Север Евразии

Таймырский полуостров - самая северная территория материка Евразии.

Край этот далеко вклинился в Северный Ледовитый океан и даже по сибирским масштабам велик: и с запада на восток, и с юга на север (вместе с островами) он простирается больше чем на тысячу километров. Здесь есть и равнины, и горные хребты, и большие реки, как Пясина, Таймыры, и множество озер, среди которых самое большое в Советской Арктике - Таймырское. На Таймыр, в низовья Хатанги - дальше к северу, чем где бы то ни было в мире, - проникают островки леса. Справедливости ради нужно сказать, что это всего лишь корявый невзрачный лиственничник. Но ведь он растет здесь за семьдесят второй параллелью, на широте севера Ямала и острова Врангеля!

В пределах континента Евразии лишь на Таймыре представлены арктические пустыни (на Северной Земле помимо арктических пустынь существуют только ледники), есть на полуострове и тундры - арктические, мохово-лишайниковые, кустарниковые.

Кончался обычный экспедиционный день. Уже лежа в спальных мешках, мы неторопливо делились впечатлениями о сегодняшних маршрутах (в то лето наша работа проходила на Пясине), обсуждали планы на завтра.

Однако ночь на этот раз выдалась беспокойная. Беседу на полуслове прервал странный шум. Вначале это походило на далекие порывы ветра, вскоре они слились, и казалось, что где-то, прорвав плотину, зашуршал водяной поток. Все выскочили из палатки. Понять сразу, что происходит, было трудно. На нас катилась какая-то темная волна. В сгустившихся сумерках можно было рассмотреть только, что она "двухслойная": сплошная - снизу и более редкая, похожая на дымку - сверху. Волна быстро приближалась. Стали различимы топот и сухой треск копыт, чавканье шагов по сырой земле, грубые хриплые голоса. Недоумение рассеялось. Шло стадо диких северных оленей, и лощина, где мы разбили свой лагерь, оказалась на пути животных. Теперь было видно, что олени движутся широким сомкнутым фронтом, что над ними колышется ажурная чаща рогов (вот чем оказалась "дымка"), что в их рядах среди взрослых темными пятнами мелькают телята. Стадо охватывало нас справа и слева. Олени вот-вот могли смять палатку, растоптать все наше имущество, а "за компанию", возможно, и нас самих. Ничего другого не оставалось, как схватить ружья и начать палить в воздух.

Крики, яркие вспышки и грохот выстрелов заставили ближайших к нам оленей шарахнуться в сторону, и живая лавина стала обтекать лагерь. Стадо отвернуло и скрылось из виду, но долго еще, и час, и два, слышались шуршание, гул, казалось, даже вздрагивала земля под ударами множества копыт. Наделавшее суматоху стадо выше нашего лагеря переправилось через реку, и потом целый день как память о происшедшем по поверхности воды плыла оленья шерсть.

Даже для наших дней это переселение оленей было отнюдь не выдающимся, но и оно производило впечатление. А ведь еще недавно встречались многотысячные их стада; они шли непрерывно, по многу дней, переправляясь через большие реки, а их рога издали напоминали бескрайний движущийся лес!

Дикие и домашние северные олени, конечно, сходны между собой, но пастух-оленевод безошибочно различит их на любом расстоянии. "Дикарь" стройнее и, как правило, крупнее своего домашнего собрата, у "дикаря"-самца мощнее рога (у диких самок, наоборот, рога развиты хуже). Дикие олени окрашены однообразно, в то время как в стаде домашних могут быть животные и белые, и почти черные, и пегие. Заметно различается и их образ жизни. "Дикари" кормятся главным образом травянистой растительностью и гораздо меньше, чем домашние олени, нуждаются в ягеле. "Дикари" нигде не задерживаются, пасутся "на ходу", даже "на бегу" и поэтому не выбивают так сильно пастбища. Наконец, гон и отел у диких оленей проходят в более короткие, но поздние сроки, и телята у них появляются примерно на две недели позже, чем у оленей домашних, когда в тундре уже чернеют проталины, когда здесь легче добывать корм.

Не здесь ли предел жизни?

Когда-то, в периоды оледенений, дикие северные олени обитали по всей Западной Европе вплоть до ее крайнего юга, по всей Северной Азии и на большей части Северной Америки. Позже область их распространения сократилась, однако еще до конца прошлого столетия они были широко распространены и в тундрах, и в тайге, и на островах Северного Ледовитого океана. Количество диких оленей повсеместно сокращалось вплоть до середины текущего столетия. Причиной тому были и неумеренный их промысел, и потепление климата (а это означало частые зимние оттепели и гололедицы, когда животные не могли добраться до корма), и вытеснение оленей с пастбищ их домашними сородичами. Считается, что еще в середине XIX века поголовье диких оленей в нашей стране исчислялось полумиллионом, через десять лет - примерно тремястами, а затем и двумястами тысячами.

Однако в последние десятилетия стада их в СССР стали восстанавливаться, хотя промысел оленей продолжается и даже растет. В середине 60-х годов общая численность животных снова поднялась до трехсот тысяч, а к середине 70-х годов даже превысила семьсот тысяч голов. Способствовали тому климатические изменения (гололедицы в тундрах случаются реже), укрупнение колхозных и совхозных стад оленей, высвободившее кое-какие пастбища для "дикарей", и, конечно, изменившееся отношение к ним, более хозяйский подход к их использованию, начало которому было положено с принятием в 1956 году постановления Совета Министров РСФСР "О мерах охраны животных Арктики".

Диких оленей зоологи подразделяют на множество подвидов, однако все они могут быть объединены в две большие группы - лесных оленей и тундровых. Лесные, как правило, отличаются более крупными размерами, живут оседло или совершают лишь небольшие перекочевки и даже в прошлом не были очень многочисленны. Тундровые олени объединяются подчас в громадные стада. Самое крупное из них - таймырское. Как и другие тундровые "дикари", лето они проводят в тундрах Таймыра, а на зиму откочевывают далеко на юг, в лесотундру и тайгу. Вот как восстанавливалось это стадо: в 1961 году в нем насчитывали около ста тысяч животных, в 1966 году - около двухсот пятидесяти, а в 1984 году - не менее полумиллиона.

Самые крупные стада диких оленей можно видеть в октябре - ноябре, когда животные идут на юг, к местам зимовок. На октябрь-ноябрь приходится у них и брачный сезон. Самцы в это время преображаются: у самцов как бы распухает шея (в ней накапливается толстый слой жира), они становятся драчливыми и неосторожными, далеко по тундре разносятся хрип возбужденных соперников, сухие удары рогов. Но кончаются турниры, и бойцы сильно худеют, а затем сбрасывают рога (самки сохраняют рога до весны).

Зимой стада распадаются. Самцы, объединившись в небольшие компании, продолжают свой путь к югу. Самки и подростки обычно остаются в лесотундре - здесь не так глубок снег и легче добывать корм. Ранней весной начинается переход животных к северу, причем первыми идут взрослые самки. В конце апреля - в мае они добираются до известных им в тундре укромных мест и задерживаются здесь, чтобы произвести на свет потомство, дать оленятам возможность окрепнуть.

Летом самцы и самки с телятами пасутся врозь, а осенью они вновь собираются в общие стада.

