам одежды. Сухопарый и выносливый, он в свои тридцать семь лет был самым старым и закаленным участником экспедиции, мастером по части всевозможных починок и остроумных приспособлений. За последние десять лет он провел в полярных областях больше времени, чем любой другой англичанин: трижды зимовал в Антарктике, один раз - в северо-западной Гренландии, один раз - в Канадской Арктике, один раз - на Аляске и трижды - в Северном Ледовитом океане на американской научной дрейфующей станции "Т-3", где о нем вспоминают как о "чертовски замечательном парне", занимавшемся подводной фотосъемкой.

Ему понадобились три зимы для усовершенствования техники цветной фотосъемки океанского дна и обнаруженных им следов каких-то существ вроде черепах, живших на глубине 12 тысяч футов. Устройство спускового механизма для фотографического аппарата и источника стробоскопического света, которые погружались в тину на дне океана на конце тысячефутового троса, относилось к числу тех проблем, над которыми Аллан работал с большим увлечением.

Его работа на дрейфующей станции "Т-3" в основном сводилась к выполнению обычной геофизической программы, намеченной Ламонтской геологической обсерваторией; однако помимо гравитационных и магнитных измерений он принимал участие в некоторых других новаторских работах этой обсерватории. Когда ему приходилось сталкиваться с новыми проблемами, его выручали бесконечное терпение и познания в математике, приобретенные им самостоятельно. Он производил измерения сейсмических волн, проходивших через лед, и испытывал прибор для измерения толщины донных отложений на океанском ложе. Аллан брал колонковые пробы ила, а при помощи ковша - пробы придонных отложений ила и микроскопических ракушек на абиссальных глубинах; он не знал, да и не слишком заботился о том, что произойдет с его образцами, когда они будут отправлены на юг.

В Арктике Аллан дома, он чувствует себя в своей сфере, когда работает без всякой системы вдали от ученых мужей, которые на все дали бы ему ответ в теоретических формулах или снабдили бы его более дорогим снаряжением. Я подозреваю, что Аллан провел бы в Арктике всю свою жизнь, если бы иногда не испытывал, как и большинство мужчин, потребность в приключениях. Тогда он совершал экспедицию в человеческие джунгли и некоторую дань отдавал богу Бахусу.

Когда доктор Кёрнер открывал один глаз, Аллан кивал головой и что-то непроизвольно ворчал. Солнце находило дыру в облаках и на мгновение освещало льдину. Наша большая бесформенная палатка отбрасывала длинную тень на ледяную поверхность, казавшуюся теперь незнакомой, так как первый зимний снег прикрыл мусор и грязь, испещрявшие все пространство вокруг нашего лагеря, и превратил влажно-зеленую, изъеденную выемками ледяную поверхность в ослепительно-белую пустыню. Каждая яма, каждая трещина стали теперь ловушкой, а скопление острых, как бритва, кристаллов таило скрытую угрозу. Мы перешли от лета к осени. Через пять недель солнце скроется и мы быстро погрузимся в зиму.

Настало время идти дальше.

До 20 сентября нам следовало найти хорошую льдину Для зимнего лагеря. Льдина, на которой мы провели лето, Не годилась: она была слишком далеко на востоке, чтобы ее подхватило трансполярное течение, которое унесло бы нас к полюсу. Моя цель заключалась в следующем: удержаться на 85° 30' с. ш. и 175° 00' з. д. к тому времени, когда было намечено сбрасывание зимнего пополнения запасов. Мы будем считать себя счастливыми, если нам удастся достичь этого места, продвигаясь по столь опасной поверхности.