На протяжении тысячелетий в тундре дикие олени были едва ли не главными кормильцами человека. В прошлом, когда охотник владел только луком и копьем, добыча оленей основывалась на хорошем знании их биологии. Чаще оленей кололи "на плавях" - при переправах стад через реки, а места таких переправ, поскольку они более или менее постоянны, были собственностью стойбищ или родов. Кое-где, чтобы направить стадо к переправе, строились длинные изгороди из кольев и дерна, "украшенные" сверху гусиными перьями - "махавками"; их следы до сих пор встречаются на Таймыре.

Хитроумны способы охоты с "манщиком" - прирученным животным, чаще самцом. Пользуясь им как прикрытием, человек подбирался близко к пасущимся "дикарям". Осенью, во время гона оленей, к его рогам подвязывали кожаные петли или короткое копье; в первом случае "дикаря" удавалось взять живым, во втором - "манщик" наносил ему смертельные раны. Конечно, с появлением огнестрельного оружия добыча оленей значительно упростилась. Как важные промысловые животные, они не потеряли своего значения и в наши дни. Лишь один промхоз "Таймырский", организованный в 1971 году, за первое десятилетие своего существования добыл более трехсот пятидесяти тысяч диких оленей, а всего в СССР только за охотничий сезон 1981/82 года их было добыто почти сто тысяч голов.

Не будь здесь оленьих стад (это относится не только к "дикарям", но и к домашним оленям), не перезимовать бы на севере волку. Труднее жилось бы и песцу; раскапывая снег, олени облегчают ему добычу леммингов. Песцу, как и ворону, достаются остатки волчьих трапез, трупы павших животных. Зимой при стадах оленей кормятся белые и тундровые куропатки и даже зайцы - там, где разрыт снег, им тоже легче найти корм. Олени (и "дикари", и домашние) играют заметную роль в жизни тундры и летом. Они опустошают птичьи гнезда - не только растаптывают их, но и не упускают случая полакомиться яйцами. В то же время олень становится как бы "кормильцем" насекомоядных птиц, поскольку стада окружены тучами гнуса. Поедая осоку, пушицу, олени оказываются конкурентами гусей, леммингов, других травоядных птиц и зверей. Впрочем, они не только поедают растительность, но и сильно изменяют ее; под их воздействием преображается подчас и сам характер местности. Животные разрыхляют копытами моховую дернину, и тогда глубже протаивает грунт, на месте осок и пушиц появляются злаки, тундровая растительность сменяется луговой. Да и лишайники, если ими не кормятся олени, постепенно стареют и вымирают. Короче говоря, северный олень - один из "самых главных" в тундре представителей животного мира.

Здешние волки летом ловят леммингов, зайцев, песцов и разоряют птичьи гнезда, охотятся за линными гусями и едят ягоды, при случае добывают северных оленей. Зимой же олени становятся главным источником существования этих хищников.

Ненцы метко называют волка "ты сармык" - "олений зверь". Впрочем, так, прямым именем, хищника зовут редко, чаще иносказательно: "тэва ямб" - хвостатый или "нылека" - злой дух. Действительно, "злой дух". Налет на стадо волчьей стаи подчас означает десяток, а то и больше растерзанных и съеденных животных, десятки животных, разбежавшихся в панике. В Ямало-Ненецком округе только в 1951 году волки уничтожили более полутора тысяч и разогнали более семи тысяч домашних оленей. За десятилетие, с 1944 по 1954 год, оленеводы округа потеряли около семидесяти пяти тысяч животных. Если учесть, что волк нередко разрывает попавших в ловушки песцов и куропаток, разносит болезни домашних животных, можно сказать, что этот хищник наносит оленеводу, да и охотнику тоже, очень большой вред.

Дикие олени резвее домашних, пасутся не так скученно и терпят от волков не столь большой урон, однако и с них "серые пастухи" берут немалую дань, по крайней мере, около пятидесяти оленей в год на каждого "едока". На Таймыре в середине 70-х годов обитали 300-500 волков; нетрудно подсчитать, какими цифрами выражалась их "дань". И хотя среди жертв волка значительную часть составляют больные, увечные, слабые животные, он, следовательно, в какой-то мере выполняет в стадах "дикарей" роль санитара, и, по мнению специалистов, численность хищников необходимо регулировать, проще говоря, сокращать.

В тундре, как и повсеместно, человек издавна борется с волком. В последние годы на помощь здешнему охотнику пришла современная техника - самолеты, вертолеты, мотонарты. Казалось бы, куда теперь деваться "хвостатым", подходит конец их разбою. Но волки быстро приноровились и к современной технике. Раньше звери не обращали внимания ни на самолеты, ни на вертолеты, на какой бы высоте они ни пролетали. Теперь же, едва заслышав вдали шум мотора, они обычно мчатся к ближайшему укрытию - кустам, деревьям, оврагам и "намертво" здесь затаиваются. В общем эти хищники проявляют удивительную сообразительность, и борьба с ними все еще остается делом нелегким.

Ивану Толстоухову, посланному в 1723 году императорским указом в Сибирь, было велено "у всякого чина людей русских и иноземцев проведывать и купить разных родов зверей и птиц живых, которые во удивление человеком", в том числе "козарки - крылья черные, зобы коришневые". А в 1721 и 1724 годах в Сибирь ездил другой царский посыльный - Казимиров; ему также было поручено собрать "куриозных птичек и зверьков", и среди них "красных гусков".

В этих "козарках" и "гусках" не трудно узнать краснозо-бых казарок. И нельзя не согласиться, что они действительно "во удивление человеком" и весьма "куриозны". Это самые миниатюрные гуси на всем земном шаре - размером всего лишь с крупную утку. Еще сильнее выделяются они среди гусей своей яркой окраской. В оперении их есть и рыжий, и черный, и белый цвета, причем в сочетаниях смелых, но гармоничных. Теперь, когда казарки неплохо изучены, нельзя не удивляться также тому, насколько ограниченна область их распространения, особенно летом. Необычными для гусей оказываются и некоторые черты поведения казарок.

Родина краснозобых казарок - Таймыр, отчасти также Гыданский полуостров и Ямал, причем особенно охотно они селятся здесь в полосе кустарниковых тундр. Еще недавно казарки зимовали на юго-востоке Азербайджана, в его самой теплой части. В экстремально холодные зимы, когда здесь выпадал снег и замерзали водоемы, птицы летели южнее, в Иран и Ирак, а в очень теплые зимы они не долетали до юга Азербайджана, а оседали севернее, в частности в Дагестане. Однако с середины 60-х годов на своих обычных местах зимовок казарок стало появляться все меньше, зато все больше птиц летели на юг Европы - в Румынию, Болгарию, Грецию, и сейчас практически все они зимуют там.

На места гнездовий эти гуси возвращаются поздно, лишь в середине июня, когда тундра почти полностью освобождается от снега, поверхность почвы успевает протаять и уже трогаются в рост злаки и пушицы; они-то и составляют основной летний корм для птиц.

Казарки очень подвижны, даже суетливы, характер у них задиристый, и все же эти гуси слишком слабы, чтобы успешно оборонять свое потомство и самих себя от голодных песцов. И они используют для защиты все доступные им пути. Гнездятся колониями - и мелкими, состоящими из нескольких пар, и крупными, состоящими из десятков пар. Ищут "покровительства" у соколов, мохноногих канюков, крупных чаек - серебристых и бургомистров и очень часто устраиваются рядом с их гнездами. Собственно, и расстояние между поселениями казарок в том или ином районе определяется плотностью гнездования пернатых хищников. Наконец, для выведения потомства краснозобые казарки предпочитают занимать труднодоступные островки, вершины скал, обрывы по берегам рек и озер - яры, как называют их на Севере. Птицам, очевидно, не так уж легко бывает найти удобное для размножения место, поэтому их гнездовья подчас десятки лет подряд располагаются на одном и том же островке или обрыве.

Яры по таймырским рекам - места гнездовий краснозобых казарок

В отличие от большинства других диких гусей самка краснозобой казарки сидит на яйцах так плотно и греет их так самозабвенно, что подпускает к себе человека (если, конечно, он подходит медленно, не делая резких движений) вплотную, позволяет фотографировать себя с самого близкого расстояния и даже касаться рукой. После выведения птенцов семьи казарок собираются в общие стайки, держатся уже главным образом на воде, а если на берегах, то у самой воды, но и в это время не рискуют удаляться от гнезд хищных птиц. В тесной связи с водой как раз и заключается одна из особенностей биологии краснозобых казарок, причем по продолжительности ныряния, быстроте передвижения в воде с ними, очевидно, не могут соперничать другие гуси.

Краснозобая казарка

Зимой жизнь их протекает однообразно. Мне приходилось бывать в декабре в Кызылагачском заповеднике в Азербайджане, там, где находилась тогда главная "штаб-квартира" зимующих краснозобых казарок, и видеть здесь своих земляков. Это были как раз "нормальные" по погоде зимы. Зеленела трава. Хотя ночами подмораживало и лужи подергивались тонкой корочкой льда, днем пригревало солнце и лед таял. Гуси, а среди них и краснозобые казарки, ночевали на открытых мелководьях морского залива. Незадолго до рассвета, между семью и восемью часами, - в зависимости от того, ясным было утро или пасмурным, - доносились первые крики казарок, а перед самым восходом солнца их стаи поднимались и летели к ближайшему источнику пресной воды на водопой.

В это же время покидали места ночевок белолобые гуси и гуси-пискульки, но ни к тем ни к другим казарки не присоединялись. И думается мне, по понятной причине. Такой "свалки", которую они устраивают в воздухе, просто не могут вытерпеть их гораздо более степенные сородичи. Казарки поначалу тоже пытались лететь по-гусиному, клином, но вскоре их строй ломался, к основному клину подстраивались все новые, дополнительные, и, наконец, порядок в стае вовсе нарушался. Казарки летели уже, "роясь", как комары, и, не переставая, звонко, по-галочьи, переговаривались.

После утреннего водопоя птицы перелетали на кормежку - в степь, а то и на поля, на всходы озимой пшеницы, но за день еще не раз наведывались к пресной воде. Сразу после захода солнца, вскоре после семи часов, начинался их обратный путь к заливу. И это изо дня в день до конца февраля - начала марта, когда подходил срок их отлета на родину. Так вели себя птицы на местах прежних зимовок, примерно так же ведут они себя и теперь, на новых зимовках.

Красота их издавна привлекала к ним внимание. И поэтому Толстоухов и Казимиров, о которых я упоминал, конечно, были не первыми ловцами и добытчиками живых краснозобых казарок, тем более что в неволе даже взрослые птицы быстро перестают дичиться и становятся ручными, не говоря уже о гусятах.

Изображение казарок можно увидеть на египетских папирусах, и очень может быть, что уже древние египтяне содержали этих птиц. В наши дни их можно увидеть в неволе в зоопарках многих стран мира. До недавнего времени, пока их не научились разводить, ценились они очень высоко; например, Московский зоопарк получал в обмен на несколько пар краснозобых казарок слона и человекообразную обезьяну.

Как вид, находящийся под угрозой исчезновения, краснозобая казарка включена в Красные книги СССР и РСФСР. Конвенцией о международной торговле видами дикой фауны и флоры, находящимися под угрозой исчезновения, предусмотрен строгий контроль за торговлей этими птицами (а также, например, их шкурками) и их перевозками.

Еще в середине 50-х годов общая численность их составляла более сорока тысяч, а уже через десятилетие она сократилась примерно до двадцати пяти тысяч, и на севере СССР краснозобые казарки стали самыми редкими из гусей. Причины, вызвавшие сокращение их численности, очевидны.

Жизнь птиц колониями, гнездование из года в год в одних и тех же местах, необычайная привязанность к гнездам в сезон размножения - все это делает их особенно уязвимыми. А между тем на некогда безлюдных реках и Таймыра, и Гыданского полуострова, там, где они устраивают гнезда, сейчас живут рыбаки, сюда часто наведываются разные экспедиции. Среди этих людей много охотников, и далеко не все они соблюдают охотничье законодательство, зная даже, что эта птица относится к числу охраняемых. А по тундре бродят вместе с ними или сами по себе их собаки...

Сильно сократилась численность соколов-сапсанов - главных защитников краснозобых казарок, и песцы безнаказанно совершают набеги на колонии гусей. Все более многолюдными становятся те местности, над которыми птицы пролетают весной и осенью, и все больше становится охотников. Все интенсивнее развиваются сельское хозяйство и промышленность, растет население там, где зимуют эти птицы. Поэтому сокращаются области их зимовок, казарки вынуждены искать для себя новые прибежища. Нынешнее положение казарок характерно для многих пернатых высоких широт.

Безнадежно ли это положение?

Хочется думать, что нет.

На Таймыре организован государственный заповедник; на этой заповедной земле гнездится немало и краснозобых казарок. В последние годы количество птиц на их родине перестало убывать, и одна из возможных причин этого - организация заповедника. Начинает восстанавливаться численность тундрового сокола-сапсана, и, что, может быть, самое главное, у краснозобых казарок появляется все больше защитников, в том числе и среди охотников.

В Таймырском заповеднике

Когда пытаешься представить себе тундру в далеком прошлом, ее обитателей того времени, в воображении в первую очередь возникают стада мамонтов и их современников - овцебыков, схожих между собой даже внешне: одинаково "глыбообразные", обросшие густой и длинной шерстью. Были в них одинаковые солидность и неторопливость в движениях, сходным был и набор их кормов, а значит, звери подчас паслись рядом, бок о бок. Их современниками были также северные олени, но те всегда кормились отдельно. Олени "быстры на ноги", а кроме того, ветер постоянно несет ломкую оленью шерсть, и они поэтому не очень-то желанные соседи для других травоядных зверей.

Здесь жили мамонты

Но увы, мамонты вымерли. Овцебыки же сохранились в Гренландии и на севере Нового Света.

Их история богата событиями. Когда-то они были распространены только в Евразии. Перешеек, существовавший многие тысячи лет назад на месте Берингова пролива, послужил им мостом для перехода в Северную Америку. Здесь овцебыки тоже широко расселились и отсюда проникли в Гренландию. Однако менялся климат, отступали к северу ледники, и оставалось все меньше мест, пригодных для их жизни.

В Евразии они исчезли несколько тысячелетий назад, и этому немало способствовал человек, оценивший вкус их мяса, превосходные качества шкур, шерсти, рога как замечательного материала для разных поделок - прочного и упругого. Еще недавно памятью об их былом распространении здесь были лишь черепа и другие остатки скелетов, особенно густо рассеянные по Таймыру, Новосибирским островам, материковым тундрам Якутии. Однако теперь в Евразии опять можно увидеть живых овцебыков - они акклиматизированы в Норвегии, Швеции, а в середине 70-х годов появились и на севере Сибири.

Разрабатывая планы их восстановления, советские зоологи учитывали, что переселенцы заполнят пустующую экологическую нишу и будут способствовать вовлечению в хозяйственный оборот обширных по площади, но скудных и не используемых сейчас пастбищ. Учитывалось и то важное обстоятельство, что исчезновение в Арктике какого-либо вида животных, при общей бедности ее фауны, ведет к перестройке в экосистемах, так или иначе усугубляет их неустойчивость. С возвращением же овцебыков здешний органический мир становится как бы более стойким. И конечно, принимались во внимание и хозяйственная ценность этих зверей (вес быков достигает четырехсот килограммов, а шерсть считается лучшей в мире), и то, что они не конкурируют из-за корма с северными оленями и могут жить в гораздо более суровых, чем олени, условиях и довольствоваться более скудными пастбищами, что им практически не страшны волки (при нападениях на них волчьих стай овцебыки держат надежную "круговую оборону") и несвойственны какие-либо специфические опасные болезни и паразиты.

Их завозу в СССР предшествовала большая подготовительная работа: обследовались места предполагаемых выпусков животных, оценивались и сопоставлялись кормовые, климатические и другие условия обитания будущих переселенцев. В отношении двух районов - Таймырского полуострова и острова Врангеля - мнение специалистов было единым: в советской Арктике это лучшие места для обитания овцебыков.

Участвовать в ловле животных на острове Нунивак, на Аляске, и сопровождать их оттуда довелось охотоведу из Магадана Вадиму Сергеевичу Тархову и мне.

Существуют разные приемы ловли овцебыков, однако нунивакские эскимосы применяют - и с большим успехом - свой собственный способ. Поимка зверей обходится на острове дешевле, чем где бы то ни было, а гибели их при отлове почти не бывает. Загнав стадо в глубокий снег, местные ловцы безбоязненно разъезжают между животными на мотонартах, расчленяют стадо, и в первую очередь отгоняют взрослых быков, которых тут же отпускают на волю. Группы, в которых есть молодняк, отделяют одну от другой. Каждую из них затем дробят ("лишних" зверей тоже выпускают) до тех пор, пока не останутся только овцебыки, пригодные для переселения, т. е. нужного пола, возраста и без заметных увечий. Ловят же овцебыков до обидного просто, примерно так же, как карасей в подмосковном пруду. В ход идет бредень, правда сплетенный из толстого шнура. Вначале сеть набрасывают двое, однако, чтобы удержать запутавшегося зверя, на него наваливаются все ловцы. Проходят всего считанные минуты, и на снегу уже лежит очередной овцебык со спутанными ногами.

К острову Нунивак приближалась весна. Еще случались и морозы, и пурга, но все чаще и чаще перепадали ласковые, тихие и солнечные дни. Загоны, построенные на окраине поселка, пополнялись все новыми пленниками. Несколько раз вместе с эскимосами на ловлю выезжали в глубь острова и мы с Вадимом Сергеевичем. И вот незаметно подошел день нашего расставания с островом, с друзьями-эскимосами. В Бетеле мы встречали прилетевший сюда впервые в истории советский авиалайнер. В его грузовом отсеке удалось разместить все сорок клеток с четвероногими переселенцами и даже - на непредвиденный случай - запас сена.

Дождь - первый в этом году - пошел, когда мы заканчивали погрузку. Ко времени же нашего отлета из Бетела дождь разошелся не на шутку.

- Вам везет! Это хорошая примета, переселение непременно будет удачным! - сказал на прощание доктор Питер Лент, американский зоолог, большой знаток овцебыков.

Через два часа мы были уже на Чукотке, на мысе Шмидта. Здесь ярко светило солнце, стоял двадцатиградусный мороз, дул злой, колючий ветер. Но, несмотря на стужу, у здания аэропорта, как и там, на Аляске, толпились люди. Об овцебыках и о планах их переселения здесь был наслышан каждый. И хотя дело касалось только специалистов-зоологов, охотоведов, да кое-кого из начальства, среди встречающих были чуть ли не все жители поселка. Так же как и на Аляске, суетились фотографы и просто любопытные. Хватало и добровольцев-грузчиков, чтобы перенести часть клеток с животными из самолета в готовые к вылету вертолеты. Этим переселенцам через час-другой предстояло попасть уже на место своего выпуска, на остров Врангеля. Остальные овцебыки вскоре полетели дальше на запад. Их ждали на Таймыре.

На Таймыре их приезду предшествовала своего рода "генеральная репетиция" - на полгода раньше с канадского острова Бэнкс сюда были завезены десять молодых овцебыков, разумеется обоего пола. Их поместили в загоны, построенные в долине реки Бикады, невдалеке от восточного берега Таймырского озера. И "репетиция" прошла удачно. Первая группа переселенцев благополучно перезимовала, животные заметно окрепли, подросли, освоили местные пастбища. Расчеты зоологов подтверждались: зима здесь была морозной, но малоснежной (овцебыки плохо переносят зимние оттепели и не могут добывать корм из-под глубокого снега), а пастбища оказались достаточно кормными. Как впоследствии выяснилось, здесь произрастает более семидесяти видов поедаемых ими трав, кустарничков и кустарников, двадцать из которых составляют основу питания овцебыков. Всего же ботаники выявили в этом районе сто сорок два вида высших растений, в то время как на острове Бэнкс их насчитывается лишь семьдесят два.

Итак, из сорока "американцев" двадцать попали на Таймырский полуостров. Здесь их поместили в обширные загоны, по соседству с их соплеменниками с острова Бэнкс. Первую зиму, конечно гораздо более суровую, чем на острове Нунивак, "американцы" перенесли труднее, чем "канадцы", и несколько животных погибли от воспаления легких.

На острове Врангеля переселенцев сначала поместили в небольшой загон, но вскоре им была предоставлена полная свобода. Уже в первый год в их рацион входило больше двадцати видов местных растений, а через год этот список превышал сорок видов. Без потерь не обошлось и здесь, но в целом эксперимент протекал тоже успешно. В июне 1977 года с острова пришло радостное известие: в стаде овцебыков были замечены два новорожденных теленка.

На Таймыре первые телята - сразу трое - появились весной 1978 года. Из них уцелел только один, однако сам факт рождения молодых свидетельствовал о том, что переселенцы начинают приспосабливаться к новым условиям. И действительно, в 1979 году здесь родилось еще одиннадцать телят, и стадо увеличилось до тридцати голов. Осенью того же года часть животных была выпущена из загона, и они успешно перезимовали, питаясь только природными кормами. В 1980 году таймырское стадо овцебыков увеличилось до сорока и в 1981 году-до пятидесяти голов. Теперь все они живут здесь на полной свободе, а всего к концу 1984 года в стаде насчитывалось более ста животных. Овцебыки, выпущенные на острове Врангеля, сразу же разбрелись по этой суше и образовали несколько стад. Однако теперь под наблюдением работников здешнего заповедника находится лишь одно из них. В 1982 году в нем было двадцать одно, в 1983 году - двадцать восемь и в 1984 году - около сорока животных, подавляющее большинство которых родились уже на этом острове. Судьба других стад выпущенных здесь овцебыков остается пока неизвестной.

В общем переселение овцебыков и на Таймыр, и на остров Врангеля оказалось успешным. Свидетельства тому - и прекрасный внешний вид переселенцев, и полноценное использование ими пастбищ, и то, что в стадах есть молодняк, по крайней мере, уже второго поколения. Словом, сбывается предсказание доктора Лента!

Обнаружилась и такая интересная особенность переселенцев: и на Таймыре, и на острове Врангеля самки приносят потомство ежегодно, в то время как на севере Канады и в Гренландии - не чаще, чем раз в два года. Это еще одно свидетельство благоприятности кормовых и климатических условий их новой родины.

Первое десятилетие жизни переселенцев в Советской Арктике оправдывает расчеты зоологов. Подтверждается и тот предварительный вывод, что для обитания овцебыков наиболее благоприятен север Сибири, где звери могут заселять как горы, так и равнины. Запад Советской Арктики со снежными и неустойчивыми зимами наименее благоприятен для жизни этих зверей, хотя они могли бы обитать и здесь, в некоторых горных районах. Восток Советской Арктики занимает в этом ряду промежуточное положение.

И последнее. Сколько же овцебыков помимо других потребителей растительных кормов могли бы населять Крайний Север страны? Очевидно, десятки тысяч! А подтверждение тому - первый опыт их интродукции здесь.

В конце 40-х годов животный мир Таймыра изучал зоолог В. М. Сдобников. Это он занимался мечением песцов на Ямале, одним из первых выступил за организацию в таймырских тундрах заповедника. Василий Михайлович сделал на Таймыре немало открытий, в частности обнаружил, что за столетие некоторые птицы продвинулись здесь на сотни километров к северу. Например, белая куропатка стала гнездиться почти на двести километров севернее, а тундровый жаворонок, белая трясогузка и варакушка - даже на четыреста пятьдесят километров севернее, чем в прошлом столетии.

Эти наблюдения озадачили исследователя. Впрочем, нашлось и объяснение, его дали климатологи. Как оказалось, в первой половине двадцатого века климат северного полушария претерпел большие изменения. Их назвали даже "невиданными" и "самыми большими из когда-либо отмеченных со времени изобретения термометра". Изменения климата особенно ощущались в Заполярье, в том числе, конечно, и на Таймыре. Зимы здесь стали теплее, повысилась температура, сократилась ледовитость арктических морей, раньше начал таять снег, раньше стали вскрываться реки и озера. Опускался уровень почвенной мерзлоты, и уменьшались в размерах ледники. Не случайно эти изменения климата были названы также "потеплением Арктики".

Потепление, конечно, не могло не сказаться и на органическом мире высоких широт. Еще в середине 30-х годов ботаник Л. Н. Тюрина подметила, что по долинам рек Анадыря и Хатанги на тундру наступает лес. Затем продвижение к северу кустарников и деревьев было обнаружено на севере Западной Сибири и на востоке Европейского Севера, в Скандинавии, в Северной Америке. Выяснилось, что в тундрах стал богаче мир беспозвоночных животных, участились "пики" размножения леммингов.

Вслед за Сдобниковым зоологи стали замечать расселение птиц и зверей "южан" и в других частях Крайнего Севера. Сомнений уже не оставалось: продвижение сюда животных закономерно и климатически обусловлено. В общем же оказалось, что на севере Евразии за первую половину текущего столетия по этой причине появились или заметно увеличились в количестве не меньше сорока видов одних лишь птиц. Учитывая, что всего их здесь регулярно размножается немногим больше ста двадцати видов, мир пернатых Заполярья претерпел большие изменения.

Выяснились и интересные подробности этого процесса. Большую часть вселенцев, как и можно было ожидать, составляют птицы, в гнездовое время не связанные с деревьями или кустарниками. Это несколько видов уток, куликов, чаек. Но есть среди них и птицы, обитающие, как правило, среди кустарников. Таковы, например, дрозд-белобровик и варакушка, гнезда которых мне встретились на Таймыре, на окраине поселка Диксон. Среди них есть даже птицы, строящие гнезда на деревьях. Одна из них - серая ворона. В тундрах Европейского Севера, Ямала и Гыданского полуострова в начале лета можно видеть почти что массовый пролет ворон к северу. Местами пролетает в общей сложности не одна их сотня. Возвращения этих птиц отсюда никто не видел; скорее всего все они здесь же и погибают. Но на следующий год пролет ворон к северу возобновляется.

Выявлены и основные пути, по которым происходит расселение "южан". Это речные долины, где дальше всего к северу распространяются и деревья, и кустарники и где "южане" находят также более сносные климатические условия. Закрепившись в речных долинах, как бы получив здесь "закалку", новоселы нередко распространяются и по водораздельным участкам тундр. Отметим, наконец, что среди переселенцев явно преобладает молодняк. Как и птицы, так же по долинам рек вселялись в тундры лось и лисица, бурый медведь и некоторые мышевидные грызуны. Очевидны и непосредственные причины, позволившие продвинуться сюда "чужакам". Для одних видов это в первую очередь более продолжительное лето, для других - обилие корма.

Вселенцы подчас теснили "северян" - местных птиц и зверей. Отступать "старожилам" было некуда; и область их распространения, и численность сокращались. Так, видимо, случилось с песцом. Лисица - зверь более крупный и сильный - не только "объедала" его, но и выживала из нор (а "запас" их в тундре ограничен) и даже загрызала своего слабого сородича. Потепление Арктики означало учащение оттепелей и гололедиц зимой, гибель от бескормицы северных оленей, овцебыков и их спутников в зимнее время - белых куропаток. Не характерно ли, что восстановление стад таймырских диких оленей (хотя на то были и другие причины) началось в 60-х годах, т. е. в то время, когда приостановилось "потепление" Арктики?

Изменения климата Арктики вызвали сдвиги не только в распространении здесь животных, но и в сроках прилета в высокие широты и отлета отсюда птиц и даже в распределении их на зимовках; часть пернатых стала проводить зиму севернее, чем раньше. Животный мир Заполярья, следовательно, может служить хорошим показателем постоянных колебаний климата нашей планеты, и особенно климата высоких широт.

Для охотоведов-норильчан, сотрудников Института сельского хозяйства Крайнего Севера, Таймыр нечто вроде громадного опытного поля или вивария, где лабораторными животными служат песцы, стада диких северных оленей, а в последнее время и овцебыков. Работы охотоведам хватает во все сезоны, но особенно много ее бывает летом, тем более в годы, когда они в очередной раз подсчитывают на полуострове диких оленей, определяют половой и возрастной состав стад (эти данные затем используются для разработки норм добычи животных). Учеты ведутся с воздуха, одновременно с нескольких "Аннушек", как всюду называют безотказный самолет Ан-2. В 1966 году участвовать в подсчетах оленей довелось и мне, а моими компаньонами в большинстве полетов были Лев Николаевич Мичурин и Виталий Зырянов.

Ухоженные бородка и усы, негромкий голос, "хорошие манеры", как говорилось в старину, придают Льву Николаевичу облик кабинетного ученого. Но это только внешне. Он опытный полевик, талантливый натуралист. Мичурин - признанный лидер (не по должности, а по существу) среди своих коллег. А это немало. Каждый из здешних охотоведов - яркая индивидуальность, каждый и полевик, и натуралист. Мичурин недавно защитил кандидатскую диссертацию. Но конечно, не только в этом дело, так как у некоторых сотрудников тоже диссертации на подходе. Есть во Льве Николаевиче что-то неуловимо привлекательное, располагающее. Отсюда, должно быть, и его лидерство. Виталий же молод, в институте он недавно, но явно "пришелся ко двору". Не случайно в кругу охотоведов его ласково зовут Витюшей.

Летим уже не один час. Гул мотора то пропадает - ко всему привыкаешь, к гулу тоже, - то вдруг "прорезается", выводит какую-то нехитрую мелодию. Для лучшего обзора и фотографирования в самолете выставлены три иллюминатора ("блистеры", как говорят летчики). У переднего справа сидит Мичурин, слева - я, сзади, у двери, - Зырянов, перед ним на сиденье в большом количестве самые разные фотоаппараты. Витюша занимает в институте должность старшего лаборанта, но слывет чуть ли не лучшим фотографом.

Под самолетом проплывают бурые увалы, зеленеют низины, синеют озера, мелькают белые точки; на увалах - совы, в низинах-куропачи, над озерами - чайки. На воде озер темные пятнышки - табунки гусей. Олени то подолгу не видны, то встречаются большими стадами. Светлые в эту пору, они появляются под самолетом каждый раз неожиданно. Показывается сначала кучка животных, потом их становится больше, больше, и вдруг сразу стадо заполняет всю тундру до самого горизонта. Мчатся галопом крупные рогачи-самцы, мчатся важенки-оленухи, не отстают от матерей рыжеватые телята. Мичурин подает знаки мне, Зырянову и наполовину втискивается в пилотский отсек; теперь уже он "дирижирует" полетом.

Самолет снижается, тень его на земле стремительно растет, обгоняя оленей мчится вдоль края стада. Кажется, что до меня доносится хриплое дыхание, треск и топот множества копыт, дрожь самой тундры. Животные шарахаются к центру стада, и оно все больше уплотняется. Этого-то и добивались Мичурин и пилоты.

Но вот тень уменьшается, самолет набирает высоту. Виталий, сменяя аппараты, без конца фотографирует. Только так, уплотнив стадо до предела, и лишь с такой высоты можно уместить его в кадр или хотя бы в несколько кадров, цу а собственно подсчет-дело будущего. Охотоведы займутся этим зимой. Они вооружатся лупами и будут пересчитывать точки на фотографиях.

Съемка заканчивается. Местоположение стада и направление его я наношу на карту. Самолет снижается, выходит на прежний курс, дописывает очередной галс. До следующего стада передышка. Мичурин подсаживается на соседнее сиденье. Закуриваем.

Действительно, у него и глаз наметан, и здешнюю тундру он знает.

- Наверное, к выводку идет, - показывает он куда-то вдаль. Всматриваюсь и с трудом различаю в той стороне волка. Мичурин не проглядит ни песцового норовища, ни гнезда белой совы. Он провожает взглядом "росчерки" тракторов и вездеходов, отмечает на карте груды брошенных железных бочек.

- Приметы цивилизации, - кивает он головой. И они, мне кажется, сильно его тревожат.

- Смотрите, - говорит Лев Николаевич, - нганасаны живут здесь столетия, может быть, даже тысячелетия, а ведь тундру не запакостили. И он прав. Не видно "пакостей". Разве что заметишь на горизонте чум да цепочки столбиков из дерна в местах постоянной охоты нганасанов на оленей.

Больше всего "наследила цивилизация" вдоль Пясины и по ее притокам. Здесь особенно много гусеничных следов - и старых (в низинах они уже превратились в овраги), и свежих.

- Этих в прошлом году не было. Этих тоже, - замечает Мичурин.

Чем дальше к востоку, тем реже встречаются крупные стада оленей, но зато тундра принимает все более первозданный вид. Кажется даже, что и звери, и птицы начинают все меньше бояться самолета. И уж совсем тундровой "целиной" смотрится междуречье Логаты и Верхней Таймы-ры, восточный "финиш" сегодняшнего маршрута. Отсюда полетим все той же "целиной" к северу - сначала вдоль Верхней, а затем вдоль Нижней Таймыры.

Пройти, проплыть или хотя бы пролететь таким путем - это моя давняя мечта. Ведь это путь великого русского естествоиспытателя Александра Федоровича Миддендорфа. И вот теперь предоставляется возможность как бы увидеть Таймыр его глазами.

Лишь бы не подвела погода. Лишь бы не навалился туман, не заставил вернуться с полпути на базу!

С трудом верится, что это путешествие могло свершиться и принести такие результаты без малого полтораста лет тому назад, когда еще и в помине не было ни авиации, ни радио, а сам Таймыр выглядел на картах большим "белым пятном".

Но начну по порядку. Речь идет об экспедиции Российской Академии наук во главе с профессором А. Ф. Миддендорфом (позже он станет членом Академии наук и даже будет избран почетным академиком). Экспедиции предстояло исследовать на Таймыре "качество и количество органической жизни", то есть найти здесь ее рубежи, решить задачу, по тем временам почти равнозначную находке жизни на других планетах. Естественно, что районом исследований был избран именно Таймыр - участок континента, наиболее выдвинутый к северу и отдаленный от теплых океанов - Атлантического и Тихого. Не считая местных жителей и казаков, время от времени помогавших ученому, спутниками его были лишь лаборант, лесничий и топограф.

В конце апреля 1848 года, почти через пять месяцев после выезда из Москвы, путешественники достигли селения Коренного-Филипповского на реке Боганиде. Здесь они построили лодку, отсюда в конце мая выступили к северу. Две недели пришлось добираться до Верхней Таймыры. Дальше им предстоял путь по реке, по сути дела путь в неизвестное. Вокруг расстилался в полном смысле край непуганых птиц. "Увидя нашу лодку... - пишет Миддендорф, - самки гаг-гребенушек, несмотря на шум от весел, с любопытством стали слетаться и, громко крякая, спустились рядом с нами на воду. Ясно заметны были любопытство и удивление, которое в них возбуждали лодка и сидевшие в ней лица".

Лишь в конце августа экспедиция вышла к заливу, который потом получил название залива Миддендорфа. Путь сюда был тяжел: позади остались пороги, шторма, ледяные заторы. Но гораздо больше испытаний ждало людей на обратном пути. Еще на Нижней Таймыре шторм повредил лодку. На озере путь преградил лед, пришлось прорубаться через него топорами, А вскоре лед заставил путешественников бросить лодку. Дальше пошли пешком, груз везли на санках. Затем кончилось продовольствие. Наступил голод. Крепчали морозы...

Миддендорф решился отправить спутников на юг за помощью, а сам с коллекциями остался в тундре, без палатки и без продуктов. Восемнадцать дней провел он у устья Верхней Таймыры, в снежной яме, был уже на грани гибели, когда пришла помощь. Его разыскали и привезли в Коренное-Филипповское местные ненцы.

Таймырское путешествие вошло яркой страницей в историю исследования полярных стран. Перечитывая дневники ученого, невольно задумываешься: в чем заключался залог его успеха? Немаловажно, конечно, что был он в расцвете сил - Александру Федоровичу исполнилось в то время двадцать восемь лет. Был он не новичок на Севере, хорошо тренирован, многое мог сделать своими руками. Как писал один из его современников, Миддендорф "с наслаждением мог пролежать по целым ночам в лапландских болотах, подкарауливая водяных птиц, а как пешеход был в состоянии утомить самого крепкого моржебойца. Умел он собственными руками построить лодку, умел и управлять ею и, будучи превосходным стрелком, знал, что не уйдет от его пули дичь, подпустившая на нужное расстояние". И все же главным мне кажется его преданность науке, идее, фанатизм и одержимость ученого.

Зримыми результатами Таймырской экспедиции стали ящики с геологическими образцами, более восьми тысяч гербарных образцов растений, около пятисот зверей в шкурах и столько же в спирту, сотни тушек птиц, экземпляров рыб, беспозвоночных животных. Результатами ее были тщательные наблюдения за таймырскими животными и растениями, за погодой, климатом, условиями залегания в грунте мамонтов, даже за бытом местного населения.

Миддендорф не ограничился исследованиями на Таймыре. Отсюда он направился в Якутск для изучения вечной мерзлоты, затем предпринял поездку на крайний восток и юго-восток Сибири - к Охотскому морю, к Амуру, в Забайкалье. Снова путешественники увидели Москву лишь в марте 1845 года. Почти тридцать лет заняла обработка данных наблюдений и образцов. Наконец появился на свет многотомный научный труд - "Путешествие на север и восток Сибири", - труд, не потерявший своей ценности и в наши дни.

Погода не подвела, и полет по пути Миддендорфа состоялся. Конечно, нельзя было рассчитывать на встречу следов, каких-то вещественных доказательств пребывания здесь этой экспедиции; давно уже нет на Таймыре и селения Коренного-Филипповского, но природа, ландшафты с тех пор, конечно, мало изменились.

Вначале летим на запад, вдоль Логаты, одного из главных притоков Верхней Таймыры. Река то пропиливает гряды увалов, и тогда берега ее возвышенны, "яристы", под самолетом появляются плотные стайки краснозобых казарок. То она вырывается на равнину, начинает сильно петлять, в долине ее образуется кружево озер, озерков, стариц. Исчезают казарки, но появляются стаи и выводки гусей, то ли гуменников, то ли белолобых. Появляются островки кустарников, но река вгрызается в очередную гряду холмов, и кустарники пропадают.

Иногда показываются олени, хотя и не такими большими стадами, как у Пясины, главным образом самцы. Вслед за очередным табунком на махах мчится волк. А вот еще один табунок. Видно, что два быка на бегу хромают, отстают от стада все больше и самолет их быстро перегоняет.

- Этими займутся волки, - говорит о калеках Мичурин. Вообще-то он противник крайностей в отношении к волку. Накануне он рассказывал мне, что уже несколько лет при каждом удобном случае собирает остатки волчьих пиршеств, а потом тщательно их исследует. Как оказалось, почти две трети оленей - жертв хищников - были или уродами, или больными. Вспомнил он и о последствиях кампании по истреблению волков. С 1960 по 1965 год с самолетов удалось отстрелять на Таймыре около тысячи хищников. Урон от них, конечно, сократился, но случилось и непредвиденное. Количество оленей, пораженных разными болезнями, за это же время возросло с двух процентов до тридцати, и впервые за многие годы произошла их массовая гибель.

- Бороться с волками нужно, но с умом, - заключил свой рассказ Лев Николаевич. А в 1969 году все это он изложил на Международном конгрессе биологов-охотоведов и очень заинтересовал своим докладом слушателей.

Показываются последние колена Логаты. Где-то здесь Миддендорф и его спутники спускали на воду "Тундру" - так они назвали лодку. Отсюда начинался их водный путь.

Долетаем до Верхней Таймыры и поворачиваем на северо-восток. Соединившись со своим притоком, река заметно полнеет, меньше петляет. Как признак ее "солидности", на ней появляются острова. Слева все ближе подступают склоны гор - каменные россыпи, скалы. Беднеет животный мир: и гуси, и олени исчезают. Даже с самолета видно, как скудна растительность. В распадке лежит сугроб нестаявшего снега, а на нем черное пятно. Наверное, это камень, но кажется, будто там яма, бывший приют ученого. Конечно, мысль нелепая, хотя действительно ненцы нашли его, обессилевшего от голода, где-то неподалеку от этих мест. Приходит и такая мысль: "Здесь и летом-то не очень проживешь охотой. А тогда, зимой, что можно было добыть?"

Река заканчивается дельтой с большими островами, со многими протоками. Дельта же незаметно превращается в залив озера. Открывается беспредельная водная гладь. Таймырское озеро смотрится большим и на картах, но в действительности это целое море: с южного берега, конечно, не видно берегов - ни северного (до него километров пятьдесят), ни восточного, до которого больше двух сотен километров. Ветер сегодня по тундровым понятиям небольшой, но по озеру гуляют беляки, на прибрежную гальку накатываются волны. Переправляться через него на лодчонке и сейчас непросто. А в шторм? А каково было тем, первым, пробиваться через замерзшее озеро топорами?

В него впадает много рек, вытекает же лишь одна - Нижняя Таймыра. Она берет начало в северо-западном углу озера, решительно прорезает при своем рождении хребет Бырранга, оставляет здесь обрывистые кручи, а затем, будто вздохнув после тяжкого труда, широко разливается, обтекает несколько островов. К одному из них путешественники приставали. Миддендорф окрестил его островом Бётлингка (по имени русского академика, первого исследователя якутского языка), и это название сохранилось на картах до сих пор. Еще одно расширение - и Нижняя Таймыра мчится в каньоне, стиснутая крутыми, скалистыми берегами. Против такого течения на веслах не очень-то выгребешь!

Опять расширение, водовороты на воде, и снова сужение, обрывы того самого Мамонтового яра, где ученому посчастливилось найти почти полный скелет мамонта. А вот и конец реки - расширение, но теперь это уже Таймырская губа Карского моря, Северный Ледовитый океан. Посередине губы виднеется большой остров. Миддендорф присвоил ему имя своего учителя, академика Бэра. Путешественники приставали и к этой суше, даже провели на ней несколько дней. На острове еще стояла ветхая изба, сложенная из плавника сто лет назад участниками Великой Северной экспедиции. Маршрут Миддендорфа сомкнулся здесь с маршрутами Дмитрия Лаптева, Семена Челюскина.

Дальше к северу по мелям ходили крутые волны. На воде показалась шуга, и с каждым днем все гуще шел снег. К тому же кончались сухари, а надежды на рыбную ловлю не оправдывались. Отсюда путешественники повернули назад, к югу.

Заканчивался и наш маршрут по следам экспедиции Миддендорфа. Путь этот, даже на самолете и лишь в одну сторону, показался мне очень долгим.

Отсюда, от Таймырской губы, мы полетели прямо на базу, на Пясину.

На базе летчиков ждали и гостиница, и столовая. Охотоведы ютились по соседству, в пустующем до осени домике охотника. Здесь готовили обед и обедали, собирались в полеты и вчерне обрабатывали уже собранные материалы. А между полетами много говорили, спорили, и разговор шел главным образом о том, что нужно охранять здешнюю природу, по-хозяйски, разумно, использовать ее богатства.

В один из таких "земных" дней, когда по всему Таймыру ползли туманы, Мичурин обнародовал свои подсчеты. Выходило, что трактор или вездеход за каждые три километра пути "съедают" гектар оленьих пастбищ. Дороги на Таймыре длинные. Трактористы и вездеходчики не любят водить машины по старому следу, по уже распаханной тундре, а каждый раз норовят идти параллельным курсом, по целине. Тракторный и вездеходный парк здесь с каждым годом растет, и на "распашку" тундры выходит все больше механизмов. Пастбища сокращаются. А если они и восстанавливаются, то очень медленно. "Доходы" в общем никак не покрывают "расходов".

Григорий Дмитриевич Якушкин встряхивает шапкой курчавых волос и со свойственной ему горячностью тоже поминает "капитанов" тракторных походов недобрым словом. Поминает он и геофизиков-сейсмологов: "Ведь бывает, что рвут заряды в самых рыбных местах. Сколько же рыбы зря переглушат, да и вообще все живое распугивают".

Вступает в разговор Борис Михайлович Павлов. Хотя с его лица не сходит застенчивая улыбка, говорит он о вещах невеселых: о сокращении площадей оленьих пастбищ, о том, что на Западном Таймыре путь мигрирующим к югу оленям кроме железной дороги преградил теперь и газопровод. Олени не решаются перейти через преграды, подолгу толкутся перед ними, становятся легкой добычей браконьеров либо, обессилев, погибают. Тревожит его и судьба краснозобых казарок: от года к году сокращаются их гнездовья.

- Бедная Арктика, - не отрываясь от плиты (он сегодня за повара) как бы заключает Болеслав Борисович Боржонов.

Мичурин, Якушкин, Павлов, Боржонов - охотоведы с большим стажем и опытом, "корифеи", как их шутя называют в институте. Их объединяет и какое-то внешнее сходство; несмотря на то что Мичурин, Якушкин и Павлов сухощавы, поджары, Боржонов же, наоборот, "в теле". Что же касается мнений (конечно, по производственным проблемам), взглядов, то здесь "корифеи" едины. И уж, конечно, все они - патриоты Таймыра, патриоты Севера. С ними солидарна, с них берет пример молодежь, охотоведы того поколения, к которому принадлежит Виталий Зырянов.

Идет разговор о том, что на прилавках норильских магазинов мясо диких оленей выглядит непривлекательно, что покупатели от него часто отворачиваются. А ведь это деликатес. Не случайно за рубежом оленина, как диетический продукт, стоит намного дороже любого другого мяса. Вспоминают о традиционном промысле оленей местными жителями - на переправах через реки, "на плавях". Рассуждают о том, что в нем есть рациональное зерно, что такой промысел, конечно в более усовершенствованном виде, стоило бы здесь возродить. Говорят о необходимости постройки специальных переходов для оленей через газопровод и железную дорогу, о том, что охотничья инспекция на Таймыре слаба, что не справляется она с браконьерами.

- Что ни говорите, парни, а нужен у нас заповедник, - это опять Боржонов.

- Нужен и промхоз, - добавляет Павлов.

Мысль о том, что на Таймыре нужен заповедник, появилась, конечно, не сейчас. Его организация планировалась еще в предвоенные годы, назывался даже конкретный год создания - тысяча девятьсот сорок третий. Но тогда шла война и было не до него.

Вскоре после войны за организацию этого заповедника выступили известный тундровед профессор Борис Анатольевич Тихомиров и уже старый наш знакомый Василий Михайлович Сдобников. Они были участниками Таймырской экспедиции, работали на Таймырском озере и в его окрестностях, на реках Логате и Верхней Таймыре, и именно здесь рекомендовали теперь создать заповедник. Но их идея не осуществилась. Зато созрело новое предложение. Оно родилось в 1966 году в стенах Института сельского хозяйства Крайнего Севера, и, конечно, не без активного участия институтских охотоведов. По существу оно-то и обсуждалось тогда в охотничьей избе.

- В какой части Таймыра жизнь богаче и разнообразнее?

- Конечно, на Пясине, на Пуре, - рассуждали и "корифеи", и молодежь.

- В какой части Таймыра находятся основные гнездовья краснозобых казарок, места отела и летние пастбища диких оленей?

- Конечно, на Пясине, на Пуре!

- В какой части Таймыра природа находится в особенно угрожаемом положении?

- На Пясине, на Пуре!

Заповедник-это учреждение, это люди. Конечно, разумнее всего расположить его "тылы" в таком большом и современном городе, как Норильск. Отсюда и прямое сообщение с Дудинкой (окружным центром), с Красноярском (краевым центром), с Москвой. Здесь есть и банк (сотрудники ведь должны получать зарплату), и магазины, школы и больницы, и, конечно, электричество. Здесь могут быть созданы нормальные условия для жизни людей и для анализа собранных ими материалов. В таком случае на Пясину, на Пуру будет и легче попадать, люди будут тратить меньше времени на дорогу к местам полевых работ.

Да что долго говорить! Все ясно. С норильчанами вполне был согласен и я.

Предложения института нашли поддержку в Красноярске, в Москве. Дело, казалось, уже близилось к завершению. Но тут выступил в защиту своей давней идеи профессор Тихомиров. Как человек авторитетный и активный, он привлек на свою сторону немало ученых, и дискуссия продолжалась, а организация заповедника была приостановлена.

Шли годы. Велись споры, где быть заповеднику - на западе или в центре Таймыра, на Пясине и Пуре или на Логате и Верхней Таймыре, включая самый северный в мире лес на острове Ары-Мас.

- Но ведь на Логате и на Верхней Таймыре и так практически заповедник, людей там почти не бывает, - утверждал Мичурин.

- Что оленя, что казарки там мало - одна жалость, - горячился Якушкин.

- Зато эти ландшафты не изменены человеком, здесь есть и арктические пустыни - равнинные и горные, есть арктические и кустарниковые тундры, а остров Ары-Мас - это участок лесотундры, - настаивали сторонники "центрального" варианта.

Возникали и новые предложения (аппетит приходит во время еды!).

- Путораны, Южный Таймыр - вот где необходим заповедник. Не будет там заповедника, потеряем таймырского снежного барана, - доказывал Павлов.

- А Восточный Таймыр - лежбища здесь моржей лаптевского подвида, включенного в Красную книгу СССР, птичьи базары, "родильный дом" белых медведей?..

Чтобы разобраться в спорах, на Таймыр не раз выезжали специальные экспедиции. Участник одной из них, Феликс Робертович Штильмарк, даже увековечил историю создания Таймырского заповедника в интересной книге (Штильмарк Ф. Р. Свидание с Таймыром. Красноярск, 1979). Споры прекратились с организацией в 1971 году госпромхоза (государственного промыслового хозяйства) "Таймырский", когда его деятельность распространилась на большую часть Западного Таймыра, в том числе и на Пясину, и на Пуру. В запасе оставался лишь "центральный" вариант.

В 1979 году заповедник здесь наконец-то появился. Он располагается на правобережье Верхней Таймыры - на той самой тундровой "целине", которую мы с Мичуриным видели в 1966 году с самолета, а его площадь составляет миллион триста тысяч гектаров. Пока это самый большой заповедник в СССР и один из крупнейших в мире. На севере он выходит к Таймырскому озеру и включает склоны хребта Бырранга, на юге отдельным участком его дополняет лесной остров дры-Мас.

На севере заповедника растительный покров занимает не больше трети территории. Здесь мало цветковых растений, даже мхов, зато бросаются в глаза разноцветные накипные лишайники. Южнее распространены кочкарные, мохово-кустарничковые, а местами и кустарниковые тундры - поросли карликовой березки и ивняков. Здесь гнездится немало краснозобых казарок и их "опекунов" - сапсанов, гнездятся и собираются на линьку другие виды гусей, размножаются гагары и гаги-гребенушки, несколько видов чаек и многочисленные кулики, куропатки, лемминги, песцы, обычны олени, волки, в реках и озерах немало рыбы - сига, лосося-гольца, словом, есть все, что и должно быть в здешних тундрах. И видовой состав животных, и особенности их биологии в этой части Таймыра изучены не очень-то хорошо. Это одна из первоочередных задач сотрудников заповедника.

К сожалению, не все зачинатели этого дела увидели плоды своих трудов. В 1970 году скончался Лев Николаевич Мичурин, ушли из жизни Василий Михайлович Сдобников и Борис Анатольевич Тихомиров. Они беззаветно отдавали себя изучению, освоению и охране живой природы Севера. Заповедник - их детище, как бы памятник им.